Текст книги "Рай в шалаше"
Автор книги: Галина Башкирова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 19 страниц)
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
1
В тот же вечер, полчаса спустя после визита Нонны к Цветкову, раздался звонок в дверь и в квартире на Кисловском.
Денисов, подтягивая на ходу джинсы и заправляя рубашку, пошел открывать... Нет, это был не Танин звонок.
После ночного разговора с женой у него было скверное настроение. В институт он не поехал, отговорился простудой и весь день просидел дома, хотя на работе накопилось много неотложных дел. Конечно, он сорвался, глупо и бессмысленно сорвался, он так осторожен с Таней обычно, а тут наговорил невесть что и все таким образом, что Таня могла его неверно понять, он чем-то напугал жену минувшей ночью, что-то ей в нем неправильно открылось, ничего не смыслит в его делах... Вера Владимировна ответила по телефону невнятицу, вроде бы Таня спит и будить ее она не намерена. Бред, старуха выживает из ума... Денисов медленно отпирал замок: в дверях стояла Нонна. Молодежный плащ с погончиками-крылышками (солдат-ангелочек!), сумка через плечо.
– Извините, Валентин Петрович, можно войти? А где Петя? Где ваша жена?
– Вы в гости? – спросил Денисов. – Тани нет дома.
– Валентин Петрович, – произнесла Нонна порывисто, – мне нужно с вами поговорить. – Она размотала длинный вязаный шарф, гибким движением потянулась повесить плащ. – Можно? – Не ожидая приглашения, прошла на кухню, села на табуретку. И все это делалось с той стремительностью, к которой Денисов сегодня был не готов.
– Что будем делать на кухне? – поинтересовался Денисов, глядя на нее сверху вниз. Сверху было видно, что волосы у нее подкрашены.
– Угостите меня, я замерзла.
– Жены нет, я не совсем в курсе, – Денисову не хотелось возиться с кастрюлями, хотя сейчас он вспомнил, что сам целый день ничего не ел. – Я чай поставлю.
– Угостите меня лучике водкой, я замерзла.
Денисов достал бутылку водки, рюмки, поставил на поднос, понес в столовую, Нонна пошла за ним, забралась в массивное кресло. «Н-да», – подумал Денисов. Тяжелый день не сулил легкого вечера.
– За что пьем? – спросил Денисов.
– «За наши доблести», как говорят бразильцы.
– Тост Константина Дмитриевича?
– А чем он плох?
Они чокнулись и выпили по полной рюмке.
– Валентин Петрович, как вы считаете, профессор Цветков любит вашу жену?
– Вы пришли для того, чтобы задать мне этот вопрос? То есть любит ли Костя Таню, это вы хотите выяснить? – Денисов быстро налил себе еще и выпил. – Погодите, «счасвернусь», помните любимые слова Винни Пуха? – Денисов ушел на кухню и принес черного хлеба, луковицу, колбасу и горчицу, сделал бутерброды, разрезал луковицу на четыре части. Он сознавал, что поступает некорректно, был в этом угощении унижающий оттенок; так можно пить только с мужчинами и на работе. У себя дома так пить нехорошо. Да еще с дамой. Нехорошо, невоспитанно! Но что ему оставалось делать? – Может быть, холодной картошки принести? – предложил он.
– Хватит, хватит – все отлично!
– Итак, сто четыре вопроса про любовь. – Денисов налил себе еще. – На мой взгляд, если Цветков и любит, то делает это нелепо. Но он вообще нелепый человек.
– А теперь скажите, Валентин Петрович, почему вы это терпите?
