Текст книги "Прощай генерал… прости!"

Автор книги: Фридрих Незнанский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 23 страниц)

Ссориться начали. Причем из-за пустяков. Он обещал, но не прилетел, потому что погоды не было. А она, видишь ли, ответственные дела специально отменила. Раз, другой, и вот почувствовал он, что отношения их словно бы к разрыву тянутся. Еще пара подобных ссор и – горшок об горшок.

Что в таких случаях самое худшее? Советчики! Нашлись и они.

Объяснили, почему такой строптивой и неуживчивой становится невеста, которая все тянет да тянет с решением семейного вопроса. И все оказалось гораздо проще, чем он представлял себе. Ну, конечно, какая женщина, какая баба вообще устоит перед мощным, почти звериным обаянием, которым обладал генерал Орлов? Вот оно что, и не надо объяснять свою холодность рабочими перегрузками…

Ему не следовало бы первому поднимать эту тему. Но… так уж получилось. Взрыв был просто необычайной силы. И чем горячее она обвиняла его в оскорбительной нелепости его подозрений, тем больше он убеждался, что дело действительно нечисто.

В общем, произошел разрыв, который каким-то образом стал достоянием посторонних. Может, кто-то подслушал, возможно, что и она сама в горячности ляпнула что-то, но скоро Геннадий от совершенно посторонних лиц узнал, что его, так сказать, невеста на одном из приемов в Москве, где была, как обычно, вместе с губернатором, вела себя несколько вызывающе. И это обстоятельство вызвало определенно негативную реакцию у окружающих – мол, не следовало бы господину губернатору так уж откровенно демонстрировать свои неслужебные отношения с помощницей. Да еще в отсутствие супруги, которую многие знали как женщину весьма скромную и явно не заслуживающую оказаться, так сказать, заочно в столь неприятной ситуации.

Одно накладывалось на другое, разбираться со всеми подобными сплетнями очень не хотелось. Но ведь если рану все время бередить, постоянно тыкать в нее чем-нибудь острым, можно, в конце концов, и с ума сойти от боли.

Геннадий не помнил, когда это случилось…

В один из дней, где-то в конце марта этого года, на базе появился некий странный тип. Внешне он был похож на хакаса либо бурята. Высокий, спортивный. С широким, плоским и неулыбчивым лицом…

С этой минуты Филипп, уже, естественно, принявший некоторую дозу на грудь – для установления полностью доверительного контакта с собеседником, весь превратился во внимание.

Мужик оказался тертый, бывалый. А на стройке появился, по его словам, чтоб подзаработать, если получится, на взрывных работах. У него уже имелся небольшой опыт, обретенный на стройках Железногорска. Какой там опыт можно приобрести, примерно представлял себе Геннадий, да и Миша, так он назвал себя, с его синими перстнями, вытатуированными на пальцах правой руки, скорее, напоминал зека. А впрочем, подобного народу здесь навалом, Сибирь – велика, и колоний в ней не счесть. Но люди-то живут, ничего другого им не остается!

Вот Геннадий, исключительно по доброте душевной, и устроил его к себе помощником. Он как раз в ту пору трассу по новой проходил, устранял боковые скальные выступы, которые надо было аккуратно подрывать, чтобы не нарушить при этом общий рельеф самой трассы. Почти ювелирная работа. А Миша не соврал, он в самом деле владел техникой.

Вечерами сидели в вагончике-балке, где Геннадий отгородил для себя угол. Тут Миша и увидел прилепленную скотчем к стенке фотографию Катеньки, поинтересовался, кто такая. Геннадий не очень охотно объяснил. На том все и закончилось. Поговорили и забыли. Да и Миша тот, собственно, неделю на базе и прокантовался, исчез так же неожиданно, как и появился. Ну ушел и ушел, Геннадий пожалел было напарника, но скоро и забыл.

А потом, вскоре, и произошел этот проклятый разговор с Катериной, который закончился полным разрывом их отношений.

