Текст книги "Маркс и Энгельс"

Автор книги: Галина Серебрякова

Маркс и Энгельс прошли плечом к плечу сквозь бури и штормы, они сражались рядом, дополняя друг друга как теоретики и революционеры.

Маркс в Париже так же, как Энгельс в Англии, перешел Рубикон – он окончательно порвал с идеализмом и принял материализм, он отказался от иллюзий буржуазного демократизма и прочно стал на позиции научного коммунизма.

В библиотеке, в зале, чинном, покойном, горели свечи и лампы. Было тихо, торжественно. Шуршали листы каталогов и книг. Точно вздохи. Карл любил эту тишину, этот запах стареющей бумаги. Вокруг было столько знакомых. С полок они смотрели на него.

Карл читал невероятно быстро. В памяти оставались нужные, важные подробности недавнего прошлого. Иногда он выписывал что-то, отмечал страницы в принесенной тетрадке, условным значком обозначал прочитанное.

Ненасытное желание знаний все еще владело его умом. Великая потребность обобщить все политическое, социальное и культурное многообразие жизни, подчинить его одной, всеисчерпывающей точке зрения гнала его от идеи к идее, к синтезу.

Книги, окружающее, люди были для Маркса лишь послушными помощниками. Зодчий стремился воздвигнуть здание, они поставляли ему необходимые камни. Неисчислимые часы мог проводить Карл в величественном молчании читального зала. Он не избегал трудностей в научных изысканиях, не боялся строгой абстракции.

Пока Карл, позабыв обо всех заботах, склонившись над книгой, сидел в Национальной библиотеке, Женни и Елена занимались хозяйством.

Денни родила 1 мая. Карл в комнатке Ленхен подле кухни курил не переставая. Беспокойство гнало в коридор, на лестницу. Он метался. Стоны за стеной становились сильнее, переходили в крик, Ленхен, вся в белом, появлялась с ведрами, тазами и уходила вновь. Она не отвечала на расспросы.

Была чудесная весна. На улице Ванно зацветали каштаны, как в Трире. Бело-розовые тугие цветы засматривали в окна.

Наконец на свет появилась девочка. Карл, измучившийся, но счастливый, нашел дочь красавицей и сказал важно:

– Ее имя будет Женни, лучшего человечество не создавало.

Вечером явился Гейне, неловко передал госпоже Маркс смятые под плащом цветы. Вскоре зашли и Гервеги. Карл откупорил бутылку рейнвейна и поднял бокал в честь двух Женни.

При виде мастеровых, пришедших с поздравлениями, Руге, живший с Марксами в одном доме, на мгновение задержавшись на площадке перед входной дверью, сказал язвительно:

– Поздравляю Карла не только с дочерью, но и с толпой приверженцев. Полтора пролетария с тобой во главе, конечно, уничтожат реакцию и установят коммунизм. Надеюсь, вам это удастся не скоро.

Карл не удостоил недавнего союзника ответом.

Дела много. Нужно ответить на письма. Для этого лучше всего зайти в маленькое кафе возле почты. На мраморном столике легко пишется. Юнг в Кёльне занят распространением ввозимого контрабандой первого и единственного номера «Немецко-французского ежегодника». Порывшись в карманах в поисках карандаша, Карл вспоминает о безденежье и материальных трудностях, на которые обречена его семья. Скоро ли Юнг пришлет ему денег? Тяжелы эти поиски средств существования. Бедная Женни, как старается она экономить, не досаждать ему! Он чувствует свою ответственность перед ней и ребенком, страдает от невозможности дать им самое необходимое.

Упрямое, решительное «отобьемся!» срывается с его уст.

К делу, к делу!.. Обер-президиум в Кобленце разослал пограничным властям приказ об аресте Маркса. Итак, год в Париже, статьи и выступления в клубах не прошли даром. Прочитав об угрозе немецких властей, Карл ощущает удовлетворение, приток новых сил. Значит, то, что он делает, нужно, важно, существенно. Значит, выпущенные снаряды попали в цель. Пусть на угрюмой громаде прусской монархии его перо вызвало лишь одну видимую трещину. Пусть. Разве не из трещин образуется впоследствии пропасть?