– После первой же рюмки вы предлагаете игру в правду? Забавно! Это даже интересно, я отвык. – Денисов повертел рюмку, посмотрел ее зачем-то на свет, посмотрел на этикетку – водка «Петровская», поглядел в большое, во всю стену, зеркало, оно казалось далеким-далеким, и то, что в нем отражалось, не понравилось Денисову; ему все сегодня было не по душе. Что ж, раз пришла, – пусть получает правду. – Вас интересует, почему я терплю? – Денисов улыбнулся открытой, обезоруживающей улыбкой: закон мушкетеров, самые сильные удары наносят улыбаясь. – По той же причине.
– Любите? – ничто не дрогнуло в ее лице.
«Достойный противник из лагеря кардинала Ришелье», – усмехнулся про себя Денисов.
Нонна только прямее вытянулась в кресле:
– Что ж, так я и предполагала. Татьяна Николаевна заслуживает любви, она цельный человек. – Нонна закусила нижнюю губу. – Легко быть цельной, если муж ее от всего отгородил.
– Слушайте! – предложил Денисов так же широко и открыто. – Давайте сменим тему. Расскажите, например, на что тратит время в столице нашей родины аспирантка-заочница. По вечерам, например, что вы делали? Куда ходили? Последний раз вы звонили и сказали, что идете в театр на Таганке. Ну и как обстоят дела с Таганкой?
– Не острите. Я по взаимно интересующему нас делу пришла. Налейте мне еще. – Нонна выпила, закусила долькой лука, отщипнула хлеба. – Ваша жена личность! – сказала она с искренней озабоченностью. – Вот что меня беспокоит.
Денисов в ответ не нашелся что сказать, пожал плечами только...
– Конечно, она личность! Привязала к себе двух таких мужчин, – в голосе Нонны прозвучало неподдельное восхищение. – Лучшие люди города.
– А вы за эти недели провели обследование?
– Представьте, да, – Нонна воинственно подняла подбородок. – И налейте по полной рюмке: ответственный тост. Поздравьте меня, я приняла решение, выхожу замуж! – Она помолчала. – Почему вы не удивляетесь? Догадались, наверное?
Денисов снова широко и открыто улыбнулся. Только улыбки, никаких других эмоций, сказал он себе, никакого удивления.
– А жених поставлен в известность? (Улыбка!)
– Согласие будет получено, – добросовестная пауза, – со временем. – Ответная улыбка. – Но я пришла как честный партнер, скажите, этот вариант вас устраивает?
Денисов с тихой злобой посмотрел на себя в далекое зеркало: доигрался! Игры следует затевать лишь в полной уверенности, что сумеешь выиграть. Заставил себя улыбнуться, посоветовал:
– Не поднимайте паники, года через два эта дружба кончится сама собой, они друг от друга уже устали.
– Да, но в моем варианте эти два года выигрываете прежде всего вы! – И она выразительно подняла рюмку, собираясь с Денисовым чокнуться.
– Это четвертая, почти двести грамм, не хватит ли?
– Я не пьянею! – И она тряхнула длинными волосами.
Со спутанными волосами, раскрасневшимися щечками, модно некрасивым острым овалом лица она стала похожа на девочку с фирменного календаря. Девочка с календаря надменно, как и положено тем, кому назначено глянцем хорошей полиграфии выглядеть высокомерно, сообщила Денисову:
– Оба они слабые люди, обоим нужен мужчина в доме. Женственные натуры, знаете ли (пренебрежительная улыбка), такие воссоединяются только в случае отсутствия препятствий: «душа, дети, мы разобьем сердце Денисова» – тысячи километров магнитофонной пленки накручиваются... и о чем, собственно? Вы согласны?
– Продолжайте! – кивнул Денисов. – Увлекательный анализ!
– Цветков привык, чтобы все делалось для него. И за него.
– Имею возражения! – шутливо прервал ее Денисов. – Такой вариант, обозначим его – вариант номер один, у Цветкова уже был. Кончился неудачей.
– Да нет же, Валентин Петрович, теперь я имею возражения, у него был иной вариант. В варианте номер один его обожали, слишком обожали. Женское обожание утомляет мужчину...
– Откуда вам это известно?