Странно получилось, но буквально на другой день, за несколько часов до самолета, он неожиданно носом к носу столкнулся с Мишей. Того было прямо не узнать. Приоделся, выглядел вполне достойно, разве что перстни выдавали прошлое. Но он, видно было, совершенно своего прошлого не стеснялся. Он обрадовался встрече, а чтобы убрать всякие обиды за то, что сбежал со стройки, не сказавшись, уговорил Геннадия посидеть часок-другой в кабачке, все равно время оставалось. Миша был при деньгах и угощал щедро. И где-то между рюмками вспомнил вдруг фотографию в вагончике, сказал, что недавно видел эту женщину…

Геннадию, естественно, как соль на рану. Вот именно, соль! Болит, а ты добавляешь, еще и скребешь ее, проклятую, чтоб совсем уже невыносимо стало…

Одним словом, как это ни странно, добился-таки своего. Разговорил Мишу и выяснил, что у него обнаружился старый кореш, который теперь служит в окружении самого губернатора. Ну и, как говорится, слово за слово, рассказал корешу Миша, где однажды видел фотик этой дамочки. Тот чуть не отпал, а потом и сам заговорил. Они-то в своей компании много чего друг про друга знают, ну вот и Катерина эта самая у них постоянно на виду. Нет, врать он не стал про то, что спал там с ней или чего другое, она баба как бы строгая, не каждому дает. Но – и не без слабинки. А слабость эта ее называется господином губернатором. Он же ее от себя ни на шаг не отпускает теперь. С женой у него вроде какие-то семейные нелады, так вот и появилась замена по этой самой части…

Короче, в тот раз Геннадий с Мишей друг другу едва кровь не пустили. Просто тот посильней оказался. И поспокойней, порассудительней. Азиат все-таки, будь он проклят. И потом он, видать, понял, что, если человек не в себе, не стоит его этак-то прикладывать. Кончилось тем, что и в себя прийти помог, и даже в порт проводил, ручкой помахал.

А у Геннадия с того момента просто все из рук валилось. Хотел уже бросить работу и укатить куда угодно, на край света, к чертовой матери. Но надо же так случиться, что однажды утром вызвал его к себе начальник.

«Вот, – говорит, – тут тебе, Гена, срочный звонок был. Но тебя никак найти не могли. Возьми трубку и звони по этому номеру, очень просили».

Набрал Геннадий незнакомый ему телефонный номер и вдруг услышал ее голос – такой ласковый, радостный! Не давая ему сказать ни слова, она сообщила, что в один из ближайших дней, когда – сейчас уточняется, она прилетит к нему. Пора кончать глупые ссоры и надо в самом деле резко повернуть жизнь, иначе они оба так и состарятся, дуясь друг на друга, любя и ненавидя, а в общем-то, проклиная себя за собственную несдержанность и эгоизм.

Вот и весь разговор, но как легко ему вдруг стало!

А позже узнал о том, что в Москве, у президента, был разговор об их трассе, и губернатор поклялся, что к концу апреля сам президент, если пожелает, сможет спуститься с вершины по свежему снежку. Так это было или не совсем в этом ключе, но работа закипела с новой силой.

И тут, как назло, навалилась ранняя весна, да такая теплая, что ночами снег стал оседать, обнажая скальные лысины. И начался аврал. Вот когда пригодились-то по-настоящему «снежные пушки»!..

Филипп почувствовал, что они подходят наконец к главному. А то все была растянутая такая преамбула. Вот и эмоции из рассказа Нестерова исчезли. Пошли одни, можно сказать, конкретные факты.

Стало известно за двое суток о том, что прилетает губернатор с большой командой, для того чтобы провести срочное совещание по поводу «узких мест». Времени оставалось практически в обрез. Снег для пушек свозили из ущелий, где он еще не успевал таять. Одновременно Геннадий с другими специалистами, в том числе из Баварии, откуда и прибыли «пушки», подчищал трассу. Гремели последние взрывы. Верхолазы-монтажники тянули к вершине тросы подъемников. Суета была сумасшедшая.

Гена как-то даже и не обратил внимания, что рядом с ним вдруг оказался тот Миша, про которого он успел уже забыть. К тому же и впечатления от их последней встречи были не самые приятные, это если говорить мягко. Ну прилетел и прилетел, черт с ним. Чего надо, непонятно. Хоть под руку не лезет, не мешает работать, и то ладно. Но когда тот неожиданно полез к нему с какими-то документальными доказательствами Катиной неверности, а сообщал об этом Миша исключительно по доброте душевной и из желания избавить приятеля от этой продажной суки, вот тут Гена уже окончательно не выдержал и выкинул «доброжелателя» наружу, пообещав при следующей встрече свернуть ему шею. И хорошо тренированный Миша, видно, почувствовал, что нашла коса на камень, ретировался.

