Текст книги "Прощай генерал… прости!"

Автор книги: Фридрих Незнанский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 23 страниц)

Глава четвертая
ИГРА ПОШЛА…

1

Николай Степанович Бугаев, сорокалетний крепыш с мягкими чертами, можно сказать, одухотворенного интеллигентного лица, более подходящего человеку серьезного умственного труда, нежели того, которым вот уже больше двух десятков лет занимался этот чулымский авторитет, сидел в широком кресле, вольготно развалившись и закинув ноги на кожаный подлокотник. Но одет он был словно на выход куда-нибудь в театр либо на торжественный прием в «Президент-отеле». Чего он категорически не позволял себе в последние годы, так это небрежности в одежде.

Помнится, лет пять назад, на одном из очередных процессов, когда ему инкриминировалась – впрочем, как и прежде, безуспешно – организация преступного сообщества с целью совершения тяжких и особо тяжких преступлений, в соответствии со статьей 210 предыдущего Уголовного кодекса, он, Коля Бугай, появился в клетке зала судебных заседаний в модном тогда спортивном костюме. И его адвокат, опытный, прожженный деляга, вдруг сделал своему подзащитному едкое замечание: здесь, между прочим, решаются человеческие судьбы, и надо бы соответствовать уровню. Понял смысл сказанного Николай и велел немедленно передать ему с воли выходной костюм со всеми необходимыми причиндалами. И с тех пор входил в зал, что называется, при полном параде. Чем, как выяснилось, оказывал определенное психологическое давление на провинциальных судей – в хорошем, конечно, смысле. Он был благодарен тому старику адвокату и отныне в любых ситуациях предпочитал переплатить вдвое, втрое, но пользоваться услугами только асов от юриспруденции. Деньги того стоили…

Вот и сейчас компанию ему составляло столичное юридическое «светило» – сам Зорий Белкин! Но, слушая патриарха адвокатуры, Николай все никак не мог отделаться от ощущения, что он по непонятной какой-то прихоти пытается, как кто-то хорошо подметил, расколоть грецкий орех микроскопом. А нужны ли такие усилия, которые он в настоящий момент собирается предпринять? Зачем подключать воистину бесценные знания и опыт адвоката к проблеме, решить которую гораздо проще нажатием вон той маленькой черной кнопки, вмонтированной снизу в ореховую доску стола? Не полениться, встать, подойти и нажать, а вошедшему в гостиную Мише просто кивнуть. Он поймет. И завтра там или послезавтра, когда московский следователь отправится на юг, в Саяны, на место аварии губернаторского вертолета, произойдет что-нибудь похожее на то, что случилось с Орловым. И вопрос отпадет сам собой, как сухой осенний лист…

Так ведь нет, боже упаси! Это ж сразу какой общественный резонанс! Чушь сплошная, надо просто башкой варить и запасные варианты всегда иметь за пазухой, а главное – жесткость и еще раз жесткость! Никакая власть не может обойтись без твердой руки. И, кажется, это начинают понимать даже в Москве. Правильно, деньги и власть должны быть зажаты в одном кулаке, тогда и порядок в стране будет, а не размазня «дерьмократическая»…

– Поймите, уважаемый Николай Степанович, – продолжал убеждать его в элементарных вещах адвокат, – привлечение сейчас к вашей личности очередной, извините, порции негативного внимания может оказать поистине катастрофическое воздействие на ту значительную программу, которую вы с присущим вам блеском замыслили…

«Ох, до чего ж красиво поет! – не меняя скучающего выражения лица, подумал Бугаев. – Петушок ты мой славный… Тебя бы к пацанам, на зону, сытенького такого, да премудрого, вот бы оторвались!..»

