Текст книги "Рекламная любовь"

Автор книги: Фридрих Незнанский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 17 страниц)

Глава 17
ВЕЧЕР ЛЕГКОГО ДНЯ

– Мария Андреевна, меня Королев стукнул… Мария Андреевна, меня Королев стукнул… – пищал худой очкастый ребенок, Коля Коробешкин.

– Мария Андреевна, он первый начал… – бубнил толстый крепыш Семочкин. – Зачем он дразнится?

– Мария Андреевна, а мы гулять пойдем? – приставала девочка Настя в огромных бантах.

– Мария Андреевна, а почему зимой мухи дохнут, а тараканы всегда есть? – вопрошал Игорь, мальчик из профессорской семьи.

– Мария Андреевна, меня Королев стукнул…

– Мария Андреевна, он первый начал…

– Мария Андреевна, а мама говорит, что в дождь не гуляют! А мы гулять пойдем? – дергала за халат Настя.

– Мария Андреевна, а когда нам теперь укол делать будут? – потирал плечо Ванечка Алтухов.

– Мария Андреевна, меня Королев…

Дети дергали, хватали за руки, тормошили, словно куклу.

Маша отстранилась от окна, возле которого стояла уже несколько минут, прислонившись лбом к стеклу, глядя, как за окном проливается щедрыми потоками первый настоящий весенний дождь. Надо же! Еще вчера вечером с неба сыпал мокрый снег. Но за ночь так резко потеплело, словно весна вошла в дом сразу, без предупреждения. Как Сережа сегодня днем. Вот я! Прошу любить и жаловать.

– Мария Андреевна, меня Королев стукнул…

– Я тебя сама сейчас стукну! – пообещала Маша. – Настя, отцепись! Гулять не пойдем. И потому что дождь, и потому что после прививки нельзя. Мухи дохнут от холода. А тараканы живут от грязи. Так маме и передай. Следующий укол будет через месяц. А сейчас все быстро сядут за парты. Сегодня арифметики не будет. Будем рисовать.

– У-р-р-а! – закричала старшая группа детского сада номер тридцать восемь.

Это было одно из лучших в городе дошкольных учреждений. С группой продленного дня. В ней и работала воспитательницей Мария Андреевна Разуваева.

Она хлопнула в ладоши.

– Быстро принесли в баночках воду, достали краски, альбомы и расселись по местам!

Дети шумно, роняя на ходу стулья, обмениваясь радостными возгласами, стараясь перекричать друг друга, приняли, что называется, приказ к исполнению.

Вскоре в классной комнате установилась тишина. Маша сидела у окна и, все глядя на дождь, пыталась осмыслить, что же произошло нынешним утром.

Случайный знакомый Арам ошеломил ее, перевернул ее сознание. То, что он вытворял с нею… Ей приходилось видеть подобные сцены в порнофильмах, но никогда они не вызывали у нее ничего, кроме желания отвернуться. Она и представить не могла, что все это так понравится ей. Его властность, его сила, жестокость и нежность одновременно. Саднили полосы на животе, оставленные его ремнем, но эта боль была сладкой. Господи, как Сережка-то не заметил? Впрочем, он вообще ничего не замечает, блаженный… И Маша испугалась самой себя. Того, что ей все это так понравилось. И ведь Арам прав: с Сергеем она заскучает. Она и сейчас скучает с ним. Очень часто ее раздражает его готовность услужить, выполнить любое ее желание. И это его вечное заглядывание ей в глаза, словно собачонка, ей-богу! Только что хвостом не виляет. К тому же все, что он пытается для нее сделать, все это не то и не так. Ну да, купил ей роскошное платье. Но на какие деньги? Да он их попросту спер у родителей, это же ясно! И когда кража обнаружится, все будет еще хуже, чем теперь. Поскольку его всевидящая мамаша сразу поймет, на кого ушли их кровные… И обзовет Сережку вором. А он очень ранимый. Давали бы парню денег побольше. Небедные. Папаша – военный врач. Все время по горячим точкам мотается. Получает в валюте. Мамаша – математичка. Абитуриентов готовит. Тоже за доллары…

А Арам настоящий вор? Да, похоже. Он признался в этом в такой момент, когда мужчины не лгут. И сказано было так, что она сразу поверила. И при прощании он, собственно, это подтвердил. Наверное, вор в законе. Потому и простился с ней так резко и бесповоротно. Нельзя вору в законе иметь постоянную подругу. Где-то об этом было сказано, в каком-то криминальном боевике. Жаль… Она пошла бы за ним на край света. Даже сейчас при одной мысли о нем по коже побежали мурашки.

