Текст книги "Как мы росли"

Автор книги: Галина Карпенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц)

Наливайкина тайна

На другой день Клавка уступала Варе во всём, а за обедом отдала ей горбушку.

– У меня что-то зуб шатается – ещё сломаешь, – сказала она.

Варя милостиво принимала её внимание и даже согласилась с ней дежурить, чего раньше никогда не было.

Клавка разбудила Варю пораньше:

– Одевайся скорее, и побежим!

– Ещё рано, – сказала Варя.

– Ничего не рано!

Девочки прибежали на кухню. Кроме дяди Егора, там никого не было. Дядя Егор только что растопил куб и сидел покуривал.

– Какую рань примчались, – сказала Варя.

Но дядя Егор не удивился. Он встал и снял с полки большой медный колокольчик.

– На, звонарь, звони! – сказал он Клавке.

– Бежим, Варя! – И Клавка, потрясая колокольчиком, вихрем понеслась по коридору, вверх по лестнице.

Варя, прихрамывая – нога ещё болела, – еле за ней успевала.

Вот какая Клавка! Никогда не рассказывала, что дядя Егор даёт ей звонить.

– На́, позвони! – говорит Клавка и даёт Варе колокольчик.

Варя трясёт его обеими руками, но так, как у Клавки, у неё не получается.

– Ты вот так! – И Клавка, подняв колокольчик над головой, звонит громко: динь-динь-динь!..

Обежав лестницы и коридоры, дежурные вернулись в столовую.

Дежурство с утра шло хорошо, но во время обеда, когда Варя несла поднос с хлебом, в тёмном переходе из кухни в столовую на неё кто-то налетел. Раздался грохот. Варя побежала вперёд, Клавка, которая сзади несла ложки, завизжала.

Варя добежала до стола – на подносе осталось только несколько кусочков хлеба.

Из коридора неслись крики. Свет не горел, и туда с факелом отправилась Гертруда Антоновна.

На полу валялись ложки. Клавка, вцепившись в волосы Наливайко, визжала вовсю, а Наливайко обеими руками прижимал к груди ломти хлеба. При свете факела он выронил хлеб, но Клавка продолжала крепко держать его за волосы. Она просто повисла на нём. Наливайко хоть и большой, а всхлипывал.

Когда Варя и Клавка раскладывали помятые куски хлеба, Клавка сказала:

– Вот он теперь поймает меня и вздует.

– Мы вместе ходить будем, – сказала Варя.

– Что ж, что вместе – обеим и попадёт.

Весь день был испорчен. После ужина, когда Варя с Клавкой мыли посуду, Наливайко появился в столовой. Он нарочно дожидался, когда уйдёт Чапурной. Клавка схватила половник. Варя тоже приготовилась сражаться, но Наливайко, не подходя к ним близко, сказал:

– Я не драться… Буду я с вами связываться! У меня собака осталась не евши. Давай сюда что в мисках осталось, выгребай!

И он поставил на стол ржавый котелок.

Варя подумала: «Вот и хорошо, а то мы с ним бы не сладили, если драться», и стала выгребать остатки из немытых мисок.

– Ты не мешай крошки с кашей, складывай кашу отдельно! – командовал Наливайко.

– Что же, твоя собака сначала первое, а потом второе ест? – спросила Клавка.

– Ты помалкивай! «Второе»! Я вот покажу тебе «второе»! – И Наливайко показал Клавке кулак.

Варя аккуратно выскребла остатки из всех мисок. Наливайко очень торопился:

– Ну ладно уж, давай что есть. У тебя большая собака или маленькая? – спросила Варя тоном примирения.

– А тебе не всё равно?

– Большой собаке здесь очень мало. Погоди, я у малышей посмотрю.

На столе у малышей посуду ещё не собирали, и в мисках было что поскоблить.

– Вот посмотри – теперь, может, хватит?

Наливайко заглянул в котелок: «Хорош!» – и бегом бросился к двери. На пороге он обернулся и сказал:

– Вы вот что: если Чапурному расскажете, то жизни не просите. А если будете соображать насчёт котелка – всё забыто. Идёт?

