Текст книги "Семь историй Чарли-Нелепость-Рихтера"

Автор книги: Гала Рихтер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 15 страниц)

– Пытаться меня разозлить бесполезно, – сообщил он.

– Ну конечно, – скептически сказал я.

У Поля Синклера на лице появилась легкая улыбка. От этого он стал выглядеть моложе, и как-то… не так отстраненно что ли.

– Конечно, – сказал он, улыбаясь, – Один человек пытался сделать это много лет.

Я кинул свою книгу на пол возле кресла и теперь с любопытством следил за задумавшимся о чем-то своем Синклером:

– Ну и как? – поинтересовался я, – Удавалось ему?

Капитан, погруженный в свои мысли, поднял голову:

– Что? А… да, удавалось периодически, – сказал он, с той же тонкой, едва уловимой улыбкой, – Но не очень часто.

Мне показалось, что я знаю, о ком говорит Синклер, но задавать вопрос не спешил. Слишком это было…личным, что ли. В конце концов, любопытство, как и обычно, оказалось сильнее меня.

– Вы… – я помолчал пару секунд, но потом все-таки решился на вопрос, – вы говорили о… о сыне?

В окружающей нас тишине этот вопрос прозвучал почти кощунственно. Я, конечно, тот еще сукин сын, но даже мне было не по себе.

– Простите, – добавил я после минутного молчания. Мне было тошно от самого себя – если бы мне кто-то задал такой вопрос, то рискнул бы нарваться на нешуточную трепку. К моему удивлению, Синклер не стал размазывать меня тонким слоем по стене.

– Скажи-ка мне, мальчик, ты кого-то терял? – спросил Синклер, изучая мое лицо.

Я смотрел на него очень долго, так долго, что в глазах запрыгали дурацкие черные мушки. Отвечать не хотелось. Я мог бы ответить честно Питеру или Дику Риди, или, пожалуй, Мелани Чейс, но больше никому.

– Можешь не отвечать, – заявил Синклер, – У тебя все на лице написано.

Я пожал плечами, не глядя на него. Был лишь один способ уйти от ответа.

– Ваши предположения – это ваша проблема, – по-хамски рявкнул я.

– Злишься?

– Ну конечно. Просто весь испереживался, – усмехнулся я, – Если честно, мне все равно, кэп. Мне откровенно плевать на ваши гипотезы. Единственное, чего я хочу, это свалить отсюда, и побыстрей, и только не говорите, что даже не подозревали об этом.

Синклер расхохотался:

– То, что ты потрясающе откровенен, я заметил еще на Земле, но сейчас ты прямо-таки бьешь все рекорды.

– Это комплимент? – осведомился я. Разговор принимал мою любимую форму пикировки, и я почувствовал себя лучше: не люблю задушевные беседы, особенно если они не ко времени.

– А ты как думаешь? – вопросом на вопрос ответил Синклер.

Если меня что и бесит в разговорах, так это применение старого доброго сократовского метода: как правило, люди, отвечающие на вопрос фразой "а ты как думаешь?" просто-напросто не знают ответа, но, при этом, не хотят выглядеть дураками. Это раздражает. Очень.

Но – с другой стороны – злость помогает справиться с другими чувствами, и мне уже легче было продолжать беседу на откровенно хамских тонах.

– А почему бы вам ни катиться куда-нибудь подальше вместе со своими вопросами и пожеланиями, – предложил я откровенно.

– Наверное, потому, что мне все-таки интересно, что же такого произошло, что ты вдруг решил сменить место дислокации, – усмехнулся Синклер.

– Потому что мне не нравится, что в моей комнате шастают все кому не лень! – выпалил я, и поймал удивленный взгляд светло-карих глаз, – Вот такой вот я неправильный, и что?

Капитан как-то резко посерьезнел:

– Кто это был?

Я зачарованно наблюдал за тем как из расслабленного, почти домашнего человека, сидящего в кресле напротив, он мгновенно превращается в солдата: осанка, выражение лица, положение рук – всё сразу изменилось.

Неужели он не знает? Разве человек может так притворяться? Притворяться столь искусно, как могут только профессиональные актеры? Синклер был многогранной личностью, но неужели он умел и это тоже?