Впрочем, зона, как таковая, никогда не принимала в свои объятия и Кольку Бугая, всегда дело обходилось «крыткой» – следственным изолятором. А зона – это так, фольклор, больше для понта. Не был ведь коронован в «законники» Бугай, однако авторитетом пользовался, по сути, непререкаемым. Десяток убийств висит на нем, да вот беда, никто доказать не может. А кто и мог бы, тот спит в земле сырой. Один – «сражен булатом», другой – «вот пуля пролетела и – ага!», ну и прочие, кому что в конце выпало. А где нынче Бугай? А вот он, в кресле любимом раскинулся. А все почему? Да по той элементарной причине, что не шел на компромиссы со своей совестью Николай Степанович, вот такая уж она у него – оригинальная, не принимающая никакого снисхождения. Ни к себе, ни к другим. Оттого, видно, и жив, и в форме, и – в шоколаде. А этим все неймется, все золотую середину ищут…

Вообще-то говоря, зря он грешит на старика. Тот старается как может и даже больше, чем может, это видно. Но, слушая обе записи его разговоров со следователем, Бугаев не мог отделаться от ощущения, что тот следователь в чем-то все-таки переигрывает адвоката. Неосязаемо как-то, скорее подспудным, звериным, что ли, своим чутьем догадывался Николай. Еще после их первой беседы, когда он сделал для себя практически окончательный вывод относительно судьбы Турецкого – надо ж, фамилия-то какая, из этих, наверное! – а Белкин начал категорически его отговаривать – и это тоже было понятно, за свою шкуру старик дрожал, засветился ведь! – Бугай решил взглянуть на своего противника собственными глазами. И устроил следаку и «болтуну» щедрую обжираловку. Где ж еще и откроется, гнилое нутро, как не на халяве? А сам приехал тайно и поглядел. И не пожалел о таком своем решении.

Ну что ментяра, как сказали бы на зоне, гнедой, это сразу видно, такие пашут не за страх, а за совесть. Прочитал перед тем Бугай характеристику на него, которую Белкин сумел по каким-то своим тайным каналам раздобыть в Генеральной прокуратуре. Ну пройдоха! А «малява»-то оказалась ничего, стоящей тех бабок, что пришлось заплатить. Нашелся-таки пунктик, на котором вполне можно следака уделать. Бабы! Вот оно! Слаб мужик по этому делу, ходок. Ну и опять же семья имеется – жена и дочка. Их, правда, уже пробовали брать в заложники, но у этого Турецкого повсюду свои люди, и братве приходилось потом туго. Но, как известно, все до поры до времени. А башка человеку для чего дана? Варианты сами напрашиваются. Причем такие, что даже самый упертый мужик вряд ли устоит, есть пара толковых девочек…

«Нет, – подумал он, – пожалуй, прав адвокат, не надо пока обострений. Тот ведь обещал все свои окончательные выводы выложить на стол? Обещал. Слово, значит, сказано. И ответ за него – суровый, сам должен знать. Да и триста «кусков» – гонорар за верно принятое решение вполне приличный. А вот откопает– не откопает, тогда другой и «базар» будет. К тому же никаких концов нет – утоплены. Пожалуй, за исключением одной мелочи… Надо будет приказать Мише еще раз проверить и, если где чего осталось, срочно зачистить. Посмотрим, как ты справишься… с заданием президента…»

И еще Николай подумал, что спорить в данный момент с Белкиным – это значит в какой-то степени открывать перед ним свои дальнейшие планы. Не те, о которых он думает, что знает, а те, о чем даже и не догадывается. Но ведь они все гнедые, хитрые, эти болтуны-адвокаты, в зад без мыла залезут.

Ладно, решил он наконец и скинул ноги с подлокотника, приняв деловую позу.

