Текст книги "Рекламная любовь"

Автор книги: Фридрих Незнанский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 17 страниц)

Глава 19
ЭКС-ПРЕДСЕДАТЕЛЬ

В то время как оперуполномоченный Фонарев поминал погибшего водителя Семена Шатрова, Александр Борисович Турецкий находился с визитом в загородной резиденции Ивана Васильевича Артеменко.

Бывший председатель совета Российской ассоциации рекламных агентств, бывший генеральный директор одной из ведущих рекламных групп SGS communication, а ныне – прикованный к инвалидному креслу седой мужчина лет пятидесяти восседал напротив Александра у стола карельской березы, выполненного в стиле александровский ампир. Саша сидел в кресле того же гарнитура, что и стол, и диван, и несколько стульев. Гарнитурчик тянет тысяч на двадцать пять баксов, прикинул про себя Турецкий.

Они вели беседу под удивительно вкусный английский чай, который разливала супруга Артеменко, длинноногая белокурая красавица, явно из бывших моделей.

Беседа шла ни шатко ни валко. Артеменко, разумеется, знал о гибели Трахтенберга, но разговорить его никак не удавалось.

– Что вы хотите, Александр Борисович? – пожимал он плечами. – Заниматься в нашей стране бизнесом, тем более крупным бизнесом – это занятие, опасное для жизни. Так что с кем не бывает, как говорится…

– Да, кому, как не вам, это знать, – сочувственно произнес Турецкий.

– Что было, то прошло. Зацикливаться на своей беде – занятие малоперспективное. Алиночка мне очень помогает, вливает в меня душевные силы, – поцеловал он руку жены.

– Простите, что ворошу прошлое, но, насколько я знаю, виновников вашего несчастья не нашли? Ни киллера, ни заказчика?

– Не нашли, разумеемся, – усмехнулся Артеменко. – Разве может милиция переиграть спецслужбы?

«Ага! Вот оно! Пошло!» – навострился Александр.

– Вы считаете, что к покушению причастны…

– А кто составляет службы безопасности всех воротил отечественного бизнеса? Кто их возглавляет? Это же всем известный факт, что бывшие сотрудники раскуроченного, разоренного КГБ влились стройными чекистскими рядами в разнообразные частные охранные предприятия – ЧОПы. Или в команды вполне конкретных господ.

– Так уж и все…

– Хорошо, кое-кто остался в ФСБ, – усмехнулся Артеменко.

– Но кому было выгодно убрать вас?

– А вы не догадываетесь?

– То есть, вы считаете, что заказчиком мог быть покойный Трахтенберг?

– Я этого не говорил. Заказчиком мог быть не он. И скорее всего – не он. Но мое место освобождалось под него. Что и показали последующие события.

– А кто же, по вашему мнению, мог заказать Арнольда Теодоровича?

– Ну, батенька, вы и вопросы задаете… Это ваша задача, не моя. Вам за ее решение зарплату платят… Или мало платят? Переходите ко мне.

Иван явно поддразнивал Турецкого. Но тот на провокацию не поддался.

– Зарплата меня совершенно устраивает. Кроме того, я как государственный служащий имею много льгот.

– Рисковать жизнью, не спать ночами, жертвовать праздниками ради трудовых буден… – все подначивал Артеменко.

Признаться, Александр именно это и имел в виду. И то, что его раскусили, как мальчишку, разозлило. Турецкий хотел было отбить удар достаточно жестко, но остановился, вспомнив, что напротив него – наполовину парализованный человек, изо всех сил старающийся казаться этаким отчаянным мачо. Ладно, подыграем.

– Да, в том числе и это. Но главное – бесплатный проезд в городском транспорте.

Артеменко расхохотался.

– А вы мне нравитесь.

– Благодарю, – склонил голову Александр. – Если не возражаете, вернемся к Трахтенбергу. Иван Васильевич, я ведь пришел к вам не затем, чтобы вы выполняли мою работу. Я пришел поговорить с умным, сведущим человеком, который ориентируется в мире рекламного бизнеса куда лучше, чем я.

– Благодарю, – в свою очередь склонил голову Артеменко, явно копируя Александра. – А что к нему возвращаться? Мертвые сраму не имут…

– Скажите, Иван Васильевич, вот Российская ассоциация рекламных агентств, которую вы когда-то возглавляли, в чем ее задачи? Каковы функции?