«Мы не сдадимся!»

Карл вспоминает о дневном собрании немецких ремесленников на улице Венсен у Барьер-дю-Трон, о своем намерении побывать там.

После бурных споров, еще разгоряченный, он идет оттуда в Национальную библиотеку. Там ждут его книги. Горбатый дряхлый библиотекарь почтительно встречает Маркса. Этот немец не Обычный читатель. И библиотекарь благоговейно приносит ему книги. Он несет их впереди себя, и кажется, что горб его переместился. Адам Смит, Рикардо, Джемс Милль, Сэй, Шульц… Француз кладет книги на стол так осторожно, как только может, и спешит з, а второй партией Тут иные имена. Старик прижимает к сердцу памфлеты Марата, речи Робеспьера, Мирабо, Бриссо, отчеты Конвента, разрозненные номера газеты Демулена, мемуары мадам Роллан и Левассера.

– Какие это люди, какое время! Увидим ли мы таких героев, услышим ли мы подобное непревзойденное красноречие? – шепчет горбун.

Маркс вытирает перья.

Не таких еще героев и не такое красноречие узнает мир!

Библиотекарь стар, Карл молод. Перед ним десятилетия жизни.

Каких-нибудь 50 лет, чуть больше, отделяют его от французской революции. Не затихла с тех пор Европа. Неугомонная Европа.

Все может быть, и все будет. Кризисы, войны, революции.

Библиотекарь не верит. Настоящее кажется ему таким прочным…

Маркс перелистывает книги. Он отмечает ошибки якобинских стратегов, и, однако, не это, по его мнению, определило тот, а не иной путь революции. Что же? И Рикардо и Адам Смит приходят на смену Робеспьеру. Но и экономическая наука не исчерпывает поставленного вопроса. Карл читает, конспектирует, ищет причины. История как военная карта на столе полководца. Даты как поля битв.

Тени великой революции окружают Маркса. Шаг за шагом он идет по ее следам. Он спорит с мадам Роллан, он обвиняет ее в слепоте и узости. Жирондисты говорят с трибуны Конвента.

– Чьи интересы вы защищаете? – допрашивает их Карл. – Вы, предки нынешних буржуа у власти.

Марат, больной и раздраженный, принимает Маркса.

Он в ванне, покрытой простыней. Он громит врагов народа. Революция в опасности, реакция наступает из всех щелей республики. Справа и слева.

– Слева? – переспрашивает Маркс.

Жак Ру, Леклерк, Роза Лакомб – люди предместий. Их тоже преследует язвительный Друг народа, которого завтра пронзит кинжал монархистки-дворянки…

Карл идет мимо дома Марата на улице Кордельеров. Он торопится в Конвент. Но не пышные слова ораторов интересуют его. В комнате подле зала лежат списки верховного органа революции.

– Покажите мне их, – требует Карл.

Тонконогий писец в голубом кафтане подает ему нарядную тетрадь. Маркс смотрит в графу о профессии. Юристы, торговцы, солдаты. Он уже готов отложить списки,

– Неужели ни одного?

– Кого ищет гражданин?

– Рабочих.

Писец в затруднении.

– Есть, – говорит он, ударив себя по лбу, – есть один член Конвента рабочий из Реймса. Есть и еще один. А вот это ремесленник…

Карл благодарит и уходит, едва заглянув в списки.

9 термидора – в ратуше. Вместе с Филиппом Лева выглядывает он на площадь. Не колебания Робеспьера волнуют его, не болтовня делегатов из секций, не смерть якобинцев. Безлюдная площадь кажется ему приговором. Равнодушие окраин страшно, как гильотина.

Карл в раздумье опускает голову. Быстро бежит перо по узким листам. Дата за датой. Тетрадь за тетрадью.

