Текст книги "Маркс и Энгельс"

Автор книги: Галина Серебрякова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 48 (всего у книги 53 страниц)

«Дорогой Либкнехт! – писал Энгельс в Борсдорф, – …я вижу, что, как обычно, когда доходит до дела, мы сильно расходимся… Твой совет французам при известных условиях найти путь к какому-либо соглашению… то есть пойти и подставить спину, чтобы получить пинок, естественно, взбесил их. Этот совет и твое возмущение тем, что мы… показали поссибилистов такими, какие они есть, то есть людьми, получающими средства из рептильного фонда оппортунистов, то есть финансовых тузов; и что мы этим открыли глаза значительной части англичан па вещи, которые намеренно от них скрывали. – становятся понятными только в том случае, если ты хотел оставить себе лазейку, чтобы даже после полученного вами от поссибилистов пинка затеять еще маленькое дельце за страх и риск немецкой партии. Если это соответствует действительности, то я ничуть не огорчен тем, что вставил тебе тут палочку в колеса».

Хотя к концу 80-х годов сложились и окрепли социалистические партии во многих странах, Энгельс считал создание нового Интернационала несвоевременным. Он хотел, чтобы Международное Товарищество Рабочих возродилось как чисто коммунистическая организация. Анархисты, поссибилисты, гайндманисты, тред-юнионисты пытались захватить инициативу создания нового Интернационала, чтобы превратить его в центр оппортунизма.

Но тогда Энгельс, видя столь опасную угрозу, решил, что сражения не избежать, что надо дать бой наступающему оппортунизму, вырвать у соглашателей инициативу создания нового Интернационала.

С чисто юношеским пылом Энгельс бросился в бой за международный съезд. Ради этого он отложил то, что считал главной задачей всей своей жизни теперь – работу над III томом «Капитала».

Фридрих Энгельс, 1879 г.

Фридрих Энгельс среди участников Цюрихского конгресса Интернационала в 1893 году (справа от него сидит Клара Цеткин, слева Юлия и Август Бебель).

Могила К. Маркса на Хайгетеком кладбище.

Энгельс доказывал соратникам, что встреча представителей рабочего класса всех стран будет означать либо подчинение, либо разгром оппортунизма, этой ржавчины, исподволь разъедающей железное единство. Засилье отступников в среде социалистов казалось Энгельсу тон опасностью, которую надо встретить грудью и дать мощный отпор. Скрытая угроза всегда самая серьезная в политике. Необходимо вызвать противника на открытое сражение.

– Конгресс этот вам необходим, – объяснял Энгельс Лафаргу, – иначе вы на долгие годы сойдете с международной арены.

По его мнению, победа поссибилистов могла пагубно повлиять на все рабочие партии. Даже одно выпавшее звено уничтожает целостность цепи. Энгельс знал законы политической борьбы. Опытный тактик, он учел также значимость быстроты действия. Нельзя было медлить далее. Настойчивость и воля Энгельса, молниеносность решений и неотразимость доводов, сила авторитета зажгли его последователей новой энергией. Созыв конгресса был назначен уже на лето 1889 года.

Но и враги марксизма назначили свой конгресс на тот же день, что и сторонники Энгельса.

Для открытия международного социалистического съезда марксисты выбрали 14 июля – день столетней годовщины штурма Бастилии.

Март, апрель и май Энгельс занимался исключительно делами предстоящего съезда, направляя работу Лафаргов во Франции, Бебеля и Либкнехта в Германии, Эвелингов в Англии. Он редактировал все основные документы, указывал, где и сколько печатать статей, куда рассылать воззвания. По его настоянию были опубликованы решения Гаагской конференции. С помощью Энгельса германский социал-демократ Эдуард Бернштейн написал памфлет, в котором разоблачалась клевета поссибилистов и Гайндмана. Незадолго до начала конгресса Энгельс через Элеонору и Бернштейна попытался в последний раз склонить поссибилистов к единству действий. Но оппортунисты отказались.