Навряд ли, решил я. Это было много даже для Поля Синклера.

– Чарли, – строго повторил капитан, – Я спросил, кто это был? Я жду ответа.

Вот Волинчек и попал, злорадно отозвался во мне внутренний голос. Но…

– Я вам этого не скажу, извините, – произнес я, – Это мое дело.

Самое отвратительное, что когда-либо могло случиться с человеком, живущим на улице, это прослыть стукачом. Доносчик терял уважение к себе, с ним переставали разговаривать, его переставали замечать. Мне всегда было плевать на законы улицы, но с этим правилом я был согласен полностью.

– Я не хочу одним прекрасным утром обнаружить на корабле труп, мальчик, – холодно сказал Синклер, – Надеюсь, моего намека тебе хватило, или объяснить ситуацию ясным текстом?

– Валяйте, – предложил я. Спать расхотелось окончательно.

Синклер потер шею абсолютно нехарактерным жестом, и я вдруг подумал о том, что вижу его таким, каким его, наверное, видел его сын, и уж точно никто из экипажа "Квебека" – обычным человеком, не лишенным слабостей.

– На корабле завелась "крыса", – сказал он, – Ты знаешь, кто это – но не говоришь. Следовательно, либо ты не слишком зол на этого человека (что опровергается твоим поведением), либо решил наказать его сам. Мальчик, мне вполне хватило нескольких недель знакомства, чтобы понять одну простую истину: характер у тебя чертовски сложный, а человек ты мстительный. Теперь доступней?

– Угу, – я кивнул, – Только есть две поправки.

– Какие? – поинтересовался Синклер.

– Первая: я не зол, мне просто противно, – я произнес это и понял, что сказал правду, и это действительно было так.

– А вторая?

Черт бы побрал тебя, Поль Синклер!

– Вторая… – я запнулся, – А вторая в том, что я…

Черт!

Вот ведь черт! Сукин сын!

Говорят, самое страшное на свете – это муки совести. Раньше я не вдавался в подробности: если верить Риди, совести у меня не было в принципе, но было кое-что в моей жизни, что даже меня пробирало. Воспоминания – чертова причина чертовых ночных кошмаров – были со мной всегда.

Убийца.

Пусть ненамеренно, пусть глупо, пусть всего лишь одним из нескольких, но я был убийцей. И этого уже было не изменить.

Если я чего и не любил на свете, так это необратимость.

– Ну, и в чем же вторая? – Синклер заинтересованно смотрел на меня. Я вздрогнул:

– Н-н-ни в чем, – отозвался я, – Вы и впрямь думаете, что я могу убить?

Капитан пожал плечами:

– Каждый может, мальчик. Я участвовал в десятках операций, мне доводилось стрелять в упор, и я считал это правильным. Твой приятель Чейс убил одного из моих людей, еще будучи ребенком, и я не думаю, чтобы он уж очень сильно раскаивался.

– Да что вы знаете?! – выпалил я, – Ни черта вы не знаете ни обо мне, ни о Питере!

Синклер пожал плечами:

– Может быть, – лаконично ответил он.

Я поплотнее завернулся в плед, продолжая разглядывать Синклера.

– Полагаю, – произнес он, – Ты так и не скажешь мне, кто именно заглядывал в твою комнату.

– Именно, – кивнул я, очень радуясь тому, что капитан так быстро и правильно уловил суть. Синклер усмехнулся:

– И возвращаться отсюда в свою каюту ты тоже не намерен?

– Точно! – сказал я, подозревая, что уж теперь-то меня точно вытряхнут подышать вакуумом в ближайший иллюминатор, чтобы впредь всем была наука – не спорить с капитаном "Квебека".

Бывший канадский премьер смотрел на меня с нескрываемым интересом.

– Отлично, – сказал он, вставая и извлекая из кармана брюк замысловатую плоскую фляжку. А потом добавил фразу, все-таки выдающую явный сдвиг по фазе, – Пить будешь?

– Что? – ошеломленно пробормотал я. Если кому и удавалось меня удивить, то Полю Синклеру точно.

– Питьевой йогурт, – саркастически заметил он, – Конечно, виски, что ж еще-то…

Кажется, мне удалось сдержать пару-тройку ядовитых замечаний, но совсем ничего не сказать я все-таки не смог.

