Текст книги "Семь историй Чарли-Нелепость-Рихтера"

Автор книги: Гала Рихтер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 15 страниц)

Единственная причина, по которой я до сих пор не свалил, заключалась в Питере. Если Джой не упускала ни одного шанса меня поддеть, то ее брат действительно мне помогал. Мы часто разговаривали, играли в шахматы (пару раз он даже выиграл), обсуждали прочитанные книги и страны, в которых бывали. Иногда мне даже казалось, что Питер – мой друг, если бы только я точно не знал, что у меня нет, не было и скорее всего не будет никаких друзей.

С одной из лиственниц в парке сорвалась стая ворон. Черные вороны. Черные как я. И чертов черный мир.

– Подозреваю, сегодняшний день ознаменовался очередным разочарованием, – произнес кто-то над ухом. Я обернулся и увидел Питера. Он улыбался, но глаза оставались серьезными, – Что-то случилось, Чарли?

Я снова отвернулся. Синее небо. Белое облако, похожее на фрегат. Слепящее солнце.

– Ничего. Пит, у тебя не будет долларов двадцать? Я отдам.

– Конечно, – Питер окинул меня внимательным взглядом, – Если скажешь, зачем они тебе.

– Боже, Питер! На черта тебе это знать, я же сказал, что отдам, и значит – я отдам! – взгляд у него был встревоженный. – Ладно, это не наркотики, не алкоголь, не курево и не шлюхи, тебя это устраивает?

Я устал, как же я ото всего устал.

– Чарли! – крикнул Питер мне вдогонку, когда я уходил в свою комнату, – Подожди!

– Да пошел ты.

Ну вот я и испортил отношения с единственным человеком, который относился ко мне по-человечески. Замечательно, Чарли. Просто великолепно.

Я лег на кровать, уставился в потолок и начал размышлять. Получалось плохо.

Риди всегда говорил, что я живу эмоциями, сначала делаю, а уж потом думаю. Я в ответ крысился и напоминал о том, что Дик и сам не блещет интеллектом. Тем не менее, иногда и Риди был прав.

Эти две недели отчетливо дали мне понять, что я здесь лишний. Мне никогда не стать юным гением, и бесполезно доказывать Питеру или Джой или всем остальным то, чего нет и не было. Это глупо. Глупо и ненужно.

Они все – гении. А я беспризорник, которому хронически не везет по жизни. Вот и все.

Вот и все?

Чарли Рэндом Рихтер, твою мать, что это еще за жалобные стоны? Внутренний голос, подозрительно похожий на скрипение Риди, рявкнул на меня что есть силы. Я аж сел от неожиданности.

И действительно, жалеть себя – это последнее, что я бы сделал в обычном своем состоянии. Жалеть себя – это значит сдаться, признать поражение, наконец, запросить пощады. А стучать ладонью по ковру я не люблю, не умею и более того – не собираюсь. Даже если противник выше ростом и сильнее. А уж когда твой противник – это ты сам, справиться еще легче.

Я встал, нашел в заначке спертую еще у Риди пачку "Кэптен Блэка" и, забив на все здешние правила, затянулся, вытряхивая пепел в горшок с кактусом, оставленный прежним владельцем. Настроение у меня было воинственное. С этим настроем я и взялся за справочник по мировой экономике, решив узнать какая такая хреновина привела к этому гребаному кризису в 2069. Где-то на середине учебника в комнату без стука вломился Питер.

– Вот твоя двадцатка, – сказал он, протягивая мне полтинник.

– Какого хрена? – поинтересовался я, – А ты в курсе, что мировой финансовый кризис в конце шестидесятых был вызван обвалом на рынке ценных бумаг, который, в свою очередь, был спровоцирован нефтегазовым кризисом и созданием альтернативных источников топлива на основе…

Питер сел рядом и озабоченно помахал передо мной растопыренной ладонью:

– Чарли, друг мой, – начал он очень ласковым голосом, как обычно разговаривают либо с маленькими детьми либо с людьми, у которых уж очень ярко выражены симптомы болезни Дауна, – Скажи-ка мне, а у тебя случайно не находили какого-нибудь психического заболевания, которое обостряется в осенне-весенний период? Нет? Тогда может быть стоит сходить к мистеру Эддисону? Если хочешь, я тебя провожу.

