Текст книги "Дурная слава"

Автор книги: Фридрих Незнанский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 22 страниц)

Глава 8
НЕДУГ

Часам к двенадцати первый наплыв анализов иссяк, Наташа связалась по телефону с Катериной и позвала ее выйти на перекур. Они встретились в крытом дворе клиники в отгороженном уголке, оборудованном скамейками и урнами.

– Ну как дела? – осведомилась приятельница.

– Как сажа бела, – в тон откликнулась Наташа.

Они разговаривали отрывистыми фразами, словно в окопе под снарядами.

– Как там Бобровникова?

– Не знаю, возле нее Переходько. А что?

– У нее сахар низкий. Я ему позвонила, он нахамил, как обычно.

– Жлоб, что с него возьмешь? А какой сахар-то?

– Два с половиной.

– Может, анализатор врет?

– Теоретически все может быть. Ты же знаешь, Баркова не разрешает проверку делать. Вон калий неделю шел низкий у всех подряд. Я ей говорю, что нужно провести калибровку, она шипит: «Не ваше дело!»

– В принципе действительно не твое. И потом, ты ж понимаешь, когда калий низкий, нужно еще полечить, правильно? Продлить пребывание с стационаре, провести еще пару консультаций с кардиологом… Сколько денежек набегает? Ты наш прайс помнишь?

– А когда поступил анализ кого-то из ее знакомых, сразу провели калибровку. Противно!

– Ничего, привыкнешь.

– А как в глаза людям смотреть? Тем, кто волнуется, что у них анализы плохие?

– Так ты же не смотришь. Она за все отвечает.

– Ага. Это когда она на месте.

– Сегодня нет, что ли?

– Ну да. Мы же с ней теперь по очереди.

– По двенадцать часов, что ли?

– Ага. Но это только на каникулы новогодние. Вообще так удобнее. Я ее не вижу, что само по себе праздник. И есть целый следующий день, чтобы восстановиться. А что касается Бобровниковой, так сейчас анализатор в порядке. Потом еще несколько «кровей» на сахар было. У других – норма. Так что не знаю… Может, инсулин ей передозировали?

– Все может быть. Ладно, Переходько разберется. А вообще, я слышала, у Бобровниковой в семье несчастье.

– Какое?

– Внучку посадили.

– За что?

– Не знаю. Муж ее…

– Академик-то? Высокий такой, симпатичный? Он ведь, кажется, тоже в стационаре у вас?

– Ну да, они в одной палате. Так он вчера домой уходил зачем-то. И, видимо, получил известие. Потому что, когда вернулся, они заперлись в палате. А потом она очень плакала. Мне Танька утром смену сдавала, рассказывала.

– А, вот оно что… Так и на нервной почве сахар тоже может упасть. Муж сейчас с ней?

– Ушел опять. Еще утром. Сказал, что ему нужно с юристом встретиться. До сих пор не возвращался.

– Понятно. Значит, наверное, действительно что-то у них случилось.

– Жаль стариков. Детей потеряли…

– Ну да…

Наташа знала, что дочь и сын Бобровниковых погибли в автокатастрофе. Об этом говорилось на одной из конференций.

– Внучка единственная?

– Вроде да.

– Жалко…

В кармане Катерины зазвонил мобильный.

– Алло? Что? Бегу!!

Она швырнула окурок, бросилась к двери в клинику.

– Что случилось? – вслед приятельнице крикнула Наташа.

– Бобровниковой худо совсем… – на ходу крикнула та.

…Зоя Михайловна Бобровникова умерла. В клинику был вызван медицинский директор. Стрельцов довольно долго беседовал с доктором Переходько наедине. Затем персонал хлопотал вокруг академика Бобровникова, который, вернувшись в клинику, не застал супругу в живых.

Старику стало плохо, потребовалась интенсивная терапия. Наташу закидали пробирками с кровью, она носилась по лаборатории от одного аппарата к другому. В конце концов старика откачали, у постели был организован сестринский пост в виде Екатерины, которая так же не имела возможности хоть на секунду покинуть палату.