– Догадываюсь, наблюдала. А в варианте номер два, ну, вы понимаете, о чем я говорю, обожает он. И что мы видим? – она вопросительно посмотрела на Денисова. – Правильно, все равно плохо. Потому что все равно на новом историческом витке, так сказать, он нуждается все в том же – в обожании, уходе и признании, вы не согласны?
– Пожалуй, тут вы не далеки от истины, – ответил Денисов. – Это в Косте есть,
– Так вот. Я берусь обеспечить то и другое: уход и пьедестал.
– Какие емкие формулировки, прелесть просто! – отметил Денисов.
– Цветков получит семью и налаженный быт, разве плохо? – и она календарно-победно взглянула на Денисова. – Будем жить в Москве, но скорей всего я увезу его в Ленинград, там пропадает роскошная квартира.
– Чья?
– Его отца, я все узнала. Квартира запечатана, собираются устроить мемориальный музей, но пока, знаете ли, соберутся. К тому же для Ленинграда Цветков звезда первой величины, у них кризисное положение, нет главы школы. – Она добросовестно засомневалась – всего на секунду: – Хотя Ленинград стопроцентно гарантировать не могу, Константин Дмитриевич в мелочах упрямый человек.
– Вы меня начинаете восхищать, дальше, я весь внимание.
– Дальше будет дом, в доме начнут бывать гости, не эти, нынешние, студенты-аспиранты, – она пренебрежительно повела плечиком, – интересные люди.
– У него масса интересных знакомых.
– Так это же он к ним в дома ходит! А я хочу, чтобы они ходили к нам!
– Вот в чем дело! – Денисов все больше оживлялся.
– И вообще его пора выводить на новые орбиты. Он должен стать престижным человеком.
– Как вам это удастся?
– С помощью его трудов, как же иначе? Я подробно ознакомилась с его работами, из них можно составить сборник литературоведческих статей, его примут в Союз писателей. Согласитесь, он понравится писателям! Такой чудаковатый, умный.
– Цитировать умеет, – поддакнул Денисов.
Нонна сделала вид, что не заметила.
– Будет дарить писателям идеи – идей у него много, всем раздаривает, – станут его обхаживать – ум сейчас в моде. В наше время интеллект вообще ведущий фактор, – произнесла она торжественно.
– Восхитительно, – Денисов встал, прошел в свой кабинет, принес табак и трубку. Нонна сидела в кресле, все так же выпрямившись. – Десант Цветковых! В каком журнале был такой заголовок? В «Знании – сила», кажется. Там вообще встречались забавные заголовки, «Десант цветковых», «Дальновидная амблистома, шаг вперед, два шага назад». Десант – это вы, и дальновидная амблистома тоже вы! Но ни шагу назад, правильно я понял ситуацию?
– Вы не дали мне договорить! – оборвала его Нонна. – А вам разве не хотелось бы жить такой жизнью? Признайтесь! Ходить на просмотры, бывать на концертах в Доме литераторов?
– Нет, милочка, увольте! – Денисов засмеялся очень искренне.
– Вообще-то вы правы, искусство не профессия, а образ жизни. Я недавно читала обзор на эту тему. Но Цветков будет много работать. Я постараюсь. Представляете, – продолжала Нонна, по-прежнему не замечая (или не желая замечать) денисовской иронии, – старый отцовский кабинет, Константин Дмитриевич сидит за столом, на столе лампа, видели у него вазу? Синяя такая, с аистами, старинная, ее легко переделать в лампу...
2
...В ту первую ее творческую командировку в Москву Цветков посоветовал Нонне пойти на один семинар. Нонна тогда никого не знала в лицо, кроме Константина Дмитриевича.
