Текст книги "Дурная слава"

Автор книги: Фридрих Незнанский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 22 страниц)

Глава 24
ГРЕХИ И ГРЕШНИКИ

Инна Яковлевна Ратнер собирала посуду с поминального стола. Слава богу, все кончилось! И все прошло пристойно. Дорогой гроб, хорошее место на частном кладбище, где, по ее настоянию, Борис купил еще два места рядом с могилой отца. «Это для нас с тобой, Боренька, чтобы мы все лежали рядышком, в окружении высоких сосен. Смотри, как здесь красиво!»

Борис дергался от ее слов как от зубной боли, но спорить не стал. Он вообще последние дни был молчалив и послушен на удивление. Никаких истерик, столь ему свойственных, молчаливая сосредоточенность. Просто какая-то вещь в себе. Видимо, переживает утрату папаши, тем более что к утрате этой пришлось, так сказать, приложить руки… Ничего, пройдет время, все забудется. А если будет доставать ее своими истериками… Доктор Никитенко вполне определенно намекала… Ладно, об этом потом.

…И поминки организовали богатые. Икорка, фаршированная рыбка, балычок. Окорок запекли… Ну и блинки, и кутья, и кисель – все как положено. Накрыть стол помогла соседка по площадке Раиса, и теперь она же помогла убирать. Борис уединился в комнате отца. Видимо, сидит переживает. Ладно, пусть. От него сейчас толку как от козла молока. Женщины, убрав со стола, переместились на кухню. Инна мыла тарелки, Раиса вытирала их и складывала стопками.

– Какой красивый сервиз у вас, Инночка! Кузнецовский фарфор… – Перевернув тарелку, она задумчиво разглядывала клеймо.

– Это любимый сервиз моей мамы, – откликнулась Инна. – У нас почти вся посуда еще от моих родителей.

– Да… Жалко будет, если делить придется, – как бы про себя заметила соседка.

– Что значит – делить? – подняла бровь Инна. – Ты это о чем?

Соседка тяжело вздохнула:

– Можно я закурю? Я в форточку?

– Кури на здоровье! Так ты о чем? – не отставала Инна. – И что за вздохи такие?

– Даже не знаю, стоит ли тебе говорить, у вас и так горе…

– Говори! – Инна оставила посуду, села возле кухонного стола.

– Ты, Инночка, только не расстраивайся, дело, как говорится, житейское…

– Да что за дело-то? – напряглась Инна.

– У твоего мужа кто-то есть, – выпалила Раиса и жадно уставилась в лицо соседки.

– В смысле? – не поняла та.

– У него есть женщина!

– Быть не может, – выдохнула Инна. – С чего ты взяла? Да он ни на кого, кроме меня, в жизни глаз не поднимал…

– Все когда-то случается впервые, – как бы сочувственно произнесла Рая.

– Да говори толком!

– Не кричи, он услышит! – Женщина понизила голос, почти зашептала: – Значит, так. Иду я как-то раз вечером из гаража. Поставила машину, возвращаюсь домой. Прохожу мимо бара «Ночная птица», он как раз по дороге. И вижу в окне твоего муженька. Сидит он за столиком. На столике этом роскошный букет роз, я, собственно, сначала на розы и загляделась, а потом уже его с бабой увидела.

– Шутишь? Кому он нужен, старый козел?

– Видимо, нужен. Я, знаешь ли, специально остановилась, чтобы разглядеть как следует. Сидела напротив него молоденькая такая потаскушка, блондинистая, глазастая, лет двадцати.

– Быть не может!! – Инна сосредоточенно соображала. – А!! Так это, наверное, моя племянница Танька. Она как раз блондинка. И Боря ее очень балует, он к ней как к дочке, своих-то нет. А я это не приветствую. И Татьяну не очень жалую, в дом не приглашаю. Это когда было?

– Примерно в середине января.

– Ну! Точно! У Таньки день рождения восемнадцатого. Значит, он ее втайне от меня в кафе поволок! Ну я ему устрою!

– Знаешь, Инночка, не хочется тебя расстраивать, но с племянницами так не целуются, – с тайным. сладострастием заметила соседка.