– Ассоциация-то? Это мое детище, не скрою. Попытка вести бизнес цивилизованным путем. Это своего рода третейский суд, куда можно было обратиться за помощью, за защитой, за кредитом даже. Мы пытались препятствовать образованию монополистов от рекламы. Это была попытка создать более-менее равные стартовые условия игрокам. Чтобы на поле не царил только Артеменко, или Трахтенберг, или Пупкин. Чтобы реклама была разнообразна. Только так она могла бы развиваться, быть более качественной. Совет ассоциации принимал новых членов. При этом была обязательна рекомендация трех действующих акционеров ассоциации. Зачастую заказчики рекламы обращались к нам, к совету, и мы рекомендовали, какую из рекламных компаний выбрать заказчику. Проводились своего рода тендеры. Мы давали своим клиентам определенные гарантии: если рекомендованная нами рекламная группа не удовлетворяла заказчика, мы подключали других членов ассоциации и выполняли заказ уже за свой счет. Конечно, наши постоянные клиенты вносили определенные взносы за право работать с ассоциацией. Это своего рода Ротари-клуб. Так было при мне. Когда совет ассоциации возглавил Трахтенберг, все стало меняться. Все наиболее выгодные заказы он переключил на свое агентство… Так что сейчас ассоциация – не более чем формальность.

Александр слушал, изображая на лице полнейшее внимание. Более того, всей мимикой Турецкий как бы говорил, что совершенно одобряет оратора по всем пунктам пламенной речи. Думал он при этом следующее:

«Ага. Справедливость, равные стартовые условия… Пока ты был у руля, заказ на рекламу президентских выборов почему-то получила именно твоя группа».

Вслух он произнес следующее:

– Тогда, может быть, среди «рекламщиков» нарастало недовольство, созрел так сказать дворцовый переворот? Возникла некая новая сильная фигура, пожелавшая сместить заевшегося олигарха? Король умер – да здравствует король! Кстати, кто будет преемником Трахтенберга на посту председателя совета?

– Это не важно, – поморщился Артеменко. – Я сказал уже, что ассоциация утратила свою патронирующую роль. Каждый участник этого бизнеса нашел свою нишу. Рынок поделен.

– Но, возможно, есть обиженные?

– Обиженные есть всегда. На обиженных воду возят, – усмехнулся Артеменко. – Однако если каждый обиженный примется взрывать автомобили… Останутся только пешеходы. Не так-то это просто устроить, вы не находите?

– Нахожу. Поэтому и пытаюсь понять, кто мог организовать эту акцию. Судя по обстоятельствам взрыва, организатор многое знал о Трахтенберге: каким путем тот возвращается с работы домой, в какое время Арнольд Теодорович выехал из офиса…

– Ну… Все правильно, – улыбнулся Артеменко.

Турецкому порядком надоели эти его улыбочки всезнающего гуру. Мол, знаю, но не скажу.

– Между прочим, и у вас, милейший Иван Васильевич, есть мотив убийства.

– Да? Какой же?

– Ну как же: из-за Трахтенберга вы лишились возможности жить активной, полноценной жизнью.

Лицо Артеменко на мгновение окаменело. Затем он снова улыбнулся. Но это, пожалуй, и не улыбка была. Скорее, оскал.

– А я продолжаю жить активной и полноценной во всех отношениях жизнью, – медленно проговорил он. – Вы полагаете, что для этого обязательно нужны ноги? А я думаю – голова. Козлы, вон, бегают на четырех копытах, а толку что? Даже молока не дают.

«Это он обо мне, что ли? – изумился про себя Турецкий. – Это уже на грани фола, если не за гранью. Спокойно, Саня, не поддавайся!»

Сцепив под столом руки, Александр продолжил беседу:

– Но, согласитесь, у нормального человека в ваших обстоятельствах должно возникнуть элементарное желание отомстить, желание возмездия.

– Бросьте вы! Я немедленно выставил бы вас вон, но понимаю, что профессия накладывает отпечаток. Преступники мерещатся повсюду. В моем случае это абсурд! Я прикован к этому креслу восемь лет. Неужели вы думаете, что за этот срок я не нашел бы возможности расправиться с Арнольдом, если бы захотел? Уверяю вас, он умер бы гораздо раньше. И разве я сказал, что меня «заказал» Арнольд? Он вообще мог быть не в курсе, каким образом для него расчистили место.