– Не теряйте ни одного дня, – напутствовал соратников Энгельс.

Долго размышлявшие и сомневающиеся Либкнехт и Бебель, наконец, решились на открытую борьЙу. В перечне вопросов, которые предстояло обсудить на конгрессе, появился еще один: уничтожение постоянных армий и вооружение народа.

Воззвание организационного комитета подписали представители французской рабочей партии, синдикаты и центральный революционный штаб бланкистов.

Борьба способствует прорыву доселе неведомых источников энергии. Врагам иногда обязан человек многими своими достижениями.

Опасность, которую несли поссибилисты всем революционерам, привела к сплочению марксистов. Энгельс возглавил боевой поход. Благодаря его упорной работе съездом заинтересовались социалисты всех стран Европы и Соединенных Штатов. Одно из воззваний о международной встрече подписали 67 руководителей рабочего движения из 12 стран. Его издали в виде листовки, оно летело из страны в страну. В ответ на это поссибилисты обратились к Парижскому муниципалитету с просьбой о денежной помощи для организации своего конгресса. Они пытались затмить и оттеснить марксистов. Французские буржуазные газеты назвали предстоящее совещание реформистов истинно национальным и поддержали его деньгами и рекламой. Против последователей Маркса и Энгельса выступили и анархисты.

Элеонора и ее друзья устраивали многолюдные митинги в Лондоне и провинции. Социалистическая лига, Шотландская рабочая партия и отдельные профсоюзы выбирали делегатов на Парижский конгресс. Социал-демократическая фракция германского рейхстага послала туда Бебеля и Либкнехта…

Всполошилась и царская полиция, получившая многочисленные донесения о влиянии марксистов во главе с Энгельсом на рабочее движение в России и опасавшаяся, что русские представители также отправятся на конгресс.

В июле предстояла проба сил перед грядущими боями, и Лафарг с полным правом признал, обращаясь к Энгельсу:

– Я сказал вам и повторяю, что только вы спасли этот конгресс.

Но хотя Лаура, Поль и остальные единомышленники настойчиво призывали Энгельса в Париж, он отказался лично участвовать в работе конгресса, который был его творением, и остался в Лондоне, чтобы наверстать время и возвратиться как можно скорее к подготовке «Капитала» для печати. Этого никто на земле, кроме Энгельса, не смог бы сделать.

Погрузившись в дорогие для него рукописи, Энгельс по-прежнему вмешивался во все дела предстоящего конгресса, вел переписку, обсуждал каждую организационную мелочь.

Он твердо поддержал протест Бебеля против предложений проводить закрытые заседания. По мнению Энгельса, все происходящее на съезде должно было предаваться в целях пропаганды широкой огласке.

Младшую дочь Маркса, избранную делегаткой конгресса, пригласили быть переводчицей. Она выехала в Париж в начале июля и ясным жарким утром сошла с катера в Кале. Через несколько часов Элеонора уже обедала в обществе сестры и зятя в их тесной, заваленной книгами и газетами квартире.

Никогда раньше Тусси не видела Парижа таким завихренным, многолюдным, пестрым. Тысячи досужих иностранцев нахлынули в столицу, чтобы побывать на Всемирной выставке. Толпы слоняющихся людей, очереди у кафе и ресторанов, грохот переполненных пассажирами омнибусов на раскаленных июльским солнцем улицах и густая пыль, как дым пожарища, были необычны. Город, казалось, был сдан внаем чужеземцам. Французскую речь заглушали десятки иноплеменных языков.