Смеркается, когда Маркс отрывается, наконец, от книг и конспектов. Улицы вокруг библиотеки темны, узки, невеселы, как в дни, когда тележка бравого палача Сансона провозила по ним на Гревскую площадь дань «народной бритве» – гильотине. На углу старик, помнящий Наполеона, продает газеты. На последней странице, между подробным описанием убийства из ревности и советами хозяйкам, – краткое сообщение о восстании ткачей в Силезии. Незыблемая европейская почва снова колеблется. Карл сорвал шляпу и помахал ею. То был немой клич, бодрое приветствие. От Бреславля до Майнца, от Регенсбурга до Штеттина, над всей Германией шквалом пронеслись бунты и восстания. Силезцы не одиноки.

На улице Ванно Марксы читают стихи Гейне.

 
Угрюмые взоры слезой не заблещут!
Сидят у станков и зубами скрежещут:
«Германия, саван тебе мы ткем,
Вовеки проклятье тройное на нем!
Мы ткем тебе саван!
 
 
Будь проклят бог! Нас мучает холод,
Нас губят нищета и голод,
Мы ждали, чтоб нам этот идол помог,
Но лгал, издевался, дурачил нас бог,
Мы ткем тебе саван!
 
 
Будь проклят король и его законы!
Король богачей, он презрел наши стоны,
Он последний кусок у нас вырвать готов
И нас перестрелять, как псов!
Мы ткем тебе саван!
 
 
Будь проклята родина, лживое царство
Насилья, злобы и коварства,
Где гибнут цветы, где падаль и смрад
Червей прожорливых плодят!
Мы ткем тебе саван!
 
 
Мы вечно ткем, скрипит станок,
Летает нить, снует челнок,
Германия, саван тебе мы ткем!
Вовеки проклятье тройное на нем!
Мы ткем тебе саван!»
 

Бывшие друзья, узнав от Руге, что шалый Маркс сошелся с немецкими подмастерьями-коммунистами в Париже, злобно напали на него. Неистовство политической вражды безгранично.

Женни не всегда остается равнодушна к пасквилям, но Карл веселится от всей души, перечитывая смесь лжи и бессильной злобы.

– На войне как на войне, – говорит он. – Классовая борьба беспощадна. Это борьба не на жизнь, а на смерть.

Маркс постоянно изучал жизнь простого народа, ему хотелось как можно глубже узнать быт, нравы, интересы, суждения, страдания и радости, как он сам писал, бедной, политически и социально обездоленной массы. Его особенно интересовали законы, ущемляющие неимущих людей, он исследовал положение мозельских крестьян, выступал против духовного, политического и социального гнета, царившего в Пруссии и во всей Германии. Именно в годы своего сотрудничества в «Рейнской газете» Маркс подошел вплотную к выяснению классовой структуры немецкого общества, к пониманию социализма. Постепенно молодой ученый и журналист перестал отделять вопросы чистой политики от экономических отношений.

К различным утопическим коммунистическим учениям Маркс относился критически, однако считал свои знания еще совершенно недостаточными для того, чтобы высказать окончательное суждение. Чрезвычайно требовательный к самому себе, Маркс досконально изучал каждый предмет, прежде чем судить о нем окончательно. Он писал в «Рейнской газете», что коммунизм – это важный современный вопрос, выдвигаемый самой жизнью, борьбой того сословия, которое в настоящее время не владеет ничем, иными словами – пролетариатом.

Когда Маркс из революционного демократа становился коммунистом, изменялось одновременно и его мировоззрение, совершался переход от идеализма к материализму. Так на мировом небосклоне появился новый большой философ, которому предстояло стать основателем науки о социализме и современном материализме.

Незаконченная обширная рукопись Маркса «К критике гегелевской философии права» стала весьма важной вехой в возникновении нового философского учения. Исследования Гегеля привели Маркса к выводу, что «анатомию гражданского общества следует искать в политической экономии».