– Как – так?

– Взасос. В губы. Они друг от друга две минуты оторваться не могли, я специально время засекла.

Инна замолчала. Вытянула из Раисиной пачки сигарету, закурила. Пальцы ее подрагивали.

– И что? С тех пор почти месяц прошел. Борис все время дома, только к отцу в больницу ходил, а так все время при мне… Я не верю, – выдохнула она. – Ты обозналась.

– Что ж, мое дело предупредить, – хмыкнула соседка. Она загасила окурок, поднялась. – Только учти, Инночка, у мужиков, когда им полтинник стукает, крыша съезжает. Им кажется, что каждый раз – как последний. Как говорится, седина в бороду… Мой-то, вспомни, ушел к мокрощелке какой-то. Отметили двадцать лет свадьбы, и через пару месяцев он мне ручкой сделал. А кто мог подумать? Золотой был мужик. Так что присмотрись к своему. Предупрежден – значит вооружен. Я тебе добра желаю.

– Ладно, Рая, спасибо, конечно, но у меня другой случай, – резко ответила Инна.

– Ну-ну. Я пойду, да? – Рая все не уходила.

– Да, спасибо за помощь. Извини, у меня голова болит. Мы с тобой потом еще потолкуем…

Она буквально выпроводила соседку и тотчас открыла дверь в комнату покойного свекра.

Муж шепотом говорил с кем-то по телефону. Увидев жену, бросив короткое «перезвоню», торопливо положил трубку.

– С кем это ты разговаривал? – Инна впилась в его лицо чекистским взглядом.

– На работу звонил… Там форсмажор.

– Какой форсмажор? Сегодня пятница, конец недели.

– И что? В пятницу проблем не бывает? Рабочий день, между прочим, – раздраженно ответил муж.

– Ты что кричишь на меня?

– Я кричу? Это ты рычишь бешеной собакой!

Инна опешила. Глаза покорного Борюсика были налиты лютой ненавистью.

– У тебя есть любовница! – тоном прокурора, огласившего смертный приговор, процедила она.

Но Борюсик, вопреки ожиданиям, не замахал в отчаянии руками, не стал отнекиваться, убеждать ее, что она ошибается, не стал подлизываться к ней, не зарыдал на ее плече. Ничего подобного он не сделал, он спокойно ответил, глядя ей в глаза, мерно роняя слова:

– У меня нет любовницы…

– Ха! Не ври! Мне только что открыли глаза! Ты, ничтожество, смеешь обманывать меня?! – сорвалась в крик Инна.

– …У меня есть любимая женщина, невеста. И я на ней женюсь, – спокойно закончил Борис.

Инна застыла соляным столбом. Борис поднялся, обошел ее как предмет мебели, открыл дверь, намереваясь выйти из комнаты.

– Стой! – Она вцепилась в его рукав. – Куда? Куда ты собрался, подонок?

– Я ухожу. Я не хотел делать этого сегодня, ты сама ускорила развязку.

Он выдернул руку, вышел. Инна слышала, как в спальне выдвигаются ящики. Она бросилась туда. На постели лежал чемодан. Борис бросал туда вещи.

– Я не позволю! Ты не посмеешь! Здесь нет ничего твоего! – кричала она.

– Но трусы и носки, надеюсь, мои?

Он насмешливо посмотрел в ее разъяренное лицо, продолжая укладываться.

С ним что-то случилось! Что-то непоправимое. Он взбунтовался… Инна не знала, как вести себя с новым Борисом. Наверное, ей следовало заплакать, упасть ему на грудь, напомнить, что она стареет и что порядочные мужчины не бросают стареющих женщин. Она могла бы найти слова, которые усовестили бы его. Но она не помнила таких слов. И зашипела с удвоенной злобой:

– Я не отдам тебе ничего, слышишь?

– Мне ничего от тебя и не нужно.

– Я не дам тебе делить квартиру!

– Я на нее не претендую.

– И дачу!

– И на дачу не претендую.

– И машину!

– Оставь ее себе. И гараж.

– Но ты не сможешь без меня! Ты ничего не умеешь! Ты не умеешь жить!