Тем временем скопились стекла с мазками, Наташа засела у микроскопа. Потом все результаты нужно было вбить в компьютер. За весь день она не съела ни крошки, даже в туалет было не выйти. Главное – ее ужасно расстроила смерть Бобровниковой. Но обсудить обстоятельства кончины старушки было не с кем.

Наташа возвращалась домой около полуночи, выжатая как лимон. Она качалась на сиденье в вагоне метро, проваливаясь в сон, вздрагивая на остановках, снова засыпая на перегонах. Кто-то осторожно тронул ее за рукав.

Вскрикнув, она открыла глаза. Над нею нависал какой-то смутно знакомый усатый мужчина.

– Это судьба! – весело воскликнул он.

Мужчина был явно навеселе. Наташа узнала наконец автобусного защитника пенсионеров. Того самого, которому она задолжала жетон. Господи, это было всего лишь сегодня утром, а кажется, минимум неделю назад…

– Вы из гостей? Я – да!

Мужчина плюхнулся рядом, обдав ее запахом коньяка. Эх, вот чего ей сейчас так не хватало: рюмки хорошего коньяка.

– Нет, я с работы, – еле вымолвила она.

– Как? Вся страна отдыхает, а вы работаете?

Наташа молча кивнула, полезла в карман, вытащила жетон, протянула мужчине.

– Спасибо, вы меня очень выручили.

– Ну… Это не к спеху. Вообще-то я надеялся, что возврат жетона пройдет отдельным мероприятием. А так неинтересно! Не, я не возьму. – Он решительно отвел ее руку.

Она устало пожала плечами, опустила руку в карман.

– Что с вами? – вглядевшись в ее лицо, посерьезнел мужчина. – Вам плохо?

– Устала очень, – еле вымолвила Наташа. – У нас сегодня больной умер, вернее, больная, – неизвестно почему добавила она.

С чего это она разоткровенничалась? С незнакомым мужчиной… Она даже имени его не помнит… Не лезть же в карман за визиткой.

– Вот как… – Мужчина сочувственно вгляделся в ее лицо. – Вам нужно выпить! – решительно произнес он.

Наташа отрицательно замотала головой:

– Мне нужно домой, и как можно скорее!

– Тогда я вас провожу! И не отказывайтесь!

Да не было у нее сил отказываться. Вообще никаких сил не было. Они вышли на улицу, и Наталья буквально повисла на руке спутника.

– М-да, – только и произнес он. – Нам куда?

Она назвала адрес, он деловито кивнул. Они шли по мокрой мостовой мимо нарядных витрин с мишурой, мимо искусственной елки, установленной недалеко от метро, мимо оживленных людей, все еще отмечающих Новый год.

– Постойте минуту! Можете?

Она опять тупо кивнула. Мужчина исчез в дверях магазинчика, сквозь стеклянную витрину Наташа видела, что он покупает коньяк и что-то еще. Ну уж нет! Домой я тебя не поведу! Она оторвала уставшее тело от стены и поплелась вдоль улицы. Он нагнал се через минуту:

– Это что еще такое? Побег? Расстрел на месте!

– Слушайте, я ведь не прошу вас провожать меня. У меня нет сил общаться, ей-богу!

– А кто с вами общается? Тоже мне… Принцесса Диана!

– Почему Диана? Выгляжу покойницей, что ли?

– Просто у нас не принято раненых бойцов на поле боя бросать, понятно? Доведу вас до дома, и идите в свою однокомнатную квартиру, общайтесь с кошкой.

– Почему – с кошкой? – изумилась полному совпадению Наташа.

– У вас на лбу написано, что вы одинокая женщина с кошкой наперевес.

– Да вам-то какое дело? – взревела вдруг Наташа и рванулась в сторону.