Она пришла чуть раньше, бежала всю дорогу, боялась опоздать. Небольшой, неприбранный зал поразил ее своей публикой. Мужчины ей понравились: мягкие лица, одеты скромно, гораздо скромнее, чем у них в Новосибирске. Но больше было молодых женщин, и все похожи между собой, как сестры. Облегающие, неприметные, неотличимые в деталях юбки и платья, серовато-зеленые, ржаво-песочные тона, ровные, как по ниточке, проборы в гладко расчесанных душистых волосах, бледность, выражение ученой святости на лицах и длинные серьги и тяжелые ожерелья, древние, словно из свежераскопанных курганов их только что извлекли, земля не успела засохнуть. Нонна срочно сняла и спрятала в папку свой пятирублевый янтарный кулон. Среди женщин царила своя микромода, видимо воплощавшая эстетические ожидания собравшихся мужчин и потому от текущей моды мало зависимая, что-то сродни идеалу красоты раннего средневековья. «Одни мадонны, куда ни плюнь», – подумала тогда Нонна, напряженно ощущая скованность своего не по правилам оборудованного тела... Все в ней было чужое, не так, из другого мира, где не знают санскрит, Хлебникова и не способны наслаждаться назидательными двустишьями XVII века, цитируемыми на старонемецком... Но, с другой стороны, это можно было бы пережить (не всем же, в конце концов, на роду написано знать санскрит!), если бы не состав президиума и доклады.
В президиуме сидел молодой человек, похожий на Игоря Ильинского времен немого кино. Когда он заговорил, стало ясно, что для современных роликов озвучивала его Серафима Бирман. Но как блистательно он говорил, как сжато и необычно было его десятиминутное сообщение. И пусть женская половина зала экзальтированно подняла безукоризненные проборы навстречу новому пророку, пусть! Прежде всего это было необычно по существу, по внезапному открытию того простого факта, что люди такого уровня, такого ранга образованности и таланта существуют на свете живьем, и Нонна сидит среди них... Выступал еще крутолобый, плотный человек, имя известнейшее, говорил, пожалуй, еще значительнее, но так густо, что Нонна не все успевала понять и соединить. Выступал ее научный руководитель Цветков, проборы снова качнулись вверх... Мужчины в президиуме вопросительно смотрели на своих... на своих женщин, подумалось тогда Нонне. «Игорь Ильинский» прошел в зал, взял у молоденькой миловидной особы портфель (и доклад свой он делал с ней вприглядку!), вернулся в президиум, вытащил оттиск, подписал, подарил Цветкову, пожали друг другу руки, Цветков, забыв об аудитории, тут же начал листать, закачав головой, засмеялся, они заговорили. Крутолобый покровительственно-рассеянно улыбался кому-то в зал.
...В тот день Нонна впервые узнала, что у Цветкова есть Таня. В раздевалке, когда все расходились, она увидела, как Цветков подавал легкое пальтецо невысокой худенькой женщине. Та явно выбивалась из общего здешнего стиля – брюки, свитер, полное отсутствие намеков на средневековье и свежевспоротые курганы, оживленное, летящее лицо, серые глаза, как два блюдца, глядевшие на Цветкова с иронической нежностью... К ним подошел «Игорь Ильинский», блеснул очками, церемонно склонился над ее рукой, голосом незабвенной Серафимы Бирман, извинившись за испорченную латынь, сообщил какой-то стишок начала XI века, имевший прямое касательство к только что обсуждавшейся проблематике...
Нонна не решилась тогда к ним подойти, ушла одна. И всю дорогу до общежития утешала себя тем, что когда-нибудь все устроится иначе...
– Вы слушаете меня, Валентин Петрович? Синюю вазу легко переделать в лампу. Цветков будет под аистами творить, как вы под своими пастушками.
– И пастушек заметили, дальновидная амблистома? – Денисов довольно попыхивал трубкой. – Но кстати, мои пастушки выполняют свою непосредственную работу.
– То есть?
– То есть Таня их не переделывала, они светили еще моей бабушке.
– Отстали, Валентин Петрович, сейчас все переделывают под старину.