«Господи, да что я, совсем с ума сошла? – испугалась Маша – Нужно забыть, стряхнуть с себя этот день». Она тряхнула головой, словно отгоняя наваждение.

Но итог-то, увы, грустный: опять промахнулась. Опять поставила не на ту карту…

– Мария Андреевна? Что это у вас так тихо? А-а, понятно. Урок рисования?

Маша оторвала взгляд от окна. В комнату вошла заведующая, Алла Юрьевна. В отличие от некоторых других особ женского пола, откровенно недолюбливающих Машу, Алла относилась к ней с почти материнской нежностью. Может, потому, что сама была красивой, счастливой в замужестве женщиной.

– Да, рисуем, – улыбнулась ей Маша.

– Как дела, ребята?

– Хорошо, Аллюрьевна.

– Посмотрите у меня, Аллюрьевна!

– А я уже почти нарисовал, Аллюрьевна!

– Дети, тихо! – чуть прикрикнула Маша. – Через десять минут закончите, вот тогда все рисунки покажем Алле Юрьевне.

– Да, ребятки. Заканчивайте спокойно. Мария Андреевна, зайдите ко мне на минуту.

Маша прошла в кабинет заведующей.

– Машуля, я хочу поздравить тебя с днем рождения. Вот, это тебе.

Женщина протянула нарядный сверток.

– Ой! Это же парео! Какая красивая вещь! Спасибо большое!

– Сигаретку хочешь?

– С ментолом? – улыбнулась Маша.

– Конечно. Садись. Кофейку попьем.

Маша села возле журнального столика. Алла разлила кофе. Положила почку ментоловых «Вог». Женщины закурили.

– Ну как прошел праздник?

– Да ну… Вспоминать не хочется. Представляете, мы с Сережей накупили всего, наготовили. А потом пришла Александра и устроила мне скандал: не те тарелки взяла, не те бокалы… Ужас. В общем, мы с Сергеем просто ушли из дома. Слонялись, по улицам допоздна. Вот и весь праздник.

– Бедная ты девочка! Я бы предложила тебе снова пожить здесь, в детском саду, но Сереже сюда приходить нельзя, сама понимаешь.

– Понимаю, Алла Юрьевна. Конечно, понимаю. Вы и так столько для меня делали и делаете.

– Потому что девочка ты хорошая. Умненькая, только неустроенная. Жалко мне тебя. Замуж тебе нужно.

– Я бы и рада. Да за кого? – усмехнулась Маша.

– Был бы твой Сергей хоть на пяток лет старше, я бы сказала: только за него!

– Так заметно, что он меня моложе?

– Да я не о том! То, что он моложе, во-первых, не заметно, во-вторых, не важно. Я тоже старше мужа. Не на пять лет, а на семь. И он меня уже пятнадцать лет обожает. И Сережа твой будет обожать тебя всю жизнь. И парень он хороший, настоящий. Сейчас он мальчишка еще. А когда заматереет, ох и мужик будет! Уж поверь моему глазу! – рассмеялась Алла и тут же вздохнула: – Я о другом. Было бы ему сейчас не восемнадцать, а хотя бы двадцать три, я бы первая посоветовала: хватай и тащи в ЗАГС. Но такого совсем уж юного лопушка ни одна мать не отдаст.

– А я ее не спрошу! – с вызовом ответила Маша.

– Да-а? А что, вы уже собираетесь? – округлила глаза Алла Юрьевна.

– Собираемся!

– Ма-а-а-ша, – всплеснула руками женщина. – Вот это да! Подожди… А на что же вы жить будете?

– На что сейчас живем. Я же зарабатываю. А его родители и так кормят. А будут возражать, он на заочный переведется:

– А армия? Его же загрести могут.

– А я рожу. Ему отсрочку дадут.

– Что, ты уже… того?

– Точно не знаю, но похоже, – вдохновенно врала Маша.