Мистер Эддисон – местный психолог, в первый же день посадивший меня решать тестовое задание вопросов эдак на пятьсот. Я сбежал из его кабинета где-то на второй сотне, сославшись на нестерпимую головную боль, и старался не попадаться ему на глаза.

– Катись к такой-то матери, – предложил я Питеру, – И не мешай мне повышать уровень общего развития. Может, моя мечта – стать банковским служащим.

– Угу, – промычал Питер, – А моя – служить коком на "Титанике"…

– Да ты мечтатель, – заметил я задумчиво.

– А ты – идиот, – отпарировал он, – На кой ляд тебе сдались эти деньги, если через полчаса ты посылаешь меня с ними куда подальше?

Ну не говорить же человеку, что я собирался взять рюкзак с барахлом, выйти на шоссе и тормозить идиота, который довез бы меня до…скажем, Чикаго… и передумал только потому что мне захотелось утереть всем нос.

– Забей, – посоветовал я, – И извини за грубость. Я не весь из себя такой белый и пушистый.

– Хорошенькое извинение, – ухмыльнулся Питер. Но глаза у него, как всегда, были серьезны, – Не переживай, все обойдется.

– Конечно, – согласился я, – Но если твоя сестра еще хоть раз пройдется по моему поводу, я ее отшлепаю, не смотря на то, что она леди.

– Джой – леди? – искренне удивился Питер, – Пятнадцать лет ее знаю, но такую характеристику слышу впервой. Чарли, моя сестрица – юная заноза, но если ты хоть пальцем ее тронешь, я порежу тебя на мелкие кусочки, посолю, поперчу, залью уксусом и пожарю на самом медленном огне. Уж прости, но положение старшего брата обязывает.

– Аминь, – сказал я, захлопывая книгу, – Партийку в шахматы?

* * *

За последующие две недели я сделал несколько интересных выводов о себе и об окружающих, подтянулся почти по всем предметам и обзавелся несколькими поклонницами младшего школьного возраста. Поклонницы появились благодаря Питеру, который уговорил меня сыграть на гитаре в концерте младшеклассников (сам он организовывал все это действо). С самой первой репетиции они здоровались со мной в коридорах, почтительно называя мистером Рихтером, а один раз даже угостили шоколадным тортом. Торт я разделил с Питером и его пассией Натали МакДональд, в результате чего о моих фанатках узнала вся школа. С тех пор жаловаться на чрезмерную популярность я перестал. По крайней мере, в присутствие чрезмерно языкастой Натали. Подтянуть оценки до почти приличных помог тот же Питер, и, к моему изумлению, Полина Чанг, давшая несколько ценных указаний и посоветовавшая меньше маяться фигней. Что до выводов – выводы были малоутешительны. У выводов была предыстория.

Начало предыстории, вопреки предупреждениям Питера, положила Джой.

Джой Чейс – капризная, взбалмошная и злая на язык девица, если и была похожа на Питера, то только внешностью. У них были одинаково ярко-синие глаза, унаследованные, если верить Питеру, от предков-датчан, оба они были талантливы и умны, но Питер был любимцем всей приютской мелкоты, чинил игрушки, паял украшения из старой проволоки девчонкам и каждому встречному был готов сказать доброе слово. Иногда он злился, но даже злость Питера казалась не то чтобы придуманной, но тщательно контролируемой. А вот Джой была сукой.

Знаю, это не слишком-то вежливо, называть девушку – сестру своего приятеля – сукой, но Джой Чейс воистину этого заслуживала. Не знаю, меня она терпеть не могла или относилась так ко всем, но придирки Джой и ее прихлебателей меня достали. Мне надоело, что меня считают идиотом, надоело, что меня травят и надоело, черт побери, что я в нее влюблен!

Ох, это я сейчас сказал?