Он захлопнул крышку чемодана и, глядя ей в глаза с той же ненавистью, процедил:

– Напротив. Именно без тебя я и заживу наконец. Мне давно следовало уйти. Ты ведь тоже не любишь меня, Инна! Я раздражаю тебя каждую минуту. Раздражаю фактом своего существования! Я противен тебе как мужчина. Я всю жизнь выпрашивал у тебя то, на что имел полное право. Я даже не предполагал, как женщина может отдаваться, когда она любит! Если бы не отец, я сделал бы это раньше.

– A-а!! Так ты использовал меня как сиделку, как кухарку… Я обслуживала твоего сумасшедшего папашу, а теперь, когда ты его уморил, ты меня бросаешь?

Он шагнул, схватил ее за плечи, встряхнул так сильно, что у нее клацнули зубы, и прошипел:

– Это ты его уморила! Это была твоя идея! И если ты, мразь, где-нибудь что-нибудь вякнешь, я буду судиться с тобой за каждую вонючую тряпку. Я выселю тебя в коммуналку, ты будешь на старости лет бутылки собирать. Ты ведь ничего не умеешь делать, содержанка! Ты даже ребенка не смогла мне родить! Всю жизнь морочила голову, уверяла, что это я бесплодный урод. А я скоро стану отцом, поняла, курица?

Он швырнул ее на кровать, она упала, глядя на него с ужасом. Он окинул ее презрительным взглядом и закончил уже спокойно:

– Если будешь вести себя разумно, я обещаю заботиться о тебе до конца жизни. Своей или твоей. Я буду ежемесячно платить тебе алименты. Ты ни в чем не будешь нуждаться, если оставишь меня в покое. Это все!

С этими словами он взял чемодан, вышел из комнаты. Инна услышала, как захлопнулась входная дверь.

Все произошедшее было так чудовищно нереально, что она замотала головой, как бы пытаясь очнуться от страшного сна.

Она не спала всю ночь. Она рылась в ящиках его стола. Все свои документы он забрал. Он забрал сберкнижки отца. И свои, естественно, забрал. Осталась ее сберкнижка, на которую шла ее пенсия в две тысячи рублей…

Он ушел навсегда, вдруг осознала Инна. Ушел к молодой девке, которая получит теперь миллионы папаши Ратнера. За что? За какие такие заслуги? За то, что умеет раздвигать ноги, подставляясь плешивому, похотливому старперу? За то, что поспешила залететь от него… Да еще вопрос, от него ли… И на эти ноги, и на то, что между ними, и на беременность, к которой он, возможно, не имеет отношения, он променял всю их совместную жизнь?

Она выдвинула ящик, где хранились ее бумаги. Роняя слезы, вынула его письма, которые он когда-то ей писал… Были, оказывается, времена, когда он называл ее ласковыми словечками… «Целую каждую складочку моего любименького, пухленького тельца…» – писал он ей когда-то. А ее всегда раздражало это его сюсюканье. Это его почти порочное сладострастие…

Из-под письма выпал лист бумаги в пластиковом конверте. Инна подняла его, впилась глазами в текст, затем опустилась на стул, прижимая листок к груди. И торжествующе проговорила:

– Врешь! Не будет тебе счастья! Я тебя, гаденыш, вообще в тюрьму упеку! И все достанется мне!

«Будет людям счастье, счастье на века!» – напевал Туманов, подъезжая к спортивному комплексу курортного города Сестрорецка. Здесь, в нарядном, совсем недавно отстроенном комплексе, фирма, в которой Виктор Алексеевич был человеком далеко не последним, арендовала один из спортивных залов, сауну и небольшую, на десять номеров, частную гостиницу. На выходные Туманов забил сауну за собой, объяснив недовольным подчиненным, что намечается весьма важная и конфиденциальная встреча, так сказать, без галстуков, куда посторонним, пардон, мадам и мусью, вход воспрещен. И действительно, негоже видеть постороннему оку генерал-полковника Гоголева, начальника Питерского угрозыска, неглиже. Другое дело он, Виктор. Он-то каждое лето парился с Петровичем в деревенской бане, совместно ныряли они голышом в ледяную речку. Его-то, Туманова, голой попой генерала не удивишь. Но что дозволено Юпитеру, не дозволено быку, так кажется, говаривали древние римляне.

