Текст книги "Рай в шалаше"
Автор книги: Галина Башкирова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 19 страниц)
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
1
А в доме у Цветкова хозяин в это время что-то мило рассказывал Тане, был оживлен и весел, Таня по-прежнему лежала на кушетке, он сидел рядом. Таня приподнялась наконец, чтобы посмотреть на часы. Часы преданно глянули ей в глаза и все показали разное время.
– Который час, Костя? – спросила Таня ласково.
– Без двадцати одиннадцать.
– Позвоню Денисову.
– А ты разве не предупредила, что задержишься?
Таня промолчала.
– Набери мой номер.
Костя набрал, передал ей трубку.
– Не жди меня, я не буду ночевать дома, – сказала мужу Таня.
– Ты остаешься... – голос у мужа дрогнул, образовалась пауза, – у Цветкова?
– Наверное, – Таня оглянулась на Костю.
Денисов повесил трубку.
– Ты правда собираешься остаться? – в голосе Кости звучало неподдельное изумление.
Таня пристально глянула на него:
– Я пойду закончу прибирать на кухне, хорошо? – Ей надо было хоть секунду побыть одной.
На кухне Таня схватила первое, что бросилось в глаза, – палку с губкой, побежала в ванную, помочила губку, вернулась, начала протирать пол. Явился Костя, уселся на кухонной табуретке, вытянул шею, как испуганный гусь.
– Извини меня, Танечка, я, разумеется, не имею права вмешиваться, но ты нехорошо с ним разговаривала.
Таня остановилась, опершись на палку с зеленой губкой на конце. Предполагалось, что губка сама собой впитывает грязь, а потом сама, без помощи рук, отжимается той же палкой. Но такую грязь, как у Кости, губкой не ототрешь.
– Брось ты эту палку, хватит, кончай, кому нужна эта уборка...
– Да нет, раз уж начала... подними ноги, замочу, – Таня выпустила из губки маленькую лужицу, оказалось, это грязь. Таня замолчала, разглядывая, как грязь медленно растекается вокруг палки. Получилось озерцо. Озерцо иссякало робкими ручейками.
– Дожили, Танечка, – вдруг сказал Костя.
– Дожили? – Таня аккуратно собрала длинные ручейки в губку, получилось солнце, небрежное, как на детской картинке. Серое. В детстве его рисуют красным. – Как это мы могли с тобой дожить, если мы не жили.
– Таня! – Костя спустил ноги на пол.
– Посиди, еще не высохло. Все эти годы мы с тобой всё готовились к чему-то, разговаривали, – серое солнце на линолеуме растекалось, превращаясь в обыкновенную лужу, – и твердо знали, что созданы друг для друга, и я тянулась изо всех сил, чтобы тебе соответствовать. Ну скажи, соответствую наконец? Нет? Созрела?
Лужа медленно утекала вниз, к кухонной двери. Таня все еще стояла, опираясь на палку.
– Ты Денисова пожалел? А может, пора бы меня? Хотя, конечно, Денисов со мной эти годы жил, ты прав, ухаживал за мной, когда я болела, ставил банки, хлопотал... а ты... ты спрашивал по три раза на дню, как я себя чувствую. Зачем ты спрашивал? – Таня потерла лоб. – Я пытаюсь понять, что происходит, понять нас обоих...
– Прости, но если жизнь с Денисовым для тебя идеал, – невпопад откликнулся Костя и неприятно, одним ртом усмехнулся, но не получилось, нижняя челюсть у него заметно дрожала. – Я закурю, с твоего разрешения.