– Что же получается? Коллеги по бизнесу живут между собой мирно, и у них нет мотивов для убийства. Вы тоже не причастны, вы меня убедили. Кто же остается?

Иван Васильевич загадочно молчал.

– Кстати, вы, конечно, знаете, что два месяца тому назад на Трахтенберга уже было совершено покушение?

– На Трахтенберга? – как-то по-особому спросил Артеменко.

– Ну да… Взрывчатка также была в его автомобиле. Взрыв произошел, когда в нем находился Трахтенберг. Все так же.

– Так же? – переспросил Артеменко, опять по-особому произнеся слово.

– Ну… Не совсем так. В первом случае взрывпакет был прикреплен к днищу. И пострадал охранник Арнольда. Но во втором-то погиб он сам!

– Думаю, что и в том, и в другом случае пострадал тот, кто должен был пострадать.

– То есть… Вы считаете, что первый взрыв был предназначен охраннику? Мы знаем, что пострадавший – не просто охранник. Мы знаем, что пострадавший был рядом с Трахтенбергом на протяжении лет десяти. То есть должен был пользоваться его неограниченным доверием. Это что же, Арнольд его наказал?

– Заметьте, не я это сказал, – воспользовался Артеменко известной экранной шуткой.

– Но за что?

– Батенька, вы слишком много задаете вопросов. На которые…

– Ну да! Сама, сама, сама… Я понимаю, что отвлекаю вас от важных дел, – вложив в интонацию немного иронии (главное – не перебрать!) и в то же время жалобно произнес Турецкий, – но без вашего опыта, знаний…

– Алиночка, завари нам еще чайку, – вздохнул Иван Васильевич.

Женщина молча исчезла с чайником в руке.

«Немая она у него, что ли? Может, они сошлись на почве физических недостатков?» – с некоторым душевным волнением подумал Александр, глядя вслед безупречной красавице, пусть даже и немой. И почувствовал, что завидует сидящему напротив него калеке.

– Александр Борисович, вы в процессе расследования изучали, конечно, творчество Трахтенберга? Его рекламные ролики?

– Да, разумеется, просматривал. Реклама пива, косметики, один из операторов мобильной связи, автомобили… – добросовестно перечислял Александр, словно школьник перед учителем.

«Учитель» кивнул:

– Верно, верно. И как вам его продукция?

– Ну что… Довольно интересные ролики. Отличаются от других. – Турецкий попытался сформулировать впечатление: – Веселые такие. Жизнеутверждающие. Или, напротив, загадочные, романтичные. И везде у него молодежь. Компании молодежи, девушки симпатичные. Одна очень красиво что-то ест. Не помню, что именно. Очень милая девушка, – невольно улыбнулся Александр.

– Да. И заметьте, никаких всем известных, затасканных лиц. В этом было его кредо. Он считал, что известные актеры, снимающиеся в рекламе, только раздражают зрителя. Отвлекают внимание от рекламируемого товара. Актер вызывает огонь на себя. Зритель думает: «Ну что ты туда поперся, в рекламу эту? Денег все мало? А мы тебя так любили за роль такую-то и сякую-то!» И это раздражение накладывается и на рекламируемую продукцию.

– Верно, – рассмеялся Турецкий. – А где он брал лица «незатасканные»? Таких милых барышень, например?

– Работала целая команда. Сотрудники ходили по институтам, дискотекам, просто на улицах высматривали. Арнольд и сам активно работал в этом направлении… Особенно что касается милых девушек.

– Поня-я-тно.

– Боюсь, что вам еще очень многое непонятно. Но направление… Верной дорогой идете, товарищ.

Турецкий снова почувствовал раздражение от этого покровительственного тона. «Что это он мне свои версии навязывает?»

– Ладно, на время оставим девушек в стороне. Скажите, пожалуйста, а клиенты Трахтенберга не могли иметь к нему претензий? Или он к ним? В бизнесе всякое бывает…

– Это верно, бывает всякое, – Артеменко снова улыбнулся своей насмешливой улыбкой. – В целом, насколько мне известно, клиенты Арнольда были им довольны. Но… Есть один господин, который изрядно трепал нервы Трахтенбергу и сотрудникам его агентства.