Мне почти пятнадцать и про гормоны я уже все знаю. С биологической точки зрения, все понятно. Если честно, то девчонки мне нравились и раньше, только вот рост в метр шестьдесят малость мешал возникновению личной жизни. Но за последний месяц я вытянулся до пяти с половиной футов и, кажется, стал больше походить на взрослеющего парня чем на тщедушного подростка. Влюбиться в таких условиях – дело естественное, но вот угораздило же меня втюриться в Джой Чейс! Ту самую Джой, которая считала меня законченным придурком, воевала со мной с утра до вечера, и, единственная, могла заставить меня заткнуться одним единственным ехидным замечанием. Почему бы мне не выбрать Лиз Колуэлл – симпатяшку на год младше, чрезвычайно одаренную певицу и актрису, или Рахиль Гринберг – кудрявую улыбчивую одноклассницу, которая как-то всю пару по начертательной геометрии строила мне глазки? Так ведь нет. Джой Чейс.

Наверное, это просто чертовски несправедливо совпали время и действующие лица.

Питер похоже ничего не замечал. Или мастерски делал вид. Мне чертовски необходимо было рассказать кому-то, кто старше меня и имеет хоть какой-то опыт в таких делах обо всей этой долбаной ситуации, но Питер достаточно емко описал, что со мной произойдет, если я хоть пальцем дотронусь до его сестрицы. Так что он отпадал явно. А других знакомых старше меня, которым бы я доверял, просто не было. Во всяком случае, я знаю, что посоветовали бы некоторые мои товарищи из нью-йоркского или чикагского "дна", но это было…неправильно.

Я вырос на улице, и взаимоотношения полов не были для меня секретом. Аисты, феи, пестики и тычинки были для нас, циников в свои тогдашние десять-двенадцать, столь же далеки, как от юных гениев "Нового дома" секс, насилие и воровство. Сбеги я сейчас из школы, проблем с подружкой бы не возникло, но вся беда была в том, что мне не нужна была любая девчонка, которая прельстилась бы на мою репутацию отъявленного сукиного сына, мне нужна была одна… Вот, черт, как же меня угораздило так влипнуть?!

В конце концов, я совершил самый позорный поступок в моей жизни. Я позвонил Риди.

Он сидел в офисе, одной рукой держа у рта гигантский гамбургер, другой перелистывал лежащую перед ним газету. Похоже, я попал в обеденный перерыв. Увидев мою физиономию на экране, Риди скривился – судя по всему, аппетит я ему испортил. Мысленно я прибавил себе очко.

– Здорово, Чарли. Что сегодня произошло – затмение или полнолуние? Или может какие-то очень яркие вспышки на Солнце? Что такого произошло, что великий и ужасный мистер Нелепица сам позвонил мне?

– Очень смешно, – огрызнулся, – Ты случайно не выступаешь в "стэнд-ап-камеди" по выходным?

– Нет, с такими подопечными как ты, у меня выходных не бывает, – отрезал Риди, – Говори, что тебе надо и убирайся – обед у меня не бесконечный.

Я наверное выглядел как-то не так, потому что Дик отложил свой отвратительный гамбургер, сел поудобнее и добавил уже мягче:

– Ладно, Чарли. Знаю, без веского повода ты бы не объявился, так что выкладывай. Что у тебя там произошло?

– Я…я… Черт, Дик, я – идиот, – выпалил я. Риди состроил гримасу:

– Сообщи новость посвежее.

– Я, кажется, влюбился.

Вот тут я его поразил до глубины души, если у Риди таковая имеется. Он глотнул кофе из кружки, поперхнулся и закашлялся.

– По спинке постучать? – услужливо предложил я. Дик поморщился.

– Нет уж, спасибо. Итак, ты влюбился и решил позвонить мне, дабы сообщить об этом радостном событии?

– Конечно, – согласился я, – А так же позвать на свадьбу и помочь придумать имена наших будущих детей. Ты что, совсем кретин, Риди?

Он поусмехался еще пару минут, и я уже было решил отправить его куда-нибудь подальше, но потом все-таки передумал и все выложил. Дик был в восторге.

– Я знал, что наказание свыше тебя не минует, – оптимистично подвел он итог моему рассказу.

– Вот спасибо, – уныло ответил я, – И что мне делать?

– Ну… в таких ситуациях есть несколько вариантов выбора: ты можешь признаться…

– И огрести еще неприятностей на свою голову, – вставил я.

– Вариант второй: влюбиться в кого-нибудь более подходящего.

Я скривился.