А потом и случилось то самое – страшное, чего себе уже никогда не простить… Это Катенька может говорить что-то, делать вид, что понимает, даже обещать простить, но сам-то он, если по чести, давно уже конченый человек… И никогда не будет ему никакого прощения…

Где был эти дни Миша и чего делал, Геннадий не знал, да и не интересовался, хотя следовало бы. Все-таки он отвечал за свою работу!

К обеду того дня, когда должен был прилететь губернатор, все основные взрывные работы на трассе были, естественно, прекращены.

Погода была, как говорили когда-то бывалые летчики, «мильен на мильен». Отличная видимость, солнечно, сухо.

Уже вечерело, когда объявили наконец, что вертолет на подходе. И тут случилось то самое, из-за чего, собственно, и произошла катастрофа. И погибли люди…

Он и сам не знал, почему вдруг, без всякой на то надобности, ну вот будто ноги сами понесли, отправился к своей снежной установке, которая находилась уже где-то чуть ниже уровня площадки, оборудованной для посадки вертолетов. А в стороне, правее, с соседнего хребта, «шагали» железные опоры высоковольтки. От нее был сделан отвод, и через собственную подстанцию строительство питалось таким образом электричеством.

Это Геннадий объяснял так подробно, чтоб Филипп мог зрительно представить себе, как все произошло.

Ну шел и шел. Поднимался. И вдруг увидел, что впереди него, далеко уже, метрах в двухстах, движется чья-то согнутая фигура. Он крикнул, тот обернулся, и Гена узнал Мишу. Чего он туда лезет? Крикнул снова, мол, чего тебе там надо? Если вертолетная площадка, так она правее. А тот прет как танк. И это почему-то сразу очень не понравилось. А еще мелькнуло непонятное предчувствие – вот словно кто-то толкнул его в спину: быть беде!

И Геннадия будто огнем обожгло. Там, куда направляется Миша, сегодня с утра еще гремели взрывы, последняя зачистка, так сказать! И если сейчас снова рванет взрыв, а вертолет при посадке попадет в зону ударной волны, катастрофа неминуема! Что делать?!

Решение пришло само и совершенно спонтанно, как бы помимо воли. Накрыть его снежной тучей! Не дать возможности произвести взрыв!..

Почему-то Геннадий был уверен, что этот Миша готовит злодейское преступление. Убийство! Откуда взялись такие мысли, почему? Объяснить себе он не мог, но руки уже действовали самостоятельно. Включить установку… навести жерло «пушки»… снег давно загружен…

А рев вертолетных винтов все ближе, казалось, что он уже совсем рядом и через секунду зависнет вон над тем рваным козырьком вознесенной к небу скалы…

Он опоздал на краткий миг.

На фоне темно-синего, такого спокойного неба, окрашенный заходящим солнцем в совершенно огненный цвет, появился огромный на таком близком расстоянии вертолет, и в этот же момент ударила «пушка», закрыв все вокруг снежной тучей…

Дальше он какое-то время ничего не помнил. Да и не понимал.

Люди бежали сломя головы к упавшему вертолету. Тот завалился набок и походил на груду металлолома. Свисали с ближней опоры оборванные провода. Слышались отчаянные крики. Истошно лаяли местные собаки…

Он прибежал к месту падения одним из первых. Видеть дело рук своих – это он понял сразу – было жутко. Сперва он находился в непонятном тумане и слышал все словно издалека. Никто не обсуждал причин происшедшего, все стремились помочь пострадавшим людям. Несколько человек были выброшены из открытого люка вертолета и попадали на снежный склон с двадцатиметровой высоты. Их выкапывали сейчас, вроде остались живы. Говорили – просто чудом. Из-под обломков стали доставать погибших. Кто-то прокричал, чтобы действовали крайне осторожно, сюда уже вылетели из Шушенского и Абакана вертолеты МЧС со всей необходимой для спасения техникой.