Клавка промолчала, а Варя с обидой ответила:

– Ты большой, а дурак!

– Ругайся, ругайся, а завтра я котелок под ваш стол поставлю. Идёт?

– Ставь, пожалуйста, – сказала Варя. – Жалко, что ли? Не тебе ведь, а собаке.

И вот после этого дня Наливайкин котелок стоял под столом.

– Ты всё-таки косточки отдельно клади, – просил Варю Наливайко.

– Интересно, какая у него собака? – спросила Варя.

– Да нет у него никакой собаки, – говорила Клавка. – Я везде смотрела: и в спальне у них нет, и в сарае с дровами нет. Что она, у него под снегом, что ли, живёт?

И вот однажды вечером Клавка по Наливайкиным следам дошла по парку до пруда. Следы свернули вдоль каменного забора, потом пошли кустами – до сторожки. Вот, оказывается, где собака! Послышался лай. Окна сторожки слабо засветились, и Клавка услыхала, как Наливайко крикнул:

– Иди-иди, черт, лохмач!

Дверь хлопнула, и лай затих.

Наливайко зазвал собаку в сторожку. Клавка не выдержала и подбежала к окну. В сторожке Наливайко был не один. На кровати сидел очень худой старик, и Наливайко кормил его из котелка с ложки.

Клавка пришла обратно и рассказала Варе всё, что видела.

– Нечего ему было собаку выдумывать, – сказала Варя. – Наверно, дедушка-то больной.

Наливайкин котелок с этого дня был куда полнее, и не объедками, а чистым супом или кашей.

Как-то Варя, передавая ему котелок, спросила:

– А чем же ты собаку кормишь?

– Чем? Кожуру всякую на кухне прошу. Она всё ест. Я её мороженой петрушкой кормил. А вот станет потеплее – мышей будет ловить. У деда в садоводстве про́пасть мышей.

Наливайко понял, что девочки разгадали его секрет, и был очень признателен за то, что они молчат.

Долой Татьяну Николаевну!

Уже чувствовался приход ранней весны. В дом глянуло солнце, сразу стали видны серые, немытые стёкла, а по углам пыль и паутина. Девочки решили устроить уборку.

– Сами возьмёмся и вымоем. Подумаешь, какое дело! – сказала Клавка и отправилась к Гертруде Антоновне просить тряпок.

К своей воспитательнице, Татьяне Николаевне, ходить нечего: она только придёт в столовую, съест, что полагается, и опять к себе в комнату. Гертруда Антоновна – другое дело: сама берёт тряпку, чистит, моет, потому у малышей и чистота.

А Татьяна Николаевна за всё время только один раз сказала: «Боже, как всё запущено!» – но как убрать, не посоветовала.

– Я к вам пришла за тряпками, – сказала Клавка Гертруде Антоновне.

Гертруда Антоновна пошла с Клавкой в бельевую и выбрала там старое одеяло:

– Его можно разорвать на тряпки. Только пусть все работают! У вас в комнате настоящий свинушник.

– Тряпки есть – теперь вымоем! – сказала Клавка и побежала вприпрыжку обратно.

Сорокина мыть пол отказалась:

– Что я, кухаркина дочь?

– При чём здесь кухаркина дочь? – уговаривала её Варя. – Мы хотим, чтобы было чисто.

– Что же я, по-твоему, буду половую тряпку в руки брать? Ты можешь взять половую тряпку в руки, а я нет.

– Почему ты не можешь?

– Почему?! – Люба смерила Варю презрительным взглядом. – Потому что я не росла на фабричном дворе…

Сорокина не договорила своей речи, – вмешалась Клавка.

– Не помрёшь! – сказала она, бросая ворох тряпок на пол. – В столовую бегаешь – не помираешь, а пол мыть – сахарные ручки отвалятся! На, бери тряпку, и будешь мыть, как все, ничего с тобой не случится.

– Да как ты смеешь! Как ты смеешь мне приказывать! Что я, с ума сошла, что ли, мыть пол? – Сорокина даже ногами затопала.