– Да-да, вы правы, правы! – замахал свободной от трубки рукой Денисов. – Есть ваза, есть жених, есть вакантное место жены, я отстал, вы правы, никто до сих пор не догадался, что все так просто, вы первая...
Она откинула волосы за плечи, взяла один из приготовленных Денисовым бутербродов, с аппетитом принялась есть.
– Вот вы иронизируете, а между прочим, это вам я должна быть благодарна! Все из-за вас! Не верите? Тот вечер у вас, ну самый первый, когда вы про Париж рассказывали, он все и решил... или нет, второй, когда вы еще так неприветливо меня встретили, я пришла из Ленинки и ждала Константина Дмитриевича, помните, мы еще о семье и браке с вами разговаривали.
– Не припоминаю.
– Ну как же, вы тогда об Иисусе Христе гипотезу высказали, очень интересно. И тогда я решила, что у меня в доме все будет так же, и такие же разговоры, и такой же стиль, то есть нет, – перебила она себя, – лучше! У меня будет больше порядка. Отдельная полка его собственных работ, полка с автографами, отдельно самые ценные книги. И машину купим, я сама буду водить.
– А монетный двор?
– Не понимаю.
– Где собираетесь печатать дензнаки?
– Цветков будет выпускать гонорарные книги, деньги для доктора наук не проблема. Возьмет совместительство.
И тут Денисов засмеялся – весело, радостно, освобожденно – господи, как все оказывалось просто!
Модный подбородок некрасиво сместился, сходство с календарем исчезло.
– Нет, вы мне не верите! – сказала она. – Хотите пари? Через пять лет у меня будет все. Константину Дмитриевичу исполнится пятьдесят, мне тридцать, нормальный возрастной разрыв, – она поймала на себе оценивающий взгляд Денисова, – про нас будут говорить: «Он такой умный, а она такая молодая!» Все еще завидовать будут!
– Прелестный прогноз, прелестный, послушал бы Костя! – веселился Денисов. – Получил бы удовольствие. Кстати, – смеялся он, – а вы не опасаетесь?..
– Ну, обетов друг другу мы давать не станем, и потом, если мне будет нужно... я сумею устроиться!.. Что вы так на меня смотрите? Вам что, вашего друга Костю жалко стало? – язвительно поинтересовалась она. – Мужская солидарность? Да бросьте, Валентин Петрович, вы производите впечатление разумного человека.
– Я всегда думал, что железным людям бывает трудно: им приходится ломать себя. Смотрю на вас и убеждаюсь, нет, железным, оказывается, быть легко: если нет души, работает лишь железная конструкция...
Нонна не обиделась, это Денисов некстати сорвался в нравоучительство, зачем, чему он может ее научить?
– Узнаю Танин почерк, – сказала она.
– Я ее муж, ничего удивительного.
– Отношения душ у вашей жены, между прочим, не с вами, а с Константином Дмитриевичем, – отпарировала Нонна и, как кошка, зажмурилась от удовольствия ответного удара.
– А вы, однако, пытаетесь испортить мне настроение! Напрасно! – укорил ее Денисов. – В принципе я на вашей стороне, то есть, – поправился он, – я согласен, что Костю пора женить.
– А вам известно, где ваша жена? – Нонна сделала эффектную паузу. – Я заходила к Цветкову, так вот – Татьяна Николаевна там. – Она помолчала, наслаждаясь. – Ну зачем так меняться в лице, Валентин Петрович? Ничего особенного. Кажется, они собрались наконец выяснить отношения. Знаменательный вечер, не правда ли?
– Вы явились, чтобы сообщить об этом? – Денисов брезгливо поморщился.
– Простите, Валентин Петрович, может, я зря сказала, но поймите, мне обидно... Вы их так защищаете, а они там, будто вас нет...
– Вы вторгаетесь в чужую жизнь...