– Стоять! – рявкнул усач и крепко ухватил ее за рукав. – И молчать, – уже мягче добавил он и осторожно прижал ее локоть к себе.

И почему-то мгновенно по руке пробежал ток. Наташа даже приостановилась, но спутник мягко, но твердо повел ее дальше. Когда они подошли к подъезду, он сунул ей в руку пакет:

– Вот, не вздумайте отказываться! Выпьете рюмку – и спать! А завтра я буду ждать вас в три часа дня у метро, понятно? Возражения есть? Возражений нет!

Наташа собралась как раз-таки возразить, но у подъезда возникла соседка:

– Наташенька? Привет, с Новым годом!

– Ага, и тебя, Надюша, – слабо улыбнулась Ковригина.

– Ну идем? Мужчина с нами?

– Нет, я пока отдельно, – с достоинством ответил усач и растаял в темноте.

– Интересный мужчина, – уже в лифте произнесла Надя, оценивающе разглядывая при этом Ковригину.

– Что, Надюша, я очень страшная? – улыбнулась Наташа.

– Господь с тобою! – замахала руками Надя. – Уставшая очень, это правда. Тебе бы сейчас на юг, в Египет.

– Самое время, – усмехнулась Наташа.

Они вышли – Надя направо, Наташа налево. Щелкнули замки, двери захлопнулись.

Войдя в квартиру, Наташа покормила кошку Дусю, которая «написана у нее на лбу», выпила коньяку – и не одну, а две рюмки. Закусила бутербродом с красной рыбой, поскольку в пакете обнаружился кусок семги, запила это добро валериановыми каплями и рухнула в постель.

Ночью мучили кошмары, она часто просыпалась, чувствуя, что ее знобит, пытаясь укрыться получше. Голова раскалывалась, но не было сил дойти до кухни и выпить таблетку. Утром она поняла, что заболела. Ртутный столбик поднялся до отметки 39,1.

Наташа откопала завалявшийся с прошлой зимы пакетик фервекса, жадно выпила горячий, пахнущий искусственным лимоном напиток и вернулась в комнату. «Хорошо, что сегодня не моя смена», – успела подумать она и заснула.

Ее разбудил звонок в дверь. Звонили настойчиво, подолгу давя на кнопку звонка.

«Какого черта?» – сердито думала Наташа, натягивая халат. Судя по тяжести в голове, температура опять полезла вверх.

– Кто? – хрипло спросила она.

– Наташа, ты жива? Это я, Надя. – Голос соседки звучал обеспокоенно.

– Ох, Надь, я заболела, – жалобно простонала Наташа и открыла дверь.

За спиной Надежды возвышался давешний усач с букетом хризантем. Наташа судорожно запахнула полы халата.

– Натусь, ты не сердись на меня, – тараторила Надя, – я вышла из парадного, смотрю, мужчина стоит. Я его узнала, он тебя вчера провожал. Он и спросил меня о тебе, вы же должны были встретиться, правильно? Вот… Он тебя не дождался и подошел к дому, не выбрасывать же цветы, смотри, какие красивые, а тут я выхожу. Он и спрашивает…

– Да что же мы ее на холоде держим? – строго произнес усач и решительно вошел в квартиру. Надя шагнула за ним. – У вас, Наташа, температура! Это видно невооруженным глазом! – пристыдил ее усач.

Господи, да как же его зовут-то…

– Виктор, вы раздевайтесь, – гостеприимно предложила Надя.

Однако! Что же это делается, люди добрые? Есть ни где-нибудь место, чтобы забыться и уснуть? Уснуть не дали. Сунули градусник, заставили лечь. Тем временем Надя обшмонала, выражаясь слогом Виктора, холодильник и аптечку, был составлен список необходимых покупок. После изучения градусника в список добавили еще пару лекарственных препаратов. После чего Виктор надел куртку и строго велел Наде не уходить до его возвращения. Надя поклялась.