Встреча была назначена на пять часов пополудни. Все же у генерала и субботний день рабочий. А он, Виктор, приехал пораньше, чтобы на правах хозяина проверить порядок в танковых войсках, понимаешь!

Настроение было прекрасным. И погода соответствовала: вчерашняя снежная буря стихла, тучи разошлись, выпустив на небосклон яркое, почти весеннее солнце, озарявшее ослепительно белый снег, ледяную гладь залива. Одним словом, красота!

Туманов занял гостиничный номер, осмотрел соседний люкс, что предназначался генералу, заказал ужин, проверил, как топится русская парилка (они с Петровичем предпочитали русский пар всяким там финским сухожаровым шкафам), выяснил: хорошо топится! Есть ли в наличии веники? Есть! И березовые, и дубовый, и эвкалиптовый! Привезли ли пиво и какое? Натурально привезли, как заказывали: «Невское светлое», «Невское оригинальное» и «Триумф». И рыбу привезли? А то! Лещи вяленые, а также горячего копчения сиги и форель. Устраивает? Вполне! Сняв пробу, выпив бутылочку пива, Туманов решил пройтись по берегу залива. Благо время позволяло, солнце еще не опустилось к горизонту, освещая ледяные торосы, которые вспыхивали в его лучах ослепительно яркими драгоценными каменьями. Мираж, колдовство.

Он шел вдоль берега, вспоминая вчерашний вечер и минувшую ночь, и тихо улыбался.

Как странно оборачивается жизнь! Ты уже потерял надежду быть влюбленным, любимым, счастливым. Ты замкнут в привычной круговерти своей холостяцкой жизни – работа, дом, редкие встречи с друзьями. И, гуляя вечерами с Матильдой, с грустью думаешь о том, что единственная родная душа женского пола – маленькая бородатая собачонка.

Конечно, есть дочь Маша, у них прекрасные отношения, но у нее своя жизнь. Конечно, после развода у него были женщины… Но все как-то не складывалось. Одни очень хотели замуж, просто-таки нависали над ним с этой своей проблемой, и он в панике ретировался. Другие крутили параллельные романы, что непременно выплывало наружу, ибо все тайное когда-то становится явным. И он сразу разрывал такие отношения. Третьи были безупречны – и раздражали своей безупречностью. Впрочем, наверное, попросту не влюблялся он по-настоящему ни в тех, ни в других, ни в третьих. Не трогали они его сердца так, как это удалось сделать далеко не юной, и не ослепительно красивой женщине с независимым характером, открытой душой и удивительными, широко распахнутыми, как у девочки, карими глазами. Он влюбился в нее с первого взгляда, с того момента, когда она кинулась к беспомощному старику в автобусе. И столько сострадания было в ее глазах, и столько нежности в голосе, что он сам немедленно захотел оказаться на месте этого старика. И что бы она потом ни делала, как бы ни выстраивала преграду между ним и собой, он помнил тот ее взгляд и тот голос. Он все про нее понял: про ее затянувшееся одиночество, которое уже вошло в привычку, про страх привязаться и быть обманутой.

Это кошка, что гуляла сама по себе, хотела ласки и тепла, но шарахалась в сторону, едва он протягивал к ней руку. Обжегшись на молоке, она изо всех сил дула на воду. И за каждым кустом ей мерещился ворон. Он все это понял и по тому, как расцвело, озарилось улыбкой ее лицо, когда она узнала друга детства, которому можно довериться, которого не нужно опасаться. Она просто одинокая девочка в глухом, дремучем лесу.

Вчера они просидели на ее кухне до позднего вечера. Он ушел с Бобровниковым, посадил гостя в такси, добрался с верной Матильдой до своего одинокого бунгало и понял, что должен немедленно вернуться! Что этот вечер – его шанс!

Он примчался к ее дому, позвонил, и она тотчас открыла, словно ждала его в прихожей.

Как потом выяснилось, так оно и было.