– А вы думаете, я не живая, да? Мне, по-вашему, приятно? Я строю планы, а они... мало ли, что они там решат... он со мною всюду уже бывал, все налаживалось... и салют?
Денисов встал, прошелся по комнате, подошел к столу, машинально допил рюмку. Ну что с ней делать? Может, она выпила лишнее, может, правду говорит... Гнать бы ее надо... Но под каким предлогом?
– Трезвая я, не бойтесь! – сказала Нонна. – Хотите, я вам погадаю? – И не успел Денисов опомниться, как она схватила его за руку и повернула к себе ладонь.
Совсем дурацкая выходила история!
– Вас ждет большой успех, вон она, какая линия жизни!
Денисов отдернул руку.
– Америк вы не открыли, я и сам об этом знаю. А как насчет таланта?
– При чем тут талант? – удивилась Нонна. – На бугор талантов я не посмотрела. Мы же об устройстве жизни сейчас говорим. Талант я отдельно уважаю.
– Блестяще, ценное высказывание! – Денисов заставил себя улыбнуться. – При том, что талант, он... он есть только у моей жены. Вот это уж точно.
– А у вас и Цветкова? – искренне изумилась она. – Вы просто идеалист какой-то! Сентиментальный идеалист! Вот уж не ожидала! Защищаете жену... хвалите... в такой ситуации!
И тут Денисова наконец осенило: да, она говорит правду, и стало понятно наконец, зачем она пришла.
– Что же вы медлите, Нонна? Почему вы не просите, чтобы я побежал бить Цветкову морду? Ведь вам именно это нужно? Да? Ну признавайтесь! Это! – сказал он себе. – Что же еще? Смеялись, наверное, еще надо мной, что я такой тугодум. Напрасно! Предупреждаю: это не у вас все получится – это у Цветкова с Таней не выйдет, – Денисов говорил все громче и горячее. – Вы мне не верите? Поменялись ролями! Отвечаю: Цветков слишком любит себя! – Денисов махнул рукой. – Гений! Небосвод подпирает, вот-вот обрушится. Небо этого не прощает, между прочим. И Таня не простит.
– Но все-таки гений! – улыбалась она довольно. – Вы же признаете.
– Способный человек, не спорю. Эрудит. Феноменальная память. Есть свои достоинства, не отрицаю. Но дело в том, что моя жена сама полна. Ей не придет в голову составлять сборники из его старых работ: Костя еще не умер, зачем? Ей будет неинтересно, у нее своего достаточно.
– Погодите, а почему Таня тогда живет с вами, если она такая замечательная? С вами ей что, очень интересно?
– Я муж. Вам непонятно? – Денисову еще хотелось добавить, что у него свое дело, что этим делом он, да! увлечен, хотелось сказать все то, что не успел сказать ночью Тане, да, он Иван Калита, он Савва Морозов, он все это любит – собирать, придумывать, пытаться перехитрить природу, сорганизовать людей, да, это его стихия, его честолюбие! А то, что при этом надо уметь поворачиваться, иногда ловчить, иногда тормозить на резких поворотах, что ж, практические дела в белых перчатках не делаются, вот это Таня никак не усвоит! Даже Димыч его понимает и, между прочим, сочувствует, все спрашивал прошлой ночью: «Чем помочь, чем помочь?» А чем Димыч поможет? Все бубнил: «Может, тебе что рассчитать, может, что рассчитать?» А что Денисову рассчитывать? Все давно рассчитано, делать пора! Даже Катрин и та в курсе: как стала завкафедрой, осознала, что значит самой-то крутиться, дамские штучки бросила...
Но вслух он сказал только:
– Я муж, и у меня другая работа, иногда успешная, не скрою.
– Значит, все-таки успех прежде всего? – уточнила Нонна.
– Ах, при чем тут я! Мы же о Цветкове говорим! – отмахнулся Денисов. – Должен, кстати, предупредить, что с успехом Цветкова у вас может сорваться: он слишком мало работает.