14 июля Париж обычно просыпался рано. На каждом углу с утра продавались цветы, пионы разных оттенков, от бледно-кремового до жгуче-малинового, гвоздики и розы, которыми так богата летом Франция. Площади и улицы к вечеру превращались в бальные площадки. Там, где некогда высилась тюрьма, снесенная до основания гневом народа, танцы начинались с полудня. Земля, слышавшая некогда только стоны пытаемых и плач заживо погребенных, отныне служила радости и веселью. Париж праздновал первый век со дня низвержения Бастилии, когда в большом, затененном портьерами зале открылся Всемирный конгресс объединенных социалистов. Из 20 различных стран прибыло около 400 делегатов и множество гостей.

Зал, до отказа полный людьми, был пышно украшен алыми знаменами и гирляндами зелени. Борцы Коммуны принесли с собой простреленные священные стяги, которые в глубокой тайне много лет сохранялись от контрреволюционеров. На груди делегатов рдели гвоздики – эмблема коммунаров. Длинный стол был покрыт пламенеющим сукном.

Красный цвет, столь любимый Карлом Марксом, радуя глаз, господствовал на конгрессе. Более чем на 20 языках говорили люди, собравшиеся сюда со всех концов света.

Конгресс открыл Поль Лафарг.

– Сегодня, – сказал он, – у Франции великий юбилей. Ровно сто лет тому назад буржуазная революция выбила из-под ног Луи Капета его могучую опору – мрачный застенок Бастилию.

Поль Лафарг не умел быть равнодушным. Чем дольше он говорил, тем ярче блестели его глаза и громче звучал голос. Казалось, Лафарг снова вбивает кол в низверженную тиранию.

– Но что же мы видим сейчас, чем стала Франция для рабочих спустя век после падения Бурбонов? Буржуазия превратила всю страну в капиталистическую Бастилию для пролетариата. Этого нельзя долее терпеть…

Рукоплескания остановили речь Лафарга. После минутной паузы он заговорил о целях и значении конгресса, который должен явиться демонстрацией братских чувств, связавших воедино рабочий люд всего мира.

– Пролетарии всех стран, соединяйтесь!

Снова, как в минуты наибольших исторических

испытаний, проверки боем, прозвучали эти вечно горящие слова Маркса и Энгельса.

Символизируя близость французских и немецких рабочих, Либкнехт поднялся и крепко пожал протянутую ему руку участника I Интернационала и Коммуны, Эдуарда Мари Вайяна.

Сменялись ораторы на трибуне. Они говорили о том же, о чем многократно говорил и писал Энгельс, – как нужен планете мир, как истощены, искалечены войнами народы, отдающие жизни своей молодежи за обогащение кучки людей, они призывали заменить хищную политику буржуазных правительств демократической оборонительной политикой вооруженного и организованного народа.

Вайян сказал:

– Конгресс блестяще начинает новую эру – эру сознательных систематических требований угнетенными своих прав, планомерных, единодушных действий интернационального пролетариата и социалистического движения.

После Вайяна выступил Либкнехт.

63 нелегко прожитых Вильгельмом Либкнехтом года заметно сказались на нем. Он сгорбился, отяжелел, большое лицо его с широкими скулами огрубело, щеки запали, глаза потускнели и прятались в дряблых веках.

После введения исключительного закона Либкнехт сиживал не раз в тюрьме и жил долго в ссылке, где очень нуждался. Человек несильной воли, он в последние годы начал иногда терять уверенность в скорой победе рабочих и склонялся к некоторым уступкам. Энгельс, а ранее при своей жизни и Маркс сурово критиковали его за это, заставляли одуматься и продолжать борьбу без малейшего отступничества.

Споры эти, однако, никогда не приводили единомышленников к окончательному разрыву, и Либкнехт оставался в строю. Безусловная честность и преданность рабочему движению, трудный путь и участие во многих революционных сражениях, близость к Марксу и Энгельсу высоко подняли Либкнехта во мнении социалистов, и появление его на трибуне вызвало искреннюю радость. Либкнехт призвал тени замученных героев Парижской коммуны, и зал почтил их память.

– Этот конгресс, – продолжал он далее, – является исходным пунктом интернационального сотрудничества мирового пролетариата. Наш долг – полностью осуществить программу Международного Товарищества Рабочих, сделать национальные организации еще более сильными, еще теснее сплотить интернациональный союз.

