Текст книги "Дурная слава"

Автор книги: Фридрих Незнанский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 22 страниц)

Глава 32
ФАБРИКА СМЕРТИ

Константин Дмитриевич держал телефонную трубку, то и дело отводя ее от уха: Саша так громко и возбужденно говорил, что голос его заполнял все служебное помещение Меркулова.

– Так ты представляешь, Костя, «девятку», в которую сел Игорь с барышней, на первом же перекрестке сшиб крутой джип. Переднюю часть снесло, словно крем с торта.

– Он погиб? – закричал Меркулов.

– Женщина погибла. Она впереди сидела.

– А Бобровников?

– Жив курилка. Успел сгруппироваться. Сотрясение мозга и ушибы. Но мы его держим в реанимации, под неусыпным контролем оперов Гоголева. Официально он у нас в коме.

– Кто же на него наехал?

– Это отдельная история. Потом расскажу. Короче, пришлось изменить план. В клинику на лечение отправился Туманов.

– Летчик, про которого говорил Бобровников?

– Он самый. Пока все без проблем. Его вчера положили. Какое-то обследование провели. А сегодня его лечащий дохтур, жена гендиректора, сообщила, что нашего Виктора переводят в палату тридцать три. Мол, ему там удобнее будет. От этого момента и пойдет отсчет.

– Вы там смотрите не загубите мужика!

– Обижаете, товарищ начальник! Я вот что. Хочу попросить тебя, Костя, вызвать парня, прежнего топ-менеджера этой клинки. Все же, сдается мне, связь между этой фабрикой смерти и небезразличным мне господином Муравьевым неформальная. Не вчера же они свой бизнес начали. Вот не верю я, что Муравьев не в курсе. У нас от граждан уже более сотни заявлений о кончине родных, еще с той поры, когда этот «Престиж» занимал два этажа в скромном особнячке. Игра давно ведется. Лет пять как минимум. Так что Муравьев, я думаю, в теме.

– Все не угомонишься?

– Конечно нет! И не надейся!

– Ладно, вызову, побеседую.

– Пиши телефоны его и московский адрес. Это мы уже надыбали. Ну бывай, начальник! До связи!

На следующий день в кабинете Меркулова сидел черноволосый мужчина лет тридцати пяти. Они разговаривали уже около получаса. И чем дольше говорили, тем больше нравился Меркулову бывший генеральный директор клиники «Престиж».

– Насколько мне известно, несколько лет тому назад вы занимались раскруткой одной из частных московских клиник? – спросил Меркулов.

– Вы имеете в виду клинику «Меномед»?

– Да.

– Занимался. Это был мой первый опыт в роли топ-менеджера.

– И весьма успешный, насколько я знаю.

– Да, оказалось, мне это удается.

– Что именно?

– Реализация инвестиционных проектов.

– В сфере медицины?

– Не важно, в какой сфере. Есть определенный алгоритм действий. Достаточно прийти в компанию, понаблюдать пару месяцев, как она работает, и из убыточного, никому не интересного предприятия сделать высококачественный продукт, имеющий высокий спрос на рынке.

– Ваша деятельность была связана с Максимом Юрьевичем Муравьевым?

– Да, – чуть помедлив, ответил мужчина. – Он мой работодатель. Он ставит передо мной задачу, я, как топ-менеджер, ее выполняю.

– Это сложная работа, быть топ-менеджером?

– Сложная. Ты приходишь в компанию, где тебя никто не знает. Где свои устои и правила игры. И ты вынужден заставлять людей работать более эффективно. Тебе доверяют огромные суммы инвестиционных средств, и ты следишь за тем, чтобы каждый доллар или рубль был израсходован по назначению, а не пропал в бездонных карманах подрядчиков. Что касается клиники «Престиж», огромное здание в центре города, здание, которое мы не строили заново, что гораздо проще, а встраивали в уже имеющийся архитектурный ансамбль, используя по максимуму то, что можно и нужно было сохранить, – это огромное здание было выстроено за год. Никто не верил, что ровно через год от начала строительных работ клиника переедет со своих ста метров площади и начнет работать. Но так и вышло. В части здания еще шли отделочные работы, а в другой уже принимали пациентов. Я умею максимально эффективно использовать каждый метр площади, каждую единицу оборудования, труд каждого работника и каждый вложенный доллар.

