Текст книги "Прощай генерал… прости!"

Автор книги: Фридрих Незнанский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 23 страниц)

5

Александр Борисович скоро понял, что Клавдия Сергеевна останется сегодня безутешной. Он не стал ей морочить голову, а ближе к концу рабочего дня позвонил в приемную Меркулова и сказал, что вынужден задержаться. Увы! Ну, конечно, это гадко с его стороны, разумеется, ужасно некрасиво, однако в данной ситуации он просто бессилен что-то изменить.

– И потом, Клавдия, – поспешил добавить, оправдываясь и одновременно противореча самому же себе, – ты – умная женщина, и у тебя достаточно такта, чтобы понять элементарную, в общем, истину: все-таки похороны – это достаточно сильный эмоциональный фактор, который в определенном смысле оказывает отрицательное воздействие на психику. И я не совсем уверен, что смогу сегодня… э-э, полностью соответствовать, ты меня понимаешь?

– Я приняла бы твои жалкие оправдания, если бы ты отправился утешать вдову, – резонно возразила Клавдия. – Но ведь ты наверняка уже знал обо всем этом заранее, так зачем же было вселять в меня напрасные надежды?!

Батюшки! Мадам заговорила тоном оскорбленной героини очередного мексикано-бразильского сериала! Клясться в том, что ее подозрения и обиды беспочвенны, было бы, по крайней мере, неразумно. Жаркие оправдания вызывают еще большие подозрения. А вот спустить это дело на тормозах – самое, пожалуй, то.

– И это я только что упомянул о твоем уме?! Боже, Клавдия, твоя ревность не знает границ! А закончил страстную отповедь вполне деловым и доверительным тоном: – Тут появилось несколько любопытных фигурантов, которые уже завтра могут убраться восвояси и потом их хрен отыщешь, а я хочу успеть с ними поговорить… по душам, понимаешь? Без протокола. И сколько это займет времени, никто не знает. Вот поэтому…

– Но, может быть… потом? – с воскресшей надеждой спросила она.

– Клавдия, я тебя столько раз обманывал, что мне уже стыдно глядеть в твои глаза. Тебе нужен очередной обман? Мне – нет.

– Ладно, принимаю твои объяснения. Но учти, я все равно буду ждать. Господи, и за что мне такое наказание?!

Ну вот, это уже куда ни шло…

Турецкий в принципе не соврал обиженной им подруге. Так сейчас получилось, что к нему было невольно привлечено внимание многих из тех, на кого он сам просто не рассчитывал. Вероятно, известие о том, что лично президент поручил провести новое расследование «важняку» из Генеральной прокуратуры, стало достоянием «широкой общественности». И хотя для многих тут, в огромном зале, за поминальным столом, дело было ясным, как любое, пардон, выеденное яйцо, тем не менее сам факт поручения президента поневоле приходилось воспринимать всерьез. А раз так, то, значит, и полной уверенности в том, что всем все по-прежнему понятно, ни у Турецкого, ни, похоже теперь, и у других тоже не было. И как положено в обстоятельствах подобного рода, каждый стремился высказать свою, естественно, наиболее достоверную точку зрения. Причем высказать в доверительной форме и лично Александру Борисовичу, чтобы у того не оставалось и тени сомнения, будто его собеседники способны в столь драматических ситуациях позволить себе хотя бы долю лукавства. И всех надо было выслушать, многозначительно кивая при этом и изображая понимание. Зачем же зря обострять-то раньше времени? А в том, что придет время и для обострений, Турецкий даже не сомневался.

Странно, но главную причину трагедии большинство видело все-таки в настырном и упертом, очень трудном характере самого генерала. Многие ж ведь его знали лично, по совместной службе, а большинство других – как любого, достигшего определенно высокого уровня в армейском клане. У них, как говорится, своя компания. Можно быть даже лично с кем-то и незнакомым, зато знать о человеке буквально все, чем располагает на этот счет Главное управление кадров Министерства обороны. Уж такова армейская жизнь…

Александр Борисович жалел, что не взял с собой диктофона, да, впрочем, вряд ли и сумел бы им воспользоваться. Неплохо было бы записать убедительные речи расчувствовавшихся «соратников» покойного генерала, чтобы позже, в спокойной уже обстановке, еще раз послушать, проанализировать. А впрочем, чего их слушать-то? Можно подумать, будто откроется что-то новое…