– Понимаешь, все эти годы, с самого начала, я была занята только тобой... семья, Петька, Денисов... да, даже Петька, кормишь его, а думаешь о своем, укладываешь спать, снова ты, Денисов со мной что-то пытается обсуждать, а мне неинтересно, я даже не слышу, а слышу, – не запоминаю, и он повторяет по нескольку раз, он убежден, что я рассеянная, для него я всегда рассеянная. Я с Денисовым куда-то еду, а мне не нужно, я ненавижу его машину, она меня всегда увозит против моей воли... Я сижу в компании, разговариваю, а сама мысленно комментирую разговор тебе... И так с утра до ночи. А потом наступает ночь, а за ночью, между прочим, утро... – Таня помолчала. – Ну что ты смотришь на меня, как ханжа? Да, он темпераментный человек, и утро тоже, а на утро у меня нет сил, хоть утро создано для любви, утром... – Таня только головой помотала и потянулась к пачке сигарет, но Костя перехватил ее руку.
– Не надо, тебе не нужно курить, – сказал он, – ты плохо выглядишь.
Она посмотрела на Цветкова, но лицо его расплывалось, от слез, что ли? Хотя нет, непохоже, слез у нее в глазах вроде бы не было.
– Что ты глядишь на меня так, Костя? Мы же не на небе живем! Знаешь, – продолжала Таня, – в последние дни мне что-то тяжело!
– Я заметил, – сокрушенно сказал он, – я еще в ресторане заметил.
– И что ты делаешь, чтобы мне помочь? Строишь очередной шалаш?
– Танечка, какой шалаш? Что с тобой сегодня? Первый раз тебя такой вижу.
И только тут Таня заплакала, уронив палку на пол, первый раз заплакала, всхлипывая, не утирая слез.
– Ну вот, совсем синие стали глаза! – Костя подошел, обнял, вернее, повис нескладно, потом попытался поднять к себе ее лицо, Таня отворачивалась, смахивая слезы:
– Посмотри, как наследил!
А он все гладил ее плечи и пытался улыбаться.
– Таня, милая! – он выговаривал слова очень медленно. – Ты хочешь со мной поговорить? Давай отложим, я не готов к этому разговору. – Он посмотрел ей в лицо, все еще не разжимая сомкнутых рук.
Таня съежилась, сникла под его руками, губы у нее сами собой разъехались в стороны, она заплакала еще горше.
– Просто детский сад какой-то! – пробормотал Костя с досадой. – Перестань плакать.
Таня осторожно сняла с себя его руки, села на табуретку, и он, придвинув свою, тоже сел – напротив. Она все плакала, закрыв лицо руками.
– Перестань, это невыносимо! – попросил он раздраженно.
Таня открыла лицо, залитое слезами.
– Ты знаешь, – сказала она, – я недавно нашла старую записную книжку, записывала кое-что, потом бросила. Ты не помнишь, как ты меня поздравлял, когда мне исполнилось тридцать лет? Ты говорил о том, что мой молодежный максимализм в отношениях с людьми тебя радует и умиляет. Но что он покинет меня, едва я начну стареть, «а это наступит скоро», сказал ты.
– Я не мог этого сказать.
– Что у меня появится жажда жизни без претензий, что я не буду замечать унижений от мужа, от того, что мне будут уступать место в автобусе, что для Пети я скоро стану скучным человеком, он будет заранее знать, что я скажу через минуту, две, и что день, когда он поймет, что его мать неинтересный человек, наступит непреложно, как наступает вечер, как вечер сменяет ночь.
– Я это говорил?
– А прогноз относительно моего тела? Не помнишь?
– Не понял? – Костя слушал, как будто она рассказывала ему что-то новое, любопытное и не о нем.
– Ты сказал, – Таня улыбнулась, – что тело мое скоро начнет стареть, руки, шея, потухнут глаза.
– Никогда они у тебя не потухнут!
– Тело начнет стареть, а я, хозяйка этого некрасивого старого тела, буду по-прежнему испытывать потребность любить и нравиться и подчинять себе мужчину, – Таня снова улыбнулась, – ты меня еще наставлял, что эта потребность одно из самых жестоких проявлений жизни.
– Я это говорил?
– Могу показать!
– Какой негодяй.