Спроси ее кто-нибудь сейчас, зачем она это делает, она не смогла бы ответить. Словно бес вселился. И где-то внутри появилась уверенность, что так оно и будет! Она его на себе женит! Господи, да почему же она не сделала этого раньше? В сущности, это ведь просто: взяла за руку и повела в ЗАГС. Даже платье есть. Бледно-зеленое. Шикарное, из бутика. Один раз надеванное, ну да ладно – пятен нет. И то, что не белое – тоже неважно. Для такой невесты…

– То-то я смотрю, ты рассеянная какая-то. А мать его уже в курсе?

– Пока нет. Она меня не любит, хоть и не видела ни разу. Но мне все равно. И Сереже тоже.

– Хочешь, я с ней поговорю? Расскажу о тебе. Действительно, она тебя просто не знает. Ты ведь и чистюля, и хозяйка хорошая, шьешь-вяжешь. Дети тебя обожают.

– Спасибо, Алла Юрьевна. Там посмотрим. Я с Сережей посоветуюсь.

В дверь постучали и, не дожидаясь ответа, распахнули. В проеме стоял Сергей. На бледном лице горели отчаянно несчастные, красные от слез глаза.

– Маша! Ты здесь? Маша, выходи за меня замуж! – Не видя Аллы Юрьевны, произнес он срывающимся голосом.

Сережа вернулся домой рано, сразу, как только проводил Машу на работу. Как ни странно, мама уже была дома. По коридору шаркала бабуля. Увидев Сергея, испуганно отшатнулась, скрылась за дверью своей комнаты.

– Привет, бабуля! – весело крикнул вслед Сережа.

Настроение было замечательным! И в институте все в порядке, и с Машей повидался, и погода отличная: первый весенний дождь, настоящий ливень. Сережа очень любил такую погоду. Хоть и вымок насквозь.

– Привет, я в душ, а то промок! – крикнул он в кухню, где возилась у плиты мама.

– Здравствуй, сын, – послышалось в ответ.

Подчеркнуто сухой, какой-то неживой мамин голос не насторожил его. Сергей сбросил рюкзак и направился в ванную.

Он долго плескался, напевая что-то легкое, незамысловато-веселое; растирая крепкое тело махровой варежкой, даже любуясь собою. А что? И за это тоже любит его Маша. За его крепкое, мускулистое юношеское тело. Он погрузился в мысли о Маше, в грезы о будущей, еще далекой, но обязательно счастливой, успешной жизни. Например, он главный инженер крупного завода. Или даже директор. Полтысячи человек подчиненных. Он собран, подтянут, деловит. Его все уважают – он прекрасный руководитель. Женщины бросают на него призывные взоры, перешептываются: «Как хорош! Это ваш директор?» – «Да. Он такой… такой замечательный! – неведомый женский голос звучит восторженно, просто-таки благоговейно. – Его все так любят!» – «А он женат?» – «Увы! Еще как… Обожает жену…»– неведомый женский голос опечален…

Или еще лучше: он пользуется таким успехом у заводчан, что те выдвигают его кандидатуру в градоначальники. Предвыборная кампания. Спичрайтеры, клипмейкеры, пиарщики – все прибегают в его штаб. Но он отказывается от черных технологий. «Нет, – говорит он. – Я пойду другим путем. Это будут первые в истории… (чего? Города? Страны? – в этом месте Сергей запнулся)… Это будут честные выборы!»

И вот он выступает с трибуны на площади, заполненной людьми. И речь его вдохновенна, взор горит желанием помочь всем, всем людям! Чтобы все были счастливы так же, как он. Потому что в первом ряду стоит самая прекрасная женщина, его жена. И все, что он делает, все, чего добивается, – все посвящено ей! Он просит ее подняться на помост. Они стоят рядом, она смотрит на него влюбленным взглядом и улыбается, и ямочки играют на ее щеках. А народ там, внизу, рукоплещет им. Вдруг она поднимается на цыпочки и шепчет ему в ухо: «Давай сбежим!» И они убегают! Какой-то самолет (видимо, военный) уносит их на маленький необитаемый остров в Индийском океане. Они бродят там, обнаженные, по мокрому прибрежному песку, плещутся в теплых волнах и любят, любят друг друга…

В дверь постучали.