– Слушай сюда, Зорий… – Бугаев обходился с Белкиным, в общем-то, как с любой другой прислугой, ну разве что подороже платил. – Ты здесь еще покрутись, если в столице неотложных забот нет. Пригляди за своим «коллегой», – он ощерил в улыбке свои ненатурально белые– фарфоровые зубы, вставленные в Германии, – советы подавай ему время от времени, интересуйся, словом, будь в курсе дела… Осада, говорит? – Он покрутил головой. – Так это, скажи ему при случае, и не осада вовсе, а покуда детские игры в «казаки-разбойники». Настоящую осаду ему лучше на себе не испытывать. Это тоже можешь сказать. А наблюдение я временно прикажу снять. Да ведь и он не дурак, умеет уходить от «хвостов» – так вы называете тех, кто за вашим братом приглядывает?

– Николай Степанович! – благодушно сделал широкий жест руками Белкин. – Чего спрашивать-то, когда и сами прекрасно знаете? Школа у вас настоящая, я же вижу! От вас ничто не утаится.

«Вот ведь– старый пердун, а признание приятно… Пусть поживут… пока…», – разрешил себе наконец Бугай принять кардинальное, с его точки зрения, решение.

2

Даже и не предполагал Турецкий, какой опасности невольно избежал.

А невольно потому, что от него самого в данной ситуации абсолютно ничего не зависело. Может, так звезды выстроились или планеты, а возможно, между ним и Зорием Августовичем, несмотря ни на какие противоречия, установился все же некий почти невидимый контакт, протянулись незримые нити, добавившие адвокату, как говорили в старину, вящей убедительности.

Тем не менее что случилось, то и случилось. Александру Борисовичу позвонил Белкин и приятным голосом сообщил, что он сумел найти доказательные аргументы в пользу того, чтобы заинтересованные стороны постарались придерживаться паритета. И конечно, ни о какой осаде больше вообще не может быть речи. Это – чистейшей воды абсурд. Такая вот формулировка.

А затем он добавил, что в течение нескольких ближайших дней дела личного порядка задерживают его в городе. По этой причине он готов в любое удобное коллеге время встретиться, просто пообщаться, поболтать, чтобы очистить мозги от банальной, пресловутой накипи, по-приятельски отобедать, может быть, и куда-то съездить отдохнуть, а то ведь и жизнь пройдет в трудах праведных; но, увы, неблагодарных!

О, как понимал его Александр Борисович, утомленный этими самыми бесконечными трудами! Но ведь и не посылать же к чертовой матери старого прохиндея, который собирался, видимо, стать теми «глазами и ушами», от которых якобы избавился Турецкий его же, надо понимать, «молитвами»? Неплохо задумано. И хозяева у него – не дураки. Ну и пусть, флаг им в руки. Если достанут. А в том, что «доставать» они не перестанут ни на миг, Александр Борисович был просто уверен. Разве что постараются совсем уж нагло не лезть на глаза.

Значит, как, помнится, писал поэт Тихонов в «Балладе о гвоздях», будет славный кегельбан? А если точнее, то самая доподлинная, азартная игра в «казаки-разбойники», где роль «казака», то есть догоняющего, сама судьба отводит именно разбойнику, такой вот парадокс. Зато якобы убегающий «разбойник» ни на миг не должен забывать, что на самом деле он-то как раз и является казаком, главная забота которого – вытащить на свет божий истинных разбойников. Которых в этих краях, видать, немерено. Оттого они и силу свою чувствуют…

Впрочем, рассуждать можно сколько угодно и о чем угодно, а дело будет стоять, вернее, «висеть», пока не получит фактического подтверждения любая из выдвинутых версий, даже, возможно, та, которая в настоящий момент официально устраивает буквально всех, за исключением, пожалуй, президента. И тут – тоже большой вопрос: почему?