– Кто же это?

– Господин Горбань. Помните марку?

– Конечно, – оживился Александр. – Отличный алкоголь!

– Вот-вот. Там целая история. Но это уж вы сами. Мне пора отдохнуть. У меня режим.

– Благодарю вас за беседу, – поднялся Александр. – Вы рассказали мне много интересного и даже подбросили версию.

– Ничего я вам не подбрасывал. Версии, пожалуйста, сочиняйте сами.

– Напрасно вы в таком тоне! – разозлившись, не сдержался Александр. – Мы не сочинительством занимаемся, мы расследуем преступления. Жестокие, кровавые. Такие, как взрыв машины Трахтенберга. Ведь не он один погиб! Погиб его водитель, молодой, здоровый парень, которому еще жить бы и жить. И мальчик-мотоциклист. Вы верите, что он профессиональный убийца? Лично я думаю, его кто-то подставил! А ведь у него наверняка остались мать, отец. Может быть, любимая девушка. В чем виноваты они?

Артеменко молча слушал. В его лице что-то менялось. Наконец он произнес:

– Знаете, всегда кто-то кого-то подставляет. Нынешняя жизнь, к сожалению, замешана на подлости и предательствах.

– Это у кого как, – жестко ответил Турецкий. – Как говорится, каждому по делам его!

– Алиночка, проводи гостя, – окликнул жену Артеменко. И, развернув коляску, поехал прочь из комнаты.

Тотчас возникшая безмолвная Алиночка протянула руку в роскошных перстнях, указывая Турецкому дорогу.

– Если будет необходимость, нам придется встретиться еще раз! – резко произнес взбешенный Турецкий. Не хватало еще, чтобы его, помощника Генерального прокурора, выставляли из дома!

– Разумеется, – хозяин остановился у дверей в спальню, оглянувшись на уходящего визитера.

– А знаете, в чем основная радость моей нынешней жизни? – Артеменко буквально выстрелил вопросом в спину Турецкого.

Александр обернулся, выжидающе глядя на хозяина.

– В том, чтобы демонстрировать физически полноценным мужикам свое превосходство. В том числе умственное.

Саша молча направился за Алиной.

«Ну и скотина! – подумал он уже в машине. – Еще, главное, при жене! Так меня давно никто не делал.

Он связался по мобильнику с Левиным.

– Олег, как дела? Что по киллеру? Никаких новостей? Так и остается неопознанным? Ясно. Теперь слушай мою команду: нарыть все, что можно, про торговый дом «Горбань». И как они взаимодействовали с Трахтенбергом. Собрать всю возможную информацию. Когда? Вчера! Короче, максимально быстро! Исполняй!

Затем он связался с Грязновым:

– Слава! Нужно найти бывшего охранника Трахтенберга. Помнишь, одноногий? Фамилия – Малашенко. Он был на месте происшествия. Приехал и уехал. Нужно найти! Дай своим орлам указание. А я к тебе заеду ближе к вечеру. Ну, пока!

Глава 20
МЕРТВЫЕ СРАМУ НЕ ИМУТ…

Вячеслав Иванович Грязнов рассматривал сидевшую напротив него женщину, которая тихо плакала, уткнувшись в носовой платок. И пока она плакала, приговаривая: «Простите, я сейчас… Я сейчас успокоюсь…», он рассматривал жену воротилы отечественного рекламного бизнеса, Софью Марковну Трахтенберг. И тяжелый вздох готов был вырваться из могучей груди Грязнова. Внешний облик супруги убитого никак не соответствовал ее статусу. Скорее, она была похожа на обычную домохозяйку из семьи среднего достатка. Вот и одежда, хоть и дорогая, что очевидно, но… И брюки, и широкая блуза – все было как-то не с ее плеча, что ли. Гораздо легче было представить ее на кухне, возле плиты в фартуке или халате. Вот и руки явно знакомы с работой по дому: коротко остриженные ногти, трещинки на пальцах, один из которых заклеен лейкопластырем. Порезалась, подумал Грязнов. Лицо и шея в морщинах. То есть свои пятьдесят мы не скрываем… А могла бы разориться на подтяжку или еще что-либо в том же роде.