Переход от идеализма к материализму и от революционного демократизма к коммунизму окончательно совершился в статьях и письмах Маркса, опубликованных в «Немецко-французском ежегоднике». В них он наметил программу журнала и усмотрел его задачу в «беспощадной критике всего существующего». Маркс выступил против догматизма, который был свойствен всей прежней философии и утопическому коммунизму. Он обрушился на схематиков, проповедующих раз и навсегда сформулированные решения, якобы годные для всех грядущих времен. Решительно отвергая оторванные от жизни, от практической борьбы масс умозрительные теории, Маркс выдвинул задачу – связать теоретическую критику старого общества с практикой, с политикой, «с действительной борьбой».

В статье «К еврейскому вопросу», осуждая Б, Бауэра за идеалистическую, теологическую постановку национального вопроса, Маркс развил важную мысль о коренном различии между буржуазной и социалистической революцией, которая должна освободить человечество от всякого социального и политического гнета. В работе «К критике гегелевской философии права. Введение», опубликованной в «Немецко-французском ежегоднике», Маркс впервые указал на пролетариат как на общественную силу, способную осуществить социалистическую революцию.

Итак, Маркс выступил уже как революционер, обратившийся к труженикам с призывом начать беспощадную борьбу против существующего строя, против феодальных и буржуазных правительств, против социального неравенства.

Был август 1844 года. Сен-Жерменское предместье опустело Новая, безмерно богатая финансовая знать и укрепившиеся после Реставрации аристократы выехали в свои поместья в Бретань, в сумрачные замки у медлительной Луары и на Пиренеи.

Карл Маркс целыми днями работал. Книги по экономике, философии, мемуары деятелей французской буржуазной революции, статистические таблицы, парламентские отчеты, мрачные, как кладбищенский регистрационный перечень, – все привлекало его внимание. Желая отдохнуть, он перелистывал Шекспира, из которого многое знал наизусть, смеялся над проделками хитроумного Жиля Блаза, зачитывался Бальзаком. Ни одна новая книга Гейне, Жорж Санд, Мюссе, Гюго, Мериме не ускользала от его внимания.

Маркс сильнее ощущал свое одиночество в огромном городе, особенно в неистовой уличной толпе. Прошло уже несколько месяцев, как Женни уехала в Трир к матери и увезла туда тяжело болевшую дочурку. Нетерпеливо ждал Карл возвращения жены и ребенка, побеждая тоску напряженной работой.

Фридрих Энгельс решил не позднее сентября 1844 года побывать в Париже, чтобы снова повидаться с Марксом. Их первая встреча в 1842 году была холодной. Под влиянием писем братьев Бауэров, крайне раздосадованных тем, что Маркс навсегда резко порвал с «Кружком свободных», Фридрих отнесся с некоторым недоброжелательством к редактору «Рейнской газеты». Маркс, заподозрив в Энгельсе единомышленника берлинских «Свободных», ответил ему тем же.

С тех пор прошло почти два года, и Энгельс понял, что ко времени первой встречи с «неистовым трирцем» он не достиг еще той ясности, глубины мысли и анализа, которые были уже у Карла. Давно оценил Энгельс по достоинству заблуждения и напыщенные разглагольствования «Свободных», разглядел истинную сущность краснобаев Бауэров.

Мысль Фридриха была отныне прочно прикована к экономике, этой пружине, столь отчетливо выпирающей из-под всех покрывал, набрасываемых на нее буржуазным обществом. Перед внимательным взором Фридриха прошли чартистские восстания, сотрясавшие буржуазную Англию, забастовки голодающих рабочих, бунты луддитов против машин.

Когда Фридрих начал изучать положение рабочего класса в Англии, он был потрясен, как первооткрыватель, вступивший на новую землю. Энгельс писал обо всем Марксу, и между ними, вначале незаметно, протягивались нити полного доверия и понимания, из которых ткется дружба, не разрушаемая ни временем, ни опасностями.

Свое сотрудничество в «Немецко-французском ежегоднике» Энгельс начал с критики политической экономии, подобно тому как Маркс штурмовал и низвергал гегелевскую философию права. Полная задора и блеска статья «Наброски к критике политической экономии» привела в восхищение требовательного Маркса. Он назвал эту статью Энгельса «гениальным наброском». В ней 24-летний автор вскрыл некоторые противоречия буржуазного общества. Он добрался до ядра всех бед – до частной собственности.

