Текст книги "Прощай генерал… прости!"

Автор книги: Фридрих Незнанский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 23 страниц)

Он придвинул к себе городской телефон – пусть слушает кто хочет, – набрал номер Белкина и нажал клавишу громкой связи.

– Привет, господин адвокат! – начал жизнерадостно. – Как жизнь, Зорий Августович? Какие новости на вашем фронте?

– Наши новости, дорогой мой, – это в первую очередь э-э, ваши новости! – с не меньшим энтузиазмом откликнулся Белкин. – А я уж собрался было вам звонить, как обещано. Но вы меня, э-э, протелепатировали, Александр Борисович. Ну и каковы наши планы на вечерок? Не меняются?

– Есть встречное предложение, если позволите.

– Я весь внимание.

– Скажите, только если вам это удобно и если не вызовет внутреннего, знаете ли, протеста или, скажем, нежелания оказать мне дружескую услугу…

– Александр Борисович! Такие предисловия!.. Клянусь честью, я даже не предполагал, что у вас в отношении меня вдруг могут возникнуть сомнения этакого рода!

– Выражаю свою искреннюю признательность. Так вот, вы не могли бы взять на себя, может быть, не самую приятную, но очень важную для меня лично миссию – устроить мне сегодня деловую встречу с широко известным в местных кругах Николаем Степановичем Бугаевым? Желательно именно сегодня, и я бы не возражал, если бы попозже, а то у меня имеются еще кое-какие неотложные дела. Ну а мы с вами пообщались бы, к примеру, завтра, в легком ритме, а?

Возникла пауза. Турецкий наблюдал за Серовым и увидел мелькнувшее у того в глазах смятение.

– Суть же данной встречи, – продолжил он, чтобы оборвать слишком затянувшуюся паузу, – можно обозначить, скажем, так: обменом мнений по некоторым вопросам, имеющим особую важность для дальнейшего обоюдного понимания. Как, я не сильно усложняю задачу?

– Милый вы мой, ну какие уж тут сложности? Тем более если намечается обоюдное, как я понимаю, согласие?

– Нет, назовем ваш перевод, коллега, не совсем точным. Понимание ведь – это еще далеко не согласие. Хотя… они стоят где-то рядом. И именно оно, взаимное понимание, бывает чрезвычайно важным при полном, как говорится, изначальном непонимании сторон. До поры до времени, конечно. Это я – о непонимании.

Пока не разъяснятся, скажем так, причины кардинальных расхождений во взглядах.

– Да уж какие там расхождения! – снисходительно заметил Белкин. – Скажете тоже!

– Э-э, уважаемый! Самое опасное в нашей с вами профессии – это не вовремя выдать желаемое за действительное. Серьезным личным уроном грозит. Не мне вам напоминать.

– Вы имеете в виду что-то конкретное, Александр Борисович? – вмиг насторожился адвокат.

– Да бог с вами, Зорий Августович! Я исключительно о мировом опыте… Ну так что?

– А… простите, дорогой мой, и не сочтите ни в коем случае за наглость… хе-хе!.. с моей стороны, но, может быть, нам стоит обсудить отдельные проблемы сперва вдвоем? Предварительно, так сказать?

– Но зачем, если вы и так о них немедленно узнаете? Из своих же источников. Надеюсь, я не сильно преувеличиваю ваши возможности, дорогой мой адвокат?

– Вы хотите… э-э, с глазу на глаз?

– Желательно, если противной стороной не будут выдвинуты встречные условия. А по поводу времени – исключительно для вашей информации, дело в том, что сегодня до конца дня мне просто необходимо встретиться с Анной Васильевной Орловой. Уже договорился, она ждет. Да и полковник Рейман прилетел, как вам известно. Ну да, вы ж мне, кстати, об этом сами и сказали, совсем забыл! Старость, Зорий Августович!