Геннадий действовал, находясь в состоянии полной прострации. Он первым и добрался до Катерины, и сам же стал ее вытаскивать, стараясь не причинить новой боли. Она была в сознании. Что-то надрывно пыталась говорить ему, а он ничего не слышал, только повторяя одну и ту же фразу: «Это я вас убил… я во всем виноват… моя «пушка»… Но это он… он хотел…»

Он уже не видел, как вынимали из свернутой набок кабины пилотов, которые, кажется, были живы, но пострадали здорово… Как еще позже с помощью домкратов приподняли двигатель вертолета и вытащили из-под него еще дышащего губернатора… Как потом его спешно отправили на эмчеэсовском вертолете в госпиталь. А в другую машину, которая летела в Шушенское, стали грузить раненых и контуженных при падении, оказывая им первую медицинскую помощь.

И все это время Геннадий, будто боясь остановиться и что-то забыть, говорил и говорил Кате. До тех пор, пока врач ему не сказал, что она без сознания, Зря старается… А он вовсе не старался, и уж тем более оправдать себя.

Когда все жертвы были увезены, собралось все начальство, стали выяснять причины трагедии, поскольку, как оказалось, никто так толком ничего и не понял. Пришли к выводу, что могла неожиданно испортиться погода, здесь такое случается сплошь и рядом.

Потом кто-то вспомнил, что в момент падения машины слышал какой-то гром, похожий на взрыв. Предположили, что где-то поблизости могла сорваться лавина. А в общем, оставили все как есть, до прилета сюда специальной комиссии, которая и станет разбираться в причинах и следствиях…

Но только один человек знал правду. Или двое, если Катя все-таки слышала, о чем он ей говорил. А может быть, и трое. Но третьего, бурята Мишу, Геннадий, как ни искал, не нашел. Тот снова исчез бесследно. Точно так же, как не знал он, успел ли тот произвести свой убийственный взрыв, или его сбросила в пропасть туча снега после выстрела «пушки». Впрочем, для Геннадия Нестерова последнее обстоятельство теперь не имело ровно никакого значения…

Через два или три дня, находясь все еще в состоянии, близком к помешательству, он с первым же попутным вертолетом, которые теперь зачастили на базу, то привозя, то увозя членов разных «высоких» комиссий – и из правительственных, и из авиационных ведомств, отправился в краевой центр. Не в больницу к Кате, туда его не пустили, она находилась теперь в коме, и исход никому еще не был ясен, но ему намекнули, что положение неутешительное. И тогда он решил покаяться перед сестрой Кати, Людмилой.

Он попытался ей все рассказать – от начала и до конца, но вдруг понял, что никому его покаяние не нужно. А судить его может лишь сама Катя, если захочет это сделать. Если Бог разрешит… Так и вернулся он на базу – а куда ж было еще деваться? – непонятым и непрощеным. А какого прощения и от кого он, собственно, добивался?

Его, кстати, никто не трогал, даже и близко не подозревал. При чем здесь какая-то «пушка»? Но получалось так, что вместе с невольным страхом постепенно исчезало и чувство вины. Почему – он этого понять не мог. Возможно, потому, что неожиданно обнаружил у себя в закутке, среди нескольких книжек, которые иногда почитывал на сон грядущий, несколько цветных фотографий. Конечно, их специально оставил тот Миша, это сомнения не вызывало. Когда Геннадий увидел их в первый раз, его охватила такая ярость, что он готов был в прах разнести ни в чем не виноватый вагончик…

Что было на них изображено? А что может запечатлеть мерзавец? Ну, конечно, подсмотреть в щелку, как человек, похожий на бывшего губернатора, – лицо-то не очень разборчиво, а голые мужики сзади почти все одинаковые, – трахает в широком кожаном кресле такую же голую бабу. С искаженным от страсти лицом… Кати…

– Знаешь, как такой монтаж делается? – спокойно спросил впавшего в ступор Геннадия. – Элементарно, старик. Дай мне пяток фотографий людей, которых ты знаешь, и я тебе такую картинку сварганю, ни одна экспертиза не разберется…

– Это я понял… Потом. Но момент был очень тяжелый… Пока не появилась мысль сюда спуститься, с дедом этим местным поговорить… Знаешь, просто душу отпустило… Я ее все равно теперь вылечу.