– Но как вы могли руководить медицинским учреждением? Вы же не врач.

– Я занимал должность генерального директора, а не медицинского. Конечно, я не врач. Я не разбираюсь в сугубо медицинских проблемах, но организация и реорганизация производства, запуск новых предприятий – это я умею делать хорошо.

– Почему вы ушли из клиники «Престиж»?

– Мой работодатель прервал контракт.

– То есть вы ушли оттуда по приказу господина Муравьева?

– В общем, да. У него появились новые идеи. «Престиж» уже состоялся, рекламная кампания дала свои плоды – к ним пошли пациенты. Собственно, моя миссия была на этом закончена.

– М-да… Жаль, что столь блестящие молодые люди работают на… преступников. Вы удивлены? А это именно так. Вы знаете, что нами возбуждено уголовное дело по факту смерти некоторых пациентов клиники «Престиж»? – Меркулов внимательно смотрел на своего визави.

Тот выдержал взгляд и, помедлив, ответил:

– Я этого, разумеется, не знал. Может быть, речь идет о врачебной ошибке?

– Может быть. Хотя вряд ли. Когда заявления об «ошибках» переваливают через сотню… Что тут говорить…

Мужчина молчал.

– У вас не было ощущения, что в клинике делается что-то противозаконное?

– Ощущения – это недоказательно. Положим, они у меня в определенный момент возникли. Но этот момент совпал с желанием моего работодателя прервать свои отношения с клиникой.

– Почему? Вы ему что-либо рассказывали? Может быть, вас смущали какие-то действия кого-либо из врачей? Вы, весьма умный и наблюдательный человек, не могли ничего не видеть.

– А что я должен был видеть? Вы задаете провокационные вопросы, Константин Дмитриевич. Я был очень плотно занят своей работой. И повторяю, я не врач. Если у вас есть ко мне более конкретные вопросы, я’ постараюсь ответить. Если нет… прошу простить, мое время расписано по минутам.

– Но ведь я могу задержать вас даже не на минуты, а на гораздо более долгий срок.

– Не думаю. На каком основании? И потом, у меня хорошие адвокаты. Да я и без них скажу вам, что совесть моя абсолютно чиста, ибо я не делал ничего противозаконного, я выполнял свою работу. Если ее результатами воспользовались… преступники, как Вы выразились, это не мой вопрос. Вести же беседу вообще, рассказывать, чем мне приятен тот сотрудник и неприятен этот, а вы ведь хотите спровоцировать меня на такой разговор, так вот – этого не получится. Если бы я поддерживал подобные разговоры, я был бы безработным. А на меня, смею вас уверить, очень большой спрос. И Потому время мое ограничено. Если у вас есть что предъявить мне – предъявляйте. Если нет, позвольте откланяться.

– Что ж, пожалуй, закончим. Мне нравится ваша четкая позиция, да и вообще вы, безусловно, человек незаурядный, а потому хочу предостеречь вас: выбирайте работодателей более тщательно. А то можно угодить с ними в общий котел уголовной ответственности…

– Спасибо, буду иметь в виду, – ответил неулыбчивый мужчина и удалился.

Вечером того же дня он связался с Муравьевым и объявил о своем уходе.

– Почему? – удивился тот. – Разве я мало плачу? У меня новый проект наготове. Как раз под тебя.

– Нет, Максим Юрьевич, благодарю, но я уже получил другое предложение.

– Я тебя чем-нибудь обидел?

– Нет, и поэтому хочу вас предупредить, что питерской клиникой интересуется Генеральная прокуратура. До свидания.

Муравьев почесал макушку, немедленно связался со своими людьми на Большой Дмитровке, получил информацию и тихо ошалел.

– Гаденыш… Я ему всю жизнь помогаю, а он… Это же под меня будет бомба! Он-то что? Так, плесень, а мое имя к его грязным делам пришьют суровой ниткой… И тогда конец карьере, это без вопросов… Не только карьере, вообще…

Он схватился за телефон.

В среду вечером в Питер выехал бронированный «Вольво S80» и неприметная «шестерка» с форсированным двигателем. Четверо мужчин, занимавшие автомобили, получили самые широкие полномочия.

Гоголёв вслух читал заявления граждан. На столе лежала высокая стопка исписанных листков.