– Или оставить все как есть и просто подождать. Может быть, ты ей тоже понравишься, а может, у тебя просто случился гормональный взрыв, и ты готов втюриться во все, что движется.

– Ну, может и так. – признал я, – Но мне от этого не легче. Правда, не легче, Дик.

– Есть только один лекарь – время, – мудро заметил он, и сказал, оборачиваясь, кому-то за своей спиной, – Да, Селин, уже иду. Извини, Чарли, но обед у меня закончился, а дела, к сожалению, нет.

– Да, – сказал я, – Конечно. Пока, Дик.

– До встречи. И не натвори глупостей. Хотя, о чем это я…

– Да пошел ты, – сказал я и нажал кнопку.

Спасибо тебе большое, Риди, ты мне очень сильно помог. Прям до охренения. Козел!

Так я ни в чем и не разобрался. И не принял никакого решения. Хотя, в одном Дик был прав, от любых проблем помогает избавиться лишь время. Но ничего более.

Но иногда и время бывает бессильно – и это мне тоже прекрасно известно.

* * *

"Индейское" лето быстро закончилось, и осень вступила в свои права. Если вы думаете, что Восточное побережье в октябре – курортное местечко, вы сильно ошибаетесь. Бесконечные дожди, серое небо и холод приближающейся зимы. В один из таких дней, когда с неба сыпалась почти невидимая морось, я пришел позаниматься в спортзал.

В "Новом доме" спортом увлекались все: плавание, фехтование, бокс, единоборства и атлетика призваны были помогать юным гениям развиваться гармонично. Я, к счастью, не был гением и потому бывал в гимнастическом зале всего пару раз – сдавал обязательный зачет по физкультуре. Первая попытка закончилась тем, что мне поставили "D". Второй раз я смухлевал, но тренер ничего не заметил – на этом мои занятия спортом закончились. И потом, черт побери, но шахматы – тоже вид спорта!

Что привело меня сегодня ранним утром? Просто захотелось пробежаться, но за окном было на редкость мерзостно и пришлось тащиться сюда. Дверь, как ни странно, была открыта. Я потянул ее на себя и увидел как кто-то гибкий уже занимается на брусьях. Официально, делать это без тренера было строго-настрого запрещено, но был кое-кто в школе, кому было плевать на все запреты.

Джой услышала скрип открывающейся двери, повернула голову и упала на пол. Я рванул к ней:

– Цела? – я протянул ей руку.

– Не дождешься, – процедила она, – Ох, черт! Больно!

Попытка встать закончилась тем, что она снова растянулась на полу. Светлые волосы, заплетенные в косу, разметались по полу, а в глазах сверкнули слезы – наверняка от злости, а не от боли, ведь я увидел, как она грохнулась.

– Сиди спокойно и не двигайся, – приказал я. В отношении переломов, растяжений и вывихов я просто знаток, так что мне можно было верить. – Ты что совсем идиотка, лезть на эту хрень без тренера?

– Сам-то ты что здесь делаешь с утра? – огрызнулась она и снова попробовала встать. Ничего, естественно, не удалось.

– Я же сказал: сиди на месте! – рявкнул я. – Левая?

Она кивнула. Я закатил ей штанину и увидел опухающую лодыжку. Но ни крови, ни синюшного цвета не было – и это хорошо.

– Здесь больно? – она кивнула, – А здесь? Так какого хрена ты сорвалась в такую рань и стала изображать из себя олимпийскую чемпионку? Которой из тебя, если честно, никогда не будет. Ты уж не обижайся.

Она внимательно следила за тем, как мои пальцы прощупывают опухшее место, но потом отвлеклась на разговор:

– Мне надо. Соревнования через неделю, – она всхлипнула, – Черт, ну какие сейчас соревнования… А-а-а! Придурок, предупреждать надо!

Я с силой дернул ее ногу, а потом снял футболку, разодрал ее на ленты – благо, она и так расходилась на плече, и туго перевязал лодыжку. Джой смотрела на меня с изумлением.

– Все, – сказал я, – Можешь встать?

С моей помощью она встала.

– Что это? Перелом?