Либкнехт считал, что интернациональное рабочее движение расширилось чрезмерно для рамок одной какой-нибудь организации.

В первый же день конгресс постановил, что все вопросы будут решаться только открытым голосованием.

Присутствующие бурными рукоплесканиями приветствовали Плеханова.

Он казался рожденным для трибуны, для того, чтобы вести за собой народ. Не краснословьем, не продуманной заранее жестикуляцией, игрой голоса и внезапностью пауз, а строгой логикой мысли, диалектически отточенной знанием предмета, разящей иронией, подчас язвительностью и терпеливым умением объяснить и убедить слушателей был силен Плеханов. И как настоящий борец всегда и всюду, он не оставался равнодушным и на трибуне, стремился преодолеть сомнения, убедить, вооружить словом и фактом всех, кого видел перед собой. Это было для него не личным делом, а смыслом всей жизни.

В своей речи Плеханов, один из шести делегатов от России, противопоставил творческое научное начало в марксизме опасным своей увлекательной путаницей взглядам народовольцев.

– Граждане!

…Русские цари были коронованными жандармами, считавшими своей священной обязанностью поддерживать реакцию во всех странах – от Пруссии до Италии и Испании.

…Вот почему торжество революционного движения в России было бы торжеством европейских рабочих.

…Промышленный пролетариат, сознание которого начинает пробуждаться, нанесет смертельный удар самодержавию.

А пока наша задача состоит в том, чтобы вместе с вами отстаивать дело международного социализма, всеми средствами распространять учение социал-демократии среди русских рабочих и повести их на штурм твердыни самодержавия.

А в заключение повторяю и настаиваю на этом важном пункте: революционное движение в России восторжествует только как рабочее движение или же никогда не восторжествует.

Требование и программа действий марксистов на конгрессе нашли полную поддержку у рабочих делегатов – горняков, механиков, стеклодувов, кельнеров, шахтеров, ткачей и докеров.

– Слава пролетариям всего мира! – крикнул кто-то, и все подхватили эти слова.

На трибуну взошла Клара Цеткин.

От имени работниц Клара поздравила делегатов сотен многонациональных рабочих объединений с великим событием, каким стал конгресс для людей труда.

Клара говорила, все больше воодушевляясь и заражая этим других, о двойном гнете в жизни пролетарки – о труде и семье. Она доказывала, что нельзя отделить освобождение женщин от общей борьбы за социализм.

– Как в отношении жертв и обязанностей, так и в отношении прав мы хотим быть для мужчин ни больше ни меньше как товарищами по оружию, которые при равных условиях будут приниматься в ряды бойцов… Пролетарии, борющиеся за освобождение человечества, не должны мириться с экономической зависимостью женщины и тем обрекать на рабство половину человеческого рода!

В зале сидели по преимуществу одни только мужчины. Делегаток-женщин было так же мало, как и женщин-гостей.

Речь Клары, однако, не вызвала того одобрения и восхищения, которого заслуживала. Никакого единодушия в том, чтобы женщины были уравнены с мужчинами, в зале конгресса не было.

– Женщина в политику принесет лишнюю суету и мелочность. Это ведь не подворотня и не кухня. Пусть рожает, воспитывает детей да заботится о муже, дел у нее и так невпроворот, – раздавалось в рядах делегатов.

– Пока что пролетарии в большинстве своем невежественны и полны суеверий. Дайте им право голоса на выборах, и они выберут монахов и кюре, к которым бегают исповедоваться.

– Нам снижают заработную плату с тех пор, как женщины пришли на заводы. Они превратились в конкурентов мужчин, а работать так, как мы, никогда не смогут, – пожаловался один из немецких ткачей.

Клара с места пыталась возражать против опасного заблуждения некоторых социалистов в вопросе о женских правах.