Нет, в данной ситуации Турецкий все-таки рассчитывал на помощь Игоря Иосифовича, который, скорее всего, мог знать о генерале куда больше всех, вместе взятых, нынешних застольных ораторов. И только подумал о нем и посмотрел в его сторону, как увидел, что тот делает ему какие-то знаки. Выждав паузу, когда закончил речь очередной оратор и все, дружно выпив, принялись закусывать дальше, Александр Борисович поднялся, извинившись перед соседями, сказал, что на минутку, те поняли, видимо, что ему надо в туалет, закивали, а генерал слева даже стал показывать, в какую сторону идти. Поднялся и Рейман, кивнув Турецкому в сторону дверей. Там они и встретились.

– Вы ведь курите, Александр Борисович? – спросил Рейман.

– Теперь уже изредка. Но если вы… то я с удовольствием составлю вам компанию.

Они спустились этажом ниже, где было помещение, предназначенное для курильщиков. Несколько человек, находящихся уже там, приветствовали их кивками, продолжая свои разговоры. Похоже, что сегодня здесь были только свои, даже если они и незнакомы друг с другом. Каста, одним словом.

– Я хотел вам сказать, – начал Игорь Иосифович, – что на вас уже объявлена охота, Александр Борисович. – Рейман улыбнулся, закуривая и держа при этом сигарету в горсти, словно бывалый фронтовик, что немедленно отметил Турецкий.

– В самом деле? – усмехнулся он.

– Не в прямом – в переносном смысле. Ко мне уже обратились несколько человек, интересовались, кто да что. Попросили представить. Имейте это в виду. То есть я хочу сказать, не сбегайте раньше времени, если вам действительно это интересно. И нужно. Кстати, я передал вашу просьбу о встрече Ане, она согласна на завтра, на любое удобное вам время. Ну а на меня, как уже сказано, вы можете полностью рассчитывать в течение четырех ближайших дней. После «девятин», Анечка просила меня задержаться, я сразу отбываю в свои Палестины. Вот тут уж в прямом смысле… – Он вздохнул.

– А чем бы вы объяснили проснувшуюся вдруг потребность неких людей войти в контакт, скажем так, с новым следователем? Дело ведь, как здесь говорили практически все, однозначное. Или все же остались сомнения? А может, они появились в связи с указанием президента?

Рейман взглянул на Турецкого исподлобья, но с ухмылкой, словно проверяя, всерьез ли это сказано? Но, встретив аналогичный взгляд Александра Борисовича, пожал плечами.

– Боюсь, вам придется потерять много драгоценного для себя времени, не говоря уже о здоровье, пока вы сможете составить хотя бы приблизительный портрет того, чью жизнь решили осмыслить. Если решили. Что, возможно, в вашем положении совсем и не обязательно. Есть ведь и более короткие пути…

– Но вы, насколько я понимаю, мне их не советуете? А почему? Впрочем, возможно, вы и правы. Какая теперь, в сущности, разница, кого мы назовем виновным в гибели генерала и его товарищей? Ну, к уже названным добавится еще, может быть, пяток… либо десяток фамилий… А что изменится? Люди ж не вернутся. И справедливость, по большому счету, тоже не восторжествует. Баш на баш? И что получится в остатке? Кому легче-то? И надо ли?

– Значит, вы так поняли мою интонацию… – не спросил, а скорее подтвердил Рейман.

– Нет, ну что вы! Я пока пытаюсь понять… Например… зачем лично вам это надо? Вы же вроде бы?..

– Там, да? – Он небрежно махнул ладонью в сторону.

– Как бы… – Турецкий хмыкнул.

– Как бы… как бы… – в задумчивости повторил Рейман эту частицу речи под названием, скорее всего, «союз», а в сущности, языковую белиберду, модную в последнее время, особенно среди новейших бизнесменов, создающих с ее помощью видимость собственной многозначительности– как бы, понимаешь, думаю… как бы размышляю… – Слушайте, а вы мне нравитесь. – Рейман, как тот ребе из анекдота, поджал губы и покачал мудрой головой. – И я вам скажу, что, вполне возможно, останусь и еще, чтобы посмотреть, к чему вы таки придете.