– Нет, ты не просто говорил, ты утверждал, что женщина может победить старость, приводил примеры. Но для такой победы, говорил ты, нужна высшая степень духовного напряжения. А у меня, убеждал ты, ничего не выйдет: я слишком женщина и слишком люблю свое тело.
– Таня, хватит!
– Ты постоянно пугал меня! Зачем?
– Не знаю, Танюша, дебри подсознания, не мучай меня, я ничего не помню.
– Странно, при своей фотографической памяти ты ничего не помнишь. А я помню все. Я помню, ты говорил, что более красивой и великодушной я уже не буду никогда, что во мне не успели пока накопиться обиды, пристрастность... а после тридцати пойдут одни мелочи жизни – новые туфли, шуба, хороший аппетит, еще одна шуба, съездить отдохнуть.
– Я ошибся, как видишь, – Он сидел, выпрямившись на своей табуретке, бледный, с тем высокомерным видом, который появлялся на его лице всякий раз, когда ему бывало не по себе. Сигарета плясала в его руке. – Я сказал, что не готов к этому разговору, дай мне время, – сказал он глухо. – Давай я отвезу тебя домой, скоро двенадцать.
– А ты знаешь, почему ты все это говорил?
– Не знаю, ты меня врасплох застала...
– А я знаю! Потому что тебе было досадно. И ты каркал, пророчил... ты не мог смириться, что я не твоя.
– Это правда, – глухо сказал он. – Ты догадалась: я злой человек, я завидовал Денисову... и ждал.
– Чего ты ждал?
Он пожал плечами на своей табуретке.
– Теперь ты понимаешь, что вся твоя «теория встречи» – фикция? Автору ее эта теория не подходит. В жизни я прорастала в тебе постепенно, как опухоль, и уже поздно оперировать. Неоперабельный случай.
– Как страшно ты это сказала! – И оба замолчали, глядя друг на друга. – Страшно, но правда.
– Нет, я несправедлива, вначале что-то было, вначале ты воодушевился, письма писал, помнишь, на Севан прилетал, когда я там жила одна. Получилось романтично – прилететь на несколько часов, поцеловать руку и... сбежать. Почему бы и нет? При профессорском окладе! А потом?
– А потом у меня были свои неприятности.
– Вполне возможно, но при чем тут наши отношения?
– Ты решила стать моим психоаналитиком? – спросил он, как показалось Тане – неприязненно. – Тебе все необходимо выяснить? Как, что, когда, почему? Мне, по-твоему, намного лучше жилось эти годы? Будь справедлива! Для тебя же все делалось!
– Для меня? Ты правда считал, что так лучше? – Таня придвинулась к нему поближе, протянула руку, чтобы приласкать, погладить. – Глупый какой!
Он отвел ее руку:
– Что у тебя происходит дома, наконец? Тебе Денисов изменил?
Таня замолчала, и молчала долго... Потом ответила:
– Не знаю, может быть. В основном он изменяет мне с собственной карьерой. Это не твой шалаш, – сказала Таня так спокойно, словно ничего не произошло. И отодвинула подальше свою табуретку.
– Таня, что за шалаш? Ты меня пугаешь!
– Пугаю? Ну что ты! – голос ее был до странности ровен. – Разве я не рассказывала тебе о шалашах? – поинтересовалась она так серьезно, словно ей сейчас и впрямь были важны какие-то шалаши и гипотезы о них. – Недавно мне позвонил известный тебе Коростовцев, – пояснила Таня, – и предложил участие в их сборнике, и таким тоном, будто приглашал в хорошее общество. Вот тут меня и осенило: Вадик предлагал не просто написать статью – существовать с ними под одной крышей. Под свою крышу чужих людей жить не зовут, не правда ли? И в гости не приглашают...
– Ты знаешь, – протянул Костя задумчиво, – у меня не раз возникало подобное чувство, в этом что-то есть.