Энгельс заглянул в недра общества, в котором жил. Он увидел страшные последствия капиталистической конкуренции, кризисов и смертельную борьбу классов. Он задумался над тем, что даже достижения науки при господстве частной собственности вместо освобождения несут человечеству ад и рабство.

Познакомившись поближе с Энгельсом по его письмам и статьям, Карл Маркс безошибочно понял, что это человек могучего ума и дарования.

Через хмурый, зелено-серый Ла-Манш, отделяющий Англию от Франции, Маркс и Энгельс мысленно протянули друг другу руки.

В конце августа 1844 года Фридрих выехал из Манчестера в Лондон. Как всегда, его поразило чудовищное однообразие во внешнем облике этого города. Покуда громоздкий кеб вез его по улицам, он думал, что лондонский «юг» едва ли отличим от «севера» и «юго-востока». Всюду выстроились в ряд совершенно одинаковые гладко-серые дома. Между ними, как во рту с испорченными зубами, чернеют щели – уличные тупики. На замызганных рундуках торгуют рыбой, перезревшими овощами и фруктами, несвежими яйцами, изношенным тряпьем.

Фридрих невольно сравнивал нарядную толпу, прогуливающуюся по Пиккадилли, с худосочными детьми, которых вели жалкие женщины, кутающиеся в полинявшие шали. Кеб свернул в близлежащий квартал Сохо, заселенный безработными, чужеземцами, ремесленниками, затем выбрался на набережную Темзы. Вдали был виден порт, за ним начинались доки.

Через несколько дней Энгельс был в Париже. Он располагал всего десятью днями свободного времени, так как его настойчиво звали в Германию родные. Ему очень хотелось скорее увидеть прохладную долину Вуппера, где расположены вблизи друг от друга родной Бармен и Эльберфельд. Но он решил, хотя бы проездом, повидать Маркса, познакомиться с ним поближе.

Вечерело, когда в квартире на улице Ванно раздался резкий звонок. Карл сам открыл дверь.

Перед ним, держа в руках цилиндр и трость, стоял очень молодой человек с большими, широко расставленными серыми глазами, смотрящими прямо, испытующе и смело.

Карл сразу же охватил взглядом вошедшего. Это бывает не всегда. Иногда люди долго не запоминаются, и впечатление от них меняется со временем. Лицо гостя отражало волю и ум, добродушие и наблюдательность Карл как-то по-новому увидел и чистоту светлой кожи, и нос с широкими подвижными ноздрями, и большой добрый рот. У гостя была маленькая, тщательно подстриженная каштановая бородка. Густые русые волосы были расчесаны на пробор и переходили в узкую полоску бакенбардов, обрамлявших овальное лицо.

Он был высок, широкоплеч, худощав и щегольски одет.

– Входите, Энгельс, я рад, очень рад вас видеть, – сказал Карл.

– Вы узнали меня, Маркс? Я проездом в Париже, еду из Англии в Германию. Хотел бы…

– Да входи же, – прервал приветливо Маркс.

Через несколько минут Фридрих и Карл сидели

за маленьким столом, и казалось им, что они давным-давно дружны.

– Ваши наброски к критике политической экономии превосходны. Вы сказали то, что не было еще открыто никем: все противоречия буржуазной экономики порождены частной собственностью. Вы далеко опередили Прудона, который борется с частной собственностью, погрязнув в ней сам. Я тщательно изучил вашу статью, – сказал Маркс.

Фридрих покраснел, сильно смутился.

– Вы переоцениваете мои заслуги, доктор Маркс. Это только первые шаги. Все, что я сделал, вы открыли бы и без меня, если бы не занимались здесь другими вопросами.

Карл разлил вино и предложил выпить на брудершафт.

Энгельс смотрел с чувством нарастающей симпатии на широкоплечего, коренастого собеседника. Черные волосы грозными волнами обрамляли великолепный лоб. Неотразимо привлекал прямой веселый взгляд глубоких черных глаз Карла. Столько мыслей было выражено в них, столько силы они излучали!