Клавка с удивлением глядела на Сорокину:

– Гляди, и правда как сумасшедшая. Ну, чего глаза-то вытаращила!

– Ты ещё обзываться, уличная побирашка! – закричала Сорокина.

– Ну и сиди на своей кровати и не лезь к нам! Мы вокруг тебя мыть не будем, вся твоя грязь как была, так и останется! – сказала Клавка.

И, шлёпая босыми, красными от холодной воды ногами, обошла вокруг кровати, на которой сидела Сорокина, оставляя за собой мокрые следы.

– Дальше этого круга, чур, не мыть!

Окунув тряпку в ледяную воду, Клавка начала тереть пол.

Сорокина, подобрав под себя ноги, молча смотрела, как девочки вслед за Клавкой стали мыть пол, стараясь друг перед другом.

– Давайте сначала отодвинем тумбочки, кровати и отмоем эту сторону, – командовала Клавка.

Девочки начали отодвигать кровати, помогая друг другу. Всем стало тепло и даже жарко. И вода не казалась уже такой холодной.

– Ты вот так выжимай тряпку, – учила Варя институтку Леночку Егорову. – Вот так!

И Леночка, раскрасневшись от непривычной работы, выжимала тряпку так, как показывала Варя.

– Ну, а теперь вытирай. Видишь, здорово получается!

– Правда здорово! – соглашалась Леночка.

Отмыв одну сторону, девочки стали передвигать кровати и тумбочки на чистое место. А на другой, ещё не мытой стороне спальни растекались грязные ручьи. Один из них, тоненькой змейкой пробравшись через заколдованный Клавкин круг, пополз под кровать Сорокиной.

– Вот теперь и под моей кроватью будете мыть! – закричала Сорокина и захлопала в ладоши. – Протекла вода – значит, надо мыть. Слышишь, поломойка! – Сорокина восседала на подушках и распоряжалась: – Только, прежде чем мыть под моей кроватью, выполощи тряпку.

Клавка молчала; она работала, не обращая на Сорокину внимания. А та продолжала задираться:

– Ну, поломойка, раз, два, три! Мой под моей кроватью!

Наконец Клавка не выдержала.

– Я вот тебе сейчас вымою! – сказала она и, окунув тряпку, двинулась к её кровати.

– Ай, ай! – завизжала Сорокина. – Девочки!

– Ты брызни на неё, Клава! – крикнул кто-то. – Что она воображает… Подумаешь, какая королева…

В это время в спальню вошла Татьяна Николаевна.

Увидев её, Сорокина повалилась на кровати и завизжала еще громче.

– Что с ней? Что с Любой?! – закричала Татьяна Николаевна.

– Сорокина притворяется, – сказала Варя. – Она просто пол мыть не хочет.

– Мыть пол? – сказала, бледнея, Татьяна Николаевна. – Она и не умеет, наверно, мыть пол. Любочка, ну перестань, не обращай на них внимания. Они грубые, невежественные дети. Любочка!.. Какие вы скверные! – сказала Татьяна Николаевна и брезгливо отодвинула ногой мокрые тряпки.

Клавка смотрела на Татьяну Николаевну.

«Брезгает нами, боится притронуться… Ах, ты…»

– Гадкие! – продолжала Татьяна Николаевна. – Гадкие!

– Долой Татьяну Николаевну! – закричала вдруг Клавка.

И все закричали за ней. Размахивая пустым ведром, Клавка кричала громче всех:

– Долой! Долой!

Сорокина перестала визжать. Татьяна Николаевна сразу сжалась и, схватив Сорокину за руку, пошла к двери. Девочки расступились, кто-то открыл дверь, и Татьяна Николаевна с Сорокиной выбежали в коридор.

– Пёс с ними! – сказала Клавка. – Давайте домывать пол.

Куда это пропала бабушка?

По воскресеньям Варя ходила домой, к бабушке. Хоть на часок, а прибежит. Но вот уже прошла неделя, а дома бабушки не было. Варя в прошлое воскресенье прибежала – замок! Соседи сказали – ушла, а куда, не знают. Варя несколько раз бегала на неделе – на дверях висел замок. Куда делась бабушка?

