Текст книги "Маркс и Энгельс"

Автор книги: Галина Серебрякова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 53 страниц)

Только через два года Герману Лопатину удалось бежать из ссылки за границу. Прежде чем согласно решению петербургского кружка и просьбе издателя Полякова отправиться к Марксу, он поехал в Женеву. Лопатин был тягостно поражен распыленностью, сплетнями и личной враждой, которые раздирали отдельные группы эмигрантов. Ни дружбы, ни спаянности, ни единой цели, каких искал Лопатин, в среде изгнанников не было.

Швейцария, как Англия, стала страной, куда со всех сторон мира стекались эмигранты. Много осело на берегах Лемана и русских, начиная от сподвижников Чернышевского и до членов разгромленной бунтарской группы «Народная расправа». Значительное влияние в эту пору приобрел Бакунин и близкий к нему Сергей Нечаев, который в Женеве начал издавать журнал, развивающий идеи, охарактеризованные Марксом и Энгельсом как «казарменный коммунизм». В свои 23 года Нечаев представлял из себя совершенно законченный тип демагога. Провокации, подметные письма, шантаж и даже убийство представлялись Нечаеву дозволенными в партийной и общественных войнах. Для себя он требовал единовластия и не терпел в своем кружке никакой критики и возражений.

Лопатин прибыл в Швейцарию в тот период, когда царское правительство потребовало выдачи Нечаева как уголовного преступника. Русские эмигранты попытались противодействовать этому.

Лопатин, бывая на собраниях, где русские изгнанники жестоко словесно дрались между собой, окончательно убедился в их беспомощности. Не обнаружил Лопатин ясных и четких позиций у большинства своих соотечественников и почувствовал себя одиноким и чужим. Тогда-то у него родилась, ставшая затем неотвязной, мысль спасти во что бы то ни стало Чернышевского для сплочения всех разрозненных и ослабленных распрями русских революционеров, не имеющих достойного, авторитетного руководителя в своей среде.

Лопатину говорили о человеке, который мог указать выход из создавшегося – в значительной степени из-за происков, интриг и диктаторских замашек Бакунина – положения. Его звали Карл Маркс. И Лопатин решил направиться в Лондон, надеясь с помощью Маркса рассеять свои сомнения в теории. Но главной целью оставался разговор о переводе «Капитала». Лопатин и так несколько затянул осуществление того, чего хотели от него члены петербургского кружка.

Подплывая на белом пароходике к Дувру, 25-летний русский, обращавший на себя внимание могучим телосложением и красивым, одухотворенным лицом, заметно волновался. Он то и дело без нужды снимал и протирал очки, которыми из-за близорукости постоянно пользовался, что, впрочем, нисколько не портило его красивые, серые, простодушные, очень умные глаза.

Имя руководителя Интернационала было уже широко известно. А большие люди всегда внушают некоторую робость. Однако Герман Лопатин мог не бояться этой встречи. Он умел смело мыслить и немало знал для своих лет. Он хотел обрести неотразимое оружие для борьбы с самодержавием и надеялся, что Маркс даст ему это оружие.

Наконец Лопатин добрался до желанной улицы Мэйтленд-парк-род и увидел на стене фонарь с № 1. Перед ним была Модена-Вилла, двухэтажный серый небольшой дом, за которым находился густой зеленый сад.

Карл Маркс жил очень уединенно. Тому было немало причин. Творчество и напряженный труд требуют покоя и сосредоточенности. И ничто не приносит столько вреда, как суета, празднословие и случайные ненужные встречи и знакомства. Они как ил, от которого мелеет даже самая глубокая и быстроводная река.