– Простите меня, – еще раз всхлипнула женщина. – Тридцать лет вместе, и такой ужасный конец…

Трахтенберг был женат первым браком. На Софье Марковне. А мог бы и сменить старую на новую, как говорится в рекламном ролике ее мужа. Но не сменил. Что же это за семья?

И могла ли Софья Марковна быть причастна к убийству своего мужа? Это и предстояло выяснить Грязнову.

– Соберитесь, голубушка, – ласково проговорил он. – Понимаю, как вам тяжело…

– Вы женаты? – сквозь слезы спросила женщина.

– Увы, нет.

– Тогда вы не понимаете… Мы со студенческой скамьи…

– Да? Вы с мужем вместе учились? – Ее нужно было отвлечь, чтобы слезы перестали наконец течь по дряблым, отвисшим щекам рано увядшей женщины.

– Да. Мы учились на одном курсе, в одной группе.

– Скажите, каким был Арнольд Теодорович в юности?

– О, он был замечательный, лучше всех, – слегка оживилась женщина. – Самый остроумный, самый веселый. Вечно что-то придумывал. Агитбригаду создавал или команду КВН. И везде был капитаном, первым. Весь курс был в него влюблен. Все девчонки. Я даже думать не смела, что он обратит на меня внимание… Хотите, я покажу нашу фотографию тех лет?

– Конечно, – кивнул Грязнов.

Женщина полезла в сумочку, достала черно-белую любительскую карточку. На ней юная, прелестная девушка улыбалась тихой застенчивой улыбкой, прижавшись к высокому парню. Ветер развевал длинные светлые волосы девушки и черные вихры парня.

«Однако время не красит», – с грустью подумал Грязнов.

– Замечательная фотография.

– Это мы в агитпоходе. Ездили по Подмосковью. Арнольд пел под гитару, потом у нас еще был сводный хор, потом он еще читал стихи. Как он стихи читал, вы бы слышали!

Она снова собралась заплакать, Грязнов увидел и поспешил спросить:

– А что делали вы? Танцевали, наверное?

– Что вы! У меня никаких талантов нет. Просто он меня таскал с собою повсюду. Я больше на кухне. Ребята с утра уедут в совхоз – и на весь день. А я им готовила, прибиралась… Мы обычно в школах-интернатах жили. Помните, раньше были школы-интернаты? Летом они пустовали.

– Они и сейчас есть. И, увы, переполнены даже летом. Но вернемся к вашей студенческой юности.

Значит, они на концерт, а вы на хозяйстве. И не скучно было весь день одной?

– Что вы! Когда же скучать-то? На двадцать человек наготовить, да полы помыть, да постирать. Мальчишки совершенно не умели стирать! – чуть улыбнулась она. – А вечером они вернутся голодные, полные впечатлений. И за стол скорей. И все меня нахваливали… Я была вечерней царицей… Шутка, конечно. Потом рассказы: где и как выступили, какие были накладки… Смеялись до упаду. Потом песни пели. Какое было время!

Софья Марковна затихла. Заплаканные глаза смотрели за окно. В них плавало прошлое.

– Гм-м, – кашлянул Грязнов, напоминая о себе. – Потом вы поженились?

– Да. На пятом курсе. После окончания остались преподавать в том же вузе. Поступили в аспирантуру. Диссертации защитили. Собственно, еще лет десять студенческая жизнь продолжалась…

«Интересно, она знала о том, что ее муж параллельно с диссертацией занимался «ювелиркой»? – думал Грязнов. – Похоже, что не знала. Но Трахтенберг-то каков! Подпольный миллионер Корейко!»

– Скромно жили? Преподаватели ведь зарабатывали немного.

– Нет, вы знаете, на жизнь всегда хватало. Арнольд где-то подрабатывал всегда. То вагоны разгружал, то платные концерты устраивал. Несколько наших ребят сколотили ансамбль. Помните, они еще назывались ВИА. Арнольд им помогал раскрутиться, как сейчас говорят. Вы не подумайте, ничего такого недозволенного! – воскликнула она, опасаясь, видимо, что грозный генерал накажет ее усопшего супруга за невинные шалости двадцатилетней давности.

– Что вы! Я и не думаю! То есть материально вы жили хорошо?

– Да, вы знаете, в еврейских семьях не положено жить плохо… – простодушно ответила она.