– Не хочу показаться невежливым, но никогда не предполагал, что международный террорист номер один будет спаивать малолетку, – съязвил я, – Что будет дальше: косячок скрутите?

Синклер сделал из фляжки добрый глоток, и задумчиво произнес, разглядывая узоры на ее поверхности:

– Ты знаешь, иногда я жалею, что сам построил на этом корабле железную дисциплину. Все слишком увлечены своим делом, а выпить с капитаном совсем некому.

– Говорят, пить на работе не совсем прилично, – я хмыкнул, но протянутую фляжку в руки не взял, – А я, как ни суди, здесь вроде библиотекаря.

Синклер улыбнулся: у него была располагающая к себе, прямая улыбка: то ли такая от природы, то ли натренированная за годы политической карьеры.

– Все ясно, мальчик, – он аккуратно завинтил металлическую крышку и положил фляжку в карман, – Пошли.

– Куда?

– Ну не спать же тебе здесь в кресле, Чарли. Это, по крайней мере, глупо, – рассудительно сказал капитан. Меня едва не передернуло от его тона.

– Только не надо изображать из себя заботу и сострадание, – оскалился я, – Я – не ваш сын!

Порой мне становится тошно от самого себя – например, сейчас, глядя на мгновенно исказившееся в гримасе боли лицо Синклера. Недаром же Риди всегда говорил, что язык у меня, как метла – вечно сгребает всю грязь.

Капитан справился с собой почти моментально, но в глазах опять появилось то самое выражение смертельной усталости, которое запомнилось мне днем. В тот год, когда я – спасибо Дику огромное! – лежал в психушке, и лечился от наркомании, туда привезли парня, неудавшегося суицидника. Не помню, какую глупость совершил этот придурок, вроде с девушкой рассорился, но глаза у него были похожие. Глаза человека, успевшего уже попрощаться с жизнью.

Впрочем, извиняться перед ним я не стал. Навряд ли Полю Синклеру есть дело до моих извинений.

– И все-таки, пойдем, – сказал Синклер, – Найду тебе на сегодня койку, а завтра придумаем, что делать с твоей каютой. Я надеюсь, мальчик, что мы договорились?

Сдаваться не хотелось, но перспектива спать в холодной библиотеке, сидя в кресле, тоже была не очень. Капитан встал, и я тоже поднялся, направляясь к двери.

Он довел меня до своей каюты, в которой сегодня вечером я уже побывал – безрезультатно, к сожалению.

Аппаратура, компы, рабочий стол, заваленный какими-то бумагами, шкаф. И кровать – одна. Как же я мог забыть?

– Вы же не хотите сказать, что… – начал я, подозрительно оглядывая помещение и его владельца.

– Мальчик, по-моему, мы уже обсуждали этот вопрос, – явно понял меня Синклер, – и пришли к единому мнению. Думаю, поднимать его вновь не стоит.

Он подошел к одной из стен и нажал на пластину, похожую на устройства для генератора запахов (по крайней мере, я принял ее именно за это устройство). Внезапно, в двери открылся проем, вполне достаточный для того, чтобы мог войти человек среднего роста. Капитан, заходя, нагнулся. Я мог бы и подпрыгнуть.

– Вот черт! – вырвалось у меня.

Небольшая, но уютная комната была скорее похожа на жилище менеджера среднего достатка, старого холостяка, чем на место обитания бывшего главы огромной страны, военного, капитана космического корабля. Честно говоря, у Дика дома и то было как-то покрасочней. Деревянные полки с книгами, светильник, дающий мягкий красноватый цвет, проигрыватель голографических фильмов, детский рисунок на одной из стен. Я задержал на нем внимание: маленький мальчик держал за руки женщину с рыжими волосами и высокого мужчину. В нижнем правом углу была надпись тем же самым крупным подчерком, что и на той фотографии, которую капитан показывал мне в первый день на "Квебеке".

Кровать в углу, казалось, была нетронутой много дней, да и на всех горизонтальных поверхностях лежал серый пыльный налет.

– Ложись спать, Чарли, – подтолкнул меня в спину Синклер, – Я схожу в рубку, если что-то понадобится, возьми в кабинете.