Она сидела возле постели больной, выспрашивая, где это Наташка отхватила такого классного мужика? Ответы «отстань, я его знать не знаю, может, он маньяк», «ничего я не отхватывала», «да он небось женат» не удовлетворяли соседку.

– Не женат, я спросила.

– Когда это ты успела?

– Пока в лифте ехали.

– И он тебе паспорт показал?

– Дурочка, такие не врут.

– Всякие врут.

– Это тебе просто попадались «всякие». А этот, сразу видно, мужик что надо!

– Кому надо?

– Тебе!

– Мне уже ничего не надо. То есть мне завтра надо на работу, а я вся как мочало… Надя, дай поспать.

– Не спи, замерзнешь, – отвечала суровая Надя, – я ему обещала, что ты его дождешься.

– Это ты его дождешься…

Наташа отключилась.

Потом ее тормошили, впихивали в рот лекарство. Она послушно пила, захлебываясь, кто-то заботливо вытирал ее губы. И снова сон…

Когда она проснулась, в комнате горела настольная лампа, прикрытая платком, с кухни доносился запах вареной курицы.

Наташа поднялась, накинула халат, прошла на кухню. На плите тихо булькала кастрюля.

На столе были разложены таблетки. Стопками, как боеголовки. За столом сидел Виктор. Кошка Дуся нежилась у него на коленях, глядя желтыми глазами, как Виктор разгадывает кроссворд.

Славная картина! Не успеешь заболеть, как твое место в кошачьем сердце займет какой-то проходимец…

– Есть хочешь? – ласково спросил Виктор.

– Хочу, – удивилась Наташа.

– Садись, девочка, сейчас мы тебя покормим, правда, Дуся?

Кошка мурлыкнула. Интересно, это она сама ему сказала, что ее Дусей зовут?

Наташа сидела на кухонном диванчике, глядя, как почти незнакомый мужчина накрывает на стол, наливает бульон в бульонные чашки (откуда он знает, что они у нее есть и где стоят?), выкладывает на блюдо толстобокую курицу (и блюдо взял то, которое нужно), нарезает ее красивыми порциями. Кладет кусок Наташе, тут же что-то перепадает и Дусе, которая трется о его ноги, потеряв всякое кошачье достоинство и девичью честь…

Что, вообще, происходит в моем доме? Может, это вор? Может, пока я спала, он облазал ящики и стибрил единственное богатство: серьги да колечко, общей стоимостью три тысячи рублей? Впрочем, плевать! Так хорошо сидеть на диване, когда за тобой ухаживают, подкладывают кусочки, заглядывают в глаза. Три единицы дешевого золота за такое редкое удовольствие – это недорого!

После ужина (или обеда?) снова измерили температуру. Но Наташа и так уже чувствовала себя гораздо лучше.

– Ну вот, тридцать семь и две! Почти норма! Все равно прими еще на ночь колдрекс и не вставай завтра, ладно? Продукты все есть, лекарства тоже.

– Мне завтра на работу, – улыбнулась Наташа.

– Никакой работы! Речи быть не может! Хочешь, и позвоню твоему начальству?

– Пожалуй, еще не время, – стараясь быть учтивой, заметила Наташа.

– А, ну ладно. Так… Ну я тебя покормил, пойду, пожалуй.

Он аккуратно обошел ее и направился в прихожую.

– Жена ждет? – не удержалась Ковригина, провожая гостя.

Виктор спокойно зашнуровывал ботинки.

– Не то чтобы жена… Но сука редкая…

Наташа опешила.

– Редкой породы, – пояснил Виктор, надевая куртку, – брюссельский гриффон. Характер жуткий. Ревнивая, как десять тысяч братьев. Вернее, сестер. Но обаятельная, зараза. Думаю, вы подружитесь. Пока! Завтра позвоню.

Он исчез. На всякий случай Наташа проверила ящик, где хранились документы, три единицы золота и двести долларов – ее благосостояние. Все было на месте.