– Сергей, отец пришел. Освободи ванную, – послышался бесцветный голос мамы.

Сергей очнулся. Пригрезится же такое. И зачем ему быть директором завода? Заводов-то почти не осталось. А те, что остались, куплены иностранным капиталом. Да и вообще… Кто его приглашает в директора-то? Институт бы закончить…

Он растер тело жестким полотенцем, зачесал волосы назад. Посмотрел на себя в зеркало. Мужественное лицо. Высокий лоб, прямой нос, чуть крупнее, чем следовало бы, но мужчину это не портит, так считает Маша. Волевой подбородок с редкими волосами намечающейся бородки. Нужно побриться! Он побрился, еще раз с удовольствием посмотрел на собственное отражение. Директор – это, конечно, ерунда. Но топ-менеджер преуспевающей фирмы с западным капиталом и соответствующим окладом – это вполне возможно. Почему нет? Нужно стремиться! Маше это понравится. Или… Стать продюсером какого-нибудь культового фильма с Машей в главной роли. Бешеный успех, полные зрительные залы, премии на самых престижных кинофестивалях. Может быть, даже «Оскар». Маша, прекрасная, взволнованная, произносит со сцены слова благодарности. Они обращены к нему, Сергею. «Своим успехом я обязана мужу…»

Камера берет крупный план. Выхватывает лицо Сергея в первых рядах партера. Он спокоен, внешне невозмутим. Но внутри все бьется от радости за Машу, за них обоих…

– Сергей! – Голос отца звучал жестко.

Сережа вышел наконец из данной комнаты.

– Прости папа, – машинально проговорил он, проходя мимо отца, находясь еще в плену своих грез.

– За что? – удержав его за руку, спросил отец и посмотрел прямо в глаза сыну.

И Сергей все вспомнил… И все понял.

– Пойдем на кухню, нужно поговорить.

Четыре-пять метров, которые отделяли их от кухни, Сергей преодолел так медленно, как только мог. За эти несколько секунд мир обрушился.

На кухне возле стола сидела мама. Отец прошел к окну и закурил, выпуская дым в открытую форточку.

Мама говорила ровным голосом, размеренно роняя слова. Каждое вонзалось в мозг и расплавлялось там, разливаясь болью. Сначала слова не составлялись в фразы. Потом он осознал их смысл: «Как ты мог?.. Гробовые… У собственной бабушки… Она вырастила тебя… Ты вор… Наш сын – вор!.. Сейчас же ты пойдешь к ней и на коленях, слышишь, на коленях…»

Но это еще ничего, это еще можно было вытерпеть. Потом он услышал: «Это все она! Ты не был таким! Эта мерзавка… Я знаю, где она работает. Я сообщу ей на работу, чтобы все знали, что она воровка, что это она подучила тебя… Мы подадим в суд…»

Сергей на мгновение оцепенел. Мозг взорвался чем-то красным.

– Не смей трогать Машу! – закричал Сергей.

– Не смей? Еще как трону! Воровка должна сидеть в тюрьме! – сорвалась на крик и мама.

Он в первый раз в жизни слышал, чтобы она кричала. Первый раз видел лицо, искаженное ненавистью… Да, ненавистью, но не к нему, а к Маше, которую она даже не видела никогда!

– Маша ни при чем! Если ты только посмеешь, если ты посмеешь причинить ей… неприятности, я тебе больше не сын!

– Я и так сомневаюсь, что тот, кто стоит передо мною, – мой сын!

– Ха! Сомневаешься?! – злобно рассмеялся Сергей. – А это я! И это ты, ты вынудила меня… Я не могу жить без денег. Это ты заставила меня поступать в институт. Я хотел работать, ты не дала! Это ты виновата, а не Маша. Если хочешь знать, Маша часто сама за меня платит. Думаешь, мне это приятно? Думаешь, приятно выклянчивать у тебя каждый рубль? Думаешь, тридцатка на кино в субботу – это достаточно? Ты когда в кино-то в последний раз ходила? Что ты вообще знаешь о жизни? Только и умеешь, что вытягивать деньги из родителей учеников за свои долбаные уроки.

– Не смей так разговаривать с матерью! – взревел молчавший до сих пор отец.