– Однако, круто развернулись Стрельцов с компанией… даже если половина того, что изложено в заявлениях, правда, тянет эта народная правда на…

– Лет на пятнадцать, – прикинул Грязнов.

– Вплоть до пожизненного, – вставил Турецкий.

– Можно? – В проеме двери возник оперативник с видеокассетой. – Последняя запись из клиники. Вчерашняя.

– И как там? Все в порядке? – спросил Грязнов вошедшего.

– Да, Туманов выбрал лучший ракурс из возможных. Камера фиксирует все, что с ним происходит.

– И как он?

– Память теряет, это очевидно. Ну и головатого, плывет…

Мужчины переглянулись.

Зазвонил телефон.

– Гоголев. Слушаю, – строго произнес Виктор Петрович.

– Виктор Петрович, это Ковригина, – раздался жалобный голосок.

– Ковригина?.. Вы заявление подавали?

– Нет, не подавала.

– А кто вы? По какому вопросу? Почему звоните, минуя секретаря?

– Я… Я жена Виктора Туманова.

– Жена?.. A-а, Наташа! Ну так бы и сказала! Я твою фамилию еще не запомнил, прости уж, деточка. Ну чего звонишь? – Голос Гоголева звучал теперь ласково.

– Я… Я волнуюсь очень. Как он там?

– Все идет по графику, память теряет, крыша плывет, все хорошо! – оживленно докладывал обстановку Гоголев.

В трубке послышалось всхлипывание.

– А можно, я его навещу?

– Еще чего! Категорически нельзя! Тебе, понимаешь, оказали доверие, посвятили в ход операции, а тут бабские штучки всякие… Нельзя тебе к нему!

В трубке отчаянно зарыдали.

– Эй! Ты что там? Ты это брось, слезы всякие! Ты теперь жена.

– Ну… Мы еще не расписались, – сквозь слезы ответила женщина.

– Не важно! Назвалась груздем, полезай, понимаешь… Считай себя женой разведчика! И не хнычь, тебе не положено! У нас все под контролем!

– Да-а… А Игорь в коме!

– Какой Игорь?

– Бобровников!

– Бобровников? Кто сказал?

Поймав взгляды товарищей, Гоголев строго добавил:

– Ну да, в коме, ну и что? Из комов тоже выходят. То есть из ком… Тьфу ты, запутала ты меня. Поправится Игорь, у нас медицина чудеса делает. И Туманов поправится. Через пару дней операция закончится, получишь своего Виктора. И пока он в память не вернулся, тащи его в ЗАГС, чтоб не передумал, паразит!

И, довольный своей шуткой, он повесил трубку.

– Дурак!! – в сердцах воскликнула Наташа.

И это про начальника Питерского угрозыска!

– Волнуется девушка! – пояснил Гоголев товарищам по оружию.

– Ясный корень, – кивнул Грязнов. – Только нашла себе мужика – и вот тебе… почти потеряла. А баба-то славная, жаль будет, если что…

– Но-но, ты, Славка, не каркай! – одернул его Турецкий.

– А-а-а, это я от напряжения. Четвертый день ждем. СОБР под ружьем держим. Сколько ж томиться еще?

– Думаю, недолго. Может, уже сегодня все и закончится. Как нотариуса вызовут, так наша партия и начинается.

– Скорей бы! Ждать и догонять – хуже нет! – прогудел Грязнов.

Артем Михайлович Тихомиров направлялся на дачу. Пятница, дело к вечеру, пора подумать об отдыхе. Там, в Мельничном, где стояли по соседству два коттеджа: Тихомировых и Стрельцовых, – уже топилась банька, мариновались шашлычки, охлаждалась водочка.

Сидя в «мерседесе», он слушал магнитофонную запись вмонтированного в панель приемника. «Жучки» в кабинете Стрельцова были установлены недавно, с тех пор как прежний начальник службы безопасности ушел вместе с бывшим гендиректором. С тем мужиком контакт установить не удалось, ну и хрен с ним. Зато нынешний, Володька Викторов, тут же согласился сотрудничать. И теперь он, Тихомиров, был в курсе всех разговоров Сашки, слушал их, как теперь говорят, в режиме реального времени.