В семье Маркса все боялись пошлости, пересудов и бесцельной потери времени. С другой стороны, автор «Манифеста Коммунистической партии», «Восемнадцатого брюмера» и «Капитала», глава международного рабочего движения интересовал полицию нескольких стран. Под разными предлогами к нему старались проникнуть агенты и провокаторы, и поэтому допускал к себе Маркс незнакомых ему людей с большим разбором и был весьма осмотрителен. О Лопатине он слыхал немало похвал от Лафарга и принял молодого русского очень приветливо. Лопатин понравился не только Марксу, но и его семье с первой же встречи. Как некогда Поль Лафарг, он стал другом всех обитателей Модена-Вилла и очень подружился с веселым подростком Тусси.

Маркс был замечательным лингвистом. Как и Энгельс, он легко усваивал иностранные языки. В 1869 году он принялся за изучение русского.

– Без этого нельзя, – утверждал он, – иностранный язык есть оружие в жизненной борьбе. Нужны люди, которые смогут вести коммунистическую пропаганду среди разных народов.

На книжных полках в кабинете Маркса появилось больше ста русских книг. В записной тетради он отвел несколько страниц под каталог для них. Значительное количество литературы прислал из Петербурга Даниельсон. На полях книг, прочитанных Марксом, появились пометки, штрихи и ризки. Сочинения Добролюбова, Чернышевского, Герцена, Салтыкова-Щедрина, Гоголя, Пушкина, Лермонтова, Флеровского особенно часто попадали с полок на столы и кресла, чтобы быть у Маркса под рукой. Он читал их большей частью без словаря.

Когда Герман Лопатин пришел к Марксу впервые, тот уже достаточно владел русской разговорной речью. Это изумляло Лопатина, не ожидавшего, что автор «Капитала» так хорошо знаком с книгами Чернышевского, Тургенева, Лермонтова.

Во время первой же встречи с Лопатиным и много раз впоследствии Маркс отзывался о Чернышевском с необыкновенным уважением. Он считал, что из всех современных экономистов именно Чернышевский представляет единственного действительно оригинального мыслителя, между тем как остальные являются всего лишь простыми компиляторами.

– Несомненно, – отметил Маркс, – его сочинения полны оригинальности, силы и глубины мысли и единственные из современных произведений в этой науке действительно заслуживают прочтения и изучения.

Маркс негодовал по поводу того, что ни один из русских не позаботился познакомить Европу со столь замечательным мыслителем.

– Политическая смерть Чернышевского – потеря для ученого мира не только России, но и целой Европы, – неоднократно заявлял он Герману Лопатину.

Отношение Маркса к тому, кого Лопатин считал своим идейным учителем, укрепило в молодом русском борце и без того неотступно преследовавшее его желание предпринять все возможное для освобождения узника. Устройство побега Чернышевского казалось Лопатину вполне осуществимым делом. Занимаясь переводом «Капитала», он одновременно тщательно продумывал план освобождения автора «Что делать?».

Лопатин переводил книгу Маркса с большим воодушевлением и радостью тем более оттого, что мог видеться с автором и пользоваться его советами. Однако переводчик должен был сознаться, что никак не может сладить с первой главой. Тогда Маркс подсказал ему выход из создавшегося творческого тупика. Лопатин занялся второй, более легкой для него главой и, таким образом, постепенно сжился с особенностями языка, манерой изложения и самой темой произведения. Благодаря непосредственному общению с Марксом русский переводчик «Капитала» смог

Передать всю образность и неповторимый сарказм речи, особенности стиля и революционный взлет мыслей автора. Маркс, знавший уже достаточно русский язык, высоко оценил мастерство перевода.

Желая подготовить в лице Лопатина теоретически сильного русского революционера, Маркс вовлекал его в широкое русло политической деятельности. Скоро Лопатин стал членом Генерального совета Интернационала.

В конце 1870 года, однако, Лопатин внезапно исчез из Лондона. В это время более трети перевода «Капитала» было уже закончено. Надеясь скоро вернуться в Англию, Герман Лопатин отложил на время работу переводчика и уехал в Россию осуществить свой отважный замысел освобождения Чернышевского.