«А с этого мы и начнем, – сказал себе Александр Борисович, – с допросов свидетелей. И выясним, где находится Филипп Кузьмич Агеев, наш боевой помощник…»

Филя отозвался сразу. И по поводу того, «где он и что», доложил, что помощница губернатора, бывшая теперь, разумеется, находится в клинической краевой больнице, поскольку после падения вертолета получила очень серьезные травмы и приличное время находилась в коме. Недавно, что называется, открыла глаза и осознала, что с ней и где она находится. Естественно – и соответствующая реакция. Поэтому любой разговор с ней будет не просто трудным, а очень трудным и тяжелым в моральном отношении. Как Филиппу удалось узнать – сплетни, разумеется, но ведь за каждой что-то наверняка да есть! – между этой женщиной, Катериной Ивановной Пшеничной (сдобная такая вот фамилия), и господином губернатором Алексеем Александровичем Орловым будто бы существовала некая связь, и не только чисто служебного порядка. Несмотря на полученные увечья, лежащая пластом Катерина по-прежнему выглядит, как тут говорят, царицей-королевной местного значения. А в принципе ни для кого эти слухи тайной за семью печатями не были. Эффектная и статная, молодая помощница сопровождала генерала повсюду. Просто следовало отдать должное супруге губернатора, Анне Васильевне, не обращавшей на досужую болтовню ни малейшего внимания и с помощницей мужа имевшей вполне доверительные, дружеские отношения. Из чего напрашивается вывод, что сплетня – она сплетня везде, а уж в Сибири, хоть и огромной территориально, зато поразительно тесной в плане человеческих отношений, – тем более. Такая вот информация.

Из сказанного Турецкий сделал основополагающий вывод и для себя: никаких грубых намеков, способных нарушить душевный контакт, если таковой вообще возникнет, и в то же время предельная искренность.

– Диктуй адрес, – сказал он Филе. – А заодно посоветуй, как туда проехать, чтобы не тянуть за собой «хвост». Ты-то город знаешь?

– Но ведь ты говорил, что они…

– Мало ли что я говорил? – сварливо перебил его Турецкий. – И во-первых, это не я, а они, а во-вторых, ты сам-то веришь, что братва способна что-нибудь обещать всерьез? Они у себя дома, Филя, это мы – в гостях. Они все входы и выходы знают…

– Знаешь что, давай-ка я лучше тебя сам туда доставлю? А как мы это сделаем, сейчас объясню…

«Начинаются Филины примочки. – Турецкий усмехнулся про себя. – А может, так оно и попроще…»

По совету Агеева он спустился в холл, сдал степенной администраторше ключ от номера, после чего, хлопнув себя по лбу, объявил, что забыл наверху свой мобильник, ну да черт с ним, а вот позвонить надо срочно. И воспользовался услужливо пододвинутым ему городским телефонным аппаратом.

Краем глаза отметил, как невольно встрепенулись сидящие без всякого дела в холле молодые люди, старательно изображавшие, что никакого интереса Турецкий для них не представляет. И Александр Борисович легким движением пальцев набрал, точнее, сыграл, что набирает на кнопочном аппарате нужные ему цифры, после чего равнодушно уставился на люстру, висевшую в холле, и громко заговорил в молчащий микрофон трубки:

– Прокуратура? Серова попрошу… Это вы, Юрий Матвеевич? Добрый вечер, Турецкий беспокоит… Да-да… – Он засмеялся, будто услышал шутливый ответ. – Не сильно нарушу ваши планы, если подскочу на полчасика?.. Нет-нет, по мелочам… Машина не нужна, поймаю кого-нибудь. Или прогуляюсь… Спасибо! – И, обернувшись к администраторше, смотревшей на него с неподдельным любопытством, широко улыбнулся, состроив этакий «чииз»: – Премного благодарен, мадам. Я полностью, как говорится, к вашим услугам.

Та расплылась в ответной улыбке.

– А если вам угодно поймать такси, – глубоким, грудным голосом, в котором заметно вибрировали нотки вечно неутоленной страсти (уж в таких-то интонациях умел разбираться Турецкий), – вы можете это сделать за углом гостиницы. Как выйдете, сразу поверните направо и увидите…

– Еще раз благодарю!.. Но мне действительно хочется немного пройтись пешком, я впервые в вашем прекрасном городе…

Александр Борисович, призвав на помощь все свое обаяние, доверительно наклонился к ней, перегнувшись через стойку и создав тем самым между собой и прерывисто вздохнувшей женщиной – не атмосферу, нет, а, скорее, тонкое ощущение душевной близости. И одновременно бесцеремонным, но заинтересованным взглядом окинул пусть даже и несколько переспелые в отдельных деталях, однако поразительно сочные формы этой дамы, определенно таящие некое откровение. А ежели, к примеру, на любителя?!