– Оба мы пришли к одним и тем же выводам, – говорил между тем Маркс. Он встал, закурил сигару и начал ходить по комнате. – Мы убеждены в том, что именно пролетариат несет в себе великую миссию преобразования мира и человечества. Победа его неизбежна!

– Я тоже не сомневаюсь в этом! – воскликнул Энгельс.

– Если у тебя есть терпение, Фридрих, я прочту тебе кое-что, о чем неустанно думаю все последнее время. Многое из написанного, кстати, найдено мною после чтения твоей статьи.

Они стояли друг против друга, оба широкоплечие, сильные, молодые.

– Видишь ли, – сказал Маркс, – для уничтожения идеи частной собственности вполне достаточно идеи коммунизма. Для уничтожения же частной собственности в реальной действительности требуется коммунистическое действие.

Маркс открыл тетрадь и, перелистав несколько страниц, стал читать:

– «Когда между собой объединяются коммунистические рабочие, то целью для них является прежде всего учение, пропаганда и т. д. Но в то же время у них возникает благодаря этому новая потребность, потребность в общении, и то, что выступает как средство, становится целью. К каким блестящим результатам приводит это практическое движение, можно видеть, наблюдая собрания французских социалистических рабочих. Курение, питье, еда и т. д. не служат уже там средствами соединения людей, не служат уже связующими средствами. Для них достаточно общения, объединения в союз, беседы, имеющей своей целью опять-таки общение; человеческое братство в их устах не фраза, а истина, и с их загрубелых от труда лиц на нас сияет человеческое благородство».

Энгельс внимательно вслушивался в каждое слово. Он вспомнил свои разговоры с рабочими Вупперталя, Бремена, Манчестера и Лондона.

– Все это верно, – сказал он убежденно.

– Но вернемся к философии, – продолжал Маркс, – нам с тобой неизбежно придется проверить свою философскую совесть. Мы ведь шли одними дорогами.

Энгельс Наклонил голову в знак согласия, но добавил:

– Я плутал в этой чаще дольше тебя, Карл.

– Все же и ты выбрался из нее вовремя, – снова заговорил Карл, тяжело шагая по комнате и продолжая курить. – Нельзя отказать Фейербаху в том, что он решительно покончил со всеми религиями, как бы они ни назывались. Помнишь его вопрос и ответ? «Что есть бог?» Немецкая философия разрешила его так: «Бог – это человек». Вот оно – ядро новой религии, культ абстрактного фейербаховского человека. Где же действительные люди в их историческом развитии? Несмотря на свою гениальность, Фейербах их не видит. Его человек есть сущность всего, но это неверно; человек – совокупность общественных отношений, плод общественного развития.

Табачный дым давно уже плыл по комнате густым облаком. Заметив это и вспомнив наказ жены курить меньше, Карл широко раскрыл створки окна. С шутливой печалью он погасил окурок сигары, отложил коробок со спичками, затем подошел к письменному столу и достал еще несколько густо исписанных неровным почерком тетрадей. Карл снова начал читать. Это были мысли, самые дорогие и важные для него, итоги многих лет, воплощенные в слово.

Маркс спорил с Гегелем. Слова его обрушивались, точно скалы, расплющивая противника.

– Не думаешь ли ты, Фред, что иногда мысли у Гегеля будто какие-то застывшие духи, обитающие вне природы и вне человека. Он, подобно Пандоре, собрал их воедино и запер в своей «Логике».

Энгельс кивнул утвердительно головой и живо заметил:

– Все семейство Бауэров не перестает нападать на нас в своей газете, заклиная этих самых духов и высокомерно обрушиваясь на все живое. Пора дать сокрушительный отпор и опровергнуть их бредни. Они не перестанут твердить, что лучшее поле битвы – это чистая фолософия.

– Мое давнишнее желание – сразиться с ними, Фридрих. Блестящая мысль! Мы не станем откладывать этого дела ни на один день, – ответил Маркс.