Сергей взглянул на него. Тот все так же стоял лицом к окну. Шея и уши его были багрового цвета. К форточке поднимались бешеные клубы дыма.

– Мы запрещаем тебе встречаться с этой девкой! – прорычал отец не оборачиваясь.

– Вы?! Запрещаете мне?! – Сергей смотрел в спину отца. – Да я женюсь на ней, слышите? Завтра же подадим заявление, поняли? Завтра же я уйду из института. Буду работать.

– Ты в армию пойдешь, а не работать! – рявкнул отец.

– И пойду! И пусть меня отправят в Чечню! И пусть убьют! А вы сидите на своих деньгах, объешьтесь ими, запихните их себе… Будьте вы прокляты!

На кухне повисла тишина. Он еще успел увидеть расширенные страхом глаза матери и бросился в свою комнату.

Главное– документы. Паспорт, студенческий, проездной… Так, теперь магнитола… Нет, это они ему покупали, не возьму. Плеер – это я сам, на свои обеденные. Это можно взять… Он покидал в рюкзак какие-то вещи – майки, трусы, футболки… Было слышно, как на кухне рыдает мать. Как отец кричит ей: «Не смей! Сидеть!»

Он выскочил с рюкзаком в руке, запнулся перед порогом бабушкиной комнаты, вошел.

Бабушка сидела у стола со спицами на коленях и тревожно смотрела на дверь. Бесцветные глаза в глубоких морщинах…

– Бабуля, ты прости меня, – сдавленно проговорил Сергей, чувствуя, что вот-вот расплачется.

– Что ты, внучек! Да глупости все это! Все перемелется. Ты сядь, успокойся.

Но слезы уже подступили к глазам. И ни в коем случае нельзя было допустить, чтобы они пролились здесь, в этой квартире. Он сдавленно всхлипнул, выскочил из комнаты, молясь всем богам, чтобы отец не встал на его пути… Потому что тогда… Тогда он, Сергей, за себя не ручался. Но коридор был пуст. Сергей вылетел на лестницу. Бегом вниз, прочь, прочь от этого дома, который он отныне ненавидел.

Глава 18
ПОМИНКИ

Александр Фонарев, оперативник из группы Турецкого, сверившись с адресом, записанным в ежедневнике, вошел в подъезд дома сталинской постройки. Искомая квартира на четвертом этаже. Лифт, конечно, не работает. Все как положено. Меряя шагами высокие ступени добротной лестницы, Шура (так звали его коллеги) думал о предстоящем разговоре. Разговор веселым быть не обещал. Совсем напротив.

Ему предстояло побеседовать с родственниками водителя Арнольда Трахтенберга. Того самого водителя-охранника, который сидел за рулем «вольвешника» в тот злополучный день. «И как прикажете разговаривать с несчастной женщиной – матерью парня, которому при взрыве напрочь оторвало башку? – думал Шура. – Начальству легко приказывать… Ладно, не брюзжи, Шурка, придет и твой черед. Будешь когда-нибудь и ты начальником!»

Утешив себя таким образом, Фонарев позвонил. За дверью играла музыка. Звучала одна из песен Синатры. Жизнь, однако, продолжается, успел подумать Фонарев. Дверь отворил молодой мужчина.

– Здравствуйте, оперуполномоченный Фонарев. Шура предъявил удостоверение. – Я по поводу гибели…

– Здрасте. Проходите. Мы как раз брата поминаем.

«Ежкин кот! Сегодня же похороны были! Вот черт, как не вовремя приперся!»

– Что же вы меня не предупредили, что вам в этот день неудобно? Мы бы перенесли встречу…

– Почему неудобно? Проходите. Помяните брата. Потом поговорим. Люди уже ушли, мешать никто не будет. Мать-то легла, тяжело ей. А мы с женой еще сидим.

– Так я не помешаю? Лидия Михайловна себя плохо чувствует…

– Не, не помешаете. А мать спит. Я ей снотворного дал. Проходи, лейтенант! Меня Николаем зовут. А тебя? Я в ксиве твоей не разглядел…

– Александр Фонарев.

– Ну, будем знакомы! – Николай стиснул ладонь опера. – Проходи, Шура!

«Что ж, может, и удачно пришел», – изменил свое мнение Фонарев.