Он не признался в этом даже Марксу, несмотря на всю свою любовь и уважение, так как был уверен, что тот сочтет затею безумной и попытается отговорить его. Лопатин никогда не отступал от намеченной цели, как бы безрассудна она ни была в глазах более опытных, здравомыслящих людей. В Женеве с помощью издателя Элпидина он приобрел подложные документы и под видом турецкого подданного Сакича прибыл в Россию. В деревянном сундучке, составлявшем весь его багаж, хранился экземпляр «Капитала» и отдельные листы перевода с немецкого на русский язык. Вскоре он послал Марксу письмо, желая объяснить ему свое внезапное исчезновение.

«По почтовому штемпелю на этом письме Вы увидите, – писал Лопатин, – что, несмотря на Ваши дружеские предупреждения, я нахожусь в России. Но если бы Вы знали, что побудило меня к этой поездке, Вы, я уверен, нашли бы мои доводы достаточно основательными… Стоящая передо мной задача вынуждает меня покинуть в ближайшие дни Петербург и отправиться в глубь страны, где я задержусь, по всей вероятности, три-четыре месяца».

Лопатин поехал в Сибирь с подложным паспортом члена Географического общества Любавина.

Общительный, кипучий характер, врожденное обаяние, находчивость и ум помогали Лопатину преодолевать многочисленные затруднения в дороге. В Иркутске он узнал, где ему искать Чернышевского, но на этом смелое предприятие его окончилось. Неосмотрительная доверчивость Элпидина послужила всему виною. Он рассказал подосланному в Женеву Третьим отделением под видом революционера агенту о скором освобождении Чернышевского.

Маркс был крайне встревожен судьбою полюбившегося ему молодого человека, столь таинственно покинувшего Лондон. Он получил известие от друзей из Швейцарии об опасности, угрожающей Лопатину.

«Наш друг», – сообщал он Даниельсону в условно составленном письме, – должен вернуться в Лондониз своей торговой поездки. Корреспонденты той фирмы, от которой он разъезжает, писали мне из Швейцарии и других мест. Все дело рухнет, если он отложит свое возвращение, и сам он навсегда потеряет возможность оказывать дальнейшие услуги своей фирме. Соперники фирмы уведомлены о нем, ищут его повсюду и заманят в ловушку своими происками».

Но было уже поздно. Лопатина схватили «соперники фирмы» – царская полиция. Он попытался бежать, но был настигнут и брошен в Иркутский острог. Ему удалось оттуда обо всем сообщить Даниельсону и просить друга продолжать работу над «Капиталом», чтобы долее не оттягивался выпуск этой книги в России.

Даниельсон принялся тотчас же за работу и быстро закончил перевод. Первую главу и приложение, однако, перевел не он, а Николай Любавин.

В дни выхода «Капитала» на русском языке Лопатин все еще находился под арестом, и хотя он был основным переводчиком книги, указать его имя на обложке не представлялось возможным. Интересы дела были всегда выше всего, по мнению Лопатина, и он бескорыстно полностью передал свои права Николаю Франциевичу Даниельсону.

Маркс очень обрадовался «Капиталу», изданному на русском языке. Этот день был отмечен как большое торжество в Модена-Вилла.

«Прежде всего, – писал он Даниельсону, – большое спасибо за прекрасно переплетенный экземпляр. Перевод сделан мастерски».

Великий труд Маркса стал учебником социалистов на всей земле. И в одной из резолюций Брюссельского конгресса Интернационала было сказано, что эта книга Маркса рекомендуется всем секциям как «библия рабочего класса».

Но первенство издания гениального творения Карла Маркса на иностранном языке принадлежит России.

С конца 60-х годов и до самой смерти вокруг творца «Капитала» и вождя Интернационала постоянно бывали и другие русские. Одним из близких и особо ценимых Марксом людей стал петербуржец Александр Александрович Серно-Соловьевич. Он, как и его трагически погибший в 1865 году брат Николай, посвятил всю жизнь революционному движению.