Какие-то он там проворачивал темные делишки в своей клинике. Нужно было выяснить, что именно и какой с этого навар может получить он, Тихомиров. Последняя запись касалась разговора Стрельцова с женой. Видимо, обсуждали какого-то больного.

«Ну, как он?» – спросил Стрельцов.

«Все идет своим чередом. – Это голос его жены. – Даже быстрее, чем нужно».

«Нам быстрее и нужно. Чего тянуть?»

«Собственно, нотариуса можно хоть сегодня вызывать».

«И вызывай. И где твоя Нина? Почему ее на работе третий день нет?»

«Ты же знаешь, она так переживает…»

«Плевать мне на ее переживания! И так спектакль на похоронах устроила: кидалась на гроб как умалишенная. Будто родню хоронила… Люди же все видят, разговоры пошли…»

«Ну какие теперь разговоры? Все кончилось. Дай ей время в себя прийти».

«Не дам! Хватит поблажек!»

«У нее официальный больничный – давление поднялось».

«Я сейчас сам к ней заеду, устрою патронаж. Всех людей из лаборатории разогнала, кто теперь работать будет? Там полтора лаборанта сидят, зашиваются. А она, видишь ли, скорбит! Звони нотариусу!»

Было слышно, как женщина набирает номер, затем ее голос:

«Моисей Израилевич? Это Никитенко. Не могли бы вы к нам завтра подъехать? Как – в отпуск? А вы меня не предупредили… Ну да, я понимаю, горящая путевка это дешевле… И надолго? Две недели… Послушайте, но это никуда не годится! Мы договаривались, что вы будете предупреждать заранее. Сегодня? Ну хорошо, давайте сегодня. Через час сможете? Я буду ждать. Палата та же. Вас проводят. Ну спасибо!»

«Слышал? Он уезжает».

«Ну потерпим пару недель. Туманова кончим и прервемся. Мне вообще что-то муторно. С Бобровниковым история странная…»

«На тебя не угодишь. Был Бобровников – плохо, нет его – опять плохо».

«Так он есть!»

«Но он же в коме! Ты видел машину? Там же места живого нет!»

«Машину я видел, а тело Бобровникова не видел».

«Его сразу же увезли, он еще жив был. Что-то ты все выдумываешь, усложняешь? Нет, с тобой только Нина может управиться…»

«Отвяжись от меня со своей Ниной! – закричал вдруг Стрельцов. – Иди и занимайся своим делом!»

«Нужно позвонить патологоанатому».

«Так иди в свой кабинет и звони! У меня здесь что, переговорный пункт?»

Были слышны быстрые шаги, затем громко хлопнула дверь.

«Достали, бабье…» – прошипел Стрельцов.

На этой мажорной ноте запись обрывалась.

…Стрельцов выехал за ворота клиники. Он все же решил навестить родственницу. И выгнать ее на работу. Это черт знает что творится. За спиной уже слышны шепотки: мол, генеральный директор носит фамилию Баркова, а не Стрельцов. Какой-то остряк предложил даже называть ее Пал Палыч Барков, учитывая некоторые особенности натуры…

Все эти сплетни приносила в клюве дерматолог Зябликова. Ну с остряками мы разберемся, но и с Ниной пора разбираться по-крупному.

Он звонил долго, раз шесть. Наконец за дверью послышались шаркающие шаги, она отворилась. Баркова стояла на пороге в засаленном халате, из-под которого торчала ночная рубашка, волосы ее были растрепаны, она покачивалась, глядя на Стрельцова мутными глазами.

– Нина! Ты что это? Да ты пьяна? – поразился Стрельцов.

– У меня больничный, – прохрипела родственница и попыталась было захлопнуть дверь.

Стрельцов едва успел сунуть в щель «дипломат».

– Прекрати сейчас же! Пусти меня! – закричал он.

Она медленно пошла в глубь квартиры. Стрельцов вошел, озирая замызганные, обшарпанные обои, протечки на потолке, истертый линолеум под ногами. Когда-то это была двухкомнатная коммуналка. Соседкой Нины Павловны была одинокая старушка, которая однажды в результате «известной процедуры» тихо скончалась. Процедуру проводила сама Нина Павловна, она делилась впечатлениями со Стрельцовым.

«Просто удивительно: такой тихий уход, я и себе бы такой пожелала», – говорила она.