– До какой нелепости дошли Бауэры и какое пренебрежение у них к народу, к массе, видно по их последнему кредо. Помнишь, с каким высокомерием Бруно говорит о народе: «великие дела прежней истории были ошибочны с самого начала и не имели успеха, потому что ими интересовалась и восторгалась масса».

– Да, Фридрих. Противопоставление духа массе проходит через все изречения Бруно Бауэра в его «Всеобщей литературной газете». Я рад, чтв Кеппен не поддался на эту удочку и не доводит философию Гегеля до отвратительной абстракции.

– Братья Бауэры видят не дальше своих, правда довольно длинных, носов. Но самомнение их при этом безгранично. Заметь, они все еще тщетно пытаются вознестись за облака на пуховике из философских лоскутов. Они критикуют все подряд, особенно то, что пугает их днем и ночью, – все массовые движения, будь то социализм, французская революция, христианство, англиканство, противоречия и борьба в промышленности. Еще бы, ведь все это тесно связано с массами, с людьми, – горячо говорил Энгельс. – Итак, вызов Бауэров мы принимаем!

– Это будет наша первая совместная работа, Фред.

В этот погожий вечер Энгельс поздно ушел из квартиры на гористой тихой улице Ванно. Он был счастлив.

Во время своего краткого пребывания в Париже Фридрих написал семь разделов книги, критикующей братьев Бауэров.

В эти дни ему казалось, что сутки необычайно коротки и главное, чего не хватает человеку, – это времени.

Через несколько дней он выехал в Бармен, где в чинном патриархальном доме ждали его придирчивый, деспотический, поучающий отец, нежно любимая, чуткая и, ласковая мать и еще семеро деятельных, румяных и жизнерадостных братьев и сестер! Они не предавались никаким сомнениям и размышлениям и твердо верили, что быть фабрикантами или их женами самый завидный удел на земле.

Но невесело жилось Фридриху Энгельсу в доме его отца. Ему ненавистна была предпринимательская деятельность с самых молодых лет, и он намеревался порвать с отцовским делом при первом удобном случае, а если потребуется, то и вызвать этот разрыв любыми средствами. Мог ли он думать тогда, что ради дружбы, ради того, чтобы поддержать в беде товарища, ему придется хотя и с болью в сердце, но добровольно заниматься торговыми и производственными делами своего отца долгие десятилетия.

Энгельс как-то писал Марксу о своем тяжелом состоянии из-за двойственности существования:

«…Видя огорченные лица обоих стариков, я опять попытался взяться за коммерцию и… немного поработал в конторе. …Но мне это опротивело раньше, чем я начал работать, – торговля – гнусность, гнусный город Бармен, гнусно здешнее времяпрепровождение, а в особенности гнусно оставаться не только буржуа, но даже фабрикантом, то есть буржуа, активно выступающим против пролетариата. Несколько дней, проведенных на фабрике моего старика, снова воочию показали мне… эту мерзость, которую я раньше не так сильно чувствовал. Я, конечно, рассчитывал иметь дело с коммерцией только до тех пор, пока мне это будет удобно, а там написать что-нибудь предосудительное с полицейской точки зрения, чтобы иметь благовидный предлог перебраться за границу. Но я не выдержу так долго. Если бы я не должен был ежедневно регистрировать в моей книге отвратительнейшие картины из жизни английского общества, я, вероятно, уже успел бы прокиснуть, но именно это давало новую пищу моему бешенству. Можно еще, будучи коммунистом, оставаться по внешним условиям буржуа и вьючной скотиной торгашества, если не заниматься литературной деятельностью, – но вести в одно и то же время широкую коммунистическую пропаганду и занятия торгашеством, промышленными делами, этого нельзя. Довольно, на пасху я уеду. К тому же еще эта усыпляющая жизнь в семье, насквозь христианско-прусской, – я не могу больше этого вынести, я бы мог здесь в конце концов сделаться немецким филистером…»

Вскоре после отъезда Энгельса вернулась из Трира в Париж с выздоровевшим ребенком Женни Маркс. В квартире на улице Ванно жизнь пошла по-обычному.