– А фотики эти, говорю без всякой задней мысли, можешь отдать мне, мы в Москве проведем все-таки экспертизу – для полного твоего спокойствия. Если хочешь. Ты ж ведь их сохранил зачем-то?

– А это, честно скажу, на тот случай, если Мишу того встречу. Вдруг эта падла жива осталась?

– Жива, – уверенно сказал Филя. – Его недавно видели вместе с его хозяином. Ты про такого Бугаева слышал?

– А кто у нас про него не слыхал? Но тогда… Слушай! – вдруг вскинулся Геннадий. – Тогда я, кажется, тоже кое-что понимаю…

– Ну вот, наконец. Значит, давай собирайся, потопали наверх, а потом, я думаю, нам с тобой надо будет туда, в центр, выбраться.

– Какая сука!.. – словно в забытьи, пробормотал ошарашенный Геннадий. – А я-то – полный…

– Увы… – Филипп развел руками.

4

Агеев позвонил Турецкому под вечер, сообщив Александру Борисовичу, что фигуранта он нашел, долгую беседу с ним записал на магнитофон, поскольку устраивать формальный допрос не счел удобным. Но тот в конце записи продиктовал, что просит считать свою исповедь как бы явкой с повинной, понимая всю тяжесть совершенного им преступления, за что и готов нести любое наказание. Ну и просит только учесть, что действия его, приведшие к трагическому исходу, были непреднамеренными. А теперь они собираются подняться на базу, откуда Филипп и готов возвратиться в город. Геннадий обещает прилететь следом, он хочет закончить на базе все свои дела, сдать технику, уволиться, чтобы не подводить товарищей, ну а затем, как уже договорились.

Турецкий дал «добро». Просил только Филю посмотреть там все, чтобы вдруг не возникло снова каких-то непредвиденных «случайностей».

Сам Александр Борисович второй день изображал инкогнито. Не звонил в прокуратуру, не появлялся там, не беспокоил Серова. А тот и сам будто в рот воды набрал. Точно так же, словно в ожидании первых шагов Турецкого, затаился и адвокат Белкин. Или, может быть, он ждал извинений? А не жирно?

Только одно очень важное дело он сделал – позвонил в Москву, Константину Дмитриевичу Меркулову. И подробно рассказал о событиях последних дней. Костя подумал и сказал, что все пока сделано правильно, не надо торопить события. А вот он сам свяжется с Фадеевым, прокурором Федеральной окружной прокуратуры, и обсудит с ним некоторые аспекты открывшейся перспективы. Сказав этак замысловато, Меркулов добавил, что не далее как вчера имел продолжительный разговор с министром внутренних дел, касательно весьма неприятных данных о росте преступлений в среде правоохранительных органов. Пришли к некоторым общим выводам, о которых Александр Борисович скоро узнает от Фадеева, так будет правильно со всех точек зрения. И информация Александра Борисовича в таком случае упадет на хорошо, надо полагать, подготовленную почву.

– Не темни, Костя, – Турецкий недовольно фыркнул. – Ну чего ты в самом деле? Решили, что пора взяться за своих, наконец? Так этих ментовских оборотней… особенно среди гаишников…

– Не обижай милицию, – обрезал его Меркулов. – Кто мне только что про вашего Серова докладывал? А насчет оборотней… Так они практически во всех структурах уже давно обосновались и чувствуют себя в полном достатке… Кто знает, может быть, когда-нибудь даже операцию по тотальной очистке наших рядов от всякой мерзости и сволочи, с твоей легкой руки, так и назовем – «Оборотни».

– А это не я придумал, газеты читать надо, Костя. Вспомни, три года еще назад, гаишник-лейтенант из Тамбова, что ли? Или из Саратова? Останавливал на трассах машины, убивал водителей, а грузы продавал. И компания у него была подходящая – все, как один, из «правоохранителей». Так что термин еще от них пошел.

– Ну, положим, и не от них, а из мифологии, из народных поверий. Но это, Саня, уже из области отвлеченных препирательств. Послушай, кажется, там этот Чистяков, да? Ах нет, Гостюхин! Ну, глава Главного управления, приличный мужик? Я думаю, нам удастся сделать таким образом, чтобы и он завтра получил отмашку от своего министра. Как раз в плане нашего недавнего разговора. Но ты там, как я понимаю, пройдешь в качестве свидетеля. А главная твоя задача – еще не забыл? А то я чувствую, что вы там какие-то детективы разыгрываете, а расследование топчется.