Странно…

Глава 9
ТРУДОВЫЕ БУДНИ

На следующий день она все же собралась на работу. Температура нормализовалась, ни кашля, ни насморка не наблюдалось – не брать же больничный неизвестно по какому поводу. Кроме того, она на испытательном сроке, болеть не рекомендуется. И, наконец, накануне она не предупредила начальницу, что захворала, и сообщать об этом утром, когда у той наверняка есть какие-то собственные планы, не очень-то…

Умиляясь собственному человеколюбию, Ковригина быстро, по-боевому собралась и двинулась в путь. Сегодня канун Рождества, будем надеяться, что наплыва посетителей с улицы не будет; а среди стационарных больных особо острых нет. Кроме Бобровникова. Опять-таки хотелось верить, что ему стало получше.

Но по большому счету, что же хорошего в его жизни? Остался один-одинешенек. Внучка и та за решеткой. За что ее, интересно знать, арестовали? Вообще-то так бывает, что в очень приличных семьях вырастают неблагополучные дети. Наркоманы встречаются… Занятым карьерой родителям не до отпрысков, спихивают их на нянюшек, дедушек, бабушек, а потом ужасаются результату… Хотя Бобровников не производит впечатления слабохарактерного человека, идущего на поводу у капризной, избалованной внучки. Но это так, поверхностное впечатление. Много ли она его видела? Пару раз они разговаривали, когда она ходила в отделение определять некоторые показатели крови. Те, что делаются у «постели больного», как пишут в специальной литературе.

Высокий, подтянутый, моложавый человек, с умными, ясными глазами – ни за что не дашь ему восьмидесяти. «А я и не возьму!» – рассмеялся он, когда Наташа сделала комплимент. Он шутил і ней, мотом завязал разговор о театре, оказалось, что оба они поклонники Мельпомены. Академик помнит нею труппу товстоноговского БДТ от истоков до наших дней, что-то даже процитировал из «Лисы и винограда». Наташа поразилась его памяти. Ему бы еще работать и работать. Хотя он и в больничной палате выстукивал что-то на ноутбуке. Тоже показатель! М-да, это все хорошо, но что он будет делать теперь? Чем и для кого жить? Известно ведь, что люди, прожившие вместе полжизни, часто уходят в мир иной друг за другом…

От Бобровникова мысли снова перекинулись на Паркову.

Вопрос, за что начальница так ее не любит, сидел в Наталье острой занозой. Положим, она рассердилась на то, что Ковригину приняли на работу без ее ведома. Но Стоянов утверждал, что Нина Павловна сама просила взять сотрудника, так как лаборатория зашивается (при том бардаке, который так любит Нина Павловна, лаборатория будет зашиваться, даже если штат ее размножить на ксероксе, попутно подумала Наташа). Скорее уж завлаба Баркову оскорбило то, что кандидатуру новенькой с ней не согласовали. Что ж, это мотив – Ковригина поставила себя на место Барковой. Да, она бы тоже рассердилась, если бы в ее лабораторию приняли человека за ее спиной. И что бы делала? И пошла бы разбираться с начальством, то есть с тем же Стрельцовым. Не с новенькой же! Она-то чем виновата?

Тем более она изо всех сил старалась облегчить труд премьерши. А что Баркова именно премьерша в ном государстве – сомнений не вызывало. Может, она боится конкуренции в связи с возрастом? Шестьдесят – это многовато даже для государственного учреждения, не говоря уже о частной клинике, где молодые таланты дышат в затылок. Это опять-таки не тот случай. Видно же, что позиции Нины Павловны весьма устойчивы, а она, Ковригина, новее не стремится в начальники.