В комнате стоял длинный поминальный стол. Закуски были сдвинуты на один угол, там же стояла едва початая бутылка водки, два столовых прибора. Пышнотелая молодая женщина убирала в сервант гору намытых тарелок.

– Аленка, ставь тарелку! К нам гость, – негромко окликнул жену Николай.

– Какой я гость, – промямлил было Фонарев.

– Молчи! В такой день каждый, кто вошел, – гость. И обязан помянуть умершего. Аленка, знакомься, это опер из прокуратуры. Из генеральной! – уважительно добавил Николай.

Алена обернулась и оказалась миловидной чернобровой хохлушкой.

– Здрасте, – нараспев произнесла она. – Седайте, будьте ласковы.

– Аленка, ты эти свои хохляцкие словечки бросай! Три года в Москве живешь!

– Я ж стараюсь, коханый! – жалобно пропела женщина.

– Вот ведь наказание мое! – Николай улыбнулся, явно довольный, обращением. – Садись, лейтенант! Давай вот сюда, на диван. Аленка, клади ему селедки, салату давай. Огурцы малосольные. Очень вкусные. Аленка сама делала. А холодец остался? А сало где?

– Так остался. И сало осталось. Они ж и не ели ничего. Выпили по рюмке и все… Шо за люди? Мы ж с мамой так старались… Счас достану. Я в холодильник убрала…

На столе возник нарядный холодец с дольками лимона и кружками моркови и тарелка с аппетитным копченым розовым салом в тонких прожилках мяса.

– Ну, давай помянем брательника. – Николай указал глазами на портрет красивого, широко улыбающегося парня в костюме горнолыжника, снятого на фоне белоснежных гор.

– Что, лыжами увлекался? – спросил Фонарев, пока Николай разливал водку.

– Ага. Он всем увлекался. И лыжами, и альпинизмом, и на плотах по речкам сплавлялся. Пел под гитару. Девки его любили. Все у него было, пока к этому уроду не попал. Ладно, давай помянем!

Николай опрокинул стопку. Алена чуть пригубила, захлопала ладошкой у рта, подхватила кусок сала. Шура выпил было полстопки. Но Николай запротестовал:

– Кто ж так пьет? Лейтенант, ты чего? Разве в «органах» так пьют? Алена, а ты чего барышню строишь? Думаешь, лейтенант поверит, что ты отродясь водку не пила? А ну-ка выпили до дна!

«Однако! Какой напор! В армии, наверное, сержантом был», – отметил про себя Фонарев, допивая содержимое стограммовой стопки. За ним подтянулась и Алена, ахнув свою порцию и хрустнув огурцом.

– Вы закусывайте, товарищ. Еды много, – улыбнулась Алена.

– Ага, – согласился Шура, боясь опьянеть. Все же, хоть организм тренированный, но с утра маковой росинки во рту не было. Пока Шура налегал на сало и холодец, Николай посмотрел на портрет брата и заговорил:

– Вот Семен! Вот как мы тебя поминаем! Я, да Аленка, да товарищ из прокуратуры. А где же твои друзья, Семен?

Семен, ясное дело, не отвечал. Вместо него голос подал Шура.

– А где его друзья?

– Нету! – с горечью в голосе тут же откликнулся Николай.

– Почему? – стараясь побыстрее прожевать сало, спросил Фонарев.

– Все из-за работы этой долбаной. Раньше-то у него корешей было много. Еще со школы, потом армейские, потом из института. Столько народу звонило, в гости приходили…

– Ага. Мы и на дачу любили ездить, когда туда Сенька приезжал, – под держала Алена. – Когда Сеня там, значит, и друзей его полон дом, и шашлыки, и гитара… Эх! – вздохнула она.

– Так что же случилось-то? Куда же они все подевались?

– Когда Сенька на эту работу устроился, к вурдалаку этому, там же строго все было. Будто в охрану к президенту попал, е-мое! Подписку давал о неразглашении… Этот, как его… Имидж сменил. Костюмов накупил. Рубашки обязательно белые, галстуки всякие от кутюр. Это для водилы-то! Не слабо, да? Как же у них там офисные служащие одеваются? И вообще, изменился брательник. Молчаливый такой стал…

– Ага. Пока не выпьет, – вставила Алена.