Ах, как он стосковался по нежности и ласке… И какой нежной, ласковой оказалась она!

И на удивление молодой. Упругая, словно атласная, кожа, никаких лишних складок… И еще она замечательно пахла. Замечательное тело, созданное для любви. Это просто преступление, что оно так долго не использовалось по назначению! Впрочем, нам это только на руку, мы это обстоятельство исправим! Уже начали исправлять! И учтите, господа, мы это тело никому не отдадим! Ну и все, что к нему прилагается – всякие там женские штучки, вроде независимого характера, – тоже.

Дав таким образом решительный отпор невидимым соперникам, Виктор, насвистывая что-то бравурное, вернулся в гостиницу. Петрович должен был подъехать с минуты на минуту.

Влажный цар окутывал внушительную фигуру Гоголева, лежавшую на широкой лавке. Туманов настегивал спину генерала дубовым веником. Генерал охал, стонал, верещал и всхлипывал от удовольствия.

– Ну все; все, Лексеич! Тормози! А то уж душа вон!

– Лады, пошли окунемся, я тоже упарился. Больно широка спина у тебя, генерал!

– Ладно, какой я здесь генерал, без порток-то? Генералы с лампасами. А в бане просто мужики голые, вот и все.

– И то верно, – согласился Туманов.

Они выкатились из парилки и с размаху кинулись в голубую гладь бассейна, фырча и отплевываясь, поплыли параллельным курсом.

Через пару минут, завернутые в простыни, мужчины сидели за деревянным столом, где стояла батарея пивных бутылок и лежали на блюде золотистые красавицы рыбины.

– Эх, Витек, только у тебя здесь и отдыхаю, веришь? – прогудел Гоголев.

– Чего ж не верить? Верю. Где еще так оттянешься?

– Не где, а с кем! Места-то есть. Да только с кем я могу вот так в баню сходить? С городским прокурором? Начальником ГУВД? И базарить про дела наши, так сказать, скорбные… Это разве отдых? У нас по одному вопросу три разных мнения. Спорим до посинения. Какой уж тут отдых? Нет, отдыхать можно только с теми, с кем непосредственно не связан по профессии.

– А как же в Москве? Там же у тебя, Петрович, вроде хорошие товарищи из прокурорских, да из МВД тоже.

– Ну! Сравнил божий дар с яичницей. Мы с Саней Турецким и Славой Грязновым друг друга с полуслова понимаем! Сколько вместе дел перелопачено. Мы, как говорится, одного поля ягода. Вон Слава приезжал ко мне в гости на Новый год, я его хотел к нам в деревню на охоту затащить. Так он вместо охоты попал на расследование убийства. И работал со мной рука об руку все восемь собственных выходных дней. Отловили голубчиков! И тоже благодаря Грязнову. Он вспомнил про больницу платную, где отморозки могли скрываться. Там их и взяли.

– Это те, что спортсмена убили? Я читал в газетах. Убийц нашли в клинике «Престиж», так?

– Так. Наши газеты приврать любят, но на этот раз правду написали.

– А Грязнов-то откуда про это узнал?

– Ну… Это история со мной связана…

Гоголев рассказал про свое возвращение из деревни в компании братков.

– Это когда твою хату в декабре вскрыли?

– Ну да!

– Надо же! – покачал головой Виктор. – Бывают же такие наводки судьбы! Меня с этой клиникой тоже жизнь связала…

– Да? Это как же?

– Потом расскажу, длинная история. Пойдем-ка еще попаримся.

– Лады. Теперь я тебя веничком похлещу. Держись, тезка, мало не покажется!

Напарившись, отдохнув после бани, приятели сели ужинать. За бутылочкой водки под хорошую закуску шел неспешный разговор о том о сем.

– Да, кстати, ты обещал рассказать историю про клинику, – напомнил Гоголев.

Виктор подхватил маринованный белый гриб, с удовольствием прожевал, помолчав, начал:

– Я, Петрович, похоже, женюсь!

– Да ты что? Опаньки! Вот это новость! Что ж, парень ты хоть и не старый, но уже и не шибко молодой. Самое время. И кто невеста? Где откопал?