– Если жива – придёт! – утешала Клавка.

– Как – если жива? Что же, по-твоему…

– Ничего по-моему! – отвечала Клавка. – Бывает, и помирают люди. Только она объявится – вот увидишь…

Девочки кончали мыть пол. Вдруг Варя услыхала в коридоре: стук, стук. Она сразу узнала, что это бабушка идёт.

– Бабушка! – Уж Варя её целовала, целовала, и смеялась, и плакала. – Куда же ты подевалась? Я ждала, ждала…

– Да пусти ты меня, дай сесть! – говорила бабушка. – У знакомых я была – расхворалась. Ну, не пускали, пока встала… Чего плакать! Радоваться надо… – Бабушка села и сразу подобрала ноги. – Что-то сыро у вас!

– Это мы пол мыли – видишь?

Варя гладила бабушку и оглядывала всю. Вот она, вот она, бабушка!

– Я знаешь как соскучилась!

– Пол мыла, а измазалась – глядеть страшно! Умылась бы, – сказала бабушка. – Смотри, руки-то у тебя какие!

Бабушка повернула Варины руки ладонями к себе: ладони были чёрные-чёрные.

– Мы хотели умыться, да вода уже не идёт. Завтра пойдёт – умоемся. Мы и на пол только ведро нацедили.

– Как вы здесь живёте? Неделю вас не видала, – спрашивала бабушка.

– Мы-то хорошо живём. Только вот ты пропала… Уж я думала… – У Вари задрожали губы.

– Глупая ты моя! – сказала бабушка. – Я к тебе с радостью. Завтра я тебя буду ждать, ты непременно приходи – будем на новую квартиру перебираться. Весь наш дом перебирается.

– И мы придём, – сказали девочки. – Будем помогать вещи таскать.

– Ну что ж, – сказала бабушка, – приходите, всем работу найду.

Переселение

Из фабричного дома переселяли жильцов в особняк. Фабричный дом такой ветхий, что в Совете решили – чинить его не стоит. И топить его – только дым на ветер пускать. Пусть переселяются и живут по-человечески. Дали ордер и Вариной бабушке.

Некоторых пришлось уговаривать, чтобы дали согласие на переезд. В маленькие комнаты рабочие переезжали охотнее, а в бывшие залы да гостиные – с опаской и разговорами.

– Больно большие комнаты. Пока от одного угла до другого дойдёшь, устанешь. И жить в таких непривычно.

В большую столовую никто не согласился вселиться – разве её натопишь? Вагон дров надо, и то не хватит. Так и осталась она пустовать.

Тяжёлые вещи перенесли солдаты. А что полегче, таскали сами. Варя привела с собой девочек, и они, как муравьи, бегали по переулку туда и обратно – кто со стулом, кто с подушкой. Клавка ухватила сразу корыто и стеклянную вазочку.

– Не донесёшь! – беспокоилась бабушка.

– Донесу!

Бабушка только успевала вручать то одно, то другое. Девчонки старались наперебой.

Наконец в старой комнате, кроме дырявых кастрюль и пыли, ничего не осталось. Кастрюли забрала Клавка. Пригодятся – в них цветы сажать хорошо. И потащила их в новую комнату. В комнате вещи лежали горой, но бабушка решила передохнуть. Она усадила своих помощниц и каждой дала подарочек – ленточки из шёлковых лоскутков:

– Будете в косы заплетать. (Девочки почти все были стриженые.) Ничего, волосы отрастут, тогда и вплетёте, – утешала бабушка.

Клавка выбрала себе голубые ленты, и бабушка попробовала ей заплести косы. Получились толстенькие две косички, и торчали они в разные стороны.

– Ишь какие красивые волосы, как золото! – сказала бабушка.

И Клавка с удивлением слушала, что она золотая, а не рыжая.