Я сделал шаг к койке, но обернулся, когда капитан уже выходил.

– Спасибо, – прошептал я. Не знаю, услышал ли он, но мне было важно сказать это.

Проем в стене вновь задвинулся, и я рухнул в кровать, размышляя о превратностях судьбы и том, что в эту комнату меня занесло вполне удачно. Спать по-прежнему не хотелось, и я решил убить время на изучение обстановки.

Книги, аккуратными стопочками стоящие на полках, были в основном по истории Земли. Справочники, словари, несколько популярных изданий, учебники по художественной фотографии – Господи Иисусе, неужели Синклер умел еще и это? Пара альбомов с яркими детскими рисунками и один – со вполне взрослыми эскизами. Присмотревшись, я узнал в карандашных набросках самого капитана. Неизвестный мне художник сумел уловить и резкие черты, и полуулыбку, временами мелькающую на лице, и гордую посадку головы. На паре рисунков был его сын, но жены нигде не было, и я начал понимать, кто же был хозяином альбома.

В углу стояла маленький бар с напитками. Капитан, судя по тому, что я сегодня видел, имел дурацкую привычку глушить напряжение алкоголем. Так и есть – в баре было несколько бутылок хорошего шотландского виски, водка, вино (ну надо же, французское, лет пятнадцать выдержки, не меньше) и пара бутылок коньяка. Я хмыкнул: алкогольные напитки были не по моей части. Пара-тройка банок пива – и мне сносило башню будь здоров, поэтому я однажды принял решение не употреблять спиртное ни под каким видом, если не уверен в том, что не совершу ничего лишнего. Жизнь сразу стала гораздо богаче на ощущения и, чего таить, бедней на подвиги, как только я перестал принимать алкоголь и кокаин. Без курева и кофе было сложнее. Говорят, что чем менее вредна привычка, тем трудней от нее избавиться. Так вот – это правда.

Я уже лег и даже намеревался честно поспать, когда заметил, что на прикроватной тумбочке лежал шлем для голографических фильмов и всего лишь один единственный кубик с фильмом. Наверное, перед тем, как включать следовало бы спросить разрешения у капитана, но его в каюте не было.

Голографический проектор с объемным изображением – это редкость. Я слышал, что такие применяются военными и спецслужбами, но в широкое употребление они так и не вошли – слишком уж дорого это выходило. Они отличались от обычных трехмерных записей своим качеством и изумительной достоверностью, вплоть до мельчайших деталей, когда, при просмотре, можно было подойти к интересующему тебя объекту, едва ли не потрогать его. Зритель не просто смотрел трехмерную картинку, он мог очутиться "внутри" ее.

Внутренний голос пробовал было протестовать, пока я подсоединял все провода и разбирался в устройстве шлема, но я напомнил себе о том, что возможно, эта запись поможет мне свалить из этого места. Навряд ли Синклер стал бы смотреть художественные фильмы или учебные пособия по тактике боя. Почти наверняка на этой записи было нечто важное – может быть даже схема подготовки нападения на съезд президентов в Пекине. Конечно, Пит разобрался бы лучше, но ни Питера, ни Джой здесь нет, так что пришлось сделать все самому.

Мысль о Джой резанула сознание острой болью. Вот чертов Волинчек, чтоб его. Ненавижу.

Чтобы не думать о том, что там их может связывать, я натянул на голову шлем и щелкнул кнопкой начала.

Комната, в которой я сидел, исчезла, и вместо нее, я оказался в ясном солнечном дне, посреди оживленной улицы, заполненной звуками проезжающих машин, детскими голосами и шуршанием листвы, движимой ветром. Только вот ветра не было – я глубоко вдохнул и почувствовал лишь сухой, много раз очищенный корабельный воздух.

Улица походила на сотни таких же по всему свету, но люди вокруг говорили по-французски и по-английски, стало быть, это место было в Канаде.

Большой белый дом, огороженный невысоким забором, казался двойником дома Чейсов в Чикаго – жилище, построенное для большой семьи. За домом виднелся яблоневый сад. Если бы я захотел, я смог бы войти в сад и понюхать, как пахнут только начавшие завязываться плоды. Вместо этого, я присмотрелся к троим, выходящим из свежепокрашенной калитки, людям.