– Ага, конечно, размечталась, – съехидничал я, – Обычный вывих, только достаточно сильный. Доберешься до медиков, попросишь проверить, правильно ли я все сделал. Через дней пять будешь как новенькая. Может, даже и на соревнованиях победишь. Что? – спросил я, заметив, что Джой как-то странно на меня смотрит. Глаза у нее были даже синее, чем у Питера – цвета неба, какое бывает жарким летним днем.

– Ничего, – сказала она. И улыбнулась, – Спасибо.

Улыбающуюся Джой Чейс я еще не видел. Оказалось, у нее есть симпатичная ямочка на правой щеке, а на лбу, там, где кожу обычно закрывали волосы, сейчас убранные в косу, белел тонкий застарелый шрам. А ресницы очень длинные – и мне вдруг стало интересно, не щекочут ли они ей веки, когда она моргает. Очень глупо, я понимаю, но все равно интересно.

– Да не за что, – сказал я, с усилием отворачиваясь, – Проводить тебя до врача?

– Не надо, – сказала она, – Дойду сама.

И мы разошлись. Я остался в спортзале и долго смотрел ей вслед: она шла по коридору, прихрамывая, но все равно прямо – словно показать свою боль было выше ее сил, а потом завернула за угол, и я понял, что все это время стоял, задержав дыхание.

Она и впрямь прихрамывала последующие дни и не поехала на эти идиотские соревнования. Но огорченной не казалась – то ли нашла себе какую-то новую Великую Цель, то ли просто решила забить на все, что случилось. При встрече мы теперь кивали друг другу, не ругались на парах, но зато и почти не разговаривали вообще. Питер заметил перемены в стиле нашего общения, но вопросов не задавал. По крайней мере, мне. Если честно, я был ему за это благодарен.

Тем временем, наступал Хэллоуин, администрация объявила о проведении вечеринки и маскарада, обещали даже какую-то музыкальную группу из Чикаго, и все обсуждали событие: малышня заранее радовалась конфетам и забавным костюмам, которые шились самими участниками, ребята постарше приглашали пару на танцы и договаривались как пронести пиво мимо учителей. Я даже и не знал, что люди, которые способны умножать в уме шестизначные цифры и участвовать в международных конференциях, могут вести себя как самые обычные подростки. Даже Питер, чью разумность не надо было доказывать, обсуждал со своей буйной подружкой костюм Дракулы, который собирался усилить парой резиновых клыков и томатным соком на белой манишке. Услышав это, я долго крутил пальцем у виска.

– Питер, это глупо! Это бред, и ты сам это понимаешь, – сказал я убежденно, когда мы вдвоем шли к библиотеке.

– Брось, Чарли, – отмахнулся он, – Это ж праздник, веселиться надо! Понимаешь, нельзя быть всегда серьезными и взрослыми, иногда надо хотя бы притворяться детьми, чтобы получить…не знаю… положительные эмоции… вспомнить детство, наконец! Мы все обожаем День Всех Святых, День Благодарения, Рождество. Это нормально – быть детьми. Или ты никогда не отмечал эти праздники?

– Не помню, – сказал я.

Я и в самом деле не помнил.

Когда-то давным-давно я очень любил Рождество и Новый Год, когда на улицах идет легкий снег, повсюду стоят елки, рядом с ними пританцовывают на морозце веселые Санта-Клаусы, сверкают витрины супермаркетов, а из всех динамиков доносится непобедимая "Джингл Беллс". Я верил, что можно загадать желание, и оно обязательно исполнится в эти чудесные, волшебные дни, когда весь мир похож на игрушечный шарик с мерцающим искусственным снегом.

Беда в том, что того Чарли давно уже не существовало. Я давно уже не верил ни во всемогущего доброго Санту, ни в жутковатых, но симпатичных обитательниц Салема, ни во что либо другое. Ни во что я не верил.

– Ты прям как Джой, – сказал Питер, – Представляешь, она отказалась идти на вечеринку со всеми парнями, которые ее приглашали – даже отпугивать никого не пришлось – и заявила, что весь вечер будет сидеть в комнате и смотреть старые фильмы.

– Ну… это уж совсем радикально, – высказал я свое мнение. Но мне было приятно, что мы с Джой хоть чуть-чуть, хоть в малом, но похожи. – А я скорей всего послушаю музыку, выпью чуток пива и буду спать.

– Идиотизм, – подытожил он.