– Ну уж вам-то грех, вы у нас достаточно благополучный юноша, и дай бог, чтобы это ваше состояние длилось как можно дольше. А что, у вас так срочно с мадам Орловой, да? Нет, я не к тому, чтобы перенести… Но вдруг мне удастся получить необходимое вам согласие на более раннее время? Как быть тогда?

– А никак. Потому что те сведения, которые я собираюсь уточнить, будут нам необходимы при разговоре с Николаем Степановичем… Да, и еще одно непременное условие. Это уж вы тоже возьмите на себя, пожалуйста. Я хочу, чтобы Бугаев твердо знал заранее: у нас с ним именно разговор, а ни в коем случае не допрос.

– Ну, Александр Борисович! – с неподдельным изумлением воскликнул адвокат. – И скажете ведь этакое!

– А что? – «не понял» удивления Турецкий. – Никак не соображу, почему мои слова вызвали у вас вдруг такую реакцию? Речь ведь не о нас с вами, уважаемый Зорий Августович! Мы-то прекрасно понимаем, что старший следователь Управления по расследованию особо важных дел Генеральной прокуратуры приглашать поболтать за чашкой чая известного бизнесмена и, если не ошибаюсь, весьма авторитетного в некоторых кругах джентльмена… ладно, последнее сейчас не основное, не станет. Это, извините, как говорит моя дочка, даже ежику понятно. Но человек есть человек, ему свойственно в чем-то заблуждаться, чего-то опасаться, и винить его за это нельзя. Поэтому я и прошу оказать мне такую услугу конкретно вас, опытного адвоката. Не убедил?

– Меня – да, – как-то вынужденно засмеялся Белкин.

И вот только теперь, по этой его невольно прорвавшейся, слегка облегченной интонации, Турецкий догадался, что адвокат там не один. Вполне возможно, что рядом с ним как раз и находится пресловутый Бугай, реакциями которого на просьбу Турецкого, вероятно, и руководствовался в данный момент Зорий Августович. Тем лучше.

А новый, почти незаметный, прокол адвоката, этот го многоопытного иезуита, спровоцированный, скорее всего, реакцией Бугаева, окончательно утвердил Александра Борисовича в его неожиданной догадке.

– В принципе мне не хотелось бы… – совершенно другим, деловым уже тоном заговорил адвокат. – Да, не хотелось бы, правда, предварять… окончательное решение того человека, имя которого вы мне сейчас назвали, но… Я, конечно, постараюсь, исключительно ради уважения, из любезного к вам отношения, Александр Борисович, найти… э-э… подходы к этой значительной фигуре, что будет достаточно непросто, вы понимаете… Однако я ж ведь вам обещал свое содействие во всех вопросах, связанных с известным расследованием, не так ли? И если мне не изменяет память, вы его достаточно благосклонно приняли…

– Ни вам не изменяет, ни мне, – с улыбкой проговорил Турецкий, что не должно было остаться незамеченным интонационно.

– Вот-вот… Давайте тогда попробуем определиться со временем поконкретнее… Это все предварительно, вы понимаете?

– Разумеется!

– Скажем, в десять вечера вас устроило бы?

– Только в том случае, если это устраивает Николая Степановича, можете так и передать ему.

– Э-э… ну да, естественно, если мне удастся…

А вот в этом Турецкий уже не сомневался. Не сам же назвал этот вечерний час Белкин. Осталось уточнить место встречи. Интересно, что сейчас предложит Бугаев? «Резиденцию»? Или собственный дом, где он будет чувствовать себя как в крепости? Впрочем, Филя говорил, что «резиденция» теперь его второе прибежище. Ну давай же, адвокат, колись!

Скажите, мой дорогой, вам понравилось то место, где мы с вами уже встречались?

– Это вы о так называемой «резиденции»?

– О ней самой.

– А что? Приятная атмосфера, уютно, не шумная публика… Так я подъеду?

– Могу лично обеспечить доставку, – слишком уж поторопился адвокат.

– Ну что вы, Зорий Августович! Я не могу до такой степени утруждать вас, все-таки отчасти… пожилого человека. Я помню дорогу. Да и транспортом обеспечен.