Две женщины. Одна – почти седая, со спокойным лицом человека, прошедшего хоть и трудную, но счастливую жизнь; вторая – высокая, рыжеволосая, в элегантном костюме, с движениями человека, привыкшего быть на виду. И мальчик.

Высокий для своих семи-восьми лет, кудрявый и симпатичный. Сын Синклера.

Деннис.

Они вели веселый разговор, и я придвинулся поближе, чтобы расслышать то, о чем они говорили.

– Жаль, что Пол не приехал, – сказала старшая из женщин, называя Синклера на американский манер, – Я соскучилась по своему очень деловому зятю.

– Мама, ты же знаешь, что Поль сейчас безумно занят. Но твой день рождения мы обязательно отметим все вместе.

Мальчик, нетерпеливо вертевший в руках смешную зеленую бейсболку, поднял голову:

– Мам, поехали уже. Мы опоздаем на матч!

– Подожди секунду, дорогой, мы с твоей мамой еще не наболтались. Знаешь, Сара, я, наверное, не успею слетать на твою выставку в Нью-Йорк. Сама понимаешь, сейчас это опасно.

– Ну, ба, – протянул мальчишка, – Наболтаетесь потом. Нам пора.

– Деннис, как ты разговариваешь с бабушкой? – строго спросила жена Синклера…кажется, ее назвали Сарой… – Ничего страшного, мам, я понимаю. К тому же, ты же видела почти все мои картины. Деннис, что ты сказал?

Мальчишка, пробормотавший кое-что нелицеприятное обо всех картинах на свете, мешающих сыграть наконец против "Ястребов" из параллельного класса в основном составе, моментально поднял голову:

– Я? – мальчик принял невинный вид. Глаза у него были хитрющие. – Я – нормально разговариваю. Мам, мы опоздаем, ну, пожалуйста, поехали быстрей.

Кажется, Синклер был прав насчет умения своего сына выводить из себя окружающих: ныть Деннис умел великолепно. Даже лучше, чем я. Через минуту и матери, и бабушке явно надоело его слушать, и Сара Синклер, обняв мать на прощанье, подошла к машине, припаркованной у дома.

Плохое предчувствие у меня появилось сразу же, как она начала открывать дверь новехонького "Пежо", но ничего не случилось. Следом за ней в машину влетел Деннис, и начал махать бабушке на прощанье рукой.

Я стоял так близко, что мог пересчитать все веснушки на загорелом носу Денниса, и внимательно изучая его лицо, вдруг понял, что завидую этому веселому смешливому парнишке, спешащему на какое-то свое детское соревнование, в котором он наверняка хотел бы одержать победу.

Нет, не так.

Не завидую.

Я почти знал, что случится дальше. Еще до того, как это произошло, внутри всё сжалось, и я съёжился в ожидании того, что будет. Ждать долго не пришлось.

Раздался звук заводимого двигателя, "пежо" тронулся, проехал два метра и, внезапно, я очутился почти в эпицентре страшного взрыва. Я не мог чувствовать жар или ударную волну – голографические записи на это не рассчитаны – но в глаза мне ударил ослепляющий свет, я зажмурился на минуту, а потом, снова их открыв, увидел, как к горящей машине запоздало бегут люди.

Я судорожно вдохнул, пытаясь определить, есть ли кто-нибудь живой, но это было абсолютно бесполезно. Взгляд упал вниз – серый асфальт резко контрастировал с забавной зеленой бейсболкой, измазанной чем-то красным и липким.

Я резко сдернул с себя шлем, вновь очутившись в уютной комнате Синклера и заозирался в поисках пакета. Меня тошнило. Мерзкую муть, подступившую к горлу, уничтожило лишь виски, которое я глотнул прямо из горлышка бутылки, не утруждая себя поисками стакана.

Я видел смерть. Раз даже стал ее виновником. Мне не страшна была кровь, я не боялся закрытых навсегда глаз людей, но эта клятая бейсболка все стояла у меня перед глазами – такая нелепая на сером полотне асфальта.