На фига эта головная боль? Так что и этот мотив не проходит. Положим, работает подкорковое «кто на новенького» – то самое стайное желание унижать, давить как клопа всякого вновь прибывшего? Топтать его до тех пор, пока не появится другой новенький? Но все же это психология люмпенов и уголовников, а не представителей интеллигентной профессии… Впрочем, что я о ней знаю? Может, она как раз из уголовников, пошутила про себя Ковригина, подходя к стеклянным дверям учреждения. Двери мягко разъехались в стороны, Наташа вошла, поздоровалась с охранником Михаилом, весьма дружелюбным мужчиной. Тот кивнул, как-то странно глядя на Ковригину, и сказал:

– Торопитесь, Наталия Сергеевна, вас ждут на конференции.

Почему на конференции? Какая сегодня конференция? Говорили же, что до десятого января конференций не будет… И почему ей Баркова вчера не позвонила, не предупредила?

Наташа взбежала по мраморной лестнице на второй этаж, почти бегом пролетела огромный холл атриума, натыкаясь на странные взгляды девушек из ресепшн. Те жадно оглядывали Наталию и тут же отворачивались.

Турецкий сидел в своем кабинете. Стол его был завален папками с документами. Все-таки хорошо, что придумали каникулы эти дурацкие! В здании тишина, прокуроры намерены отдыхать вместе со страной вплоть до десятого января, Ирина с Ниночкой проводят каникулы в подмосковном пансионате, так что и дома никто не ждет. Впереди несколько дней, когда можно спокойно поработать в тишине и покое, не отвлекаясь на суматоху будней. И как славно, что он успел получить в архиве материалы на господина Муравьева, напрячь по этому же поводу ребят из экономического отдела, задействовать представителя «конторы» Самойловича, человеки дружественного Генпрокуратуре в общем и Меркулову с Турецким в частности. Материала набралось предостаточно.

Теперь можно не спеша изучать путь фигуранта к вершинам власти.

Турецкий пробежал глазами исписанный им лист бумаги – краткую биографическую «справку», касающуюся жизнеописания руководителя Федерального фармацевтического агентства, или сокращенно ФФА.

Родился в Москве, в середине прошлого века. В середине семидесятых успешно окончил фармацевтический факультет одного из московских вузов. Затем несколько лет работал на незначительных должностях в различных НИИ. В восемьдесят восьмом неожиданно занялся экономической деятельностью: вошел в совет директоров АО «Бизнесбанк». В девяносто втором наш герой сменил кресло банкира на должность заместителя руководителя некой фармацевтической компании «Стас». И вот из недр малоизвестной в те годы компании весной девяносто восьмого попадает, в должности одного из заместителей министра, прямиком в Министерство здравоохранения. В те годы он совмещает основную работу с деятельностью в ЗАО «Медицинский центр «Замоскворечье», а также медицинской фирме «Стас-фарма». Просто многорукий Шива какой-то! Да и вся его семья тоже при деле, у каждого свой бизнес. Турецкий нарисовал на отдельном листке схему семейно-деловых связей клана. Впечатляло!

Летом девяносто девятого многорукий Муравьев занял заметный пост в руководстве Пенсионного фонда. Ну а что это за Клондайк в стране, где полонина населения не доживает до пенсии, объяснять не надо. Пенсионный фонд – организация уникальная! Через нее ежегодно проходят миллиарды долларов, движение которых полностью проконтролировать практически невозможно. А кто будет контролировать? У нас ведь нет права наследования пенсии. Вот, скажем, Петр Иванович Сидоров, токарь шестого разряда, работал с шестнадцати лет, получал вполне приличную зарплату, часть которой сорок лет поступала в означенный фонд.

А на пятьдесят восьмом году жизни бедняга Сидоров скончался, так как у нас средняя продолжительность жизни мужского населения – пятьдесят семь плюс-минус год. И кто спросит, куда и кому ушли его пенсионные отчисления. Никто…

Ладно, вернемся к нашим, так сказать, баранам… Что потом? Затем произошла очередная реорганизация министерств и ведомств, в результат^ которой образовалось ФФА – Федеральное фармацевтическое агентство. Образцовому чиновнику Муравьеву стало, видимо, тесно в одежке вечного «заместителя заместителя». И было ему счастье: вышел господин Муравьев на первые роли. Старшие товарищи доверили руководство ФФА именно Максиму Юрьевичу.