Было это года три тому назад. И что же, за это время Нинка не могла привести квартиру в порядок? При ее-то деньгах? Он попал сюда впервые и был просто поражен.

Нина дошла до комнаты в конце коридора, Стрельцов направился следом.

Комната с разложенным диваном, на котором скомкано несвежее белье. Стол, заставленный остатками пищи, початая бутылка водки. Под столом он насчитал еще три пустые поллитровки.

– Ты что делаешь, Нина? Что ты творишь? – От гнева и изумления он никак не мог найти нужный тон.

– А что такое? Я больна и имею право болеть как хочу!

– Врач был?

– Был.

– И ты принимала врача в таком бардаке?

– Тебе-то что? Успокойся, здесь две комнаты, я принимала ее в другой.

– И что у тебя?

– Давление. Почти гипертонический криз.

– И ты снимаешь его таким образом? – кивнул он на бутылки.

– Тебе-то что? Чего ты приперся? Я больна, я потеряла… – Она как-то сухо всхлипнула.

– Это я вообще обсуждать не намерен, – ледяным тоном перебил ее зять.

– Не намерен? Скажите пожалуйста, какие мы чистоплюи! – злобно зашипела женщина.

На нее накатывал приступ злобы, неукротимой, бешеной злобы, свидетелем которых ему уже приходилось бывать. Следовало молчать, не связываться с ней в такие моменты. Он и молчал, пока Нину не понесло по новой:

– Я, значит, полное дерьмо, а ты весь такой белый и пушистый? А кто тебя, говнюка, утешал, когда ты солдатика на тот свет отправил? Забыл? Кто тебе сопли вытирал? Кто тебя женил, недоноска? Ты же без меня ничто, ноль без палочки! Кто тебе анализы липовые как блины печет? Нужен низкий калий – нате! Нужен высокий сахар – пожалуйста! Ты же ничего сам не можешь, сидишь за нами, за бабами! Ты даже в койке… Ленка рассказывала. Ты же вообще не мужик!

И он ударил ее. Изо всей силы, наотмашь. Он вложил в этот удар всю свою ненависть, все, что накопилось у него за десять лет. Потому что она была права почти во всем, она выкрикивала ему в лицо правду, уверенная в своей власти над ним. И эта власть, и эта правда – все было невыносимо!

Потом он тупо смотрел на неподвижное тело, лежавшее наискосок. Из-под спутанных волос растекалась кровь. Она ударилась о батарею, сообразил он. Наклонившись, он схватил запястье. Пульс едва прощупывался. Он увидел след от укола на сгибе локтя – участковая врачиха вводила что-то внутривенно… и вдруг осознал, как устал от этой женщины, от своей к ней ненависти. Устал невыносимо, до судорог…

Все, хватит. Он достал из «дипломата» наполненный раствором шприц с иглой, закрытой колпачком – что-то наподобие непременной составляющей индивидуальной аптечки спецназовца. Несколько таких шприцев он всегда носил с собой. Так, на всякий случай. Перехватив полотенцем ее руку выше сгиба, он ввел иглу в аккурат рядышком с тем местом, куда ввела ее врачиха, – это будет выглядеть вполне естественно. Не смогла попасть в вену сразу, сделала второй укол. Он думал об этом машинально, уже распустив полотенце и выпуская содержимое шприца в вену.

Через несколько секунд лицо Нины Павловны расправилось, смягчилось, сделалось почти привлекательным.

Вот и все. Хотела уйти так же тихо, как соседка, и ушла. А что касается незаменимости, это вопрос смешной. Нет у нас незаменимых людей. Вон Зябликова землю носом роет. Сделаем ей документы об окончании соответствующих курсов – и будет она у нас заведовать лабораторией. И все! Кончилась власть Барковой!

…Он спустился во двор, распахнул дверцу автомобиля. Тотчас же из-за угла, из соседнего парадного, откуда-то еще на него накинулось несколько человек в камуфляже и масках. Его закинули на заднее сиденье. Кто-то сел за руль, машина вылетела на улицу. Через пару минут они оказались во дворе клиники.

Глава 33
ДОЗОР

Елена Вячеславовна звонила патологоанатому из своего кабинета, думая попутно, что муж совсем взбесился… Климакс у него, что ли, наступает?