«Интересная мысль. Это что же, Моисей им так наказал?» – хмыкнул про себя Грязнов.

– …Муж – добытчик. Жена – хозяйка дома, мать своим детям. Настоящая мать, которая всегда рядом. Когда родилась Диночка, а она у нас поздний ребенок, я работу оставила. Целиком посвятила себя дому. Тем более что Алик уже увлекся рекламой. Работал допоздна. Иногда и ночевать не приходил, столько работы было…

«Известно, какая у мужиков работа по ночам», – опять-таки мысленно усмехнулся Грязнов.

– А почему он увлекся рекламой?

– Ну… Алик был очень активным, талантливым человеком. В вузе ему стало скучно. Тем более что работа ректора, а он тогда уже был ректором – чисто административная. А Арнольду хотелось творчества. И когда подул ветер перемен, – она так и сказала! Безо всякой иронии! – Алик, конечно, отдался новому со всем пылом своего сердца.

«И, видимо, тела», – про себя добавил Вячеслав.

– Супруг не рассказывал вам о работе?

– Нет. Он очень уставал. Дом был для него отдушиной, местом отдыха. Я никогда не теребила его расспросами. И Диночка тоже. Мы старались сделать так, чтобы ему было уютно и покойно.

– Но ведь он был человеком публичным. Приемы, презентации. Вы там бывали?

– Нет. Я совершенно не светский человек. Мне все это не интересно. И эти его партнеры по бизнесу… Если хотите знать, я ненавижу рекламу. И мне не нравилось, что Алик этим занимается. Но я ему не указчица. Он делал, что хотел. Конечно, он всегда приглашал меня с собою на все мероприятия, но я отказывалась. По мне, лучше прочесть хорошую книгу или посмотреть хороший фильм.

– Понятно. Вы простите меня, что я касаюсь больного… Работа у меня такая. Скажите, Софья Марковна, вашему мужу не угрожали? По телефону или почтой. Он вам ничего такого не рассказывал?

– Нет. Ну как вы не поймете: наши отношения были выстроены так, что он никогда не вмешивался в мою епархию, а я в его дела. Он никогда не спрашивал меня, как я готовлю фаршированную рыбу. Он просто любил ее кушать. И я никогда не расспрашивала его о делах. А он никогда не говорил со мной о своих проблемах.

– Но вы могли слышать обрывки телефонных разговоров… Вообще, когда люди близки друг другу, настроение, состояние души чувствуются без слов. Так, наверное?

– Он меня щадил. У меня, видите ли, больное сердце. Мне очень вредно волноваться.

«Теперь уж и не придется», – едва не произнес Грязнов вслух.

– А как вы отдыхали? Ездили куда-нибудь?

– Нет. После того как мы перебрались в загородный дом, а это было пять лет назад, я вообще никуда не выезжала. Мне очень нравится наш дом. И там всегда достаточно работы. По саду и вообще… Я, знаете ли, люблю землю, люблю в ней возиться. Кроме того, мне противопоказано солнце. Но Алик, разумеется, ездил отдыхать. Я на этом настаивала. Он объездил всю Европу, бывал в Африке, в Америке. Ему это нужно было и для работы. Он ведь рекламировал и туристические агентства.

– И что же, он всегда ездил один?

Софья Марковна секунду помедлила с ответом, затем подняла голову, надменно взглянула на Грязнова заплаканными глазами.

– Если вы хотите спросить, изменял ли мне мой муж, так и спрашивайте! – отчеканила она. – Если вам неудобно задавать прямые вопросы, я сама вам скажу: разумеется, да! Где вы видели мужчину, который за тридцать лет ни разу не изменил жене? Конечно, у него были увлечения, интрижки, просто мимолетные связи. Но какое это имеет отношение к семье? – высокомерно спросила женщина.

– Действительно, – ошарашенно ответил Грязнов.

– Он никогда не ставил меня в неловкое положение – и этого довольно. В еврейских семьях не принято обращать внимание на измены мужей…

«Надо будет посоветовать Сане принять иудаизм», – успел подумать Грязнов.

– …Дома он был заботливым, любящим мужем и отцом. И этого довольно.