– Уже не топчется, Костя. Есть конкретные результаты.

– Вот и отлично, звони…

А сегодня, едва закончил разговор с Филиппом Агеевым, раздался звонок по городскому телефону.

– Александр Борисович? – поинтересовался приятный женский голос. – Борис Сергеевич Фадеев просил вам передать, что ждет у себя к трем часам. Что ему сказать?

– Буду обязательно. Если можно, машину, пожалуйста.

– Но у вас же… – удивилась секретарша. – Ах да, извините! Конечно, конечно!

Вот так, ступай, Александр Борисович, в свидетели! И вещдоки все – с собой…

А машина-то ему, собственно, нужна была лишь для того, чтобы те, кто слышали сейчас его разговор с прокурором, поняли, что перехватить его не удастся. Если, конечно, внаглую не полезут. Ну а на этот случай у нас есть… кто сегодня дежурит? Володя или Сева? Значит, свободный – рядом.

Но обошлось без эксцессов.

С Фадеевым он уже встречался, когда только прилетел сюда. Прокурор произвел неплохое впечатление и местным таким царьком тоже не выглядел.

Турецкий явился подчищенным, подмазанным, скрывая изъяны на лице под темными очками. Борис Сергеевич понимающе усмехнулся, пожимая руку.

– Ну что ж это за порядок у нас такой? – несколько сокрушенно начал он. – Тут прямо разбои происходят, Москва все знает, а я даже и не в курсе! Александр Борисович, я надеялся на взаимопонимание!

– Тактика, Борис Сергеевич, – улыбнулся Турецкий в ответ. – Не я, кстати, придумал. Да ведь и вам надо было в какой-то степени развязать руки. Вам, Гостюхину…

– Все правильно, молодцы. Я уже разговаривал с Иваном Ивановичем. Начнем немедленно и сообща. Показывайте, что у вас… О господи!.. Много там? Надолго? Или, может быть, лучше перенесем демонстрацию фильма прямо в кабинет Ивана?

– Все подряд совсем не обязательно, можно и выборочно. Но все равно… не меньше часа, думаю. Вероятно, вы правы, зачем шарманку крутить дважды?

– Тогда поехали! – И Фадеев решительно поднялся…

И вот снова на экране эпизод детектива…

«– Слушайте! Вы там аккуратнее работайте, не переборщите, вашу мать!

Это кричит Серов, опираясь на раскрытую дверцу «Волги».

– А чего его жалеть? Может, еще в жопу поцеловать?

Веселый сержант резко дергает за волосы голову Турецкого и бросает ее лицом на асфальт, кричит:

– В отрубе!..»

Зрители разом оборачиваются к Александру Борисовичу, он вежливо снимает очки.

– М-да-а… – мычит генерал.

«– Давай сюда его ксиву! Базар не кончен, он нам еще и бабки отстегнет.

Один из «братков» протягивает руку к сержанту, но тот кричит в ответ:

– Ты со своей бля… тачкой вали отсюда к ё… матери! Ксиву ему, бля..: А ты положенные тебе бабки уже давно получил! Чего тебе еще? Давай, вон, грузи его в багажник, повезли! И хлебало ё… заткни! Крутой он, бля…

– Ну ты, в натуре! Такого базара не было! Тебе надо, ты и вези, хочешь мочить – мочи! А нам не «заказывали»!

– Эй! Вы чего там про «мочилово»? – кричит Серов. – Сержант, кончай свою херню! И вы тоже! Глядите, как «Волгу» мою уделали! Не могли, что ли, аккуратней?.. Вот же долбаё…!»

– И – на свалку? – спросил генерал.

– Ага, именно туда, – кивнул Турецкий. – В Хомутовку. Там, – он показал на экран, – все довольно подробно.

– Ладно, детали потом… – Чистяков отвернулся в своем кресле от экрана телевизора и с помощью пульта выключил демонстрацию «кино». – Я уже разговаривал с министром. Насколько я понимаю, Борис Сергеевич, и ты получил соответствующее «добро».

Фадеев кивнул.