– Что так? – почти неприлично засмеялся Турецкий и сразу одернул себя. Но уж больно анекдотично и в самом деле все это выглядело..

– А может быть, и во мне тоже где-то там, глубоко, – он ткнул себя пальцем в грудь, – сидит это неясное пока чувство вины… Прошу заметить, что мы с ним расстались все-таки до… вы понимаете? И я не исключаю, что, не случись этого тогда, мы не стояли бы сейчас, извините, тут с вами. Нет, – он брезгливо оглянулся и сморщил крупный свой нос, – совсем не место для разговора… Вернемся? А то наверху подумают еще, будто я увел вас нарочно, чтобы использовать наше знакомство в своих личных, корыстных целях.

– Неужели? – все никак не мог избавиться от улыбки Турецкий.

И когда они уже поднимались по лестнице, он с этакой легкой небрежностью бросил-таки вопрос:

– Сказав «до», Игорь Иосифович, вы имели в виду какой-то определенный этап? Или, простите, случившийся факт?

Рейман остановился и внимательно, чуть склонив набок голову – оказывается, это у него была такая привычка, – снизу вверх посмотрел на Турецкого.

– А я, знаете ли, не ошибся. Вы верно поняли. Но… наш с вами разговор состоится немного позже. А пока отвечу так: он начал менять курс…

– Постойте секунду, Игорь Иосифович, – тронул его за плечо Турецкий. – Ко мне пришла сейчас мысль, будто вас мучают некие угрызения, ну, скажем… Не оставь вы генерала тогда, вам пришлось бы разделить его судьбу… в том вертолете. Не так?

Рейман помолчал, кивнул и пошел дальше.

Глава вторая
ИСПОВЕДАЛЬНЯ

1

Орлов был чаще всего груб. Но и справедлив. Всю жизнь создавал себе, говоря современным языком, имидж «отца-командира». Был жестким и бескомпромиссным и в отношении людей, с которыми его связывала служба, и при окончательном принятии решений, каких бы проблем они ни касались – скажем, войны в Приднестровье или в Чечне либо же, как говорится, к слову, вкусовых качеств пшенной каши, приготовленной тем же армейским поваром. Казалось, для него не существовало неглавных вопросов. И так практически на протяжении всей его жизни. Черт возьми, но ведь с этим жить очень непросто! А про то, что еще и чрезвычайно неудобно, даже рассуждать нечего… Оттого и соответствующая, как показывает прошлое, негативная реакция начальства, включая и бывшего теперь уже министра обороны, почтившего, кстати сказать, своим присутствием траурный зал. А попробовал бы он не «почтить», если нынче сам президент и вся его команда официально «отметились» в скорбном ряду провожающих в последний путь известного в стране государственного деятеля!.. Ну да, это тебе не хухры-мухры, а губернатор крупнейшего в стране региона, значит, по креслу и почести. И что подчинялся тебе когда-то этот самый генерал, так про то ты теперь забудь, это уже мелкий факт твоей, а не его биографии, поскольку именно ты, бывший министр, нынче в глубокой… э-э, отставке, а он и посмертно все еще на коне! Уж тебя-то подобным образом хоронить не станут…

Ну ладно, пойдем дальше. Способен ли был он на компромиссы? Тоже кардинальная постановка вопроса. Кто утверждает – да, а кто резко отрицает, считая, между прочим, именно отсутствие этого качества в характере Орлова главной причиной его столь нелепой гибели. Вон даже как! Но куда же тогда подевались многочисленные политические союзы, в которых так или иначе участвовал генерал за последний десяток лет? Или это была у него своеобразная игра? Трудно ответить.

А мог ли он адекватно реагировать на собственные ошибки либо промахи? Тоже еще как сказать! Но, во всяком случае, вину за принятие тех или иных не совсем, назовем их так, верных или, опять же, популярных решений на плечи подчиненных никогда не перекладывал. И это – большой плюс, ибо большинству руководителей, и не только военного ведомства, отлично известно, каким образом и где чаще всего находят виноватых за промахи верховного руководства.