– Без женщин-соратниц и нам, мужчинам, не сбросить своих цепей, – раздался голос Бебеля.

Клару поддержали также Лафарг, Гед, Либкнехт и другие марксисты.

Делегаты профсоюзов Нью-Йорка говорили, что в Соединенных Штатах монополии и тресты в промышленности и в сельском хозяйстве достигли вершины грабительской системы XIX века

Американские делегаты напомнили конгрессу о чикагской трагедии в мае 1886 года и ее героических жертвах

С обычной гипнотической силой выступил Гед. Он был еще более худ, чем всегда. Хроническая болезнь подтачивала его. Гед напоминал средневекового проповедника, готового взойти на костер за истину, которую провозглашал. Как всегда, Гед овладел всей аудиторией, и его высокий, скрипящий голос был слышен повсюду.

– Я верю – придет новая Коммуна. Ошибки первой не повторятся Новая Коммуна победит! – сказал он под аплодисменты.

Победа Социалистического конгресса означала крах съезда реформистов Они поняли, что симпатии передовых рабочих на стороне марксистов. Не имея общей программы, эти люди, искавшие возможности предотвратить социальные бои и сговориться с господствующими классами, принялись поспешно искать путей к сердцам разочаровавшихся в них пролетариев. Реформисты вынуждены были объявить, что согласны с тем, чтобы в будущем средства производства стали общественной собственностью. Но они оговорились, что борьба за улучшение положения рабочих не должна считаться подготовкой к революции. Только мирными средствами хотели они получить реформы, и усиление рабочих и социалистических союзов казалось им прочной основой для сотрудничества с капиталистами.

– Мы добьемся желаемого в переговорах с буржуазией. Главное – взаимная терпимость и умение ждать. Со временем буржуазное общество обязательно погибнет само собой, изживет себя, а пока надо исходить из возможного и не рисковать напрасно.

Анархистов на конгрессе было очень мало, но они до конца его работы вносили беспорядок, стараясь подчеркнуть свою вражду к марксизму. Главное, чего они требовали, жаждали, – это разрушения любыми средствами государства и введения анархии – матери порядка.

В последний день заседания конгресса, 20 июля, анархисты попытались сорвать работу и, вооружившись стульями, бросились на марксистов. С позором они были изгнаны из зала, как несносные уличные скандалисты. Затем конгресс единодушно принял резолюции.

«Война – печальный продукт современных экономических отношений, – значилось в разделе о ликвидации постоянных армий и всеобщем вооружении народа. – Мир – первое и необходимое условие всякой эмансипации рабочих».

Решено было в ближайшем будущем собрать следующий международный съезд. Так зародился новый, II Интернационал.

Когда повестка дня конгресса была исчерпана, один из делегатов французской федерации синдикатов прочел проект резолюции о манифестации в честь мирового единства пролетариата в день памятной даты событий в Чикаго—1 мая. Рабочие во всех странах должны были собираться в этот весенний день и предъявлять властям требование о 8-часовом рабочем дне и других изменениях в Законодательстве о труде, принятых на Парижском конгрессе. Так был утвержден праздник рабочей солидарности.

«Это самое лучшее достижение нашего конгресса», – писал о 1 мая Энгельс дочери Маркса Лауре.

Поль Лафарг, сообщавший ежедневно Энгельсу обо всем происходящем в Париже, писал ему, не скрывая своей радости:

«Поссибилисты совершенно деморализованы, на последнем заседании их конгресса присутствовало, включая делегатов, всего 58 человек».

Степень удачи любого революционного начинания всегда, как точный барометр, отмечала полиция. Успехи марксистов вызвали тревогу среди реакционеров.

«Марксистский конгресс, – сообщало прусское Бюро социальной политики, – гораздо значительнее другого, так как все его участники были крайне революционными социалистами. В ходе его выявилось, что немцы своей организацией и успехами подают пример всем другим нациям».