– Ну как знаете, как знаете… Тогда до новых встреч!

«Опять ты торопишься… Или уже разговор с Бугаевым тебе не нужен?»

Опомнился Белкин. Сыграл ту самую старческую забывчивость, в которой его слегка и чисто по-приятельски как бы упрекнул Турецкий.

– Так я позвоню вам на мобильник, чтобы окончательно согласовать, да?

– Буду ждать с нетерпением. Всего вам доброго и примите мою искреннюю благодарность за содействие.

– Ну что вы, не стоит, право…

– Стоит, стоит, – сказал Турецкий и положил трубку.

Серов молча глядел на него. Александр Борисович невольно усмехнулся. Ему показалось, что он наконец-то разглядел в глазах следователя человеческое понимание.

– Он дважды прокололся, Александр Борисович… – сказал Серов негромко. – Когда вы ему про ежика и когда он сам время назначил. А уж забывчивостью тут и не пахнет.

– Пять с плюсом, – констатировал Турецкий с улыбкой. – Молодец, верно усек! – и протянул через стол ладонь: – Давай на «ты», чтоб все было по-честному.

Они пожали друг другу руки. Казалось, будто Серов как-то оттаивал, что ли.

– Хотите… хочешь подойти с другого конца? – спросил он уже осторожно.

Собирался ответить Турецкий в том плане, что, мол, а вам-то кто не давал? Но теперь уже мешало рукопожатие.

– Вы чего думаете, я вашего положения не понимаю? Но ведь, ребята, нельзя же работать так грубо, так… примитивно, извини, Юра. Вот слушал этих, – он кивнул на новые протоколы допросов, проведенных только что, – скажи, стыдно не было?

Серов снова уставился в стол.

– А мне было стыдно!

– Ну уж…

– Да не «ну», старик, а беда в том, что вы тут всех перепугались и стоите, как те собачонки в цирке, на задних лапках и ждете, когда вам мясца кинут. А вам не кинут! И поезд давно ушел, в котором мясо везли! И ждать уже не хрена, ребята!.. Извини, Юра, но мне за вас просто обидно.

Пауза затягивалась. Ругать или обижать Юрия Матвеевича вовсе не входило сейчас в планы Турецкого. Наоборот, он даже обрадовался в какой-то степени установившемуся наконец взаимопониманию. Немного, правда, этого самого взаимопонимания-то, но и оно очень важно на будущее.

– А еще мне вот что непонятно пока… Вот заметь, в первоначальных своих показаниях они практически все, – Турецкий «бегом» перелистал несколько протоколов, подшитых в папке, – указали на то, что перед резким падением машины ощутили сильный удар снизу, нечто похожее на взрыв, да?

– Ну… верно, – Серов кивнул и продолжал настороженно смотреть на Александра Борисовича. – И что из этого? Они же ведь и в дальнейшем не отказываются от этого факта.

– От удара – нет. Но вот смотри… – Турецкий взял карандаш и, снова листая протоколы, стал подчеркивать отдельные выражения. – «Нормальная погода…», дальше – «ясное небо…», вот еще – «никаких облаков не было, отличная видимость…». Ну и так далее. Заметь, это было сказано почти сразу после падения, когда люди еще не пришли в себя окончательно и их было некому учить врать. Согласен?

Александр Борисович в упор уставился на Серова, и тот был просто вынужден реагировать.

– Ну… я не знаю, как насчет такой постановки вопроса, но, в общем…

– И в общем, Юра, и в частности я верю этим показаниям. Знаешь почему?

– Ну?

«Ох уж это их якобы многозначительное «ну»!»

– Потому что они на тот момент и сами не понимали, что случилось и каким образом они остались живы. И все вокруг себя воспринимали точным и обостренным взглядом. Не знали они того, о чем им скажут потом. Вот тогда-то и появятся вдруг и пурга, и сильный ветер, который… вот, даже раскачивал машину… и так далее.