– Значит, я даю оперативникам распоряжение подмести эту сволочь. Александр Борисович нам с‘ тобой пока не нужен, а опознание проведем позже. Ну а ты со своим «кадром» проведи… предварительную-то беседу. Он же не сам придумал, как я понимаю.

– Извините, что перебиваю, Иван Иванович, – вмешался Турецкий. – У меня был один момент, когда показалось, что Юрий Матвеевич просто запутался. И я предложил ему тогда простой выход: я его как бы отстраняю отдела, ну, придумываю какое-нибудь пустячное задание, которым он до конца расследования и занимается себе, без всякой надежды на успех. Обиделся. Так я решил. А он, возможно, уже к тому времени крепко завис. Странно, мог бы и воспользоваться подвернувшимся случаем.

– Это гораздо глубже, Александр Борисович, и опаснее, – решительно сказал Фадеев, – чем вам представляется. Но не будем делать окончательных выводов. А с оборотнями мы, так или иначе, будем решительно расставаться!.. Теперь об этих уголовниках…

– Если позволите, – снова встрял Турецкий, – у меня насчет братвы из «ауди» тоже есть некоторые соображения. Тут, днями, было такое происшествие, не знаю, докладывали вам или нет… У меня была встреча с курьером, сотрудником из Москвы, он мне кое-какие документы подбросил. Так вот, на него потом было совершено нападение. Думал – бандиты, а оказались охранники из ЧОПа «Аргус», есть у вас тут такое. Ну парень-то не промах, афганец.

– И это он их, значит, уделал? – Чистяков нахмурился.

– Само собой. Но, как мне доложили, никаких претензий у побитых к нему нет.

– Ну, у меня несколько иные сведения… – хмыкнул генерал.

– У вас, Иван Иванович, я понимаю, свои источники, но мне Бугаев сказал. Не цитирую, но в том плане, что сами – дураки, не надо было нарываться.

– Бугаев? – деланно изумился Чистяков. – Вы уже и с ним успели познакомиться?

Турецкий посмотрел на него с легким таким укором – мол, что ж вы меня, генерал, за мальчика для битья держите? И добавил:

– А «Аргус» этот, надо полагать, если не принадлежит со всеми потрохами, то наверняка выполняет некоторые разовые указания Николая Степановича. Как, скажем, в том случае с курьером, возможно, и здесь. – Он кивнул на темный экран телевизора.

– Не исключено, – активно согласился с Александром Борисовичем Фадеев. – Вот, пользуясь случаем, хочу спросить: у вас появилось что-нибудь новенькое? Сами видите, интерес тут далеко не случайный.

– Кое-что есть. В частности, как мне кажется, объясняющее и несколько категорическое, если помните, суждение ведомственной аварийной комиссии. А также заключение синоптиков и так далее. Но вот вина пилотов не просматривается, скорее всего, так у них сложились обстоятельства… Но мы постараемся раскопать, постараемся…

– Это что ж получается? – словно бы даже и не удивился Чистяков. – Если не погода и не ошибка, то… А?.. Откуда ж ветер-то дует?

– Знаете, Иван Иванович, – засмеялся вдруг Турецкий, – вы мне сейчас просто удивительно напомнили одного моего преподавателя. Еще в ту пору, когда я на юрфаке в МГУ учился, в семидесятых… Он у нас «криминалистику» читал, потрясающий мужик! Вот он, бывало, ставил вопрос. Почему, к примеру, получилось именно так, а не иначе? И приводил один факт, другой, третий, вроде как бы взаимоисключающие друг друга. Но все-таки – почему? Что их объединяет? И сам же отвечал: а потому что дым – из одной трубы! На всю жизнь запомнил!

– Точно! – засмеялся и генерал. – Знал я, но не его, а был такой прокурор-криминалист в МУРе в свое время – Моисеев Семен Семенович! Вот он того профессора ловко копировал! Ух артист был!

– Почему был? – Турецкий даже руками развел. – Он, слава богу, жив-здоров! Я с ним в начале, так сказать, своего пути тоже хорошо поработал. Мы со Славкой Грязновым время от времени навещаем старика, на Покровке у него. Это его ребятня в земли обетованные подалась, а он – тут! С нами! И по этому делу, – Александр Борисович звонко щелкнул себя по шее, у подбородка, – по-прежнему бо-ольшой специалист. А как настаивает!

