Текст книги "Невозможный Кукушкин"

Автор книги: Галина Галахова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)

БЕСПОРЯДКИ НА ЮКАТЕ

Славка, Ешмыш и Тюнь-Тюнь вместе с огромным рисованным солнцем вошли в спящий и тёмный город Ботон, крича: «Домой, домой!» По дороге солнце стало вдруг греться. Грелось, грелось и вдруг прожгло чуприк и вывалилось из него, и повисло прямо в воздухе – в том мрачном и унылом пространстве, которое называлось на Юкате воздухом.

– Смотри-смотри, что оно делает, – закричал Тюнь-Тюнь, – оно убегает от нас! Лови, лови его!

– Оно убегает, чтобы не обжечь, – разумно предположил Славка. – Но, честное слово, я не знал, что простое рисованное солнце может так греть и катиться.

Солнце на миг закатило лукавые глазки и зашептало сверху:

– Неправильно говоришь. Я не просто рисованное солнце. Я твоё солнце. Ты подарил меня своим друзьям, и я буду светить, пока твой собственный свет не кончится.

– Смотри-ка, говорящее солнце, – удивился Кукушкин. – Такое бывает?

– У нас на Юкате такое иногда бывает, необъяснимое, – радостно засмеялся Тюнь-Тюнь и затряс зелёными листиками – они у него выросли на ивовых прутиках. – Смотри, это, наверно, тоже от солнца… Я так часто мечтал стать живым, но никому никогда не говорил об этом. Думал – будут смеяться. Ведь неживым, ненастоящим быть проще. Правда, Ешмыш?

– Правда. Мы в своих полётах и скитаниях в космосе столько повидали настоящего, что всегда хотели, чтобы и у нас оно было. Спасибо вам, друг, что вы не обманули нас. Как только я увидел вас в вашей научной лаборатории, я сразу поверил, что вы – единственный, кто нам нужен.

– Понимаешь, Ешмыш, это не научная лаборатория была… а, сказать честно, обыкновенная труба. Я в ней спрятался от неприятностей. У меня кругом сплошные неприятности: двоечник, хулиган, теперь ещё стал неродным сыном, потом грохнул ногой аквариум… Сначала хотел просто спрятаться, и всё, а потом стал наблюдать, потом тебя увидел.

– Оббижжяетте. Вы не можете быть таким, как рассказали, не верю, – сказал Ешмыш.

– И я не верю, – подхватил Тюнь-Тюнь. – А что такое аквариум?

– Я правду сказал. Может, единственный раз в жизни, а вы мне теперь не верите.

– И всё равно не верим, – заупрямился Тюнь-Тюнь и опять спросил: – А что такое ваш аквариум, который вы грохнули?

– Ну и не верьте. Я, конечно, постараюсь быть, каким вы меня видите, хотя это и трудно. Но я всегда буду вас вспоминать и думать… Аквариум – это где рыбы плавают в доме.

– Рыбы плавают? – переспросил Тюнь-Тюнь. – А не можете ли вы…

– Да отстань ты от него, пожалуйста, – нахмурился Ешмыш. – Он и так подарил нам солнце. Рыбы, наверное, тоже от солнца?

– Рыбы? Нет, не от солнца. Они – холодные. Отчего – не знаю. Мы не проходили. Рыбоведения у нас ещё не было.

Пока они так беседовали на главной площади Ботона, их незаметно окружили толпы козерогов.

Мирные козероги проснулись от яркого света и сначала подумали, что началась война с соседней планетой. Но для войны не хватало грохота. В испуге они ждали, когда же он раздастся. Но его всё не было и не было, хотя свет и не пропадал. Тогда они все повысовывались из маленьких своих домишек – у каждого был свой кубик – и стали переговариваться, узнавать, что случилось. Никто не мог ничего объяснить разумно.

Говорили только, что свет перевернулся: раньше он где-то лежал на другом, тёмном боку, а теперь повернулся к ним светлым.

Сидеть в кубиках при таком свете не хотелось, и вот все козероги выбежали на главную площадь города.

Когда Ешмыш увидел в сборе всё население города, он захотел, чтобы все узнали правду.

– Вы подождите меня здесь, – сказал он Славке и Тюнь-Тюню, а сам прыгнул высоко-высоко и повис рядом с солнцем.