– Ну хорошо, а если все-таки их первые, «безоблачные», так сказать, свидетельства были продиктованы в большей степени состоянием психики на тот момент? Шок, ведь он и есть шок и проявляться может по-разному. А после шока – вообще непредсказуемо, разве не так?

– Но при этом у всех одинаково? Юр, не надо, а?

– Да ведь я ж тоже хочу понять…

– Очень хорошо, что хочешь. А еще лучше, если говоришь это искренне. Короче, так, старик, я прошу тебя, подумай, как нам потихоньку, постепенно начать выводить людей из этого их, как ты говоришь, уже теперь послешокового состояния. Времени жаль. И еще подумай над одной важной позицией. Решение в данном случае, говорю совершенно искренне, будет зависеть только от тебя. И без обид. А я честно обещаю, что этот наш разговор останется строго между нами. Может, Юра, на твоей шее уже висят какие-то гири? Вы же тут не в пустоте живете. Это я прилетел и улетел. А тебе дальше с ними жить, семью содержать, дом, хозяйство… Так, может быть, тебе стоит, в самом деле, отойти от этого расследования? А уважительную причину, старик, мы с тобой найдем. И обставим соответствующим образом. Ну, скажем, пошлю я тебя собирать материалы о прошлой жизни генерала. Знаешь, где он только не был! Пока всех объедешь да наберешь свидетельских показаний, мы тем временем все тут и закончим. Как?

– Жалеете? – резко и даже с вызовом спросил Серов, перейдя на «вы».

– Жалею, – без раздумий и честно признался Турецкий. – Погубить случайно оступившегося иной раз человека просто. Элементарно легко. Понять и сохранить его для общего дела не все способны. Кто не понимает, а кто и не хочет. Я не обсуждаю твои поступки. И не собираюсь этого делать впредь, можешь мне поверить. Я оставляю право окончательного выбора за тобой. Как и по отношению к себе делаю это всегда только сам. И в первую очередь, Юра, чтобы сохранить собственную совесть. Свою честь, старик. Ферштеешь?

– Немецкий в школе проходил? – улыбнулся Серов.

– А толку-то?

– Это верно… Так я могу подумать? Хотя бы до утра?..

Турецкий поднялся и протянул ему руку:

– Держи кардан, как говорил мой давний сосед, водила Витек. На моих глазах его взорвали, суки… А охотились-то за мной, такие вот дела… Ну, поехал. Пожелай мне, Юра, удачи!

3

Александр Борисович не узнал Анну Васильевну. Не в том смысле, что забыл, как она выглядела, когда он видел ее в последний раз, а не узнал потому, что там, в Москве, это была усталая, убитая горем женщина, а сейчас перед ним предстала деловая, этакая бизнес-вумен, у которой каждая минута была расписана. А может, оно так и правильно? Потерянного не вернешь, а жить надо. И жить при этом хорошо, ибо уже привыкла к хорошей-то жизни за добрых полтора десятка «генеральских» лет.

Она честно отнеслась к своему обещанию, высказанному еще в Москве, встретиться для подробного разговора. Но теперь уже сам Турецкий по некоторым, скорее, неуловимым, нежели видимым, нюансам ее поведения сообразил, что откровенного разговора, вероятно, просто уже не получится. И тому была определенно какая-то, возможно, очень серьезная причина, о которой он не знал. Но мысленно продолжил не начавшийся еще диалог:

«Вам нужна истина? Для чего? Чтобы установить, погиб ли он случайно или по злому умыслу? А какая теперь, в сущности, разница?»

«Ну, разница-то всегда есть! А истина, чаще всего, не бывает такой, чтоб сразу и всех, без исключения, устраивать. Значит, виновник должен понести суровое наказание».

«Хорошо, он понесет. Но кто конкретно? И у кого должны потребовать компенсации оставшиеся в живых калеки? У государства? У покойного губернатора? А эти тут при чем? Кто страхует твою поездку в такси? И если водитель попал в аварию и при этом погиб сам, что же получается, его несовершеннолетние дети-сироты обязаны будут выплачивать искалеченному пассажиру какую-то компенсацию? Бред!»