Турецкий вряд ли совершил бы открытие, если бы прямо сейчас, пронзительно глядя ей в глаза, заявил о том, что она… как ее?.. Он поднял взгляд к фирменному «бэджу», располагавшемуся почти горизонтально на ее высокой груди, отороченной тонкими кружевами, источавшими волны аромата цветущего шиповника.

– О, Анастасия… Никоновна… Ромашкова! – прочитал-пропел он страстным полушепотом. – Ну надо же, не женщина, а сплошная песня!.. Жестокий романс!..

Ага, так вот объяви он сейчас этой «песне», что на данном историческом этапе именно он и является здесь тем самым любителем и ценителем женского изобилия, одно присутствие которого уже заставляет жарко биться ее сердце и нервно трепетать щедрую плоть, она бы, пожалуй, не устояла, нет. Так ему показалось. А будь поменьше народу, и отдалась бы прямо тут же, в каком-нибудь закутке за гостиничной стойкой. Впрочем, в дальнейших объяснениях нужды практически уже не было.

Администраторша, на открытой белой шее которой явственно проступили предательские розовые пятна, беспокойным движением достала из-под стойки карту-схему центральной части города – малость затертую от частого употребления. А затем, придвинув к Александру Борисовичу, насколько это было вообще теперь возможно, пышный свой бюст, варварским образом затянутый в темно-синюю гостиничную форму, стала показывать остро заточенным карандашом, как гостю проще пройти от гостиницы до прокуратуры. И чтобы при этом он смог ознакомиться с некоторыми городскими достопримечательностями.

Кончик карандаша, непроизвольно вздрагивая, скользил по проспектам и улицам со знакомыми советскими названиями, затем совершенно, надо понимать, случайно уперся в угловой дом в Социалистическом проезде.

– А здесь я живу. – Анастасия Никоновна томно вздохнула, потупилась и добавила без всякого намека: – Одна. Дом восемь, квартира семнадцать, четвертый этаж. – Слишком откровенный и весьма заинтересованный «осмотр ее персональных достопримечательностей» не мог, естественно, остаться ею незамеченным.

– Ой, какая прелесть! – восхитился Турецкий. – Скажите, я мог бы абонировать у вас этот план… ну хотя бы до вечера? Верну, честное слово, причем с особой благодарностью, – сказал он со значением и снова проникновенно уставился в ее светло-голубые, с поволокой, глаза.

Ну кто ж выдержит-то такое?

Она скромно ответила, что сегодня он вряд ли сможет это сделать, поскольку ее дежурство, в силу некоторых обстоятельств, продлилось полторы смены и закончится в восемь вечера, то есть совсем скоро. На что Александр Борисович с неподдельным азартом сообщил, что готов подвезти этот план, если в нем имеется неотложная надобность, прямо к ее дому. И вопросительно уставился в ожидании очередной реакции, которая и не замедлила последовать. Оказывается, «особой нужды» у Анастасии Никоновны не было, но, с другой стороны, если Александр Борисович не знает, как «загубить вечер», то отчего ей не проявить гостеприимство по отношению к такому молодому и очень симпатичному мужчине? А в самом деле, почему?

И Александр Борисович спокойно сложил план и сунул его себе в карман, легонько погладив при этом пухлые и нервно дрогнувшие пальцы администраторши, унизанные золотыми кольцами. Среди которых, между прочим, он успел заметить и одно обручальное, но – на левой руке. Мадам в разводе? Тогда понятно…

Выходя, он взглянул в зеркальную стенку, в которой отражался весь холл, но не заметил никакого движения вслед за собой. Мальчики, видно, поняли, куда он держит путь, и решили, что следовать за ним по пятам нужды нет. Подъедут и подождут, если потребуется, у прокуратуры. Что, собственно, и требовалось.