Ранняя смерть уничтожила на Руси не один большой талант. Не один клад ума и доброй воли приняла и скрыла безвестная могила. Младшего Серно-Соловьевича, Александра, от подобной участи спасло изгнание. Он, как и его брат, принимал живейшее участие в тайном обществе «Земля и воля» и был членом ее Центрального комитета. Александр Александрович внешне и внутренне несколько отличался от покойного брата. Он был более замкнут, менее уравновешен, физически не столь силен. В больших, внимательно смотревших глазах отражалось неуловимое беспокойство, а подчас и печаль. Овальное лицо его было всегда очень бледным. Он был гораздо более душевно раним, чем это можно было заметить. Как и его брат Николай, он жил как спартанец, ограничивая свои потребности и отдавая себя и все, что имел, делу борьбы за бесправных и обездоленных.

В Швейцарии, выделяясь умом и опытом в вопросах революционной тактики, Александр Александрович был подлинным предшественником организаторов русской ветви Интернационала, которая объявляла, что ставит перед собою задачу «оказывать всемерную энергичную помощь активной пропаганде принципов Интернационала среди русских рабочих и объединять их во имя этих принципов».

В 1867 году из Италии в Швейцарию переселился Бакунин. Следом в Женеву пришла, отчасти им самим раздуваемая, слава героического революционера, Голиафа, победившего стойкостью и отвагой саксонских, австрийских и российских деспотов. История его побега из Сибири переходила из уст в уста. Внешность Бакунина, особенно его гигантский рост, проникновенный голос, демагогическая цветистая речь произвели сильное впечатление на не искушенных в политике и часто слабых в теории молодых русских эмигрантов. Но Александр Александрович не поддался стадному чувству поклонения, охватившему многих его сверстников. Он сразу же увидел, как властолюбив, душевно сух, склонен к интригам новоявленный пророк анархии. Идеи Бакунина совершенно расходились с теми, которые отстаивал Александр Серно-Соловьевич Основой их расхождения был вопрос об отношении рабочих к политической борьбе. Бакунин проповедовал теорию «политического воздержания», соратник же Чернышевского, член Центрального комитета «Земли и воли» отвергал это, как тормоз в революционном движении. Он понимал, что, создав политическую партию, рабочий класс может добиться улучшения своего положения. Еще менее согласился он с бакунинской пропагандой необходимости немедленной социальной революции.

Серно-Соловьевич был членом Интернационала и принимал живейшее участие в работе романских секций. Человек неукротимой энергии, не щадивший себя ни в одном деле, он, случалось, спал в течение суток всего два-три часа и восклицал с горечью, что ему не хватает времени, чтобы выполнить хоть часть задуманного.

Маркс высоко ценил Серно-Соловьевича, переписывался с ним и ему, единственному русскому, подарил «Капитал», как только он вышел из печати в Лейпциге.

Последние годы жизни Александр Александрович всецело отдался работе в Международном Товариществе Рабочих. Он говорил одному из своих друзей

– Меня мучит, что я не еду в Россию мстить за гибель моего брата и его друзей, но мое одиночное мщение было бы недостаточно и бессильно; работая здесь в общем деле, мы отомстим этому проклятому порядку, потому что в Интернационале лежит залог уничтожения всего этого порядка повсюду, повсеместно.

Работа в Международном Товариществе всегда казалась Серно-Соловьевичу служением не только всему рабочему движению, но и делу освобождения родины от царского ига.

Бурный подъем революционной борьбы ирландского народа за свою независимость, восстание фениев в феврале и марте 1867 года заставили Маркса вплотную заняться вопросом, которому он придавал огромное теоретическое и политическое значение. Учтя соотношение сил в самой Англии и революционные возможности ирландского освободительного движения, Маркс заново пересмотрел все, что думал о положении в Ирландии.