Министерство внутренних дел Австрии разослало циркуляр о подготовке полиции к борьбе с первомайской демонстрацией. Во всех странах усилился надзор за руководителями рабочих союзов.

Энгельс торжествовал. Он добился ослабления и разоблачения идейного ничтожества тормозящих революционное движение реформистов, он собрал под одно знамя огромную рать воинствующих пролетариев и утвердил гегемонию марксистского учения. Поссибилисты, гайндманианцы, фабианцы и другие опасливые карьеристы и соглашатели оказались представителями вредных, но слабосильных сект и групп.

Чем старше становится человек, если жизнь его прожита содержательно и с пользой для других, тем дороже для него одиночество, возможность оставаться наедине с собой. Энгельс никогда не скучал.

В Истборне Энгельс бывал многократно, всегда предпочитая это приморское селение всем другим в Англии. Канал казался здесь не менее могучим, чем океан. Неровный, скалистый берег, местами поросший деревьями, напоминал Скандинавию. Вдоль моря пролегала дорога, которую давно облюбовал Энгельс для своих долгих прогулок. Одна скала, выступавшая из воды неподалеку от причала, напоминала ему то кипарис, то парус. Он подолгу смотрел отсюда на отливающие сталью волны. Сколько тысячелетий вот так же шумели они, отступая в часы отлива? Ничто на земле не твердит столь упорно о бесконечности жизни, как море. Оно, как и небо, отпечаток вечности.

Мысли Энгельса витали над всем миром. Он думал о России с особенным интересом. Балканы казались ему тем яблоком раздора, которое приведет мир к войне. Свои предположения он поведал как-то Лауре, в которой всегда находил незаурядный ум и проницательность политика.

– Если начнется второй акт балканской драмы, – сообщил он ей, – то вспыхнет война между Россией и Австрией. Пожар может охватить всю Европу. Несомненно, это будет последняя война, и, несомненно, она, как и все остальное, должна в конечном счете обернуться нам на пользу… Впрочем, вряд ли существует иной путь, кроме революции в России.

Русские революционеры были, как и много лет до этого, в числе близких и чтимых Энгельсом людей. Он горевал о судьбе Лопатина, заживо зарытого в тюрьме, гордился успехами Плеханова, переписывался с Верой Засулич, с многолетним другом своим, народником Лавровым и одним из переводчиков «Капитала», Даниельсоном, и многими другими и встречался со Степняком-Кравчинским, чья душевная щедрость отражала характер всей великой нации.

По вечерам из-за переутомления глаз Энгельс не мог работать и усаживался с Ленхен за игру в карты. На маленьком столике, прикрытом скатертью с длинной бахромой, стояли бутылка пилзенского пива и графин с кларетом. Ним жаловалась на боли во всем теле, и Генерал убеждал ее выпить на ночь грога, но, кроме пива, она ничего не признавала.

В Истборн проведать Энгельса и Ленхен часто приезжали Эвелинги, и как-то по пути в Германию явился Шорлеммер, которого в доме Энгельса, в шутку переиначив его фамилию, называли также и Джоллимейером.

На прогулках друзья обсуждали итоги конгресса, который превзошел все ожидания марксистов.

– Рептильная пресса Бисмарка помалкивает. Она боится рекламировать наши достижения, о которых, однако, знают все, кому надо, – говорил Энгельс.

– Да, сущий заговор умалчивания, – отозвался Шорлеммер

Находившаяся на нелегальном положении Германская социал-демократическая партия вела смелую революционную борьбу с режимом исключительного закона. Под лозунгом «никаких компромиссов» партия смело противопоставила интересы рабочего класса интересам буржуазии, а на третьем нелегальном съезде в Сен-Галене в 1887 году было принято решение: ни при каких условиях не блокироваться на выборах с буржуазными партиями. Съезд предложил социал-демократическим депутатам использовать трибуну рейхстага для критики существующего строя и пропаганды марксистских идей.