На перекрестке улиц Восьмого марта и Пролетарской Турецкого подхватил Филя Агеев, подкативший на неприметном своем «жигуленке».

– Все чисто, – сказал он, – я ехал от гостиницы. Ну, в больницу?

– А как там она?

– Было стабильно тяжелое, сейчас вроде полегче. Но докторша, с которой я имел частную беседу… – Филя пару раз выдавил «кхе-кхе», будто прочищая горло. – Словом, она сказала, что по строгим медицинским правилам разрешить не может, но, понимая и наше положение, готова закрыть глаза…

– И ты ей в этом поможешь, да? – Турецкий хитро сощурился.

– В смысле?

– Ну, глаза закрыть…

– Да ну тебя, ей-богу! Короче, Сан Борисыч, с заведующей отделением реанимации я договорился, с дежурной по этажу постараюсь то же самое, ну а дальше ты бери дело в свои руки. Но постарайся без нажима, дамочка тяжело переживает… Я говорил, она еще вся там, в той жизни…

– Понять можно, хоть и трудно. Но там точно нет посторонних?

– Сан Борисыч, у тебя что, мозги в другом месте? – нахально вопросил Филя. – Ты меня не слушаешь? Я же доложил: положение стабильно тяжелое. Это о чем говорит? О том, что ни для кого и никакой опасности она в данный момент не представляет. Чего, спрашивается, ее охранять? И от кого? Если она вообще не разговаривает…

– А как же я буду с ней беседовать?

– Ну… «да» или «нет» она и глазами показать все-таки может. Я потому и говорю: не усложняй. Вопросы простые. Как в таких случаях делают? Один раз прикрыла глаза – «да», два раза – «нет».

– Ну спасибо, учитель, Макаренко ты наш… – Турецкий вздохнул. – А в общем, ты, конечно, прав. Вопросы мои могут быть и длинными, но ответы на них потребуются краткие– именно «да» либо «нет»… Ты мне вот что скажи, ты эту администраторшу из гостиницы, Анастасию Никоновну, знаешь? Давно она там работает? И что собой представляет?

– Тю! – по-мальчишески изумился Филя. – Неужто и ты запал?! Ну, Настасья!

– А что такое? – готов был уже обидеться неизвестно на что Турецкий, представлявший свою не слишком замысловатую победу все же достижением исключительно личного обаяния и умения воздействовать на женщин определенного возраста и общественного положения.

– Да нет, – продолжал улыбаться Агеев, определенно знавший какую-то местную тайну, – баба она общительная, так говорят. Простая, покладистая. Некоторые вельможные постояльцы, вот вроде тебя, даже за честь почитают отведать сей торт, начиненный приторно-сладким сливочным кремом.

– За что уж ты и меня-то? – поморщился Турецкий.

– Да я ведь без всяких задних мыслей. – Филя пожал плечами. – Просто она не в моем вкусе. Слишком ее много. А по моим габаритам – просто опасно. Слышал, поди, как муравей на слонихе женился? Ночь прошла, а наутро она дуба дала. Вот сидит наш вдовец и стонет. Всего, говорит, одна короткая ночь! И теперь всю жизнь закапывать!.. – Он захохотал. – Ну а мне себя относить к таким гигантам секса совесть не позволяет. А чего? Я ж говорю– другим нравится… Да не бери ты в голову! Надо расслабиться, Борисыч, скинуть лишний градус – какой вопрос? Уж чего другого, а головной боли нам с тобой здесь хватит выше крыши! Можешь не сомневаться.

Турецкий и не сомневался. Но и женщину обижать тоже было не в его правилах…

Однако впереди показались высокие больничные ворота, и, значит, все шутки – в сторону.