– Ну вот, – продолжала Таня, – отсюда идея – общий сборник, общий текст, вообще любая общая работа – это среда обитания, там мы друг с другом встречаемся, говорим, спорим, там наши переживания и страсти... И незаметно получается... зачем семья, если между двумя людьми произошла любовь, зачем общая постель и общие дети, зачем родственники жены, зачем ходить в прачечную и бегать за картошкой? Можно жить проще... разговаривать по телефону, готовить вместе публикации...
– В этом что-то... есть, – перебил ее Костя.
– Ты заметь, появляется все больше возможностей для подобного интимного общения мужчины и женщины, законные, в рабочем, так сказать, порядке совместные радости, называй как угодно. Брак не обязателен, словом, рай в шалаше. Согласен? Шалаш не из веток, а из тезисов и докладных записок. Рай из чая в буфете, бутылки вина в соседней стекляшке, оглаживаний по пути домой. Чудный шалаш, удобный рай. Древние о подобном рае понятия не имели. А говорят еще, потерянный рай! Не потерянный – обретенный! Подумай сам, не тысячи общих ночей – тысячи чашек кофе за приятной беседой, как мило, как легко и радостно. В некотором смысле, самая прочная семья, рай, о котором веками мечтало человечество. В такой семье нет проблем, ибо она освобождена от скучного быта.
– Таня! Вот это конструктивная часть разговора! Я тебя поздравляю. Превосходно! И насколько верно схвачена тенденция. Поразительно! Я об этом никогда не думал. Новые формы личной жизни... Основная наша жизнь, так сказать, ее рабочая часть, перекрывает жизнь семейную, подменяя ее, оттесняя все больше и больше... Кстати, это готовая статья. «Рай в шалаше»! Нет, назвать ее надо академично, может быть так: «Тексты как пространство обитания», нет, постой, «как обитаемое пространство», так, пожалуй, эффектнее.
Как он воспрянул, как краски в лице заиграли, едва возникла возможность переключить разговор!
– Танечка, только ты не ругай меня, хорошо? Я признаюсь тебе в одной вещи: несмотря ни на что, меня радует сегодняшний вечер, сегодня я сделал открытие: ты научилась мыслить. А я-то дурак, все тебе советовал! – он очень оживился, он просто ликовал от радости!
– Кстати, который час? – поинтересовалась Таня.
– Скоро два, – ответил Костя мягко. – Ложись спать, на тебе лица нет. Постелить тебе?
– Я ухожу домой, – ответила очень спокойно Таня, – проводи меня.
– С ума сошла, ни с того ни с сего. – Лицо его даже сморщилось от сострадания. – Вот сейчас возвращаться уже глупо!
Таня оторвалась наконец от своей табуретки, встала и направилась в ванную. Он шел за ней.
– Танечка, умоляю, успокойся, мне боязно за тебя, оставайся и ложись спать.
Таня на ходу покачала головой. Он подошел сзади, поймал, остановил, обнял, поцеловал в шею, в волосы и все пробовал повернуть ее к себе, но Таня не поддавалась. Наконец она освободилась, ушла помыть руки, умылась, причесалась, поглядела в маленькое круглое зеркало для бритья, попыталась гримасу страданья превратить в улыбку: как будто бы стало получаться.
И тогда только она к нему вышла.
– Почему вдруг, почему? – спросил Костя. И в такт ему спросили часы, те, давно заснувшие хрипуны, сейчас они пробили шесть, наверное выспались уже и считали, что наступило утро, и, верно, тоже удивились, зачем Таня уходит.
Таня открыла входную дверь, нажала на кнопку лифта.
– Ты знаешь, я думаю, – сказала Таня и замолчала...
Лифт грозно рокотал в ночи, приближаясь.
Он не дал ей договорить:
– Останься совсем!
Прорычав напоследок что-то свое, лифт мягко остановился.