С последним я согласился вечером, когда меня возле столовой поймала Рахиль Гринберг и ошарашила вопросом:

– Ты уже пригласил кого-нибудь на вечеринку?

Прежде чем я успел ответить, что, в общем-то, туда и не собираюсь, она успела сказать в лоб:

– Если нет, то я тебя приглашаю.

Я судорожно сглотнул. Нет, я не против нее самой, Рахиль классная девчонка, умная и очень красивая, к тому же. У нее пышная грива темно-каштановых волос, огромные глаза, пикантный нос с горбинкой и вполне уже оформившаяся фигура. К тому же, она веселая и явно мне симпатизирует. Но это было… не то. Да и мне не по себе получать предложения от девушек, это не то что унижает, но заставляет себя сомневаться в своих силах, будь здоров.

– Я… Извини, Рахиль, но я не иду на вечер, – выпалил я, отчаянно краснея. Проходивший мимо Питер сделал большие глаза, я был готов поспорить, что он все слышал, – Правда… мне правда очень жаль.

Легкая сожалеющая улыбка, облако мелких кудрей – Господи, как она их расчесывает-то? – коснулось моей руки, и Рахиль скрылась в толпе только что отобедавших старшеклассников. А я так и остался стоять на месте.

– Рекомендация по поводу стиля: рот лучше держать закрытым, – посоветовал, проходя мимо, мой (и Рахиль, и Джой) одноклассник Тони Лестер. Я торопливо клацнул челюстью.

Вот черт. Черт. Черт. Черт.

Я нравлюсь девушкам – вот это новость. Конечно, Рахиль могла пасть жертвой моего непреодолимого обаяния, но, скорей всего, ей просто не с кем было пойти на праздник, и тут она наткнулась на меня. Навязчивая идея посмотреться в зеркало, чтобы убедиться, не спутала ли она меня с кем-нибудь другим, вылилась в поспешное бегство в свою комнату. Но зеркало мне не помогло: отражение было таким же нескладным, как и обычно. Вся одежда так же висела на мне как на вешалке, цветом кожи я мог поспорить с пресловутыми вампирами, на щеке был порез – следствие неудачного эксперимента с бритвой (эксперимент был первый, пробный, и, если честно, еще не нужный), а взлохмаченные черные волосы давно пора было стричь. Сходство с вампиром дополняла никак не проходящая синева под глазами. Я выглядел не то как поклонник готического рока, не то как жертва полнолуния. Так что мог даже сэкономить на костюме для Хэллоуина, обойтись и так. И что она во мне нашла? Животный магнетизм, не иначе.

Я поймал себя на мысли, что начинаю истерически ржать, и отодвинулся от зеркала. Самоанализ, даже внешний, всегда не доводил меня до добра.

Разумная мысль пойти и пригласить на вечеринку Джой Чейс так ко мне и не пришла.

* * *

Так или иначе, в тот момент, когда вся школа отплясывала под "Поцелуй меня, малышка, а я подарю тебе мир", я сидел на кухне в пижаме, пил ройбуш, такой крепкий, что сводило скулы, ел шоколадное печенье и читал криминальную хронику в местной газетенке. Наличие пары знакомых фамилий меня не удивило. Сколько веревочке не виться, а все равно придет конец… Я не то чтобы соскучился за пару месяцев по уличной жизни, но начал понимать, что во всем хороша мера. Попадать в тюрьму или быть застреленным в чужой тебе разборке мне не хотелось. Я чертовски люблю свободу и собственную шкуру, чтобы позволить себе вот так вот покрасоваться в разделе "Криминал".

Может, Риди и прав и мне действительно нужен нормальный дом и нормальные друзья. С опозданием на почти шесть лет я наконец этого захотел, но вот получиться ли что-нибудь из этого – не знаю. Мне здесь нравилось, правда нравилось – взрослые не пытались унизить, ровесники были дружелюбны, здесь были хорошая еда и мягкая кровать, и уйма возможностей для будущего, но все это словно было красивая реклама, как реклама в глянцевых журналах – для людей определенного сорта, у которых есть нечто, чего я лишен. Да, здесь был Питер, который принял меня – и это была самая странная симпатия в моей жизни: юный гений, который протягивает руку дружбы потенциальному заключенному какой-нибудь американской тюрьмы. Ну а может, и не только американской. Но я так и не принял до конца его дружбу. Да, здесь была Джой, которая мне нравилась, но Джой была недосягаема, как желанная игрушка в витрине с надписью "Продано".