Если раньше Маркс полагал, что рабочее движение угнетающей английской нации принесет свободу Ирландии, то теперь он пришел к выводу, что национальное освобождение «Зеленого острова» должно послужить предварительным условием освобождения английского рабочего класса.

Англия была крепостью лендлордизма и европейского капитализма, а Ирландия его цитаделью. Лендлорды – крупные английские помещики и землевладельцы – грабили мелких фермеров-арендаторов. Лендлордизм установился в Англии в результате безнаказанного разбоя помещиков, сгона свободных крестьян с их собственных земель, захвата общинных угодий, расхищения государственного и церковного имущества в средние века. Завершение процесса огораживания помещиками всей земельной собственности, когда, по классическому выражению Томаса Мора, овцы поели людей, привело к еще большему расширению владений лендлордов. На протяжении нескольких веков они правили Англией и составляли главную опору реакционной партии.

К середине XIX века остров Альбиона был единственной в мире страной, где уже не оставалось более крестьян, все земли сделались собственностью помещиков, а огромное большинство населения представляли наемные рабочие. Это была первая классическая страна капитализма и лендлордизма.

Английские землевладельцы-монополисты захватили также все земли Ирландии и беспощадно разоряли мелких арендаторов. В течение 800 лет Англия, подобно гигантскому удаву обвившись вокруг более слабого соседа, заглатывала все его богатства. Во времена английской Реформации Ирландия была окончательно превращена в колонию – источник обогащения английского феодального дворянства и буржуазии, возникшей в процессе первоначального накопления.

При Кромвеле колониальное порабощение Ирландии было окончательно закреплено, а героическое восстание ирландского народа потоплено в крови. Английский парламент утвердил массовый захват земель английскими офицерами, кредиторами парламента, спекулянтами. Промышленное развитие Ирландии продуманно тормозилось, страна Эйре ко времени Интернационала была превращена в земледельческий округ Англии, в рынок дешевых рабочих рук и сельскохозяйственного сырья. Ограбление Ирландии стало одним из источников создания крупной промышленности Англии.

История Ирландии – это летопись непрекращающейся ожесточенной борьбы народа против своих соседей-поработителей.

Маркс со свойственной ему гениальной проницательностью вскрыл заинтересованность не только ирландского, но и английского народа в ликвидации национального гнета на соседнем острове. Он стремился утвердить идею боевого союза английских чартистов с борцами за независимость Ирландии. Обоснование Марксом требования предоставить Ирландии национальную независимость, вплоть до ее отделения от Англии, в качестве лозунга английского рабочего движения было важным вкладом в разработку принципов пролетарской национальной политики. На опыте Ирландии Маркс, сделав дальнейший шаг в развитии своих идей по национальному и колониальному вопросам, пришел к выводу о необходимости сочетания национально-освободительного движения в этой первой английской колонии с борьбой пролетариата за социализм во всей метрополии.

Руководствуясь этим теоретическим положением, Маркс призывал английских рабочих и их руководителей в Генеральном совете к решительной и действенной поддержке освободительного движения угнетенных ирландцев. Маркс был неутомимым вдохновителем кампаний, митингов, дискуссий в защиту и поддержку борющейся Ирландии, докладчиком и автором решений по ирландскому вопросу.

В письме Генерального совета Интернационала Федеральному совету Романской Швейцарии Маркс обосновал интернациональное значение ирландского вопроса, показав важность разрешения ирландской проблемы для развития международного рабочего движения, прежде всего для успешной борьбы английского пролетариата Он указал, что одна из основ экономического могущества английских господствующих классов – колониальное угнетение Ирландии.

«Если Англия, – писал Маркс швейцарским товарищам, – является крепостью лендлордизма и европейского капитализма, то единственный пункт, где можно нанести серьезный удар официальной Англии, представляет собой Ирландия.