2
Такой ли это был разговор или какой-то другой? Что именно говорила Таня и что отвечал ей Костя?.. Когда в течение первых нескольких месяцев после разрыва Таня без конца вспоминала их последний вечер, ей никак не припоминались детали: она столько раз перебирала в памяти взгляды, слова, интонации, паузы, что в конце концов стала забывать, как все происходило на самом деле и почему все сошлось так, что, не думая и не рассуждая, она вынуждена была нажать на кнопку лифта?..
И вообще, о чем они говорили? Кажется, о Денисове, да-да, Таня утверждала, что Денисов верный, добрый человек, что одни люди разваливают жизнь, а такие, как Денисов, ее собирают, что у него талант, физиологический талант приятия жизни, и Тане перед ним стыдно, получается, что эти годы Денисов им обоим верно служил, а что видел в ответ? И Костя, кажется, багровел и говорил о Денисове гадости... Или опять шел не прерывавшийся все эти годы бесконечный разговор о науке, о каких-то встречах, расставаниях? Или в тот, последний раз она рассказала ему о том, что ее больше всего пугает, – параллельность! На работе и дома, в поступках и мыслях. Костя не сразу понял. Феномен параллельного человека, сказала Таня, у которого ничего не пересекается – работа и увлечения, формальные дела и истинные интересы. И что жить так, параллельно, когда понятия одной и другой жизни не путаются и не мешают друг другу, становится для многих естественным и привычным делом, как поезд, который катит себе по рельсам, и ничего, не сбивается с пути, никаких крушений, все в порядке. И что Костя незаметно для себя становится параллельным человеком. А когда он спросил, в чем это выражается, Таня ответила, да хотя бы в отношении к ней, ее жизни, которую он тоже попытался сделать параллельной, а Таня нет, не может, не хочет больше, не видит смысла, зачем, то есть как зачем, сказал он тогда, для твоего же блага, чтобы тебе же было удобнее. И тогда она, кажется, ответила, что не нужны ей удобства, а нужна правда. Но ты не права, сказал он, ты взрослая женщина, подумай о своих близких, а Таня сказала, что правота – страшная по беспощадности вещь, она не хочет быть правой, зачем ей быть правой, ей нужна правда. И чтобы можно было дышать...
А может быть, Таня ему и того хуже сказала в ответ на просьбу отложить разговор, на который в запасе у него было десять лет. Вероятно, она напомнила ему тот случай, над которым он столько потешался. В жаркое лето семьдесят второго года Цветков пришел к ним на Кисловский и не застал дома никого, кроме Тани. Костя провел у нее целый день, работал в кабинете Денисова, потом вечером зашел в Танину комнату, как он неоднократно с юмором утверждал, с некоторыми намерениями, и увидел, что Таня стоит у окна... За окном стлался низкий туман и пахло гарью, это даже у них, на Арбате! Горели торфяники под Москвой, горели леса, по стране надвигался неурожай, Таня повернулась к нему от окна. «Бедная Россия! – сказала она Косте. – Что же будет?» А Костя... он начал смеяться, потому что, наверное, это и впрямь выглядело глупо: отважившийся наконец мужчина и женщина, оплакивавшая то, что по ситуации смешно оплакивать... И потом всякий раз, когда Костя обнаруживал у нее излишек гражданских чувств, слишком большую горячность при обсуждении каких-то тревожных вопросов, он иронически восклицал, только для нее, это была их тайна, их шифр: «Бедная Россия!» – и Тане всякий раз делалось неприятно. Да, она ему и «бедную Россию» припомнила, и говорила что-то о равнодушии, о том, что сердце у него не болит, а он ей в ответ говорил обидные слова об ее инфантилизме, о том, что она не сняла с груди красный галстук и не снимет никогда, что она безнадежна в этом смысле. Да, безнадежна и горжусь, отвечала Таня. Ты не свободна, утверждал он, ты дитя своего времени, у тебя в ушах горны трубят, ты так и не переселилась из своей общей квартиры, говорил он зло, по тебе твои Фили плачут. А ты только собой занят, отвечала Таня, как бы быть поближе к центру, каждый из вас придумывает себе свой центр и норовит туда попасть, у тебя это твое место в науке, но даже для того, чтобы завоевать место в нашей новой, неясной науке, все равно необходимо приобщение к чему-то такому, что стоит и над этой наукой и над обыденной жизнью, разве нет? Ого, я воспитал в тебе философа с социальным уклоном, иронизировал он, кто бы мог подумать?..