– Депрессия? – поинтересовалась легкая на помине Джой Чейс, усаживаясь напротив и наливая себе чай, – Ау! Марс, вас вызывает Венера, прием! Марс, ответьте! Прием.

– Не паясничай, – попросил я, – Не депрессия, а легкая задумчивость на фоне хронической усталости. Ты чего не на празднике?

Она, как и я, была одета в пижаму (только я бы никогда не рискнул появиться на людях в пижаме с котятами, играющими в бейсбол), распущенные волосы спадали на плечи и спину.

– Да ну их, – ответила Джой без сожаления, – Достали.

– Мне казалось, тебе нравятся вечеринки, – без жалости сказал я, вспомнив нашу первую встречу. Она отмахнулась:

– Ты о том утре? Ну, я люблю бывать в клубах, но не под присмотром пятнадцати учителей и директора во главе. Я люблю на дискотеках отрываться.

– Ну-ну, – выразил я сомнение, – Нога не беспокоит?

– Даже и думать про нее забыла! Слушай, а где ты так здорово научился оказывать медицинскую помощь?

Где я научился… Мысленно я перебрал все чертовы случаи, когда врачей не было, и вообще никого не было, чтобы помочь, потер разбитые много раз костяшки пальцев, и сказал задумчиво:

– Да везде помаленьку. Оказывается, вещь нужная.

– Да уж, – согласилась Джой и призналась как в чем-то особенно личном, – А я вот боюсь крови и боли просто ужасно, представляешь? Порезала как-то на кухне палец и умудрилась впасть в панику. Сумасшествие, да?

– Не переживай. Лучше бояться примитивного, чем более продвинутого, – утешил я. Тем более, что в то, что Джой Чейс боится боли я поверил не больше, чем в появление Несси и Бигфута. Тогда, в спортзале, она повела себя отнюдь не как паникерша, а как нормальный адекватный человек.

– А ты чего боишься? – задала вопрос Джой, и я передернул плечами, одновременно и стараясь вспомнить и не показать того, что о чем-то вспоминаю.

Я многого не боюсь в жизни. Потому что много всего видел. И боюсь много. По той же причине. Воспоминания нахлынули нежданным потоком, но я заставил себя улыбнуться и проговорить настолько мягко, насколько получится:

– Я не боюсь, Джой. Я опасаюсь. Это разные вещи.

– Все чего-то боятся, – Она настаивала. – Даже ты.

– Хорошенький разговор в канун Дня Всех Святых, – усмехнулся я. – Вот сейчас как что-нибудь вылезет из холодильника…

– Хорошая мысль, – сказала она, потянулась к холодильнику, достала оттуда ветчину и соорудила себе бутерброд.

– Я имел ввиду не это.

– Я тоже. Ну, почему я не на празднике мы уже выяснили, а почему ты киснешь на кухне?

– Я не люблю толпу, – ответил я просто. Оказывается, с Джой было легко разговаривать – не надо было вытаскивать из себя слова клещами, придумывать что-то, прятаться за неизменными шуточками, как с другими, – Слишком уж там шумно.

– А я думала, ты прячешься от Гринберг, – поддела Джой.

Я скуксился – ну, теперь насмешек не оберешься, еще год все будут вспоминать. Джой усмехнулась:

– Не переживай. Я никому не скажу.

– Вот спасибо.

Печенье закончилось, ройбуш я допил, а газету выкинул. Больше на кухне вроде бы делать было нечего, но и уходить не хотелось. Было хорошо и уютно сидеть за этим столом, под неярким светом лампы и улыбаться девушке, которая тебе нравилась.

Мелодия, доносящаяся с праздника, сменилась на другую, мягкую.

Он твердил ее имя,

Он читал ее мысли,

Он бродил за ней следом,

Он глядел в ее окна.

Утренний ветер уносит печаль —

Ветер всегда одинок.

Я смотрел в ее глаза и чувствовал, что пропадаю. Джой взяла мою ладонь в свою и просто улыбнулась.