«Похоже на то, но какой выход вы сами предлагаете?»

«Остановиться на той версии, которую… увы, подсказывает житейская логика– несчастный случай… Кстати, и правоохранительные органы, насколько мне известно, склонны оценивать трагическое происшествие именно так».

«А откуда стало известно, если не секрет?»

Вот тут она наверняка промолчит либо сошлется на вездесущую прессу. Или на разговоры вокруг… Неужели и ее сумели уговорить? Лихо, однако, работают ребятки. И когда успели?

Впрочем, как умеют «уговаривать», этого Александру Борисовичу рассказывать не стоило. Но вот вопрос по данному поводу надо будет не забыть задать… в удобный момент…

За те два дня, что вдова уже провела в доме, правильнее сказать, в огромной квартире, занимавшей целиком этаж в бывшем монументальном обкомовском доме сталинских еще времен, все основные вещи успели упаковать в ящики, которые ожидали лишь прибытия контейнеров. А дальше куда, в Москву? Так она и говорила. «Не могу там жить» – это про Сибирь.

И теперь, если судить по ее озабоченности и какой-то странной даже отрешенности от всей прошлой жизни, Анна Васильевна потеряла всякий интерес и к следствию, и к тем, кто его проводит… в интересах установления истины. Надо ж такое придумать!..

Отсюда и снисходительная любезность – «Садитесь… Ах да, все уже упаковано, даже стулья… Давайте пройдем на кухню, там, кажется, остались табуретки. Чаю попьем… Эти переезды, знаете ли, верно замечено, как пожары!..»

И на все это без малейшей иронии взирал, расхаживая по многочисленным опустевшим комнатам, полковник Рейман в своем странном, допотопном мундире, будто он сошел с фотографии, на которой были запечатлены счастливые победители в мае сорок пятого…

А потом, уже за чашкой довольно скверного, ну разве что горячего, чая состоялся тот диалог, который сложился в голове Александра Борисовича, пока он наблюдал остатки предотъездной суеты, только войдя в бывшую теперь губернаторскую квартиру. На которую, между прочим, уже, оказывается, нашлись охотники из администрации. И это они ненавязчиво поторапливали Анну Васильевну с переездом, обещая любую посильную помощь в этом вопросе, вплоть до предоставления бесплатной контейнерной перевозки. Бедный Алексей Александрович! Он, поди, и в дурном сне представить себе подобное не мог бы…

Но диалог-то состоялся! И именно в том ключе, который, опять-таки, угадал Турецкий! И, значит, тут уже не просто складывалась череда случайных совпадений, здесь четко просматривалась вполне определенная закономерность. Которую и следовало бы обнажить, вытащить наружу, но как? А это зависело только от вдовы…

Рейман, как понял Турецкий, уезжал вместе с Орловой, поэтому и он был готов теперь ответить на все оставшиеся до сих пор без ответа вопросы следствия. О прошлом, конечно, только о прошлом! А вот о том, что произошло за последний год, он мог бы теперь лишь домысливать. Но делать это он не привык.

С него и решил теперь начать Александр Борисович, еще и с той целью, чтобы дать Анне Васильевне, как говорят, охолонуться, прийти в себя после сумасшествия этих двух дней. Пусть она послушает соображения Игоря Иосифовича, может быть, возникнут возражения, либо ей захочется и самой продолжить его мысли.

– Каждый из нас выбирает свою тропу в жизни, – начал Рейман, не подозревая, что именно на эту тему буквально час назад состоялся серьезный, хотя и краткий, разговор у Турецкого со следователем Серовым. – И нередко убежденно топает по ней, даже если она кому-то представляется ложной, то есть ведущей в тупик. И случается, что ты сам, пока не упрешься лбом в глухую стену, не можешь поверить, что совершаешь ошибку. Чаще – все-таки поправимую, но иногда, увы, – не оставляющую никаких надежд. К счастью, все подобные ошибки Алексея – назовем их теперь так – оказывались в конечном счете поправимыми, да, Аня?