– Вот видите, это – солнце! – сказал он всему козерожьему народу. – Оно осветило всю Юкату, и мы теперь можем видеть, что живём не совсем верно. Не поём песен, не читаем сказки, полностью и неразумно подчиняемся доктору Чрефу. Этот человек, этот Слава Кукушкин, помог нам зажечь над Юкатой свет. Он нарисовал нам осень. И наверное, сможет развести у нас рыб.

Козероги слушали Ешмыша с удовольствием: впервые с ними так хорошо говорили и всё им объясняли, да не кто-нибудь из простых, а знаменитый звездолётчик Ешмыш.

– Он дымится – в испуге закричал один маленький козерог, и все увидели, как от Ешмыша пошёл дым, запахло палёным.

– Я знаю, что сгорю, – печально сказал Ешмыш. – Мне это было написано на роду доктором Чрефом. Я понял это, как только Кукушкин нарисовал солнце. Но дело не во мне. Слушайте, все козероги, и перестаньте быть стадом. Поднимите головы и смотрите на солнце. Оно вам всё скажет… Домой, домой…

И Ешмыша не стало.

– Он сгорел?! Зачем он сгорел? Он был такой удивительный, – тихо зашелестел лепестками и листьями Тюнь-Тюнь.

– Из-за меня он сгорел. Это я виноват. Я во всём один виноват. И больше никто не виноват, – так же тихо зашептал Кукушкин и заплакал. – Ну зачем я нарисовал ему солнце?

– Вот и я тебя спрашиваю, человек Кукушкин: зачем ты повесил этот яркий фонарь над нашей планетой? Зачем ты вмешался в нашу жизнь? – раздался за спиной у Славки голос Геллы.

Славка резко обернулся и увидел перед собой Геллу – всего лишь маленькую козерогскую девочку, рядом с ней верхом на остророге сидел кто-то непохожий на всех и подмигивал ему серебристо-чёрным глазом и спрашивал: «Домой? Домой?»

Неслышным шагом вступили на площадь несметные полчища остальных остророгов. Вид у них был грозный. Но солнце светило и светило, становилось лениво и тепло, глаза сами закрывались, а руки-ноги наливались тяжестью. И остророги тихо легли – им было уютно, как никогда в жизни.

Кукушкин взял Тюнь-Тюня за руку – ивовую веточку, покрытую маленькими листиками – и посмотрел на Геллу.

– Гелла Грозоветка, – сказал он, выделяя каждое слово, – мы с моим другом – мусорщиком космоса Тюнь-Тюнем – сейчас потеряли Ешмыша. Он сгорел у всех на глазах, потому что был самый лучший. Неужели ты ничего не поняла? Неужели ты будешь жить, как раньше? Твой отец, доктор Чреф, всю жизнь мучил этот народ. А сейчас народ хочет справедливости и солнца. Он хочет осени и рыб. Правда, Тюнь-Тюнь?

– Правда.

– Тюнь-Тюнь, к твоему сведению, не весь народ. Народ, ты хочешь справедливости, осени, солнца и рыб? Спрашиваю у тебя об этом, хотя не знаю, что это такое.

Козерогский народ дружно ответил, что хочет.

Гелла Грозоветка развела руками.

– Я не могу разговаривать с этим народом. Он уже не наш, этот народ. Его нам подменили. Может быть, уничтожить его и завести себе новый? Папа, ты спишь? Проснись, папа. Ты проспишь всё на свете.

– На свете? А может быть, на свету? – спросил доктор Чреф и открыл задремавший свой глаз. – Я так и предполагал, что ты не справишься. Ты всего-навсего дочь молнии. Тебя, Гелла, хватает лишь на мгновение. А управлять Юкатой – на это уходят года. Уничтожить народ – проще всего, но кто поручится, что новый народ будет лучше старого?! Нет! Зло, которое обрушилось на нашу планету, – это один-единственный человек, невозможный Кукушкин! Долой Кукушкина! – вскричал доктор, спрыгнул с остророга и захромал и запрыгал на одной ноге прямо к ним.

– Домой, домой, – прошептал Тюнь-Тюнь.

Доктор Чреф оттолкнул Тюнь-Тюня так неожиданно и сильно, что в руках у Славки остался ивовый прутик в зелёных листьях.

Тюнь-Тюнь слабо вскрикнул.

– Что ты делаешь, злодей?! – закричал Кукушкин. – Я тебе это припомню!