– В этой самой клинике «Престиж» и откопал.

И Туманов рассказал о знакомстве с Наташей, обо всем, что сопутствовало этому знакомству: о смерти стариков Бобровниковых, о визите к Наташе Игоря Бобровникова, о его подозрениях относительно смерти родных, об измененном в последний день жизни академика завещании.

– Ну… Знаешь, всякое в жизни бывает, – философски заметил Гоголев. – Если внук на пятнадцать лет исчез, внучка в тюрьме, а дети погибли, самыми близкими людьми могут оказаться врачи, что за руку держат, жалобы выслушивают, песни на ночь поют, фигурально выражаясь.

– Но есть явные подозрения, что их могли убрать, понимаешь?

– Ну женщину, положим, убрали, как ты выразился. Хотя, скорее всего, просто врачебная ошибка. А старик-то сам умер. И кто мог его заставить изменить завещание? Что они ему, иглы под ногти вгоняли? А то, что он память потерял, так чего с горя не приключается…

– Все так. Но есть еще одна история. И связана она с доктором Стрельцовым, тем, что нынче возглавляет это заведение.

– Ну видел я твоего Стрельцова, беседовал с ним, когда бандосов брали. Скользкий мужик и трусливый, сразу видно. А ты-то с ним каким боком?

– Когда-то служил Саша Стрельцов в нашем летном полку, на Северах. То, что я тебе сейчас расскажу, информация секретная, для служебного пользования. Но сдается мне, что пришло время кое-какие секреты раскрыть. Дело было в начале девяностых. Ты что-нибудь слышал про методы психотропного воздействия на людей? Так называемые пси-технологии?

– Нет, – удивленно отозвался Гоголев. – Это что за хренотень такая?

– Это методы программирования сознания человека с целью управления.

– Переведи.

– Ну нетрадиционные технологии с целью управления сознанием. Психотропное оружие.

– Уже понятнее. Дальше?

– Однажды, а было это в августе девяносто первого, приезжает в наш летный полк высокая комиссия: генералы Генштаба, КГБ, представители военной медицины, тоже в высоких чинах. Собирают командный состав полка, дают следующую вводную: нам выпала высокая честь испытать новый вид вооружений, равного которому нет ни у нас, ни за рубежом. Сотрудники некой секретной лаборатории микролептонных технологий, что занималась прежде космической медициной, так вот, эти ребята изобрели прибор, так называемый биоэнергогенератор, основанный на СВЧ-излучении. Было сказано, что вообще-то эти приборы разработаны для лечения некоторых заболеваний. Но в определенном режиме использования могут вызывать совсем другое действие. Какое, пока не очень ясно. Получены результаты лишь на животных. А это, как нам было сказано, модель неадекватная, так как мышки интеллектом не обладают. А если какие-нибудь обезьяны оным и обладают, то объяснить докторам свои ощущения не могут. И вообще, обезьян мало, они стоят дорого, а нас здесь вон сколько сидит! Вот нам и выпала высокая честь стать первыми подопытными кроликами для испытания этой бяки. В нашей стране, как ты знаешь, все на людях испытывают, будь то послереволюционный голод, индустриализация с лагерями, вакцина от чумы, шоковая терапия или психотропное оружие. Чего не испытать? Народу много…

– Ну… – Гоголев весь обратился во внимание. – Отчего именно вам такая честь?

– А это благодаря полковому доктору Стрельцову. У него родственник какой-то в Москве сидел. Может, посодействовал, чтобы именно нашему эскулапу доверили такое ответственное задание.

– И чего дальше?

– Дальше составили план испытаний: в воздух поднимаются несколько бортов – одно звено, с земли идут команды, экипаж выполняет. Мне, командиру эскадрильи, было приказано оставаться на земле. Взлетели ребята, направлен на них этот самый излучатель. И с экипажами начало твориться что-то невообразимое. Потеря ориентации, какие-то беспорядочные движения в воздухе… Я даю команды, по ответам старшего по группе чувствую: у парня крыша съехала напрочь – полная потеря способности логически мыслить. А ученые все записывают, фиксируют. Я кричу, что испытания следует прекратить, что есть прямая угроза жизни людей: они там в небе чуть друга на друга не натыкаются… А ведь все летчики первого класса. Просто бред какой-то. Генерал гэбэшный, что руководил экспериментом – так это у них, понимаешь, называется, – приказал выдворить меня с командного пункта на гауптвахту… Потом, как я узнал, старшему по группе была дана команда таранить своего ведомого…

– И что?