Вопрос, как говорится, интересный…

Анна Васильевна помолчала, будто прикидывая, как ей выгоднее ответить в данный момент, потом утвердительно кивнула.

– Вспомните, Александр Борисович, биографию генерала, если вы, конечно, успели ею заинтересоваться…

А теперь уже кивнул Турецкий.

– Практически из всех переделок… это мелко, конечно, сказано для такого человека, как Орлов… Но он, в общем, выходил без потерь. Без ощутимых, я поправляюсь, потерь. И тому была масса на сегодняшний день еще неосмысленных нами, его постоянным и близким окружением, причин. О первой из них я вам как-то имел честь доложить. Это – совесть. Ее он постоянно, словно флаг, держал впереди себя, что называется, на расстоянии вытянутой руки и свои поступки, особенно когда они затрагивали кардинальные проблемы, соотносил с нею. Его называли злым, упрямым, своенравным и так далее. Это все неверно. Скорее людям не нравились методы, которыми он постоянно добивался цели. Видите ли, мы привыкли к постоянным компромиссам, а он их попросту не терпел, называя мышиной возней. И был по-своему прав.

– Извините, перебью, – сказал Турецкий. – А вам не кажется, Игорь Иосифович, что в некоторых случаях варварские методы не оправдывают высоких целей? Привести примеры?

– Не надо. – Рейман изобразил мудрую такую улыбку пожилого ребе. – Речь у нас, к счастью, идет о явлениях разных категорий и разной степени ответственности, если хотите.

– А вы не пробовали сопоставить Афганистан и, скажем, Чечню?

– Экий вы… Здесь другое дело..

– Так ведь оно, получается, всякий раз другое, – продолжал настаивать Турецкий, которого не устраивала сейчас этакая умиротворенная философская беседа за чашкой определенно безвкусного чая.

– Верно, но Чечня – это, согласитесь, исключение, хотя принципы подхода к проблеме оставались теми же. Все та же совесть впереди! Надоело вранье военных, надоела пустая болтовня и лисьи выверты политиков, кто-то обязан был прекратить бойню, стукнуть кулаком, черт возьми! Абсолютно уверен, что Алексей был искренен и честен в своей уверенности, что поступает правильно. Но, как мы теперь видим, точно так же надо было действовать и в дальнейшем! И не нашей армии вина в том, что война началась снова, нет, это опять вмешалась подлая политика. Да что я вам объясняю, вы же умный человек… Не народу ведь нужна была эта война, а правящему режиму, который, между прочим, довольно умело сыграл на народном патриотизме, выдвигавшем требование, как в сороковых годах прошлого уже столетия, добить врага в его собственной берлоге. А иначе вроде как и победы нет. И что, добили? Давайте смотреть правде в глаза.

– Насмотрелись… – Турецкий хмыкнул и покачал головой. – Но, помнится, вы однажды употребили такой забавный, детский игровой термин – подстава. А может, и не совсем детский…

– Уместное напоминание… Речь ведь у нас шла тогда о Белом доме, да? Так вот, на мой взгляд, Чечня и этот мирный договор – из той же серии. Вспомните, приближались президентские выборы. Возникала экстренная необходимость срочно прекратить непопулярную войну – хотя бы на короткое время и исключительно с единой целью восстановления резко падающей популярности еще того, прежнего, президента. Вы помните, какие «орлы» там были задействованы? Какие силы, какие средства! Вот и совпали искренние интересы известного генерала и шкурные – верхнего руководства. Только последние знали, что произойдет уже завтра, а генерал в самом деле поверил, я вас уверяю, в то, что его окружают порядочные люди, также кровно заинтересованные остановить проклятую бойню. Но, заметьте, как только «патриотическая» реакция оскорбленных до глубины души народных масс выплеснулась наружу, генерала немедленно убрали. Как всякого крайнего. Как мавра, сделавшего свое дело…

– Ну что ж, – Турецкий махнул рукой, – пожалуй, я готов согласиться с вами. Такая постановка вопроса меня убеждает. Да и прошлое показало, что стена перед ним была тогда не самая прочная. Через короткое время он снова обрел популярность и у нас в стране, и за рубежом. Что, собственно, и позволило ему окончательно уйти в политику. Но давайте вернемся к нашим баранам… А какие стены возникали здесь, на губернаторстве?