Все замерли, вся площадь съёжилась от страха: что он говорит, как он смеет не бояться и всё помнить?! Все они всю жизнь только и делали, что боялись и всё забывали.

– Он ничего не боится, – упавшим голосом сказала Гелла и заломила руки. Она заломила руки, палочки треснули – её не стало.

– Гелла, – позвал Кукушкин. – Куда ты? Всё-таки ты не ослепительно злая, как могла бы…

– Она сломалась из-за тебя! – в ярости закричал доктор Чреф. – Ты такой невозможный Кукушкин, что совсем ничего не понимаешь. Козероги, пригвоздите его к Юкате! Остророги, проткните его!

Но никто не шелохнулся. Солнце висело над ними, заливая их теплом. Вдобавок какое-то невиданное маленькое существо металось возле Кукушкина, лаяло и не давало никому подойти к нему.

– Такой глупый человек перевернул всю Юкату, – застонал доктор. – Я не могу его убить – он ничего не боится. Мне остаётся одно – заморозить его. Гелла оставила мне свой холод. Я запущу его обратно. Он разморозится где-нибудь далеко от нас, и никогда ни одного Кукушкина мы и близко не подпустим к Юкате.

И не успел Славка опомниться, как почувствовал оцепенение, холод медленно стал проникать в него. И, замерзая, или впадая в состояние анабиоза, он всё-таки успел крепко прижать к себе ивовый прутик с зелёными листьями, оставшийся от Тюнь-Тюня, и не выпускал его до самого конца…

РАССТЕГАЙ ИВАНЫЧ НАХОДИТ РЮКЗАК И…

Того бежал без поводка. Он не понимал, куда и зачем они идут. Вот если бы удочки… Ну, если не удочки, то лыжи… Если не лыжи, то грибная корзинка… Если не корзинка, то ружьё… Если не ружьё, то фотоаппарат… Ничего не понятно.

Зато Расстегай Иваныч понимал решительно всё. Он находил и читал следы Кукушкина с такой же лёгкостью, как пятиклассник читает букварь. Но бежал он всё медленнее и медленнее: что-то сжимало ему горло, чужая тревога и тоска проникали в него со всех сторон.

Начинало темнеть и подмораживать.

– Не замёрзнете у меня? – спросил Тагер у рабочей группы, ни к кому в отдельности не обращаясь.

– Нет, – откликнулась рабочая группа, но как-то неуверенно, а Нырненко и вовсе промолчал.

На огромное пустое поле упала темнота – синий с седым отливом сумрак, – первый снежок похрустывал под ногами, одиноко стояли на поле тонкие треножные вышки, связанные друг с другом чёрными нитями проводов, с таинственной белозубой усмешкой поглядывали по сторонам фарфоровые изоляторы, закрученные глубокой спиралью. Тишина была звенящей и грустной, и от всего этого казалось, что где-то неподалёку притаился стеклянный и, возможно, даже чешуйчатый зверь. И по всему этому, через всё поле, серой змеёй пролегла бесконечная и нудная труба. В шумном и светлом городе никому не верилось, что с Кукушкиным могло случиться что-то страшное, но здесь, на этой необитаемой земле, куда давно не ступала нога человека, тягостные мысли овладели всей поисковой группой.

Расстегай Иваныч первым подбежал к трубе, но дотронуться до неё не смог. Вблизи труба оказалась гигантским сооружением высотой в два Того. Того пришёл вторым.

Расстегай Иваныч залаял – обратил внимание, что это он первый открыл эту новую область земли, а Того – второй. Если бы он мог, он назвал бы себя первопроходцем, но, к сожалению, в его языке не было такого слова, поэтому он только лаял и лаял.

Из людей Тагер первым дотронулся до трубы, потом подбежали Андрюшка и Нырненко. Они попробовали обхватить трубу руками и влезть в неё, но не тут-то было – не достать.

– Здоровущая! – уважительно сказал Нырненко и похлопал трубу по бетонной подставке. – Когда-то её не было, и вот она стала.

Андрюшка не выдержал – он всегда не любил пустые разговоры:

– Ну и что из того, что она стала! А где Славка? Зачем он сюда притащился, если он сюда действительно притащился? Какая-то примитивная труба!

– Расстегай Иваныч, след! – скомандовал Тагер. – Того, помогай. Вдвоём веселее. А ты, Андрей, помолчи. Светлана Леонидовна, Оля, может, назад вернётесь? Я могу вызвать машину.