Он объедет полмира,

Он найдет ее город,

Он войдет в ее двери,

Он ее не узнает.

Утренний ветер уносит печаль —

Ветер всегда одинок.

Дай мне сил, быть легким как ветер…

Дай мне сил, быть легким как ветер…

Дай мне сил…

* * *

Худшее случилось через неделю, когда неожиданно для ноября повалил крупными хлопьями, похожими на гусиные перья, первый снег. Шел урок истории, преподавателя которой, мистера Стивена, крупного мужчину с явной солдатской выправкой и такими же солдафонскими методами преподавания я, если быть честным, недолюбливал, и потому больше смотрел в окно и размышлял, чем слушал его громкий раскатистый голос.

Американская история, о которой так любил толковать мистер Стивен, была далека от той настоящей истории, что делалась на этой земле. Его история, история учебников, узаконенная и введенная в ранг историй о святых или мучениках, повествовала о великой стране, в которой живут и жили Настоящие Американцы, побеждавшие врагов и милосердные к тем, кого обижали. История, которую знал я, была другой.

Мне однажды довелось побывать в Закарпатье. Это на востоке Европы, безумно красивый край гор, солнца, моря и заливных лугов. Эта земля давала урожай по несколько раз в год – здесь жили, в основном, земледельцы, рос виноград, делали самый вкусный овечий сыр во всем мире. Местные были красивы: в свободное от работы время они танцевали задорный чардаш, пели певучие народные песни, занимались творчеством. Там я познакомился с Нино – то ли сербом, то ли хорватом, который переехал сюда жить. Сначала он отнесся ко мне настороженно, но потом услышал, как на одном из вечеров я напеваю их песню о Дунае, и стал со мной общаться.

– Ты уверен, что ты – американец? – спрашивал он у меня, – Ведь ты похож на одного из нас.

Я тогда ответил, что во мне течет ирландская и индейская кровь, а может и еще какая – кто был мой папаша, я не знаю. Нино рассмеялся, услышав мой ответ.

– Я имел в виду не это. Я знал американцев – они не стремятся ничего понять. Знаешь, как можно узнать американского туриста в Европе: он идет по нашим древним мостовым, фотографирует замки, которым не одна тысяча лет, ест нашу пищу, изготовленную по тем рецептам, что придумывали наши предки, но ничему не удивляется, ничему не радуется. Для него его "МакДональдс" и его "каменные джунгли" гораздо привычней и удобней. Вы обедняете не только свою культуру, но и культуры других народов.

Наверное, на моем лице отразилось негодование. Нино успокаивающе произнес:

– Я тебя не равняю… с этими, – презрительно сказал он, – Ты хороший мальчик, почти не тронутый этой дрянью, но таких как ты, которые пытаются понять и впитать в себя новое, другое, в вашей стране мало, почти нет. Хотя… я и сам на какую-то часть американец. Сто лет назад, когда Штаты вводили свои войска в Косово, моя прабабка забеременела от бравого лейтенанта. Он женился на ней, перевез ее в Белград, и там они жили всю жизнь. Их детей звали не Джонами или Джеймсами – моего деда прадед сам назвал Гораном, а его сестру Лукрецией.

Я ничего не мог на это ответить. Мне только исполнилось тринадцать, и я даже не задумывался над тем, что происходит в моей стране – мне важнее было найти место для ночлега и денег на еду. Сто лет были для меня вечностью – я и не знал, что существуют страны, в которых люди помнят о том, кем век назад были их предки. Разговоры с Нино многое дали мне понять – не о прекрасной старой Европе, а о собственной стране.

Америка – страна потребителей. Мы ничего не создаем, мы всего лишь пользуемся. Среднестатистический американец – я не имею сейчас ввиду тех, кто учился в "Новом доме", они-то как раз создавали – а тот, кто ходит на работу, играет в бейсбол, мечтает выиграть или заработать на огромный дом и гараж на десять машин, и ест синтетическое мясо в "МакДональдсе", он ни разу за свою жизнь ни черта не создал. Он пользуется топливом, которое качают в Мексике, компьютерами, которые модернизируют в Японии и собирают в Китае, космическим оборудованием, производящимся в России. А мы только жрем.