Оказалось, патологоанатом, с которым у них все было отлажено, находится на больничном. Она позвонила домой, выслушала автоответчик, который посоветовал перезвонить или оставить сообщение. Елена попросила автоответчик не придуриваться и взять трубку. Но трубку никто не брал. И что делать? Туманова уже хоть завтра в крематорий отправляй. Но без заключения нельзя. Любой другой специалист в данной области исключается – возникнет масса вопросов, типа от чего помер здоровый мужик?

Перенести нотариуса на другой день нельзя – он завтра уезжает. И что прикажете делать?

Позвонить в кабинет мужа, доложить обстановку? Ну уж нет, пошел он к черту, психопат! Позвонить Нине? Сестра третий день пьет как лошадь… Ладно, пусть нотариус заверяет завещание. В конце концов, это главное. А завтра решим, что делать с Тумановым. Может, съездим к прозектору домой, посмотрим, чем он так болен. Пьянством, наверное, чем еще? Все они алкаши, эти патанатомы. Два ведра холодной воды на голову – и он в строю. Такие случаи уже бывали.

Ладно, нужно дело делать. А этот муженек только на истерики способен.

Туманов лежал на кровати, глядя в окно. За окном чирикали воробьи. Там хорошо, за окном…

Дверь в палату отворилась, вошла женщина в белом халате с желтыми волосами и выпирающим вперед подбородком.

– Ну-с, как наши дела? – улыбнулась она.

– Дела… – медленно и бездумно повторил Туманов.

– Как вы себя чувствуете, Виктор Алексеевич?

– Хорошо, – безучастно ответил больной. – А вы кто?

– Я ваш врач, Елена Вячеславовна. Мы с вами должны написать заявление.

– Какое?

– Ну как же!. Разве вы забыли? Завещание. Вы сами просили. Я уже нотариуса вызвала, он вот-вот приедет. Давайте начнем, а то он у нас человек занятой…

– Занятой… – протянул Туманов. – А вы кто?

Лицо его выражало некую безразличную ко всему покорность.

– Садитесь за стол, будем писать, – поленилась отвечать доктор.

Мужчина поднялся, сел возле стола. Движения его были замедленны.

– Так, хорошо. Берите ручку, вот бумага. Пишите свою фамилию.

– Фамилию? – Мужчина глубоко задумался.

– Не помните? – ласково спросила доктор.

– Нет, я с утра помнил, правда! – словно школьник перед строгой учительницей, захныкал он. – Я даже повторял… Что я повторял? Мы о чем говорили? Я не помню ничего… – удивился он.

– Ну-ну, не расстраивайтесь, я вам помогу. Пишите: Я, Туманов Виктор Алексеевич, родившийся двадцатого июля тысяча девятьсот сорок восьмого года, дату можно цифрами, находясь в здравом уме и твердой памяти, завещаю все свое имущество клинике «Престиж» в лице ее генерального директора Стрельцова Александра Арнольдовича…

Туманов медленно и аккуратно выводил буквы. От старания он даже высунул кончик языка.

Несколько милицейских джипов остановились возле здания клиники. Другая часть въехала на территорию через проходные дворы. Из машин высыпало множество людей в камуфляже, с короткоствольными автоматами в руках. Собровцы мигом распределились по этажам. Каждую группу инструктировали по рации.

– Пятый, Пятый! Берете третий этаж! Палата тридцать три! Немедленно! И отключите кнопку у входа!

Когда Туманов дописывал завещание, в палату ворвались несколько мужчин. Никитенко развернули лицом к стене, следом за собровцами вбежали Гоголев и Грязнов.

– Ну как ты? – Гоголев с тревогой глядел на Виктора.

– Ничего… – меланхолично ответил тот. – Эта штука… Она вон там, за кроватью. Там пластик нужно отодрать…

Кто-то из мужчин отбил прикладом пластиковую панель. Взору присутствующих открылась довольно высокая, в палец толщиной, трубка.

– Оно? – спросил Гоголев.

Туманов кивнул и застыл молчаливой маской.

– Так. Виктора срочно эвакуировать! – распорядился Гоголев. – Там наша реанимационная у ворот, туда его.

– Ваша фамилия? – обратился к побледневшей Елене грузный мужчина лет пятидесяти.

– Никитенко. Что происходит? Вы кто такой?