Удивительная печка

Варе новая комната понравилась. Особенно печка; на каждом изразце картинка. Уже были сумерки, но Варя всё-таки их рассмотрела. Летели гуси-лебеди, по лесу шёл медведь, и на больших куриных лапах стояла резная, пёстрая избушка. Стены в комнате были розовые. Наверно, здесь была детская. Бабушка увидела в стене скобочку – оказалось, что это дверцы стенного шкафа. Бабушка обрадовалась новому удобству. Вот хорошо-то! Сюда сколько всего поместится… А Варя зашла в шкаф, как в маленький домик, и там, в темноте, нашла кубик. Шкаф, очевидно, был для игрушек.

– Целый шкаф игрушек! Бабушка, в этой комнате много было детей или жила одна девочка? – спросила Варя.

– Одна девочка, – ответила бабушка.

– И у одной девочки столько игрушек было?

– У неё не только игрушки – и живые ослики были, и лошади. И специальный кучер был… Ну, рассказывать некогда, давай работать, – сказала бабушка и стала подавать Варе разные вещи. – Сложи как-нибудь, Варенька, а я потом разберу.

В комнату заглянула Люськина тётка:

– Аполлоновна, ты, никак, узлы развязала? А я подожду… Ну-ка, нас отсюда-то…

– Кто же это нас отсюда-то?

– Хозяева-то не вернутся? А то знаешь…

– И не выдумывай! – сказала бабушка. – Какие там хозяева! Разбирайся – и всё. Теперь хозяева за море уехали со всем добром. Куда им вернуться!

Люськина тётка покачала головой:

– Кто их знает…

– Развязывай! – рассердилась бабушка. – Зачем ордер брала? Взяла ордер – живи!

– Ну, будь что будет, – сказала тётка и пошла к себе.

Люськину тётку с ребятами поселили в гостиной. Тётка велела ребятам вытащить большой, мягкий диван в коридор:

– Пружинный… Ну-ка продавят, а мне отвечать?

Ребята были уже большие, но тётку слушались – вытащили диван. А сами смеялись:

– Пусть ночь простоит, завтра обратно внесём.

Не только Люськина тётка, многие устраивались на новом месте с опаской. Странно выглядел рабочий скарб в нарядных комнатах: железные кровати, табуретки стояли на блестящем паркете в комнатах с зеркалами.

Уложив вещи, Варя вылезла из шкафа и задвинула дверцу.

– Ну вот, – сказала бабушка, – и разобрались. Теперь я тебя провожу. Пойдём, Варюша.

В детский дом они шли уже вечером. Вечер был тихий, хороший. Снежок хрустел под ногами и блестел звёздочками.

Варя несла с собой кубик и думала – вот остались бы в шкафу кукла или мячик, было бы здорово! А то у неё мячик из тряпок и не прыгает, и кукла тоже тряпичная.

– Ну как, устроились? – спросил Чапурной.

– Хорошо! – сказала бабушка. – Только надо бы Жилиным ордер получить. Вещи остались, да и парень, может, вернётся. А подрастёт – где жить?

Чапурной достал свою книжечку и записал про ордер. Сколько в этой книжечке записано дел да забот – и всё надо, всё – непременно.

– Дядя Миша, какая у бабушки комната нарядная! И шкаф с игрушками, и печка с картинками, – рассказывала Варя. – На ней и медведь и гуси нарисованы.

Через несколько дней Чапурной стоял перед кафельной печкой в спальне у девочек и с удивлением её разглядывал: на каждом изразце была нарисована картинка.

– Молодцы, ребята! Только вот отмоется ли чернильный карандаш?

– А зачем отмывать? Нарисовано здорово, – сказала Клавка.

– Вот это волк, это петух, а это Татьяна Николаевна.

– Очень похожа, – сказал Чапурной. – А я где?

– Вас, дядя Миша, нет, – сказала Варя.

– А это кто рисовал? – спросил Чапурной, разглядывая домик с крылечком.

– Это Оленька Орлова рисовала.

– Да ты у нас художница!

– И петуха я нарисовала, – сказала Оленька. – У нас во дворе, когда я была маленькая, петух жил.

На другой день Чапурной достал серой обёрточной бумаги – больше никакой не было – и карандашей для грима. Ребята ликовали. Все, кроме Клавки, оказались художниками.