– Вы и Грязнова знаете? Вячеслава? Ну-у, я вам скажу! Это надо устроить обязательно вечер воспоминаний!.. Борис Сергеич, ты даже не представляешь, какие настойки дед делал! Особенно когда со спиртным трудновато было, а у него-то всегда в заначке спиртяшка имелся. Та-акие коньяки!

И теперь уже смеялись все трое. Воспоминания молодости чрезвычайно редко бывают неприятными…

– Так что ж у нас с вами получается? – снова посерьезнел генерал. – Насчет дыма-то?

– Из одной трубы. Остается найти заслонку, чтобы перекрыть ее.

– Покойный-то Алексей Александрович уже пробовал, если слышали… – Чистяков помрачнел. – Было подозрение, да ведь без фактов в нашем деле, а?

– Если мы ждем красивого объяснения, я бы сформулировал так, Иван Иванович… Генерал все прекрасно понимал. И, как человек по характеру прямой и жесткий, признающий только за другими, но никак не за собой, право на компромиссы, сам себя в какой-то степени и возвел на пьедестал жертвенности. Он долго, видимо, готовился, и поэтому его терпели, но когда поняли, что он начал наступление… Один умный человек из его прошлого окружения сказал мне, что губернатор резко изменил курс, понимаете? Встретив при этом непонимание даже некоторых близких ему по духу людей. Вот как!.. А что тогда говорить о тех, которые стояли на противных, противоположных позициях? Так вот, когда и до этих дошло, они поняли и самое главное в нем. Генерала можно было убить, но ни за что не сбить с позиции. Отсюда и финал… И вот, прошу обратить внимание, его нет, а они есть, но ведь победил-то он! И на любом суде – людском или Божьем – он будет всегда оправдан. Несмотря ни на какие ошибки, промахи, неудачи… Да и некому его судить, если по высшему счету… А с этими? Все равно ж разберемся.

– Интересный взгляд, – сказал Фадеев и с любопытством взглянул на Чистякова. – Мне нравится. А тебе, генерал?

– Насчет высшего суда – в точку, – кивнул Иван Иванович. – Нет, есть, конечно, нюансы… отдельные… Но ведь недаром на Руси говорят – победителей не судят!

– Ну, конечно, – с улыбкой махнул рукой прокурор, – у милиции-то всегда найдутся свои нюансы… А если поконкретнее?

– Вы у меня спрашиваете, Борис Сергеевич? – хмыкнул Турецкий. – Или у Ивана Ивановича? Я свое видение проблемы высказал. Расследование мы доведем до конца, и очень скоро. Следственную бригаду придется создавать заново, потому что разбираться, насколько глубоко увязли эти, у нас просто нет времени. И у меня в том числе. А вот каким станет судебное решение, это будет зависеть уже не от нас.

– А от кого же? – удивился прокурор.

– Боюсь, что от политики… Знаете, почему ошибка пилотов, к примеру, может всех выручить? Потому что тогда ничего не придется доказывать. Найден стрелочник. Который спустя какое-то время, когда все забудется, может отделаться даже условным сроком… Но есть и другая версия! Вот, скажем, яркая, сильная личность, губернатор, решил покончить с всеобщим словоблудием и самым кардинальным образом пересмотреть – для начала пока в своем регионе – результаты преступной приватизации объектов народного хозяйства. Причем не вообще, а конкретно. Чтобы затем вернуть трудящимся созданную их трудом собственность. Чем закончилась такая попытка, известно – трагедией. Однако создан поистине небывалый прецедент в глазах народа! И теперь, если мы с вами громко назовем вещи своими именами, тем самым как бы призывая немедленно продолжить начатый процесс, вы же понимаете, какая буря возникнет в прессе и какие силы немедленно встанут против нас? И не только здесь, в Сибири, – по всей стране! Все эти РАО, ЗАО, ВАО, МАО и так далее – вот уж вой-то поднимется! И где тогда все наше политическое и экономическое руководство окажется в глазах своих «лучших друзей» из просвещенной Европы, представляете? В иных, демократических, я имею в виду, странах в подобных ситуациях правительства менялись… А ведь к этому и идет, вот какое дело…