– Я заместитель директора Департамента уголовного розыска МВД Российской Федерации генерал Грязнов. Я очень высокий чин, Елена Вячеславовна. Это к тому, чтобы вы спектаклей не разыгрывали.

– Я не понимаю… По какому праву… – лепетала Елена, глядя, как выдергивают из гнезда биоэнергогенератор.

– Сейчас все поймете. Проводите даму в соседнюю комнату для дачи показаний.

Казалось, все шесть этажей клиники были заполнены спецназовцами. Часть из них ворвалась в компьютерный центр клиники, где кроме компьютерщиков находился и руководитель службы безопасности, Владимир Викторов. Он что-то кричал в телефон.

– Брось трубку! К стене! Руки на стену…

Когда Стрельцов, в сопровождении дюжих молодцов, был доставлен в свой кабинет, там шел обыск. Ящики столов были выдвинуты, в них копались какие-то люди в штатском.

Один из них, видимо главный, увидев Стрельцова, жизнерадостно улыбнулся:

– А вот и Александр Арнольдович! Душевно рад. Позвольте отрекомендоваться: старший следователь Генеральной прокуратуры по особо важным делам, Турецкий. Александр Борисович.

– Что здесь происходит? – трясущимися губами спросил Стрельцов.

– Ну вы же видите – обыск. Присаживайтесь, вот соответствующее постановление, можете ознакомиться.

Стрельцов буквально рухнул в кресло, попытался прочесть лист бумаги. Буквы прыгали перед глазами.

– Ну что, доктор Стрельцов, давайте побеседуем.

Турецкий сел напротив.

– Или вас лучше называть «доктор Смерть»? Как давно вы начали заниматься своей преступной деятельностью?

– Какой? Я не понимаю…

– Вот ведь удивительно! Все сначала ничего не понимают, а потом как-то вдруг начинают понимать. Я говорю о вашем бизнесе. Об эвтаназии, которую вы практикуете в стенах своего заведения.

– Это ложь!

– Неужели? А как вы прокомментируете эти договора? – Турецкий тряхнул пачкой листков. – Вот, например, от господ Ратнеров. На оказание услуги под замысловатым названием «прекращение патологической жизнедеятельности ввиду крайней тяжести клинического течения основного заболевания»… И в каждом договоре дата выполнения услуг совпадает с датой смерти больного. Таких договоров я насчитал тридцать восемь. То есть вы убили как минимум тридцать восемь человек?

– Вы не понимаете! – закричал Стрельцов.

– Объясните.

– Эти люди… Они были безнадежно больны! Они невыносимо страдали! Разве я виноват, что в нашей жестокой стране не предусмотрена милость избавления людей от мук? Есть цивилизованные страны, в которых эвтаназия давно разрешена!

– То есть вы признаете, что делали это?

– Я… Я ничего не признаю! Я только избавлял безнадежно больных людей от мук! – повторял Стрельцов.

– И за это они завещали вам все свое имущество?

– Кто вам сказал? Это чушь!

– Мне сказал нотариус Моисей Израилевич Фридман, который дает сейчас показания в соседнем кабинете. Пусть не мне, а следователю, который ведет допрос. Это не важно. Он дает признательные показания. И они не в вашу пользу.

– Не знаю, что он там говорит… Люди сами делали завещания. Добровольно! Их никто не заставлял!

– Кстати об этом. Посредством скрытой камеры мы вели видеозапись в палате тридцать три. Там зафиксировано все, что происходит с вашими пациентами под воздействием психотропного облучателя…

Стрельцов уставился на следователя.

– …который вы украли из воинской части, где служили начальником медчасти. Было это лет десять с лишком тому назад. Так ведь, Александр Арнольдович?

Лицо Стрельцова побелело.

– Это Туманов… – еле слышно прошептал он.

– Да, не повезло вам. Так что советую сотрудничать со следствием. Это вам зачтется.

– Где моя жена?

– Она дает показания. Можно сказать, возле рабочего места.

В кармане Турецкого зазвонил мобильный.

– Слушаю? Вот как… Хорошо, работайте.

Турецкий разглядывал Стрельцова с каким-то новым выражением лица.

– Гражданин Стрельцов, в квартире четырнадцать дома номер пятнадцать по Гончарной улице, из которого вас привезли сюда, в этой квартире обнаружен труп женщины. Время смерти совпадает со временем вашего там присутствия. Как вы это прокомментируете?