Вот, пожалуй, и все, что сумел извлечь Турецкий из сказанного за столом и возле оного господами военными. Их, пожелавших высказаться откровенно, нашлось, однако, совсем немного, вопреки утверждению того же Реймана. Да и сами признания, если их можно называть таковыми, прозвучали отнюдь не в публичных, застольных выступлениях, где, по обычаю, преобладают нотки прощания и прощения, то есть некоего покаяния перед присутствующей еще на тризне душой ушедшего в мир иной человека, а с глазу на глаз со следователем. Словно это были некие тайные откровения, которых и стесняется, и даже малость побаивается твой собеседник, возможно, всерьез считавший сказанное каким-то откровением. Оно-то, наверное, чисто внешне и выглядело бы так, кабы все это уже давным-давно не было растиражировано средствами массовой информации. А может, этот своеобразный «синдром откровения» как раз и продиктован именно обилием прессы, не пропускавшей мимо своего внимания ни одного громкого поступка бывшего генерала, ставшего известным политиком? И вот тогда общественное мнение, формируемое этой прессой, ты охотно выдаешь за свое собственное? Так, к сожалению, и бывает чаще всего…

А тут, видимо, еще и генеральские прокурорские погоны Турецкого стали невольно тем магнитом, который притягивал к себе внимание присутствующих. Не дураки же ведь собрались, понимали, что к чему. Значит, считали, что лучше в иных ситуациях проявить инициативу самому, нежели дожидаться, когда тебя вызовут для дачи показаний. И хотя лично ты ни в чем не виноват и никаким боком к трагедии отношения не имеешь и вообще ни к чему непричастен, да ведь мало ли куда вдруг вывернет кривая! А доверительность – она гораздо лучше. Всегда можно повторить: да я, ребята, с милой душой, мне таить нечего, вот он я, весь открыт перед вами… как чистый лист протокола.

Но военная публика была интересна Александру Борисовичу лишь в том плане, что она худо-бедно, однако все же помогла ему составить в воображении контуры образа бывшего генерала. Своего рода фоторобот, близко похожий на искомого человека, портретное сходство с которым ты в своем сознании подменяешь основными, чаще всего противоречивыми чертами данного конкретного характера. И, уже исходя из них, пытаешься понять логику поступков названного человека.

Александр Борисович не знал еще, почему именно от этой «печки» он решил «танцевать», но чисто интуитивно полагал, что причины всех следствий, тем более трагических и особенно когда речь идет о людях неординарных и, опять-таки, противоречивых, они, эти причины, как правило, упрятаны глубоко в прошлом каждого из них. Иначе говоря и перефразируя известную поговорку, что, кстати, обожает делать дочка Нинка, «ищи, папуля, где собачка порылась!» Ох уж эта подрастающая молодежь! А впрочем, даже степенные англичане имеют на этот счет давно утвердившееся мнение, будто в шкафу у каждого почти наверняка спрятан некий скелет. Стоит лишь приоткрыть тайную дверцу того шкафа.

Ну хорошо, это – военные.

Так уж получилось, что Турецкому пришлось не столько сидеть за столом, выслушивая речь очередного оратора, отмечавшего высокие заслуги усопшего, сколько выстаивать в «курилке», изображая неподдельный интерес к тому, в чем его убеждал очередной обладатель широких погон, лично, близко и давно знавший покойного генерала. Они подходили сами, словно соблюдая при этом определенную, им одним ведомую очередь, а в их взорах читалось единственное искреннее желание всемерно помочь следствию, хотя… что говорить?.. дело-то, в общем, ясное. Но, может быть, а вдруг?.. И очередной генерал приглашал Александра Борисовича выйти и покурить. Потом Турецкий, вежливо благодаря, возвращался к столу, чтобы пять минут спустя снова удалиться в «курилку». Да когда ж наконец все это кончится, черт побери?! Ловя ироничный взгляд Реймана, Александр Борисович незаметно ему подмигивал и безнадежно вздыхал.

Вообще-то он теперь с большим бы удовольствием поменял военных «собеседников» на штатских. Но те почему-то не спешили делиться с «важняком» своими соображениями, которых у них наверняка тоже было предостаточно. Значит, были на то свои причины…

А в самом конце поминального вечера, когда явственно подступал уже момент традиционного превращения тризны в некий фарс, ну, в том смысле, что, мол, «пора и запеть, и что-то не слышится смеха», над сидящим Александром Борисовичем склонился еще незнакомый ему, относительно молодой мужчина в форме генерала гражданской авиации. Широкие золотые галуны на погонах, синие лампасы и все такое прочее.