– Вы простите меня, Софья Марковна, что я вторгаюсь в столь личную сферу вашей жизни. Но вопрос мой не праздный. Мы ищем убийцу вашего мужа. Ищем заказчика преступления. Должны же быть мотивы…

– Ищите, это ваша работа! Мне дела нет до чьих-то там мотивов… Я не хочу знать, кто это организовал. Арнольда мне никто не вернет! И мне все равно, будет убийца изобличен или нет. Моя жизнь кончена, понимаете?

– Но… У вас есть дочь. Может быть, ей не все равно.

– Дина уже четыре года живет за границей. Зачем терзать девочке сердце?

– Но она могла слышать об обстоятельствах трагедии по телевизору, прочитать в газетах.

– К счастью, мы воспитали ее так, что она не верит ни телевидению, ни газетам. Я сказала ей, что произошел несчастный случай. Что преступление совершил психически больной человек. Безо всяких мотивов. А как, по-вашему, здоровый человек стал бы взрывать себя вместе с жертвой?

Логично… А она не так глупа, как кажется…

– Ну хо-ро-шо, – с расстановкой произнес Грязнов. – То есть, конечно, ничего хорошего. Положим, убийство совершил больной человек. Но ведь на вашего супруга уже покушались два месяца тому назад, верно?

– Это могло быть ошибкой. До этого на него никто не покушался.

– Вот именно! Что же произошло такого, что могло бы…

– Я уже сказала вам, что ничего не знаю о делах мужа. Прошу вас, перестаньте меня мучить. Мне трудно продолжать. Я вчера его похоронила, всю ночь не спала. Имейте жалость! – Она приложила ладонь к груди. Лицо побледнело.

– Может быть, нужно лекарство? – испугался Грязнов.

Женщина лишь отрицательно качнула головой.

– Хорошо, на сегодня действительно хватит. Извините, что приходится мучить вас. Я по долгу службы. Еще пара минут – и все. Подведем итоги. Значит, вы, Софья Михайловна, утверждаете, что вашему мужу никто не угрожал, так?

– Так, – кивнула вдова.

– И врагов у него не было?

– Я таких не знаю.

– И у вас нет никаких соображений относительно мотивов преступления?

– Нет.

– Что ж, распишитесь под протоколом, пожалуйста. Благодарю. Может быть, вызвать «скорую»?

– Не надо. У меня в машине есть все необходимое.

Софья Михайловна медленно, тяжело поднялась, направилась к двери. Грязнов смотрел вслед и размышлял о ценностях еврейской семьи. Его странные мысли прервал звонок Турецкого.

– Как дела, старый? – вскричал тот.

– Потихоньку. Только что беседовал с мадам Трахтенберг.

– И что?

– Узнал много нового об укладе жизни в еврейских семьях.

– Вот как? Подскочить на Дмитровку можешь?

– Отчего нет? Чай, не ногами ходим. Машина под окном, через пятнадцать минут буду.

– Лады! Я пока насчет кофе распоряжусь.

– Привет Наташеньке!

– Сам передашь! – отрезал друг и товарищ. И дал отбой.

Ровно через четверть часа Наташа вкатила в кабинет шефа столик, сервированный на две персоны. Персоны, а именно собственный начальник Александр Борисович и его друг, начальник весьма грозного ведомства, пожилой (по мнению Наташи), но очень милый мужчина Вячеслав Иванович Грязнов, сидели напротив друг друга в клубах табачного дыма.

– Налей кофейку, Наталья, и свободна. Мы уж сами похозяйничаем, – распорядился шеф.

Генерал Грязнов улыбнулся Наташе, но как-то так, недостаточно…

Девушка ушла слегка расстроенной. Турецкий тут же открыл дверцу сейфа, извлек бутылку армянского коньяка.

– Ну как прошел разговор с вдовой Трахтенберга? – наполовину наполняя крохотные пузатые стопочки, спросил он.

– Ха! Это не разговор – это песня! Сага о еврейской семье.

– Не понял?

– А что тут понимать? Нет у вдовы мотива на убийство, ясно как божий день. Несчастная баба, любящая покойного мужа, плачет, страдает и ничего не знает.