Его размышления прервал телефонный звонок.

– Алло? Александр? Ты на работе? – раздался в трубке глуховатый голос Меркулова.

– Естественно: Где еще отдохнешь по-настоящему? Я по анекдоту: жене говорю, что пошел к любовнице, любовнице – что к жене, а сам на чердак – и чертить, чертить…

– Вот-вот. Аналогично.

– То есть ты у себя? Так я зайду? Можно?

– Что за вопрос? Нужно!

Турецкий подхватил бумаги и направился к товарищу и соратнику. Меркулов встретил его радостной улыбкой, бутылочкой коньяка и целым блюдом бутербродов. Отдельно на маленьком столике уютно шумел самовар.

– Ого! Кучеряво живем! – встрепенулся Александр. – Что ли, праздник какой?

– Вообще-то один прошел, другой еще не наступил. Но нужно же скрасить безвременье.

– Ага! У нас эти две недели от Нового года до старого Нового года – вообще пора безвременья. До четырнадцатого января мы все как бы между тем и этим. Как, впрочем, и в остальное время года.

– Между Западом и Востоком?

– Ну да. В том числе. Наливай, а то уйду! – пошутил Турецкий.

Крохотные рюмочки емкостью тридцать граммов были наполнены твердой рукой Константина Дмитриевича.

– А откуда дровишки? – кивнул на бутерброды Турецкий.

– Остатки злополучного банкета с участием рыжеволосой революционерки. Не выбрасывать же. Они в холодильнике стояли, под пленкой! – торопливо добавил Меркулов.

– Выбрасывать? Еще чего! Им от силы семь дней! И такое добро на помойку? Жамэ, что в переводе с неизвестного тебе языка галлов означает – никогда и ни за что! Будем травиться!

– Что ж, пожалуйста!

Друзья чокнулись, Александр опрокинул стопочку, Меркулов аккуратно пригубил свою.

– Чем занимаешься? – Константин Дмитриевич кивнул на ворох папок и бумаг, сваленных Турецким в угол стола.

– Не чем, а кем. Кем приказывали, герр начальник. Хотя, можно сказать, и чем. У нас ведь как в песне поется: «Кто был ничем, тот станет всем». Тот самый случай.

– Понял. Много накопал?

– Думаю, лет на пять потянет. Как минимум. С конфискацией.

– Не томи. А то у нас героев много, все про всех не упомнишь. Так что освежай мою память, а я пока чай заварю.

Турецкий вкратце пересказал Косте анкетные данные Максима Юрьевича Муравьева.

– И обрати внимание, Костя, как замечательно наш герой пристроил всех своих родственников. Папа нынешнего руководителя ФФА с конца девяностых возглавляет некое ТОО «Интерплюс», что владеет фармацевтическими оптовыми базами. Мама героя тоже преуспевает на ниве фармацевтики, возглавляя сеть аптек. Супруга – Инга Андреевна – импортирует в страну медицинское оборудование. Естественно, и у нее есть своя фирмочка под названием «Оптима». И главное – брат нынешнего руководителя ФФА, Александр Юрьевич, в конце девяностых стал президентом коммерческого Московского инновационного банка. Или сокращенно МИБ. И представь, счета всех вышеперечисленных коммерческих структур семейства Муравьевых хранились именно в МИБ. Вот как надо делать бизнес: солидно и без лишних коммерческих рисков. Всюду свои люди. Это только ближний круг. Есть еще двоюродные, троюродные – и все пристроены. Ну как не порадеть родному человечку? У кого сеть частных аптек, у кого частная клиника. Дружные ребята!

– Ну это все литература. А где факты лет на пять с конфискацией? Которая, впрочем, как известно, отменена.

– Глядишь, назад отменят. На радость трудящимся. Сейчас будут и факты. Но сначала прошу налить. Соловья баснями не кормят.