– Вы плохого о нас мнения, – сказала Светлана Леонидовна. – Мы не остановимся на полпути.

Собаки побежали куда-то вбок. Тагер и остальные последовали за ними. Идти было тяжело, поэтому Тагер вёл Олю за руку, а Светлана Леонидовна от его руки отказалась.

– Я вам не маленькая, – сказала она.

Андрюшка и Юрка побежали за собаками. Некоторое время их не было видно и слышно, а потом раздался их общий торжествующий крик:

Нашёл!

Тагер без разрешения схватил Светлану Леонидовну за руку и потащил её вместе с Перепёлкиной в направлении крика.

Мальчишки ошарашенно стояли у колена трубы, серебристый стык в этом месте был нарушен: одна из труб выдвигалась вперёд и наискосок подходила к земле, образуя тёмную страшную пещеру.

Перед самым входом в трубу лежал на позёмке рюкзак, только что, на их глазах, выволоченный из трубы Расстегаем Иванычем.

Теперь Расстегай Иваныч безуспешно пытался вскарабкаться на рюкзак – на эту неприступную для него гору, чтобы оттуда оглядеть всю окрестность как победитель. Нырненко попробовал помочь ему и слегка подтолкнул его кверху, на это Расстегай Иваныч свирепо огрызнулся как уважающий себя пёс.

С трудом и всё-таки не без Юркиной помощи он взобрался на рюкзак, немного полежал там, потом приподнялся, встал на чёрные дрожащие лапки и счастливо оглядел всех вокруг – нашёл всё-таки вашего невозможного Кукушкина! А как трудно это было, если бы они это знали! Он прямо-таки надорвался – у него так болело сердце, словно оно осталось где-то далеко-далеко и томилось без него, и звало его туда, в непривычную обстановку.

Но Расстегай Иваныч не показал своей слабости и всеми четырьмя лапками принялся отбивать дробь на рюкзаке – на этом тупом барабане.

– Молодчага, золотой пёс! – похвалил Расстегая Иваныча Тагер и пожал ему лапку.

Того тоже поздравил победителя хриплым лаем и устроился рядом, справедливо полагая, что если Расстегай Иваныч оказался золотым призёром, то он, Того – по меньшей мере серебряный.

Тагер осторожно снял Расстегая Иваныча и заглянул в рюкзак. Все столпились вокруг рюкзака, и никто не заметил, как погрустнели у Расстегая Иваныча глаза, сначала левый – золотистый, потом правый – янтарный. Одна лишь Перепёлкина увидела это и подумала: «Что с ним?» – но в суматохе потеряла его из виду.

В рюкзаке была сплошная каша вещей: яичная скорлупа, много-много крошек, нераскрытые банки с консервами и прочее, прочее, прочее. Среди хлама валялась мятая, словно жёваная, тетрадь. Тагер схватил её и, подсвечивая фонариком, прочитал вслух:

– «Дневник научных наблюдений и открытий. Принадлежит Я. Кукушкину. Начат 2 ноября в субботу 19.30.» Однако, – сказал Тагер, – может, вы прочтёте? – обратился он к Светлане Леонидовне. – Всё-таки Кукушкин – ваш ученик. Вам, как говорится, виднее.

И Светлана Леонидовна прочла вслух все записи в Славкином дневнике.

– Да! – сказала Светлана Леонидовна просто так, сама себе.

Андрюшка буркнул ей в ответ:

– Ну да?

А Нырненко как будто всё подытожил:

– Вот это да!

Перепёлкина молчала. В испуге она смотрела во все глаза на Расстегая Иваныча, который тихо качался на лапках и вдруг повалился набок.

Перепёлкина подхватила его на руки, но глаза у Расстегая Иваныча уже закатились прощальными звёздочками. В них мелькнул далёкий отблеск какого-то удивительного, не нашего огня. И вместо Расстегая Иваныча в руках у неё оказалась только быстро остывающая меховая шкурка, а потом и она исчезла. Расстегая Иваныча не стало.

– Он умер! – заплакала Перепёлкина.

– Без паники! – резко повернулся к ней Тагер, думая, что девочка преждевременно оплакивает Кукушкина.

– Расстегай Иваныч исчез! – закричала Перепёлкина и поднесла к глазам пустые руки, на которых минуту назад сидел Расстегай Иваныч.