– Что… – Туманов тяжело вздохнул, опрокинул стопку. – Шесть трупов.

– Ничего себе, – присвистнул Гоголев. – Как же это? В наше время… Дикость какая! И что потом?

– Потом в полку просто бунт поднялся: лично я заявил, что на своей эскадрилье испытывать эту заразу не дам! Шесть парней полегло, это в мирное время! Ну генералы посовещались, поорали, всем сестрам по матюгам пораздавали… Лично меня гэбэшный генерал обещался расстрелять, перед тем как под трибунал отдать… Другие притихли, испытания продолжили. Правда, снизили, так сказать, мощность излучения. Стали выпускать самолеты по одному. Больше смертей не было. Но отработали они все, что им нужно было: дозу, время воздействия, расстояние. Каждый прибор проверили.

– Их что, несколько было?

– Шесть. Причем разной формы. Одни в виде каркаса, этакой рамки металлической, брезентом обтянутой, в середине которой и был прикреплен радиоизлучатель. Были в виде металлической антенны. Был еще прибор-капсула, в которую закладывали химиопрепараты, а затем подключали ее к генератору. Но эту часть испытаний уже на земле проводили.

– А вообще зачем в воздухе испытывали?

– В том числе дальность действия проверяли. Оказалось, до пятидесяти километров, представляешь? Основной результат: возможность управлять сознанием людей, подчинять их своей воле.

– Неслабое оружие! – оценил Гоголев. – И что дальше? Под трибунал тебя, как я понимаю, не отдали.

– Случай помог. Тут как раз случился переворот, ГКЧП на нас свалилось. Генералы подхватились и ринулись в Москву. Может, возникла идея применить это оружие там, на массах людей, что вышли на улицы.

– Так, может, и применили, – задумчиво произнес Гоголев. – Хотя тогда расклад другой бы был…

– Кто его знает… Так или иначе, обо мне забыли. Да и то – что со мной делать-то? Под расстрел не отдашь – не те времена, а дальше Крайнего Севера не сошлешь… К чему я все это рассказываю… Через пару недель сообщение из Москвы: мол, один из излучателей пропал. Паковались товарищи в спешке… Короче, хватились медики уже в своей секретной лаборатории, когда добро распаковали. И подняли кипиш.

– И что? Нашли?

– Нет, не нашли. Пропал излучатель.

– Как же так? А служебное расследование? Должна была комиссия к вам приехать, перешерстить там у вас все сверху донизу, отодрать вас, понимаешь, как Сидоровых коз…

– Должна была. Да только в это время как раз развал Союза грянул, формирование новых ведомств… Каждому генералу нужно было свою задницу пристраивать. Так все и заглохло. Да что ты, не помнишь те времена? Танки пропадали, зенитные орудия…

– Это так… – Гоголев задумчиво смотрел в окно. – Господи, чего только не творили отцы-командиры наши… И зачем? Ладно, наливай, а то уйду! – пошутил Гоголев.

– Это запросто!

Туманов вынул из холодильника холодную, непочатую бутылку.

– Это, как говорится, под горячее.

– А что у нас на горячее?

– На выбор: форель, запеченная в фольге, шашлыки по-карски, пельмени из медвежатины.

– Нехило! Откуда такие яства?

– Заказали в местном ресторане.

– Хорошо ты, я вижу, пристроился в своей фирме компьютерной…

– На шашлык хватает. Так что жрать-то будем?

– Я, пожалуй, пельмени, – решил Гоголев.

– И по шашлычку? – подмигнул Туманов.

– Ох-хо… Обжорство – тяжкий грех, между прочим!

– Там мы ж изредка. И кто без греха? – снова подмигнул ему Виктор.