– Вот это, я считаю, очень правильный вопрос. Да, Анечка?

– Наверное, – как-то неохотно ответила вдова, безразлично доливая остывающий кипяток в заварной чайник.

«Абсолютно не нужно ей это все, – отметил Турецкий, – включая и никчемный чай…»

– Я вам говорил, что, к счастью и самого Алексея, и, разумеется, его семьи, да и нас тоже, чего стесняться, ошибки его были поправимыми. Даже тогда, когда он пошел здесь уже на прямые контакты с личностями в определенном смысле сомнительными. Но ведь и Фрунзе, если читали, тоже вступил ради достижения победы в союзнические отношения с Махно. А мы в сорок первом? Я уж не говорю о тридцать девятом, давшем нашей стране определенную фору, как бы нынче ни изгалялись новейшие историки. А вся наша Отечественная война, продержавшаяся, чего скрывать, и на союзнической помощи, это помимо всего прочего. Я не хочу сопоставлять вещи несопоставимые в своем историческом масштабе, но ведь и в капельке воды можно при умении, а что важнее – и при желании, разглядеть великий океан. Извините за столь высокопарный тон…

– Вы говорили о сомнительных личностях, – напомнил Турецкий.

– К тому и речь. Ведя свою политику, Алексей, скажу вам правду, все-таки мог идти на компромиссы, мог.

– А как насчет мышиной возни?

– Ну, Александр Борисович, – Рейман даже развел руками, – не заставляйте меня думать о вас в этаком-то свете! Вы же и сами понимаете, что есть компромиссы, а есть… тоже компромиссы, но совсем иного плана. Он ведь, когда в девяносто шестом снимал свою кандидатуру на президентских выборах и отдавал таким образом голоса, между прочим, десятков миллионов избирателей своему сопернику, тоже шел на определенный компромисс. Так вот, идти на компромисс по большому счету, ради высоких целей, повторяю, это он мог. Он с этого и начал здесь, когда понял, с кем имеет дело, с какими силами. Понял, что иначе их не переломить. А он хотел эти силы заставить трудиться исключительно на пользу краю! Не все, уверяю вас, видели явные подвижки в этом направлении, но они были. Могу своей честью поклясться…

– И тем не менее вы с ним расстались?

– Да, но мне не хотелось бы углубляться в данный вопрос, не стоит он, поверьте, затрачиваемого на него времени. Тут много личного. Но об одном факте я вам все-таки скажу. Чтоб вы поняли…

Рейман замолчал, достал сигареты, стал долго закуривать, словно нарочно испытывая терпение своего слушателя. Наконец, задымил.

– Так что я должен понять, Игорь Иосифович?

– Я сам до сих пор не во всем разобрался… Просто в один прекрасный день мне показалось, что Алексей начал менять свой курс. Обычно такого рода события обсуждались, он выслушивал мнения, и если потом поступал и по-своему, никто на него за это не обижался. А тут словно шлея под хвост… Это было год назад, когда у Алексея впервые возник довольно неприятный, какой-то даже некрасивый, что ли, конфликт с Бугаевым, есть тут такой коммерсант. Половину сибирского края в своих руках держит. Слышали?

– Немного.