– Ну и дела… как хозяйке объясню? – только и нашёл что сказать Тагер, вздрогнув, но быстро взял себя в руки. – Что бы ни случилось, сначала – Кукушкин. Эй, Того, хватит спать. Вперёд по следу!

Того с опозданием завыл печальную песнь, оплакивая Расстегая Иваныча, потом понял, что он – Того! – теперь стал золотым призёром, и нельзя ударить лицом в грязь.

Он сразу взял след, шерсть у него встала дыбом, он оскалился, зарычал и подбежал к входу в трубу.

– Испугает ребёнка, испугает ребёнка, – прошептала Светлана Леонидовна, сама донельзя испуганная стремительными событиями. – Если он там, конечно, – добавила она, со страхом вглядываясь в тёмное жерло.

– Я полезу сам, – решительно сказал Тагер, отстраняя Того. – Остальные мужчины – за мной!

Пчелинцев и Нырненко оглянулись, ища остальных мужчин, никого вокруг не нашли и нехотя потащились за Тагером. Впереди, подсвечивая себе фонариком, полз милиционер, сзади, перешёптываясь друг с другом – что они, дураки – в трубу лезть, делать им больше нечего! – ползли мальчишки. Вдруг далеко впереди Тагер увидел что-то цветное…

ПРОСНИСЬ, СЛАВЯН, И ЗДРАВСТВУЙ!

Тагер включил передатчик.

– Вижу что-то цветное или цветастое, – сказал Тагер. – Я с частью поисковой группы нахожусь в системе трубопровода в районе реки Оккервиль. Уже нашли рюкзак; по всем научным данным, поиски подходят к концу. Вижу… Что это? Это – спальный мешок… Он пустой. В нём никого нет… То есть в нём уже кто-то есть. Но, честное слово, его только что не было. Что значит – завираюсь, как мальчишка, товарищ капитан?! Говорить конкретно? Вот я и говорю: в спальном мешке лежит Ярослав Кукушкин. Ошибаюсь? Ребята, это он? Да, это он. Передайте, пожалуйста, родителям, что… Что? Живой он или какой? Живой. Слабо дышит. Едва-едва. Весь холодный. Прошу машину… Я встречу её фонарём…

Андрюшка и Юрка наползли на Тагера и с любопытством, близким к ужасному, уставились на своего приятеля, который лежал в цветастом спальном мешке с совершенно живым, но совершенно ледяным лицом, на котором изредка сквозь лёд подрагивали ресницы.

– Что это с ним? – зашипели мальчишки. – Он спит? Разбудите его. Эй, Славян, проснись и здравствуй!

Тагер тоже пытался Славку разбудить, но из этого ничего не вышло.

– Ползите назад и освободите проход. Я его потащу наружу.

Отталкиваясь руками, мальчишки попятились, как раки, и скоро вывалились из трубы и закричали:

– Нашли! Только он то ли спит, то ли ещё чего…

Тагер выволок Кукушкина, поднял его на руки вместе с мешком и сказал всем:

– Скорее пошли. Должна подойти машина.

Того зарычал, завертелся на месте волчком, подпрыгнул и укусил спальный мешок.

– Раньше надо было стараться! – сказал ему Тагер.

Светлана Леонидовна и Перепёлкина всё пытались заглянуть Славке в лицо, но спальный мешок надёжно скрывал Кукушкина.

– Светлана Леонидовна, – дёрнул учительницу за рукав Пчелинцев, – это я тогда струну порвал, а не Кукушкин…

– Я всегда знала, что это не он сделал, – рассеянно ответила Светлана Леонидовна и тихо спросила Тагера: – Он жив?

– Конечно, – поспешно сказал Тагер, вспоминая то мгновение, когда Славки не было в мешке и вдруг он появился.

Зачем он капитану доложил об этом? Теперь засмеют окончательно. Ведь не могло быть такого, чтоб Славки не было в мешке – и вдруг он там оказался… Его могло там не быть, если он там не лежал. А если он там не лежал, то где он лежал?..

Тагер окончательно запутался. Но тут где-то поблизости загудела целая вереница милицейских машин, и земля задрожала от топота, как будто бегут слоны. Это бежали по полю родители в поисках пропавших своих детей.

Родители схватили своих детей в охапки, крепко-крепко прижали к себе и больше не выпускали из рук. Так, на руках, и внесли их в машины.