Английская буржуазия не только эксплуатировала ирландскую нищету, чтобы ухудшить положение рабочего класса в Англии путем вынужденной иммиграцииирландских бедняков, но она, кроме того, разделила пролетариат на два враждебных лагеря… Во всех крупных промышленных центрах Англии существует глубокий антагонизм между английским и ирландским пролетарием. Средний английский рабочий ненавидит ирландского как конкурента, который понижает заработную плату и standard of life [21]21
  Уровень жизни (англ.)


[Закрыть]. Он питает к нему национальную и религиозную антипатию. Он смотрит на него почти так же, как смотрели poor whites [22]22
  Белые бедняки (англ.)


[Закрыть]южных штатов Северной Америки на черных рабов. Этот антагонизм между пролетариями в самой Англии искусственно разжигается и поддерживается буржуазией. Она знает, что в этом расколе пролетариев заключается подлинная тайна сохранения ее могущества.

Этот антагонизм воспроизводится и по ту сторону Атлантического океана. Вытесняемые с родной земли быками и овцами, ирландцы вновь встречаются в Северной Америке, где они составляют огромную, все возрастающую часть населения. Их единственная мысль, их единственная страсть – ненависть к Англии. Английское и американское правительства (то есть классы, которые они представляют) культивируют эти страсти, увековечивая скрытую борьбу менаду Соединенными Штатами и Англией. Они таким образом препятствуют серьезному и искреннему союзу между рабочими по обе стороны Атлантического океана, а следовательно, и их общему освобождению.

Ирландия – это единственный предлог для английского правительства содержать большую постоянную армию, которую в случае нужды, как это уже имело место, бросают против английских рабочих, после того как в Ирландии эта армия пройдет школу военщины.

Наконец, в Англии в настоящее время повторяется то, что в чудовищных размерах можно было видеть в древнем Риме. Народ, порабощающий другой народ, кует свои собственные цепи.

Итак, позиция Международного Товарищества в ирландском вопросе совершенно ясна. Его главная задача – ускорить социальную революцию в Англии. Для этой цели необходимо нанести решающий удар в Ирландии».

Маркс призвал рабочий класс угнетающей нации – англичан – к борьбе против всякого национального гнета и доказал, что одна из главных причин слабости английского рабочего движения, несмотря на его организованность, – всячески разжигаемая английской буржуазией национальная рознь между английскими и ирландскими рабочими. Угнетение Ирландии и других колоний, подчеркивал Маркс, служит преградой для прогрессивного развития самой Англии. Нация, закабаляющая другую, тем самым губит себя – так определил Маркс важнейший принцип пролетарского интернационализма.

Дружба между всеми членами семьи Маркса смягчала трудности жизни и материальные лишения. Невозможно определить, какая из трех дочерей Карла и Женни могла бы считаться лучшей, – так богаты и цельны были их души. Это были не только преданные, любящие родителей дети, но и их верные друзья и единомышленники.

В ноябре 1868 года, желая хоть чем-нибудь помочь родным, Женнихен тайком поступила домашней учительницей в зажиточный английский дом. Лаура вместе с Лафаргом принялась за перевод «Манифеста Коммунистической партии» на французский язык.

1 января Нового года Карл и Женни узнали о рождении внука. Лафарги назвали своего новорожденного мальчика Этьеном. Скоро за ним прочно утвердилось прозвище Шнапсик.

Маркс посещал регулярно Британский музей и много работал. В свободные часы с большим свернутым черным зонтом на случай дождя он отправлялся в Хемстед-хис и по дороге нередко заходил к кому-нибудь из старых знакомых рабочих. Ему хотелось послушать их мнение о злободневных делах. Эккариус или Лесснер, соратники Карла со времен создания Союза коммунистов, чаще других были его попутчиками в таких прогулках. Лесснер испытывал истинное наслаждение, слушая Маркса, изредка и он вставлял меткое словцо или рассказывал что-либо интересное. Особенно волновал тружеников вопрос о том, как добиться поскорее 8-часового рабочего дня.