Я даже не сразу заметил Синклера, сидящего на стуле и глядящего на меня, а когда заметил – вздрогнул, и виски полилось на футболку.

– Понравилось тебе? – спросил капитан зло, – Ну как, а, мальчик?

Лицо у него было снежно-белое, а руки дрожали.

– Вы – псих, – сказал я уверенно. Как ему вообще могла придти мысль записать все это? – Законченный.

– Они прислали мне эту запись, – прорычал он, – С мельчайшими подробностями, заметь. Эти ублюдки знали, куда бить! Думаешь, после этого можно жить? Радоваться жизни, ходить на работу, смеяться? А? Что ты молчишь? Мальчишка!

Я сполз на пол и обхватил руками колени. Смотреть на Синклера было страшно.

– Я видел эту запись десятки раз, – его голос звучал глухо, будто он говорил сам с собой. А может, так и было. – Сотни раз. Я знаю ее до самой мелочи, до каждого звука, каждого движения. Если бы вернуть тот день, я бы смог сделать что угодно, лишь бы они не сели в эту треклятую машину.

Меня начало знобить, и я сделал большой глоток спиртного в надежде согреться. Не получилось. Только голова закружилась сильнее, и в речи появилось легкое заикание, которого никогда не было в трезвом виде. Комната перестала казаться уютной, и я бы отдал все на свете, лишь бы очутиться в каком-нибудь другом месте.

И, желательно, не смотреть в глаза Синклеру.

– З-з-зачем?

– Да потому что я любил их! – Синклер посмотрел на меня, как на ненормального. Я договорил, выжимая из себя слова:

– З-з-зачем их убили?

В наступившей звездной тишине он ответил мне просто:

– Потому что я любил их.

Минуту мы молчали. Я пил, не обращая внимание на то, что капитан весьма неодобрительно посматривает на потребление его виски. Монополию на нравоучения Чарли Рихтера давно заполучил Риди, и все остальные после него казались слабыми подражателями.

– Моему сыну исполнилось бы шестнадцать, – сказал он устало, – моему Деннису… Сейчас он был бы высоким красивым парнем, ходил бы в кино, гонял на флайере по орбите, пил бы с друзьями пиво, отмечая день рождения. Может быть, него бы уже была девушка, и каждый вечер он задерживался бы, чтобы ее проводить, а мы с матерью смотрели бы в окно и названивали ему через каждые пять минут. Понимаешь, мальчик?

Я кивнул. Синклер достал свою фляжку из кармана и непедагогично сделал весомый глоток.

– Не убей они тогда Денниса и Сару, всё было бы иначе. Никакого чертова космоса, никакого долбанного "Квебека", никакого правительства. Только мы втроем. И всё, – пошел капитан на откровенность, – Не возражаешь, я еще выпью? Вот и отлично.

Я отхлебнул из бутылки еще виски и почувствовал, что начинаю пьянеть. Ощущение было, если честно, странное. Виски согревал тело, заставлял работать мозг в каком-то странном режиме, ясные четкие мысли сменились на расплывчатое, но чертовски верное интуитивное виденье, которое включалось у меня очень редко, но уж когда включалось…

Редко, но бывало так, что я изменял своей привычке раскладывать все по полочкам и доверялся подсознанию, и в эти моменты вдохновения у меня получалось видеть то, что сокрыто ранее. К сожалению, почти все моменты откровения свыше заканчивались скандалом – как правило, вызывались они применением психотропных веществ, а продолжались выяснением отношений с Диком. Ирландский темперамент, доставшийся мне по наследству от мамаши, все-таки сильно портит мне жизнь, периодически заставляя совершать очевидные глупости.

Сейчас это чертово видение заставило меня повнимательней вглядеться в усталое лицо Сикнлера, и увидеть через железную занавесь самоконтроля самое главное.

– Как же вы живете? – медленно произнес я, все еще сомневаясь, стоит ли об этом говорить, – Вы же не живете, вы – существуете. Вы спрятались ото всех, поставили себе какую-то нелепую цель, собрали всех этих людей, но за этим всем ничего нет. Пустота, – я отчеканил это безжалостно, сам поражаясь тому, что могу все это говорить, глядя в утомленные карие глаза, и не бояться. То ли меня сейчас меня вело знаменитое кельтское вдохновение, то ли мне теперь было совсем всё равно. – Вы делаете вид, что живете, а сами уже давно мертвы. Мертвы с того самого дня, когда потеряли жену и сына. Вот и всё.