– Я… Я все расскажу! – взвыл Стрельцов. – Я буду сотрудничать! Я много чего знаю… Я не один. У нас здесь вообще притон воровской. Это Тихомиров, он меня заставил убить. Он заставлял меня убивать людей… Все это время! Все эти годы! Он меня шантажировал!

– Тихомиров? Кто это?

– Депутат. Артем Тихомиров. У него связи с ОПГ… Я его боялся, я не мог сопротивляться… – Он зарыдал. – Мне… нужно в туалет…

– Где это?

– Там, в соседней комнате, – прорыдал Стрельцов.

– Что ж, проводите господина Стрельцова до сортира, – разрешил Турецкий.

Оперативник, поддерживая гендиректора, который шатался и едва переставлял ноги, провел его в смежную с кабинетом комнату отдыха. В нее выходили двери ванной и туалетной комнат.

Стрельцов скрылся в туалете, и оттуда послышался громкий характерный звук.

– Ничего себе! – хмыкнул оперативник и отошел чуть в сторону, ближе к кабинету, где с кем-то переговаривался по телефону Турецкий.

Стрельцов, запершись в туалете, звонил по мобильному.

Затем он прошел к задней стене туалета, в которую была врезана почти незаметная дверь, открыл ее, оказался в небольшом закутке, куда выходила шахта грузового лифта, нажал кнопку, двери бесшумно разъехались в стороны.

Елена Вячеславовна отвечала на вопросы следователя в палате тридцать четыре. Впрочем, ответы ее не отличались разнообразием. Скорее, наоборот: она монотонно твердила «не знаю». В коридоре у дверей палаты стоял собровец.

Антон Переходько, с чемоданчиком, на котором била в глаза красная надпись «Скорая помощь», быстрым шагом шел по коридору, заглядывая в палаты.

– Где Никитенко? – спрашивал он.

Дойдя до тридцать четвертой, он задал тот же вопрос.

– Ну здесь, тебе зачем? – преградил дорогу собровец.

– Мне зачем? У меня больной в приемном покое помирает, мля! Ему ремифентанил вводить нужно, так без подписи Никитенко аптека не выдает! Понаехали тут, вашу мать! А больные пусть подыхают?

Незнакомое, мудреное название лекарства, выпученные глаза врача произвели впечатление. Антон ворвался в палату, минуя обомлевшего от напора парня, стремительно подошел к следователю, попутно удивившись, что это женщина, ткнул в ее руку электрошокером, подхватил Елену, выволок ее из палаты, держа пистолет у виска Никитенко.

– Только шелохнись, я ей башку разнесу! – страшно улыбаясь, проговорил Переходысо и уволок помертвевшую женщину за угол, где их ждали гостеприимно распахнутые двери грузового лифта.

…В гараже клиники в одной из машин «скорой помощи» сидел Стрельцов. На голове его была синяя фельдшерская шапочка, на глазах затемненные очки.

Переходько открыл заднюю дверь. Елена почти рухнула на сиденье. И тут же двери салона заблокировались.

– Это что? – закричал Переходько. – Что ты делаешь? Открой сейчас же! Ты меня кинуть решил? Я на тебя работаю, жену твою выволок…

– Не ори! Надо разбегаться! Садись в мою тачку и лети в Мельничный. Встречаемся на даче! – приказал Стрельцов.

«Мерседес» рванул с места, вылетел во двор, пролетел через проходные дворы на Лиговку. И под вой включенной сирены помчался по городу.

Господа, что скучали в «вольво» в ближайшем переулке, имели возможность увидеть форсирование подразделением СОБРа здания клиники «Престиж». Они, разумеется, не могли видеть всего, что происходило внутри, несмотря на бинокли и работающую на прием рацию. Информация шла благодаря «жучкам», которые удалось понатыкать где ни попадя, когда они под видом посетителей прошерстили все шесть этажей, включая приемную директора. Затем связь внезапно оборвалась.

Посовещавшись, группа товарищей разделилась: двое подошли к зданию клиники с тыла, со стороны Пушкинской, и заняли наблюдательный пункт в недостроенной подсобке. Через окна прекрасно просматривалась вся задняя часть здания, включая гараж.