– Так нужно же было хоть иногда разрядку какую-то… Он только с нами и расслаблялся. А с друзьями общаться перестал. Боялся, видно, болтануть по пьяни лишнего. Давайте еще по соточке, а то ведь и выпить-поговорить за весь день не с кем было. Ну, брат, пусть земля тебе будет пухом!

Все выпили. Николай молча катал шарик хлеба, по скулам ходили желваки.

– Вот, паскуда, до чего довел: голову брату отхватило! Это что же такое? Он Чечню прошел – ни одной царапины. А здесь… Мирное время, центр Москвы, а хоронили в закрытом гробу. Хорошо, хоть мать не видела – не пережила бы. Я сам, когда на опознание вызывали, едва с катушек не съехал… А все деньги! Из-за денег попер в это логово. Я ему говорил: такие деньжищи просто так не платят! Все свою цену имеет, и деньги тоже. Нет, куда там. Мол, меня пули не берут, я заговоренный! Это он на квартиру накопить хотел. Вот и накопил…

– А кто его устроил к Трахтенбергу?

– К Траху-то? Не помню. Кажется, армейский какой-то корешок.

– Так, а что ж там такого страшного было? Почему секретность такая? – осторожно спросил опер.

– А черт их знает. Видно, Трах сильно за свою шкуру боялся. Весь распорядок дня; маршруты – все в секретности держали. Семка с утра не знал, куда через пятнадцать минут выезжать: то ли домой за ним, то ли в офис, то ли в этот дом публичный…

Фонарев внутренне подобрался, но как можно небрежнее продолжил разговор:

– Скажи, Николай, а брат не рассказывал вам об угрозах в адрес Трахтенберга? Все-таки личный водитель, это почти как личный доктор…

– Не, мужик, ты не въезжаешь… У Траха четыре водителя было. Что же он, со всеми откровенничать будет? Не-е. Там перегородка в «вольвешнике» была, чтобы переднюю часть салона отгородить от задней. Даже если рядом с Трахом кто-то и сидел и базар о чем-то шел, водила ничего не слышал: перегородку опускали и все!

– Но между собой охранники обсуждали всякие дела?

– Ничего не обсуждали. Там каждый следил за каждым и каждый доносил на каждого. Система Третьего рейха.

– А вот первое покушение… О нем что-то говорилось?

– Но нем ничего. Начальник службы безопасности собрал всех и сказал, что ведется внутреннее расследование. И чтобы все держали язык за зубами. И никому нигде ни на один вопрос не отвечали. И по поводу версий… И вообще. После того случая Трах потребовал, чтобы ему бронированную машину достали. Броня крепка и танки наши быстры… Ничего, и через броню нашли. Пуля, она, может, и дура, но рано или поздно кого нужно достанет!

– Там взрывчатка была, – поправил Фонарев.

– Не важно. Я фигурально. В общем, служба, ты меня не пытай. Ничего я не знаю. Ничего мне брательник не рассказывал.

– Не доверял, что ли?

– Я так думаю, что берег. И меня, и мать, и Аленку. Ладно, давай помянем. Аленка, тащи бутылку, эта пустая уже.

Женщина достала из морозилки запотевшую поллитровку. Николай снова разлил.

– Эх, Семен, Семен! – все глядел на фотографию Николай. – Жить бы тебе да жить… – По его щеке покатилась нетрезвая слеза. – Ладно, светлая память!

Выпили. Шура старательно налегал на холодец – отличное средство сохранить ясность мысли. Ясно было одно: черта с два из этого мужика что-нибудь вытянешь. Видимо, «система Третьего рейха» распространялась и на семьи.

– А что, друзья и на кладбище не пришли? Как-то не по-христиански… – Шура возобновил разговор.

– Почему не пришли? Там народу много было. Все его ребята были. И девчонки. И к нам сюда собирались приехать. Алена на целый полк наготовила. Только едва мы у могилы собрались, свечки зажгли, постояли молча, каждый своего Сеньку вспоминая… А тут эти «коммандос» на джипах. Целая кавалькада. Вышли все в черных костюмах, в черных очках – как роботы. Венки положили, потом мать подхватили под руки – и в машину. Мол, мы вас, Лидия Михайловна, до самого дома домчим. Ну и мы за ними. Что же нам мать одну с ними…

– Это они не хотели, чтобы люди к нам в дом пришли, это точно! – воскликнула хмельная Алена.