Влияние социал-демократической партии в массах заметно возрастало. На выборах в рейхстаг в 1884 году она получила более полумиллиона голосов, в 1887 году – 763 тысячи, а в 1890 – около 1,5 миллиона сторонников партии проголосовали за социал-демократов.

Энгельс поздравил Либкнехта с получением на выборах более 40 тысяч голосов, доставивших ему пальму первенства Он писал в Лейпциг

«Я согласен с тобой, что в данный момент мы должны выступать, насколько возможно, мирно и легально и избегать всяких предлогов для столкновений. Но без сомнения, твои филиппики против насилия в любой форме и при всех обстоятельствах я нахожу неприемлемыми, во-первых, потому, что ни один противник тебе в этом все равно не поверит, – ведь не настолько же они глупы, – а во-вторых, потому, что по твоей теории, я и Маркс тоже оказались бы анархистами, так как мы никогда не собирались, подобно добрым квакерам, подставлять левую щеку, если кому-нибудь вздумалось бы ударить нас по правой…

…Сообщи мне, пожалуйста, заранее, когда ты намерен переплыть Ла-Манш и приехать к нам. У нас свободна только одна комната, а весною ее иногда занимают – на пасхе, например, Шорлеммер, возможно, также, что приедут Лафарги или Луиза Каутская…»

Приближалось семидесятилетие Энгельса. На письменном столе Генерала лежала рукопись его биографии для одного из томов издания Энциклопедического словаря. Большая, сложная жизнь спрессовалась до размеров статьи, в которую Энгельс внес исправления и добавления.

Элеонора стеснялась внешне проявлять дочерне-нежную любовь, которую с детства питала к Энгельсу. Но на этот раз она не смогла сдержать естественного порыва, она взяла его большую, все еще сильную руку и поцеловала ее с глубокой признательностью.

Энгельс понял ее.

– Это за те двадцать лет, когда ты обрек себя на египетское пленение и служил проклятой коммерции ради Мавра и всех нас, и за то, что ты делаешь сейчас сам для людей и для литературного наследства Маркса. Дружба твоя и отца станет легендарной, как дружба Дамона и Финтия в греческой мифологии. А это энциклопедическое жизнеописание, – она указала на краткую биографию, – только схема, контуры человека, но не ты, дорогой дядя Энгельс.

Энгельс не был доволен собой. Он мечтал написать о жизни Маркса. Покуда же, работая над рукописью третьего тома «Капитала», Энгельс восхищался тем, что ему открывалось. Он считал, что этот труд умершего друга совершит переворот во всей экономической науке и отныне теория получает несокрушимый фундамент, а борцы за социальную революцию – победоносное оружие. Как и с предыдущим томом, Энгельсу потребовалось много сил для кропотливейшего изучения и редактирования третьего тома.

Ему попадались различные варианты одной и той же главы либо отдельные вставки к ней. Обстоятельно изложенные части перемежались с набросками, а то и конспектами. Энгельс считал своей священной обязанностью дополнять и доделывать текст только так, как делал бы сам Маркс. Никто, кроме Энгельса, не мог бы осилить и выполнить эту задачу.

Зрение его ухудшилось, третий том он диктовал.

А дел становилось с каждым днем все больше. Вместе с побеждающим повсюду учением все выше и выше поднимался в сознании людей один из двух гениальных его творцов. Люди любили, читали, искали Энгельса, писали ему со всех концов мира. Скандинавы и немцы, румыны и русские, французы и англичане, итальянцы, испанцы, американцы обращались к нему с письмами, стремились повидаться с ним. Простота, доступность, внимательность к тем, кто был или мог стать единомышленником, к трудовому люду, к молодежи были в Энгельсе безграничны. По воскресным дням дом на Риджентс-парк-род был полон людей, и Ленхен едва успевала накормить и напоить чаем и кофе всех, кто стремился пожать руку друга Маркса, посоветоваться с ним, послушать его.