И Лесснер и Эккариус, случалось, очень нуждались в деньгах, и сам крайне стесненный материально Маркс все-таки постоянно делился с ними последними крохами.

Когда Маркс бывал здоров, он никогда не пропускал ни одного заседания Генерального совета, после которого нередко вместе с единомышленниками отправлялся в какую-нибудь таверну, чтобы освежить горло кружкой доброго пива. Случалось, что там же, в соседнем зале, горячо спорили, а подчас пели бодрые ирландские песни фении.

Тусси была всегда желанным гостем в манчестерском Морингтон-паласе, где поселился Энгельс с женой и ее племянницей малюткой Мэри Эллен, толстушкой, прозванной Пуме. Как и в Модена-Вилла, Тусси имела в доме, который был ей дорог столько же, сколько и родительский, много четвероногих друзей. Правда, с тех пор, как ежик задохся в одеяле, таких животных у Энгельса больше не было. Но зато хватало собак. Любимцем Энгельса был большой, весьма разумный и добродушный Дидо, ирландский рыжий терьер с квадратной бородатой мордой и горящими глазами доисторического пещерного жителя. Он постоянно сопутствовал своему хозяину в пеших и верховых прогулках. С Тусси у Дидо установились самые короткие приятельские отношения, которые пес выражал неутомимым вилянием хвоста и радостным визгом. Он умел играть в мяч, отбивая его носом, и часто заменял пони, впрягаясь в колясочку Мэри Эллен.

В Манчестере Тусси чувствовала себя полноправной хозяйкой дома, так нежно любила и баловала ее Лицци, которой девочка помогала в рукоделии, хозяйстве и приеме гостей. Четырнадцатилетняя Тусси была очень горда тем, что давала маленькой Пуме первые уроки немецкого языка. Только в кабинет Энгельса Тусси входила не без робости. Это была святая святых дома. Там царил ошеломляющий порядок. Каждая вещь, включая тряпочку для чистки перьев, имела строго определенное ей место, и горе было тому, кто это нарушал. Всегда спокойный, мягкий в обращении Энгельс становился тогда мрачным и суровым. От волнения он начинал заикаться и с трудом усмирял в себе начинающуюся бурю. Книги и бумаги, лежавшие стопками, также были будто прикованы к столу, и домочадцы никогда не прикасались к ним.

Как-то в самом конце июня Энгельс позвал Тусси к себе. Она вошла с книгой сербских песен на немецком языке, которую читала. Осмотрев кабинет слегка насмешливым взглядом, девочка лукаво улыбнулась и сказала:

– У тебя, дядя Энгельс, в кабинете так же скучно и аккуратно все разложено, как вещи в шкафу у педантичной старой девы.

Энгельс залился по-детски чистым смехом. Только Маркс мог соперничать с ним во врожденном искусстве чистосердечно смеяться и находить в этом душевную разрядку. Смех обоих друзей заражал окружающих и был радостен, будто гимн бытию.

– Ого! – Энгельс прищурился. – Разница, однако, в том, что сложенное в шкафу приданое ей не пригодится, а здесь все, что видишь, находится в непрерывном действии. К тому же я слишком стар, чтобы приобретать новые привычки. Вот два письма для мисс Элеоноры от Мавра, – сказал он и протянул их девочке.

Тусси, усевшись в кресло, погрузилась в чтение. Вдруг она снова услыхала веселые взрывы раскатистого смеха. Энгельс хохотал над письмом Маркса.

– Черт возьми! Кэрл снова раскопал кое-что у Ларошфуко. Послушай-ка, Кво-Кво: «Мы все имеем достаточно силы, чтобы переносить чужое несчастье». Это ли не истина? Или вот еще: «Старики любят давать хорошие советы, чтобы вознаградить себя за то, что они уже не в состоянии больше подавать дурных примеров». – И Энгельс снова принялся смеяться.