И вот тут-то, наверное, она стала толковать о шалашах и о рае. Шалаши... какие-то Танины очередные околонаучные соображения, но дело не в них, нет. Вы, которые рветесь быть в центре, говорила Таня, вы же рветесь в рай, так вам кажется. Тут ударение на слове «рай» делать надобно. А ваш центр все равно не рай, ваш центр – борьба за престиж, жажда, чтобы тебя и все твое признали лучшим. А рай – это когда ты твердо убежден, что обрел лучшее на свете – лучшую на свете женщину, лучшую на свете работу, и тогда все равно, шалаш это или кооперативный дворец. Рай – это успокоение и безгрешность. Тут, конечно, Костя стал ей возражать, объясняя, как понимали рай древние, и язвил, что Таня, как всегда, по безграмотности все перепутала в слепой жажде его обидеть, а она в ответ...
Она в ответ много месяцев продумывала свои аргументы.
Или ничего этого Таня сказать ему не успела и все выглядело обычной бабьей обидой, тихой и униженной?.. Ни резких слов, ни взаимных оскорблений? Высокий уровень намеков, и только...
Кто знает, что там происходило на самом деле в тот вечер.
Когда Костя звонил, Таня вешала трубку. Но все равно продолжался изнурительный внутренний спор, нити не рвались. На самом деле это он пророс в ней – пророс глубоко, как опухоль! И нужна была операция.
...Оборвалось все неожиданно, то есть для того, чтобы неожиданность эта случилась, потребовалось около двух лет (Денисов оказался неплохим прогнозистом). Константин Дмитриевич Цветков женился, на ком – нет нужды спрашивать. И перестал звонить и, послушав Танин голос, вешать трубку, и перестал заходить к ним изредка в институт. Он исчез, словно переселился в другой город, исчез нарочито, по рабочим делам они, казалось бы, не могли не пересечься, однако же факт поразительный, не увиделись с тех пор ни разу, словно сам Константин Дмитриевич или кто-то за него тщательно следил за тем, чтобы они с Таней не встретились. Лишь однажды, спустя несколько лет, когда стало известно, что Денисов удостоен премии, в квартиру на Кисловском пришла телеграмма, подписанная двумя именами.
...Почему все обернулось именно так? Ответить на этот вопрос затруднительно, ибо никому не ведомы точные ответы на подобные вопросы. Нелегко ответить даже на более простой вопрос – почему у Тани в памяти все соединилось в одну цепочку, то есть почему все мелкие и мельчайшие из незаметных событий оказались впоследствии между собой связаны. Так же как, по-видимому, нелегко объяснить, почему именно Таня займется подробным рассмотрением проблемы фантомов (фантомов, то есть тех ненаписанных томов человеческой фантазии, которые кажутся нам порой более реальными, чем сама реальность, потому что утешают или страшат человека и оправдывают его глубочайшие заблуждения). Таня напишет о фантомах несколько книг, и ее назовут основоположницей науки о том, чего не существует на самом деле, но без чего существовать невозможно. Основоположницей... древнее, почти библейское слово! Впрочем, самой Татьяне Николаевне Денисовой, когда ее начнут так называть, оно будет казаться просто длинным и некрасивым.
Не так просто ответить и на последний вопрос: почему всему тому, что случилось, суждено было случиться именно в том году, а точнее, описываемой осенью, в сентябре, когда золотые листья, падая вниз, издавали шуршащий звук, быстрый и грустный, словно торопились проститься...