Степняк-Кравчинский, талантливый революционер и писатель, был всегда желанным гостем у Энгельса. Часю они говорили о делах международных.

– Мир напоминает закипающий закрытый котел, – сказал как-то Энгельс, – который в конце концов должен все-таки взорваться. Франция счастливо избежала еще одной бонапартистской лихорадки. Первый приступ ее был с настоящим Бонапартом, второй – с лже-Бонапартом, третий – с личностью, которая не могла называться даже лже-Бонапартом, а была лжегенералом, лжегероем, вообще сплошной ложью и грязью. Однако история даже с этим шарлатаном и проходимцем могла обернуться для Франции весьма трагически. Но кризис прошел, опасность миновала. Будем надеяться, что французский народ покончил с такими цезаристскими лихорадками навсегда. Прошла же чума на земле, чтобы больше почти не повторяться.

Вера Засулич порадовала Энгельса тщательно выполненным переводом на русский язык его статьи «Внешняя политика русского царизма». Он придавал большое значение русской дипломатии, этому мирному влиятельному воинству любого господствующего класса.

«С тех пор, – писал он в Женеву Засулич, – как существует революционное движение в самой России, ничего уже больше не удастся когда-то непобедимой русской дипломатии.

И это очень хорошо, потому что эта дипломатия – самый опасный враг, как ваш, так и наш. Это пока единственная непоколебимая сила в России, где даже сама армия ускользает из рук царей, о чем свидетельствуют многочисленные аресты среди офицеров, доказывающие, что русское офицерство по своему общему развитию и моральным качествам бесконечно выше прусского. И как только у вас появятся сторонники и надежные люди в рядах дипломатии – у вас или хотя бы у конституционалистов, – ваше дело выиграно».

Энгельс присоединялся к мнению Засулич о необходимости решительных выступлений против народничества.

«Совершенно согласен с вами, – отвечал Засулич Энгельс, – что необходимо везде и всюду бороться против народничества – немецкого, французского, английского или русского. Но это не меняет моего мнения, что было бы лучше, если бы те вещи, которые пришлось сказать мне, были сказаны кем-либо из русских».

Приближалось 1 Мая. Впервые в истории рабочие собирались выйти на улицу и требовать у буржуазии изменений условий труда и жизни. Энгельс и Эвелинги готовились к этому дню. Он должен был стать победоносным сражением и праздником во всех странах, чьи делегаты съехались в Париж в 1889 году на Социалистический конгресс.

Стояли чистые, светлые весенние дни. Зацвела вишня в садике подле дома на Риджентс-парк-род. Ленхен рано поутру шумно оповестила об этом Энгельса. Он встал, как всегда, в 8 часов и отправился полюбоваться трогательно нежным цветением, вызвавшим много воспоминаний о других ушедших веснах и садах.

Ко дню 1 Мая в Лондоне появились пунцовые гвоздики – эмблема Коммуны, цветок революции. Так как воскресенье приходилось на четвертое число, решено было назначить майскую демонстрацию в этот именно день.

Элеонора вместе с другими руководителями союза газовых предприятий проводила дни на заводах, собирая рабочих, разъясняя им суть и цель знаменательного дня.

Особый комитет, состоявший из делегатов профсоюзов и рабочих клубов, разработал план шествий и опубликовал его.

В канун 1 Мая Энгельс, Эвелинги, Ленхен и приехавшие из Парижа Лафарги испытали немалую тревогу. Рождался праздник, символизирующий единение в борьбе, грозное предупреждение угнетателям и деспотам

Союз рабочих газовых предприятий ратовал за 8-часовой рабочий день, который будет введен, однако, не по воле отдельных хозяев, а правительственным законом. Реформисты хотели провести свое отдельное собрание, но народ не пошел с нимй Эвелинг получил разрешение у комиссара труда на семь трибун в Гайд-парке, по числу организаций, давших согласие участвовать в параде.