– Ты пьян, мальчик, – сказал Синклер, но меня было уже не остановить. Было жестоко говорить это, но я иначе не мог, – И несешь глупости.

– Черта с два! Я, может, и выпил, но я прав. И вы знаете, что я прав. А еще вы знаете, что даже если разнесете к чертям собачьим половину Земли, то все равно их не вернете!

Все, Чарли, шах и мат. Сейчас, решил я, меня вышвырнут в ближайший иллюминатор и на этом история окончится, едва успев начаться. Поклонники шоу "Народ против Чарли Рихтера" наверняка обрадуются.

Вопреки моим опасениям, капитан решил, очевидно, что убивать меня еще рано.

– Ты – умница, мальчик, в этом я не ошибся, – сказал он почти спокойно. Только в этом "почти", и в нервном дрожании рук все-таки можно было прочесть, что он чувствовал, – Одно неверно: я не стану разносить Землю.

Я глотнул еще виски, чувствуя, как горячая волна вновь разливается по телу, и уставился на Синклера. Ну, говори же, черт тебя дери!

– Я просто уничтожу тех, кто отдал приказ убить мою семью – и стану жить дальше. В своей стране.

Неожиданно даже для себя, я тихо сказал:

– Я все знаю про Пекин.

– Откуда? – спросил капитан, но в его голосе не было ни грамма удивления.

– Я что, на дурака похож? Это же элементарно. Зачем вам я, ну зачем? – сказал я, едва ли не плачуще, – Завоевывайте мир, сходите с ума от одиночества, мстите – делайте, что хотите, но без меня!

Мысли окончательно запутались, но в густом тумане, который заволок сознание, билось лишь отчаянное понимание того, что я чертовски хочу домой, к Питеру и Джой. Я вытряхнул из бутылки последние капли виски и посмотрел на капитана – в глазах пока не двоилось, но "картинка" была расплывчатая.

Черт, Чарли Рэндом Рихтер, и угораздило же тебя напиться, да еще и в обществе человека, от которого зависит твоя жизнь на этом долбанном "Квебеке".

Я попытался встать, но вместо того, чтобы уйти и исправить ситуацию, пошатнулся и едва не упал. Может, и грохнулся бы, но меня подхватил капитан. Он же аккуратно вытащил из руки пустую бутылку.

– Так, мальчик, всё, завязываем с алкоголем, – проговорил он успокаивающе, подхватывая меня на руки и мягко укладывая на кровать. Глаза закрылись сами, как только голова коснулась подушки, и голос Сиклера был слышен будто бы издалека, – Старый я дурак, не подумал о том, что тебе пить нельзя…

Сверху меня накрыло одеялом, и, уже засыпая, я услышал, как он говорит негромко:

– Я все объясню, Чарли, обязательно объясню, только не сейчас…

* * *

Во сне мне снилась Джой.

Я нахожусь на поляне, в парке, что был на территории "Нового дома", и ясный солнечный свет пробивается через густую хвою старых лиственниц. Стоит лето. Я никогда не бывал в школе летом, но точно знал, что все так и должно быть: перестук дятла в прозрачной тишине, запах хвои и молодой травы, и чьи-то легкие шаги.

Джой появляется из-за деревьев, одетая лишь в синий купальник, так идущий ее глазам. Я ловлю себя на мысли, что не могу отвести от нее глаз, и начинаю густо краснеть.

– Что, Чарли? – спрашивает она. В светлой тишине, что нас окружает, ее голос звенит как серебряный колокольчик.

– Н-ничего… – запинаясь, отвечаю я, – Ты – красивая.

– Ты, наверное, шутишь, – она кружится в танце без музыки, и длинные волосы задевают мое лицо. Мимоходом я успеваю ощутить их запах – яблочный цвет и свежий, почти неуловимый аромат мяты.

– Не шучу, – отзываюсь я. В пустынном парке мой голос отзывается тихим эхом.