– Точняк! – лаконично подтвердил муж. – А здесь, едва вошли, по рюмке хлопнули, мол, спи спокойно, дорогой товарищ! И все! Вышли строем, как не было.

– А чего ж так?

– Правда, маме конверт оставили, что да, то да! Пухлый такой конверт… Мы еще и не смотрели… – По выражению полного удовлетворения, промелькнувшему на лице женщины, было ясно, что, конечно, смотрели. И сумма вполне устроила.

– Ты закрой пасть-то! – прошипел муж.

– А что же они не остались посидеть? – как бы не заметил Алениной оплошности Шура. – Товарища добрым словом помянуть?

– Так чтобы разговоров лишних не было. Вопросов-ответов, – Алене явно хотелось привлечь к себе внимание товарища из прокуратуры.

– Это про публичный дом, что ли? – небрежно спросил Фонарев, уминая соленый гриб.

– Да! И про это! Нам-то Сенька рассказывал…

– Что он тебе рассказывал? – грозно вскричал вдруг Николай.

– Так… Как што, коханый? Про девчонок с телика… Он же их прямо с экрана и туда…

– Ты че? Бредишь, что ли? Выпила лишку, так иди спать! Пошла, пошла, – Николай поднялся, пытаясь вытолкнуть жену из-за стола.

– Ты че? Я тебе кто? Че я такого сказала? Товарищ и так знает. Он же сам сказал. И ты первый начал!

– Мало ли что… Давай-ка посудой займись. Иди, кому сказал! – взревел глава семьи.

Алена нехотя покинула комнату, обиженно взглянув на мужа.

– Чего это ты вызверился? – миролюбиво спросил Фонарев. – Знаем мы про их дома публичные. Ты про какой говорил? Про тот, что на Юго-Западе?

– Если все знаешь, так не расспрашивай. Только сдается мне, ты меня паришь. Ничего ты не знаешь. Потому что нет ничего на Юго-Западе.

– А где есть?

– А это ты сам выясняй! Нашел дурака! И вообще… Я к тебе по-хорошему, стопку налил, помянуть предложил, а ты меня выпытываешь. А потом в контору свою вызовешь и под протокол?

– И вызову! Ты сам-то в уме? Твоего родного брата убили, башку ему оторвали! Мы ищем тех, кто это сделал, чтобы наказать! А ты что? Помочь не хочешь? Не хочешь помочь найти убийцу брата? – наступал Фонарев.

Николай молча наполнил стопку, молча выпил, понюхал корку хлеба и изрек следующее:

– Я тебе вот что скажу. Брата не вернешь. А я у матери единственный сын остался, надежда ее старости. Ты хочешь, чтобы и мне башку оторвали? А я не хочу. Я еще пожить хочу, понял? И ребятишек заделать парочку, и дом достроить в деревне… Так что ты меня не прессингуй. У тебя работа такая – расследовать, вот ты и расследуй. Только не за мой счет! Понял?

– Понял, – вздохнул Шура. – Вот из-за таких несознательных граждан…

– Да пошел ты! Из-за такой прокуратуры у нас бандиты, воры и убийцы живут припеваючи. Никто их не наказывает. А если простой мужик, вроде меня, против них пойдет, они меня из-под земли достанут.

И никакая милиция с прокуратурой в обнимку меня не спасут. Все! Поминки закончены.

– Если понадобится, вы будете вызваны для дачи свидетельских показаний официально, – произнес, поднимаясь, Фонарев. Лучше бы он этого не говорил.

– Какие свидетельские? Ты опупел, что ли? – взревел Николай. – Мы же пострадавшая сторона. Пострадавшие мы, а не свидетели, понял? Вот и чеши отсюда, опер мамин! А то я тебе сейчас чайник быстро начищу!

– Колечка, Коленька, не надо, миленький!

Из кухни влетела Алена, повисла на муже; махая рукой Фонареву: дескать, уходи, пока цел.

Фонарев солидно кашлянул, давая понять, что он уходит, поскольку считает задание выполненным, а не потому, что Николай злобно таращит на него выпученные пьяные глаза.