Тусси ему вторила.

– А что еще, дядя Фред, пишет наш леший?

– Изволь: «Короли поступают с людьми, как с монетами: они придают им цену по своему произволу и их приходится расценивать по курсу», или вот тоже неплохо: «Мы часто прощаем тех, которые причиняют скуку, но мы не можем простить тех, которым причиняем скуку».

Знаешь, Туссихен, – сказал Энгельс, отложив чтение, – никто не может себе представить, как часто, несмотря на то, что не всегда нам с Мавром жилось сладко, мы искренне веселились в письмах. Если б ты знала, сколько шуток запечатлено в нашей эпистолярной продукции за двадцать пять лет. – Энгельс достал ящик, в который обычно складывал письма друга. В нем было несколько десятков тщательно перевязанных пачек.

Тусси подошла к креслу Энгельса и заглянула через его плечо. На столе лежал только что полученный листок почтовой бумаги. Она узнала дорогой ей, непостижимый, острый, как зигзаги молнии, почерк отца. Рядом лежал ответ Энгельса, написанный четкими, красивыми, мелкими буквами.

Тусси перевела глаза на настольный календарь. Был канун 1 июля.

– Завтра, не правда ли? – шепнула она.

– Да, карлик Альберих. Завтра великий день.

– Мы устроим большой праздник. Ведь ты ждал этого дня двадцать лет.

– Конечно, бэби. Я расстаюсь навсегда с проклятым божком коммерции Меркурием. Я буду свободен. Ура! Ура!

Энгельс вскочил с чисто юношеской резвостью с кресла и подхватил Тусси на руки, как делал это, когда она была совсем маленькой. Затем он побежал в соседнюю комнату и закружил Лицци.

– Да здравствует свобода! Ура!

На следующий день Энгельс поднялся, как всегда, очень рано. Выражение его лица было какое-то просветленное, блаженное.

– В последний раз! В последний раз! – возгласил он и натянул высокие сапоги, чтобы еще один, последний раз отправиться в контору.

Лицци не могла скрыть своей радости и обняла мужа.

Спустя несколько часов она и Тусси вышли к воротам, чтобы встретить «коммерсанта в отставке», как в этот день говорили в Морингтон-паласе. Энгельс шел, размахивая приветственно тростью над головой, и громко пел бравурную немецкую песню. Он пел не раз в этот день. Радость воцарилась в доме, и до поздней ночи не затихали там шутки и смех. Лицци убрала по-праздничному стол, и в честь «бегства из египетского пленения», как Маркс назвал совершившееся событие в жизни друга, распили не одну бутылку шампанского.

В том же году Энгельс с женой и Тусси поехал в Ирландию. Его дорожные рассказы о стране, прозванной «Ниобеей наций» согласно древнему мифу о несчастной матери, потерявшей своих детей, остались в памяти младшей дочери Маркса на всю жизнь. В путешествии Фридрих Энгельс всегда был чрезвычайно вынослив, бодр и заражал окружающих юношеской энергией и умением радоваться жизни. Хотя он приближался уже к пятидесяти годам, в его каштановых волосах и густой, окладистой, непокорной бороде не было ни одного седого волоса и лицо без морщин сохранило краски ранней молодости. Он был неутомим в каждом деле, за которое брался, и постоянно углублял свои познания в химии, ботанике, физике, политической экономии и военных науках.

Со времени ухода от коммерции ничто не удерживало Энгельса в Манчестере. Он начал деятельно готовиться к переезду в Лондон, поближе к любимому другу и его семье. Давно уже мечтали о возможности жить в одном городе Маркс и Энгельс. Женни Маркс энергично приискивала в Лондоне квартиру, которая бы понравилась Фридриху и Лицци и, главное, находилась поблизости от Мэйтленд-парк-род.