– Могу ли я, Александр Борисович, попросить вас буквально на два слова? – вежливо спросил он и протянул руку: – Нефедов Сергей Сергеевич, начальник Восточно-Сибирского регионального управления воздушным транспортом.

Турецкий посмотрел на пустое место своего молчаливого соседа, который тихо смылся полчаса назад да так больше в застолье и не появился, и, отодвинув стул, пригласил Нефедова садиться.

– Может, перекурим? – предложил летчик.

– Благодарю! – натужно усмехнулся Турецкий и провел ребром ладони по горлу. – Вот так уже!

– Я вас понимаю, – с улыбкой кивнул Нефедов. – Мне, собственно, всего два слова. Я вижу, вас тут успели взять в оборот. Но у меня нет такой цели, я спросить хочу…

– Валяйте, – устало разрешил Турецкий.

– Мне доложили, что вам поручено расследование…

– Так точно, – кивнул Турецкий.

– И, надо полагать, по этой причине вы наверняка прилетите к нам? Или… у вас другие планы?

– Это в каком же смысле? – удивился Турецкий.

– Ну… – замялся генерал. – Может, сюда, в Москву, станете людей вызывать?.. Во избежание определенного давления, обычного, так сказать, на местах…

Вы ж в курсе, что в регионах и своя власть, и свои обычаи, подходы, и свои кланы, и… остальное прочее.

– Сергей Сергеевич, я похож на идиота?

– Помилуй бог! – смутился тот.

– Тогда подскажите, что вы имеете в виду под «прочим»?

– Да хоть бы и та же круговая порука. Впрочем, ваша реакция подсказывает мне, что вы – человек решительных действий. Это вселяет надежду…

– На что, простите?

– На объективное расследование. Так вот, если позволите… Я не снимаю ни со своего управления, ни с экипажа вертолета, несмотря ни на какие имеющиеся оправдательные причины, вины в происшедшей трагедии. Это – раз. Я уже заявлял об этом и просто повторяю для вас, Александр Борисович. Можете считать это моим официальным признанием. Да, восемьдесят процентов вины – на экипаже, на наших службах и так далее.

– Восемьдесят? А остальные двадцать? Или это вы фигурально выразились?..

Нефедов посмотрел в глаза Турецкому, даже рот открыл, чтобы, казалось, возразить, но промолчал и, отведя взгляд, заметил:

– А вот эти двадцать и являются для меня самого полнейшей загадкой. Хотя… Нет, пожалуй, этого я вам пока не скажу. Но уж в чем я стопроцентно уверен, в экипаже самоубийц не было. Может быть, стечение обстоятельств. Даже скорее всего так. Но я чувствую ваш вопрос: «Какого черта этот чиновник от гражданской авиации морочит мне голову на поминках?» Отвечаю. Завтра наши земляки отбывают домой. Не все, но большинство. Остальные – по необходимости. Я лечу послезавтра и готов предложить вам свою компанию. Впрочем, выбор за вами.

– А знаете, Сергей Сергеевич, я, скорее всего, с удовольствием воспользуюсь вашим приглашением. Кстати, вы с Игорем Иосифовичем Рейманом знакомы?

Нефедов сперва неопределенно пожал плечами, но затем кивнул: да. Но, видно было, радости при этом не испытал. Будто между ними в свое время пробежала черная кошка. А может, и в самом деле пробежала?

– А если я его уговорю полететь с нами, вы возражать не будете? Или я слишком много беру на себя?

Нефедов снова подумал и сказал:

– Да поступайте как знаете. Если это вам поможет, какие сомнения?

– Значит, все-таки есть, – с усмешкой констатировал Турецкий. – Все те же двадцать процентов?

– Вы поразительно догадливы, Александр Борисович, – вздохнул Нефедов, достал из кармана кителя свою визитку и авторучкой написал на ней номер телефона, протянул Турецкому. – Вот здесь вы можете меня найти. Либо – мобильный, он указан выше. К вашим услугам, Александр Борисович.

Нефедов хотел уже подняться, но Турецкий придержал его за рукав:

– Не хотите подсказать напоследок, почему это все они очень дружно, а главное практически без промедления, назвали виноватых? Обычно, я знаю, всякого рода причастные к делу комиссии и в подобных случаях, да и вообще, не любят торопиться с окончательными выводами, не так?