Родители Кукушкина долго боролись с Тагером – хотели отнять у него Славку, но не смогли. Тагер лично доставил Славяна к «Скорой» и уложил на носилки тоже сам.

– Операция «Невозможный Кукушкин» закончилась, – сказал он Светлане Леонидовне и подмигнул ей. – Пожалуйста, прошу, проедемте со мной, – и открыл перед ней дверцу милицейской машины.

– Я никогда на милицейской машине не ездила.

– Не ездили, так поедете, – весело сказал Тагер и помог ей сесть в машину. – Даму – домой, – сказал он шофёру. – А меня – на службу. Соскучились без меня, наверное? Того, в машину!

Того прыгнул в машину и лёг у его ног.

– С тобой не заскучаешь. А без тебя, наверное, скучно. Как ты сказал капитану? Не было, не было – и вдруг стало…

И шофёр засмеялся, а Тагер загрустил: «Начинается…» – и краем глаза посмотрел на строгую учительницу. Строгая учительница, вся замёрзшая, постепенно стала отогреваться и даже улыбнулась неизвестно чему.

ВОЗВРАЩЕНИЕ

«Скорая помощь» помчала Славку вместе с родителями в больницу. По дороге Василий в отличие от Людмилы держался стойко и мужественно.

– Брось ты волноваться, – говорил он Людмиле. – Ерунда с ним какая-нибудь. Вколют ему пару раз – и запрыгает как миленький.

На самом деле он понимал, что всё не так просто, и на сердце у него скребли кошки. Поэтому в больнице он оставил Людмилу заполнять справки о болезнях Славки, а сам побежал наверх, куда только что прямо в мешке унесли его сына.

Наверху стоял звон. Спальный мешок был такой заледенелый, что его рубили топором, и молодой доктор Чернухин был в сильном замешательстве. Он никогда не видел такого глубокого всеобщего заморожения.

Славка, вырубленный из мешка, лежал маленькой мраморной глыбой, и в его руке странно зеленел живыми листьями ивовый прутик. Чернухин коснулся прутика – тёплый, коснулся Славкиного лба и отдёрнул руку – ледяной холод ожёг палец.

– Доктор, – набросился Василий на Чернухина. – Он будет жить? Поймите, у меня один сын! Я однажды не сказал ему правды, а он…

– Конечно, конечно, сделаем всё, что сможем… – рассеянно ответил Чернухин, а сам кружил и кружил вокруг Славки – чёрт знает, что за странный случай, прямо космический анабиоз какой-то!

Космический! Как он сразу не сообразил, вот где ему помогут…

Доктор счастливо засмеялся и вызвал дежурную медсестру.

– Людочка, дайте, пожалуйста, товарищу валерьянки и проводите его вниз.

За Василием захлопнулась дверь, и доктор кинулся к телефону.

– Институт космической медицины? К нам привезли вашего пациента… Ну да, космонавта… В спальном мешке, очевидно, новый вид скафандра… неудачная конструкция… Какие шутки! А он откуда взялся? Глубочайшее заморожение… До вашего приезда положить в холодильник? Найдётся… Оттаивать на десятую градуса через пять минут?.. Приготовить искусственное солнце? А кто от вас приедет? Геля Веткина? Что это ещё за Геля? Практикантка из университета?.. Ну, знаете ли!.. Хорошо зарекомендовала себя на опытах с собаками?.. Проверенная методика?.. Ждём как можно быстрее!

Наверху закипела работа. В операционную быстро вкатили огромный холодильник, затолкали туда Кукушкина, а над столом пристроили кварцевое искусственное солнце: нажмёшь кнопку – и очутишься в Крыму…

Успокоившийся доктор Чернухин спустился вниз, заверил родителей Кукушкиных, что всё будет в порядке, и стал ждать Гелю.

Геля Веткина – худенькая черноглазая девушка – примчалась через пятнадцать минут. Ни слова не говоря, она подошла к холодильнику и заглянула в иллюминатор, где замороженный, словно мамонт, лежал Кукушкин.

– Ого, белый какой? А что это у него в руке?

– Представьте себе, какая-то веточка. На ощупь тёплая.

– Не рассказывайте сказки. Дерево стекленеет раньше человека.

Чернухин пожал плечами.

– Откуда взялся пациент?

– Мальчишку нашли в трубе.

– Аэродинамической?

Пришлось коротко рассказать ей Славкину историю.