– Но у таких мужиков бабы обычно в центре вселенной. Вокруг них весь земной шар крутится. Они актрис отбирают, секретарш выбирают, чтобы, значит, без неприятностей…

– А вот все и не так, Санечка. Жизнь многообразна. В ней есть место для каждой индивидуальности. Софья Марковна, видишь ли, застряла в комсомольской юности. Где-то в середине семидесятых – начале восьмидесятых: костры, походы, авторская песня, андеграунд. Светские тусовки терпеть не может. И никогда их не посещала. Предоставляла мужу полную свободу действий. Поскольку в еврейских семьях не принято вмешиваться в дела мужа.

– Тем более, когда тебе уже полтинник, – вставил Турецкий. – Ей ведь пятьдесят с хвостиком?

– С небольшим. Они с покойником ровесники.

– Тогда понятно, что она не любила ходить на тусовки, где царили молоденькие финтифлюшки. Непонятно, почему он не сменил жену на что-нибудь двадцатилетнее.

– А зачем? Она ему абсолютно не мешала. Создавала уют. К ней не нужно было приспосабливаться, ублажать, таскать по курортам. Очень удобная жена.

– Он, говорят, был жутким бабником.

– Ее это не смущало. С ее слов, в еврейских семьях не принято ревновать мужей и ограничивать их… потребности.

– Прямо как в восточных семьях: что муж ни сделает, то и хорошо.

– Вот именно, Санечка! Ты прочти протокол – слезами умоешься. И поймешь, что для тебя рай – это земля обетованная! Не знаю, как для Ирины, конечно…

Пока Турецкий читал, Грязнов налил себе еще коньяку, с удовольствием выпил, закурил.

Турецкий, пробежав глазами листки, присоединился к приятелю. То есть капнул в стопку и себе, любимому, выпил и закурил.

– Мне это, знаешь ли, анекдот напоминает, – раскинувшись в кресле, начал он. – Рассказать?

– Так ты уже почти начал, – хмыкнул Грязнов.

– Рассказываю. Приходит русская девушка в синагогу. Говорит: «Ребе, я выхожу замуж за еврея. Я простая девушка из простой русской семьи. Не знаю ваших нравов и обычаев. Боюсь опростоволоситься. Научи меня, ребе, что можно делать, а чего нельзя?» Тот начинает ее просвещать. Дескать, нельзя работать по субботам, то да се. Вот, в частности, нельзя танцевать с мужем. «Как? – удивляется девушка. – Почему?» – «Ну нельзя, и все. Таков обычай», – отвечает раввин. «А в интимной жизни как?» – забеспокоилась девушка. «О, там почти никаких ограничений. Делайте что хотите!» – «А лежа можно?» – «Да!» – «А на боку?» – «Запросто!» – «А по рабоче-крестьянски?» – «Да!» – «А в позе наездницы?» – «Естественно!» – «А сидя можно?» – «Конечно!» – «А стоя?» – «Вот стоя нельзя! Ни в коем случае! Это может перейти в танец!» – строго произнес раввин.

Грязнов рассмеялся.

– Что ты хочешь этим сказать?

– То, что вдова очень хорошо понимала, что можно, а чего нельзя. О чем позаботиться, а куда нос совать ни в коем случае не следует. Поэтому он коней на переправе и не менял. Ты, Славка, прав: такая жена просто клад. Но нам-то с этого что за толк? Никакой зацепки.

– Абсолютно, – подтвердил Грязнов. – Кроме того, что мадам следует исключить из списка лиц, подозреваемых в организации убийства Трахтенберга. Тем более что все их имущество, нажитое непосильным трудом, записано на Софью Марковну и Дину Арнольдовну, их дочь. Загородный коттедж, квартира в Москве на Кутузовском, два автомобиля – «кадиллак» и «лендровер», квартира в Лондоне, земельный участок в Ницце, где стоит небольшой, но очень милый особнячок – это все на жене и дочери. За ним, со слов налоговиков, – только «вольво», акции телекомпаний и некоторых фирм-клиентов.

– Гол как сокол, – сокрушенно покачал головой Турецкий.

– Да… Это я к тому, что и материальных мотивов убийства у вдовы нет. У нее и так всего выше крыши. А она любит читать книжки и копаться в земле. То есть припадать к истокам.

– Может, так оно и есть.

– Наверное. Похоже на то. Я вот, Саня, только одного не понимаю: у мужика в прошлом были в руках такие бабки! Наличные, никем неучтенные. Это когда он в «золотом бизнесе» крутился… И чтобы он теперь не имел никакого тайного приработка?