– А вы откуда знаете? – Нет, она не хотела быть грубой, она была просто дурно воспитана. – Вы что, за его работами следите?
– Милая Нонночка, он бывает у нас почти каждый вечер. Костя слишком много разговаривает: когда человек много говорит, у него исчезает потребность сесть за стол. И потом, эта ваша идея о старых работах... Новых вы не нашли? Неужто их так мало, что не наберется на книжку? Странно... На старых работах авторитет не наживешь. Все стоящие мозги на виду, иссякают – сразу видно. Так что, дальновидная амблистома, предупреждаю, вы делаете неоправданно большую ставку. И еще! – тут Денисов нахмурился. – Не переборщите с квартирой!
– С какой?
– С ленинградской. Если у вас в самом деле получится, не трогайте эту квартиру! – внезапно попросил он, и так жалобно, будто просил для себя лично. – Не трогайте ее! Хотя... может быть, Костя вам не позволит...
– Мне? – голос ее металлически звякнул, да-да, та самая железная конструкция. – Я пошлю его отдыхать на курорт, а сама за это время сделаю ремонт.
– Не делайте! – попросил Денисов. – В этой квартире его семья жила сто лет. Сто лет! – произнес он медленно. – Дед у него был профессор медицины и отец, потом там жил Костя. В Ленинграде разумный отдел культуры, предложили устроить там музей, – сказал Денисов с неожиданным оживлением. – Но я не стал бы устраивать персональный музей Костиного отца, я бы создал музей быта. «Музей быта русской интеллигенции середины прошлого – начала нынешнего века», – произнес Денисов нараспев. – Чем плохо, а? «Дворянская усадьба XVIII века, охраняется государством», а тут всего одна квартира на огромную страну, можем себе позволить. Сырая петербургская квартира с кафельными печами...
– Разве вы там бывали? – спросила Нонна удивленно.
– Да, вместе с Таней. И часть окон выходит куда-то во внутренний двор, в тупик без ворот. И книжные полки вот как у нас, поднимаются снизу вверх, у меня они от дедушки. Вот так они жили, так хранились у них книги, за таким столом читали вслух новые выпуски Толстого, Достоевского, очерки Короленко. Рядом, в одной комнате, спали у них дети. Все очень скромно. Разве это не интересно? Подумайте! – сказал он горячо. – И вы хотите все уничтожить, я же вижу, все переделать, сломать. Там нет антиквариата, в таких семьях антиквариат не водился, скучная профессорская мебель, красное дерево, ну и что? Ну люстры! Тоже самые обыкновенные, только столетней давности, но вы и на них покуситесь, я знаю, отреставрируете, отдадите накатать бронзу, превратите в модную игрушку то, что было жизнью...
Нонна глядела на него во все глаза. И взгляд у нее был недоуменный, совсем не такой, каким надлежит глядеть девицам с календарной обложки.
– Валентин Петрович, – сказала она участливо, – это вы за предков Константина Дмитриевича беспокоитесь?
Денисов очнулся.
– Да, за Костиных. И за своих тоже.
Ему хотелось добавить, что, войдя в Костин дом, он как будто бы узнал свой, давний, детский, так все было похоже, и подумал, что все дома русской интеллигенции были схожи между собой. Пусть это общее место и об этом написано во многих книгах, но от этого правда не становится ложью. Там не гнались за богатством, жертвовали деньги на революцию, прятали самих революционеров, как прятала бабушка Нина Александровна, и тот, кого она прятала, потом не дал их семью уплотнить из тех же, кстати, соображений, которые одолевали Денисова; а во время погромов на юге прятали евреев. А как же иначе? Иначе это была бы уже не русская интеллигенция, а так, выскочки, получившие образование.