– Нелепость какая-то, – сказала Геля. – Ну да ладно. Некогда разговаривать, начинается самое главное. Кладите его на стол под солнце, но солнце без команды не включайте.

Санитары осторожно вытащили Кукушкина и положили его на стол.

– Когда мы включим солнце, – отрывисто сказала Геля, – он впадёт в шоковое состояние. Память его пойдёт обратно – к тому времени, когда он был живой. Не давайте ему спать, а то он навсегда застрянет на полпути. Когда он проснётся, ограничьте его активность – не давайте двигаться, ему сначала надо накопить тепловую энергию. Всем понятно? Начали!

Огромное сверкающее солнце вспыхнуло над Кукушкиным. Оно горело так ярко и так неистово грело, что он протянул к нему руку и ощутил на ней присутствие самого настоящего земного тепла.

– Память сопротивляется… – донёсся до него голос Геллы. – Не давайте ему спать… отпустите его чуть-чуть…

– Не надо, не хочу! – закричал Кукушкин. – Я хочу остаться собой!

– Тебя никто не спрашивает, мой дорогой! – сказала ему хрупкая и воздушная Гелла. – Держите его, держите!

– Мне бы только его как следует схватить, а то он барахтается, скорей помоги мне… – закричал доктор Чреф, и Кукушкин очнулся.

Он нарочно закрыл глаза – знает он их, этих козерогов, опять куда-нибудь запустят. Но всё-таки не удержался и сквозь ресницы чуть-чуть взглянул и широко раскрыл глаза. Он лежал на чём-то твёрдом – наверное, на юкатианской поверхности, – а над ним вверх ногами стояли совсем уж странные существа в зеленоватых накидках и шапочках по самые носы. Всё равно его не обманут, он узнаёт этих проклятых козерогов! Над ним сверкало и обдавало его жаром огромное зеркальное блюдце…

Где же Гелла? Вроде бы её уже тогда не стало… не было… Но нет, она стоит, близко-близко наклонившись к его лицу, и вроде бы плачет…

– Где же твои рожки, Гелла? – спросил у неё Славка и резко поднялся и сел прямо на операционном столе.

– Чернухин, всё в порядке, всё хорошо, всё в порядке, Чернухин! – кричала Гелла сквозь слёзы. И все шумели и кричали вместе с ней.

– Какой Чернухин? Он – Чреф! Доктор Чреф! Снимите шапочки – у каждого из вас по рогу, вы их прячете от меня!

– Снимите, снимите шапочки, успокойте его, – сказала Геля.

Все сняли шапочки, и Кукушкин увидел, что это не козероги, совсем не козероги…

– Кто же вы? – спросил Кукушкин.

– Мы – врачи. Мы – люди, – за всех ответил ему Чернухин. – Ложись, ложись, будь молодцом.

– Так, значит, я… – Славка закрыл глаза и прошептал: – Раньше я точно был на Юкате, а теперь я, значит, вернулся…

– Очнись, путешественник, – сказала ему Геля и погладила Славку по голове. – Ой, что это у тебя за шишки?

– Вы всё равно не поверите… А где моя палочка, ивовый прутик? Неужели я потерял в дороге?

Действительно, только что видели какую-то палочку в руках пациента… Куда ж она подевалась?

– У парнишки действительно было что-то такое… Кто взял, признавайтесь?

Но никто не признался. Многие студенты-практиканты уже покинули операционную, вполне возможно, что кто-то из них прихватил прутик-сувенир, память о невиданной операции…

– Это же рука Тюнь-Тюня. Он оставил её мне на память, – чуть не плакал безутешный Славка.

– Да не расстраивайся ты, – успокаивал его Чернухин. – Я тебе этих ивовых прутьев целую охапку принесу, только выздоравливай поскорей.

– Да вы же ничего не понимаете. Тюнь-Тюнь – друг Ешмыша, мусорщик, а Ешмыш – звездолётчик. Он сгорел… на Юкате, когда поднял козерогов против доктора Чрефа. Я сам почти козерог – у меня две шишки!

– Только бы всё это хорошо закончилось. Не нравится это мне, Геля.

– Вы думаете?..

– Он думает, что я сумасшедший, но я действительно летал на Юкату. Где мой прутик? Посмотрите на него – и всё поймёте.

Но прутик так и не нашёлся, хотя искали его теперь уже все.