Она оказывается совсем близко, так, что я могу слышать ее легкое дыхание, чувствовать теплоту ее кожи…тянусь губами к ее губам…

Проснуться меня, конечно же, угораздило на самом интересном моменте. Конечно же, я прекрасно знаю, что это такое. Первые эротические сны я начал видеть еще года два назад, и ими меня удивить было трудно – когда живешь на улице, тебе быстро и в простых словах рассказывают, что такое сексуальное влечение, а уж что такое первые подростковые сны – и говорить нечего. Только на сей раз все было по-другому…чище, что ли. Мне хотелось просто поцеловать ее, быть с ней рядом, только и всего.

Несколько минут я все вспоминал подробности сна, закутавшись в одеяло, но потом меня отвлекли чьи-то голоса. Когда проснулся, дверь в каюту была открыта, через проем в комнатку проникал свет, и я слышал, как Синклер о чем-то громко спорил с каким-то мужиком, насколько мне помнилось по голосу – старпомом "Квебека". Я прислушался к разговору, благо особо стараться было не нужно – эти двое кричали друг на друга до хрипоты.

– Пол, это глупо! Мы не можем рисковать всем только потому, что в тебе вдруг проснулись отцовские чувства!

– Мальчика нужно отправить на Землю, и я приказываю, – голос Синклера стал жестче, – понимаешь, ты, Антон, приказываю, а не прошу, организовать флайер и отправить Чарли на Землю.

Я приподнялся на локтях и всмотрелся в мелькающие в дверном проеме тени.

– Ты осознаешь тот факт, что на Земле он сразу же расскажет властям о том, что он здесь видел и слышал? Капитан, не обижайся, но этого пацана я бы тем более запер и не выпускал до самого конца всей этой истории. Ты же видишь, что мальчишка испорчен улицей, что ему нельзя доверять!

Раздался громкий стук, будто откатился в сторону стул, и я услышал стальной голос капитана:

– Не смей так о нем говорить!

– Это абсурд! Шесть лет работы – твою мать, шесть лет! – ты готов псу под хвост пустить из-за какого-то паршивца! – старпом явно решил перейти на ультразвук, и Синклер закрыл дверь. Я встал, чувствуя, как в голову отчетливо долбится парочка упорных дятлов, но любопытство пересилило даже самое жесточайшее похмелье за последние полгода. Закрытая дверь приглушала звуки, но разговор велся на повышенных тонах и я, привалившись к стене, мог слышать, как Антон продолжает орать. – И когда? За считанные дни до операции!

– А что ты предлагаешь, оставить его здесь и рискнуть его жизнью?

– Мы все тут рискуем! Тогда какого хрена ты волок его сюда из Чикаго? – задал старпом резонный вопрос. Я перестал дышать, вслушиваясь в голос капитана за стеной.

– Да потому что я собираюсь его усыновить! – рявкнул Синклер, и я на минуту забыл, что такое дышать.

Гулкая тишина перемежалась лишь ударами сердца, как бывает, когда ныряешь на небольшую глубину и не слышишь ничего, кроме стука пульса.

Один.

Два.

Три.

Прорычав многоэтажное ругательство, я рывком поднялся с пола и нажал кнопку открытия дверей. Апатия, наступившая после того, как я напился, превратилась в бешеную неконтролируемую злость.

Выражение лица Синклера мне прочитать было сложно, но вот "а я же предупреждал" от старшего помощника спутать с чем-либо было нереально. Именно этим взглядом чаще всего награждали Риди директора тех школ, куда его вызывали, дабы выдать меня на поруки после какого-нибудь особенно громкого происшествия. Происшествий на моей памяти было много.

– Чарли, иди спать, – начал было капитан. Я вскинулся:

– А не пойди бы вам… – уточнение места, куда мог направиться Синклер, заставило старпома фыркнуть (уж теперь-то он точно не сомневался насчет моей испорченности), – Как же я вас всех ненавижу, – с чувством сказал я и вылетел из капитанской каюты.

Это было… мерзко! Это было подло! Черт, как же я не люблю, когда кто-то действует за моей спиной, это же предательство, в конце концов!

Меня душила обида, но, только добежав до своего последнего оплота – библиотеки, я осознал, что обидеть может только человек, который тебе дорог. Это было самое плохое.