– Абсолютно так. Но только мне представляется, что наш случай – особый.

– Или, рассмотрим данные выводы как возможность… ну, скажем, например, беспроигрышного списания неких долгов? Чтоб потом уже никогда не возвращаться к проблеме? Я говорю условно, вы понимаете?

Нефедов, глядевший в стол перед собой, скосил глаза на Турецкого, улыбнулся краешками губ и сказал:

– Это все здесь кое-кому представляется неразрешимой загадкой. Оттого, полагаю, и выводы столь торопливые. А мы-то у себя знаем разницу между, скажем, причиной и поводом. Хотя, если все-таки говорить о загадке, как таковой, я тоже чувствую исподволь какую-то неизвестную мне тайну. Ну, как тот кобель, который все понимает, а словами выразить не может.

– Но причины, как и поводы, все же были? Извините, я оперирую вашим же выражением.

– А то! Тот, кто общался с генералом, а мне приходилось делать это довольно часто, мог бы с ходу назвать два десятка и тех, и других. Но ведь это жизнь! И надо учитывать не только кардинально меняющиеся иной раз обстоятельства, но и некоторые абсолютно не меняющиеся характеры. А это – постоянные конфликты, и чем выше их уровень, тем они драматичнее.

– Простите, Сергей Сергеевич, вы кто по образованию?

– Это имеет значение?

– Интересно.

– До недавнего времени я был действующим летчиком, пилотом первого класса. А с середины девяностых…

– Уже при Орлове?

– Нет, несколько раньше… в силу ряда причин перешел в управление. А возглавил его, да, уже при Алексее Александровиче.

– Конфликтовали?

– Очень редко. Он ведь никогда не давал советов профессионалам. Такая вот черта…

– Я обязательно запомню эти ваши слова, Сергей Сергеевич, потому что надеюсь, что они искренние и соответствуют действительности.

– Можете не сомневаться.

– Но тогда, – Турецкий наклонился почти к самому уху Нефедова, – не вижу вины экипажа.

Нефедов резко повернул к нему лицо, и они едва не стукнулись лбами.

– Да-да, – глядя в упор в глаза летчика, сказал Александр Борисович, – официальная точка зрения на сей счет такова, что это он их заставил лететь, когда они не хотели, разве не так? И вы сами это прекрасно знаете, и… не помню из материалов, но, вероятнее всего, и в комиссии подтвердили общую точку зрения. Удобную, выгодную – другой разговор. А теперь уверяете меня – восемьдесят процентов! Ладно, давайте прервем наш разговор. Повторяю, я принял ваше приглашение. И обещаю во время полета в Сибирь никаких советов, тем более – распоряжений, не давать. Идет?

– Идет, – серьезно подтвердил Нефедов.

Он ушел, а Турецкий почувствовал наконец усталость. Не ту, хорошую, когда чувствуешь удовольствие от честно завершенного дела, а какую-то муторную, возникающую от массы бестолковых разговоров, шума, ненужного напряжения. Короче говоря, пора было сваливать. Но перед этим надо попрощаться с вдовой Орлова, которая все сидела на своем месте с отсутствующим выражением на лице, словно отбывала обязательную, но отвратительную службу. Назначить на завтра, желательно в первой половине дня, время для беседы. Перекинуться и некоторыми соображениями с Рейманом. Почему-то вдруг захотелось, чтобы этот непонятный бывший полковник не улетал к себе домой, в края обетованные, а поиграл еще какое-то время в одной команде с ним, Турецким. Ведь если Нефедов что-то знает такое, о чем старательно умалчивал до сих пор, хотя и прорывается в нем эта жажда правды, то уж Рейману-то сам Бог велел, как говорится, выступить в роли некоего антипода в дружном хоре отлично организованного общественного мнения. Пусть пока это звучит именно так, до тех пор, когда откроется истина. А в том, что она в конечном счете откроется, Александр Борисович почему-то уже почти не сомневался, хотя и понимал, что в такой компании добраться до нее будет очень нелегко. Или это «понимание» вселил в него бывший пилот первого класса, первым делом взявший на себя вину, в которой, кажется, и сам не очень уверен? Все может быть…