– Ну, а ты что же не рисуешь? – спросил Чапурной.

– Не хочется, – ответила Клавка.

Рисовать ей хотелось, но она боялась, что ничего у неё не получится – никогда она раньше не рисовала. Но и она набралась смелости. Когда Чапурной заглянул к ребятам ещё раз, Клавка малевала вместе со всеми.

Бумаги и грима хватило на неделю, хотя Чапурному, когда выдавали, сказали, что всего вполне хватит на целый год.

Как ушла Татьяна Николаевна

Поздно вечером, когда Гертруда Антоновна уже уложила малышей и поднялась к себе отдохнуть и поесть, к ней пришла Татьяна Николаевна. В руках она держала корзину и большой узел, завязанный в казённую простыню.

– Я ухожу, Гертруда Антоновна, – сказала Татьяна Николаевна и заплакала.

– Куда уходите?

– К подруге, а потом как-нибудь устроюсь. Я пришла проститься, Гертруда Антоновна.

Гертруда Антоновна помнила Татьяну Николаевну ещё совсем девочкой. Помнила и её мать, которая приезжала навещать свою Таню. Дочь она не брала к себе даже на каникулы, потому что сама жила у какой-то княгини в приживалках и ничего у неё, кроме дворянской спеси, не было. Но дочери с малых лет вдалбливала: «Ты девушка благородная, ты получаешь воспитание. Помни, что ты Молчанова!»

Татьяна Молчанова и среди институток была недотрогой. Вот теперь стоит заплаканная, идёт неизвестно куда.

– Кто же вас обидел? – спросила Гертруда Антоновна.

– Зачем вы спрашиваете? – Губы у Татьяны Николаевны задрожали. – Я больше не могу… каждый день это издевательство… Я не могу больше работать с этими выродками, они же…

– Сядьте, – сказала Гертруда Антоновна.

И Татьяна Николаевна села на свою корзинку около двери. Гертруда Антоновна молчала. Она посматривала на узел, на Татьяну Николаевну.

– Вы мне скажете адрес? – спросила Гертруда Антоновна.

– Какой адрес?

– Где вы будете жить.

– Я не знаю. Я сначала к подруге… – Татьяна Николаевна опять стала всхлипывать.

– Сначала сходите к Чапурному, – сказала Гертруда Антоновна.

– Я не понимаю… – У Татьяны Николаевны высохли слёзы. – К кому? Зачем вы мне это говорите! Я думала, что у вас есть сердце. Почему вы так со мной говорите?

– Почему? Потому, что вам нужно работать.

– Опять работать! Гертруда Антоновна, душенька! Может, всё изменится и будет по-прежнему. – Татьяна Николаевна зашептала, прижимая руки к сердцу: – Гертруда Антоновна, всё может перемениться! Я слыхала – их разгонят. Ведь вы тоже верите. Неужели вы добровольно на них работаете? Вас заставили, вам тоже приходится кривить душой. Это очень тяжело, я понимаю вас.

– На кого – на них? – спросила Гертруда Антоновна громко и спокойно.

Татьяна Николаевна замолчала.

– Слушайте. Я хочу вам сказать, чтобы вы что-то поняли. – Гертруда Антоновна выдвинула ногу в старом прюнелевом башмаке. – Вот смотрите сюда. На мне заработанная обувь, на мне заработанное платье. – Гертруда Антоновна поднялась с кресла. – Я ем заработанный суп. – И она застучала ложкой по пустой тарелке. Лицо у неё покрылось пятнами. – Я ничего не прошу даром – так воспитали меня родители. Я работала раньше и теперь тоже. Вот что я хотела вам сказать!

– Тише, чего вы стучите! Успокойтесь! – Татьяна Николаевна прижала к себе свой узел. – Я ухожу и устроюсь сама. Есть дом, где мне помогут. Не все же кланяются большевикам!

– Погодите, – сказала Гертруда Антоновна. – Я вам дам свой чемодан. Переложите вещи, а казённую простыню я сдам в бельевую.

Татьяна Николаевна вспыхнула, но смолчала. Через минуту она хлопнула дверью и ушла совсем.