Летом и осенью 1844 года Карл часто бывал на окраинах Парижа, где встречался с рабочими и ремесленниками.

В самой просторной комнатке какого-либо дома собирались портные, столяры, кузнецы, печатники, прядильщики. Разговор шел о невыносимо длинном рабочем дне, о дороговизне и высокой квартирной плате за лачуги. Как-то заговорили о Гизо и короле.

– Из-за интриг монархов погибли французские матросы, – сказал кто-то.

– Уста короля болтают о благе французского народа, – ответил бородатый столяр, намекая на Гизо, которого Луи Филипп называл «мои уста», – да только под народом понимают банкиров, спекулянтов и пройдох.

– В тюрьме Огюст Бланки и Барбес. Некому свернуть шею монархии. Много говорим, мало делаем, – сказал типографский рабочий, член тайного Общества времен года, созданного Бланки.

– Нет смысла лезть в драку, заранее зная, что побьют. Хватит, нас довольно били. Выступать, так уж чтоб победить.

Маркс одобряюще взглянул на говорившего.

С января 1844 года в Париже начала выходить два раза в неделю немецкая газета «Вперед». Она предназначалась не только для немцев, живущих во Франции, но также для читателей в Пруссии и других немецких королевствах и княжествах. Газета искала опору в германском юнкерском реакционном патриотизме.

Первым редактором газеты был Адальберт фон Борнштедт, отставной прусский офицер.

Всегда невозмутимый, предпочитавший быть незаметным, слушать, а не говорить, фон Борнштедт был оценен высшими чинами полиции Австрии. Его безукоризненный автоматизм, светские манеры, кое-какие знания привели в восхищение и внушили полное доверие даже такому знатоку людей, как Меттерних. Князь не раз принимал Адальберта по условному письму, в ночное время, в одном из потайных залов своего замка Иоганнесберг.

Тайный шпион Меттерниха, немец по происхождению, не довольствовался только этой службой. По совместительству фон Борнштедт был также шпионом и прусского правительства. Оно весьма дорого оплачивало его услуги.

Продавая то Пруссию Австрии, то Австрию Пруссии, а иной раз и обе эти страны России, Адальберт внимательно следил в Париже за эмигрантскими кружками. Пост редактора пришелся ему весьма кстати – как удобное прикрытие.

Фон Борнштедт промахнулся, начав борьбу с «Молодой Германией». Он рассердил берлинских филистеров – зажиточных горожан, которые изображали из себя сторонников реформ и прогресса. Между двумя кружками пива, после сытных сосисок они охотно занимались критикой правительства, не приносившей, впрочем, никому вреда и способствовавшей пищеварению. Курс, взятый газетой «Вперед», их сначала разочаровал, а затем и возмутил.

Еще раньше своих соотечественников отвернулись от газеты парижские эмигранты.

Тщетно печатал фон Борнштедт статьи, в которых обещал, что газета откажется от всяких крайних взглядов, как реакционных, так и революционных. Он был готов на все, лишь бы сохранить добрые отношения с немецкими эмигрантами и не отпугнуть их от газеты. Ведь это была та дичь, за которой его послало охотиться прусское правительство.

Но, прочитав и эти лояльные высказывания, эмигранты не поверили редактору и издателю. Тираж газеты резко упал. Заметив изменение курса газеты, департамент тайной полиции в Берлине доложил правительству о возмутительной пропаганде газеты и добился запрещения ввоза ее в Пруссию. Остальные немецкие правительства последовали этому примеру. Адальберт фон Борнштедт, ожидая головомойки, поехал в Берлин с покаянием. На посту редактора его сменил молодой, чрезвычайно болтливый, легковерный, но пылкий журналист, юрист по образованию, Бернайс. И тотчас же к газете примкнули многие немецкие эмигранты, живущие в Париже.

Маркс, искавший трибуну для продолжения борьбы, начатой в «Рейнской газете», решил воспользоваться приглашением сотрудничать в газете «Вперед».