...Квартиру деда Валентин разорял сам, собственными руками, когда после смерти бабушки в далеком южном городе, где жила прежде вся семья, никого из родных не осталось. И сдавал документы в ЖЭК, и снимал со стен фотографические карточки в ореховых рамках, и полночи жег семейные бумаги, чтобы не попали в чужие руки. Мать спала в соседней комнате, сказала перед тем, как ложиться, что ей ничего из бумаг на память не нужно, Тани на похоронах с ним не было, не с кем было в те дни оставить Петьку, Таня не позволила бы сжечь жизнь трех поколений, Денисов же опомнился лишь тогда, когда выхватил из дровяной колонки (ванна отапливалась у них дровами) бабушкины дневники последних лет.
Денисов все разорил... нет, он перевез, то есть отправил контейнером, кресла, бюро, книжные полки, посуду и вилки, водку они с Нонной пили сейчас тоже из бабушкиных рюмок. Он перевез... Но дух-то он разорил. А дух невосстановим. Даже если тебе повезло с женой, которая этот дух почитает.
...– Валентин Петрович, вы открываетесь мне с новой стороны. Вы действительно сентиментальный, я не ожидала. Я думала, вы без предрассудков, я еще так завидовала Татьяне Николаевне, мне самой все приходится, а ей такое счастье... и не ценит.
– Вот и ошиблись, Нонночка! – Денисов быстро оборачивал все на шутку: не хватало перед ней распахивать душу, он даже Тане об этом не рассказывал. – Вот и ошиблись. У меня отец был мужик, Владимирская область, слышали? Женился на маме в те времена, когда все перемешалось, познакомился с ней в институте, семья пыталась его ассимилировать в смысле культуры, но неудачно. Ему было некогда: пятилетки перевыполнял, заводы возводил, нет, я не шучу, он умер через два месяца после того, как ушел на пенсию, – не выдержал. Все не так просто: во мне мужицкая закваски тоже есть. – Денисов разлил последнюю водку. – Так что вы завидуйте Татьяне Николаевне, завидуйте. Правильно завидуете!
– Наша семья тоже из крестьян.
– Ну видите! – Денисов поднял рюмку. – Вот и породнились – все мы из рабочих и крестьян, все мы братья и сестры, как вспомнил один товарищ, когда наступила роковая минута. Такие дела, – протянул Денисов задумчиво. – И вот что, дорогая сестра, вы сейчас в общежитие к себе возвращайтесь и ничего не бойтесь, Таня скоро вернется домой. А с утра с новыми силами и принимайтесь, куда Цветкову от вас деваться?
– Это вы себя уговариваете! – произнесла Нонна с сомнением в голосе.
– Вы же сами нагадали мне успех, а какой успех, ежели жена бросит? – Денисов позволил себе немного пошутить. – Нет-нет, я вам верю, мадемуазель гадалка, вы уж меня не подведите.
Она встала.
– Только смотрите! – широко улыбаясь, сказал Денисов. – Осторожней, не станьте для Кости кошкой наоборот, вам кажется, вы сумеете Цветкова от всех мышей защитить, смотрите, как бы вам его невзначай не съесть!
Нонна засмеялась:
– Хорошо сказано, в духе вашей жены.
Она долго собиралась в передней, подкрашивала при нем глаза, заматывала шарф, и лицо ее заметно грустнело.
– Не драматизируйте, матушка, – иронически посочувствовал ей Денисов, – вы не Катерина из «Грозы», не в Волгу бросаетесь, замуж собрались.
– Получится, думаете?
– Всех благ! – подчеркнуто доброжелательно ответил Денисов.
– А сегодняшний вечер мы с вами исключительно переживем! Правда, Валентин Петрович? – тряхнула она на ступеньках фирменной гривой – и дальше, лишь бы последнее слово оставить за собой: – Не тушуйтесь, все будет путем...
Денисов захлопнул дверь. И так и остался стоять, тяжело прислонившись к притолоке.