– Лично у меня было такое ощущение – нехорошее, даже стыдное, – что они просто чего-то не поделили между собой и устроили самую настоящую грызню. Ну, в самом деле, кто один и кто другой?! Я открыто сказал об этом губернатору. Он не понял. Либо категорически не желал понять. Тот уникальный случай, когда шлея оказалась важнее всего, даже многолетней дружбы. И мы поссорились. После чего я ушел. Я ничего не придумываю, Анечка? Ты ведь, пожалуй, единственная, кто это знает и помнит…

– Все было именно так, как говорит Игорь, – сказала Анна Васильевна. – Все – чистая правда. Я слышала их громкий спор. Хотела вмешаться. Но опоздала. И до сих пор жалею… теперь, наверное, уже до конца…

– Я не ищу, Александр Борисович, оправданий для себя. Возможно, я был тогда слишком резок. Возможно, перегнул палку. Но я знаю твердо только одно и говорил вам уже об этом в Москве, если помните: он начал менять свой курс, видимо не имея к тому четких, продуманных решений. Да и оснований. Ошибка это была у него или нет, роковая или поправимая, теперь сказать трудно. Даже невозможно. Но он заплатил за нее жизнью… А в том вертолете, будь мы по-прежнему вместе, я, конечно, летел бы с ним. Но оказалось – не судьба…

– Значит, всякую случайность падения вертолета вы отметаете, я вас правильно понял, Игорь Иосифович? Погода там, прочее?..

– Знаете ли, чаще всего в нашем деле – я имею в виду армейскую службу – любая случайность есть в конечном счете результат сложения многих закономерностей. Если разбираться грамотно. Даже кирпич, как было сказано, – помните? – никогда не падает на голову зря. Так что ж вы хотите? Я, когда только прилетел сюда, узнав о гибели Алексея, как человек военный, к тому же многие меня здесь знали в качестве ближайшего помощника губернатора, такого, понимаете ли, хитрого еврея для советов, сразу обратил внимание на то, как велось расследование катастрофы. А что, в первый раз, что ли? Сколько их уже падало на моей памяти, боже мой! Ну, по старой памяти кое-что мне показали следователи, кое о чем сам постарался узнать. Так вот, обратите внимание на некоторые факты. Первый. Местные спасатели, добровольцы, естественно, из строителей трассы, вытащили Алексея, как и других пострадавших, из-под обломков. Там были и трупы, но сам Алексей, его помощница и еще кто-то из пассажиров оказались живы, как, впрочем, и экипаж. Так вот, мне известно, что Алексей о чем-то сказал спасателям. Но только это обстоятельство почему-то нигде не зафиксировано. Ни в одних показаниях. Далее, среди легко раненных оказался и бортинженер вертолета, некто Филенков. Он тоже, среди прочих, дважды отвечал на вопросы следователей – сразу после катастрофы и спустя несколько дней. Обратите внимание, его вторичные показания уже ничем не напоминали первые. Как и свидетельства ряда других – там же, если не ошибаюсь, в общей сложности более десятка человек осталось в живых. Причем, что особенно странно, новые их свидетельства поразительно совпадали, иной раз просто дословно. Снежный заряд там, то, другое, словом, складывалось ощущение, будто все они, и более-менее здоровые, и находящиеся без сознания, каким-то непостижимым образом дули в одну дуду. Я вам, кажется, уже говорил об этом.

– Не имеет значения, я вас внимательно слушаю.

– Да-да, так вот, он дал показания, а потом исчез. Нету его. Ни на службе, ни в больнице, ни дома. Поимейте этот факт в виду. Я его ни в чем не обвиняю, но может быть, ему надо было исчезнуть? Или пришлось? Вот в чем вопрос. Возможно, вы уже читали его показания?

– Читал… – Турецкий удивился: а ведь ставший хорошим парнем Юра Серов даже словом не обмолвился. Что ж, лишняя работенка для Филиппа!

Он уже не помнил точно, но почему-то казалось, что в следственных материалах фамилия Филенкова упоминалась среди тех, кто в настоящий момент находятся в Шушенской городской клинике, причем в тяжелом состоянии. Как и остальные члены экипажа. А еще он помнил, что в деле были повестки с вызовами Филенкова к следователю, но адресовались они ни в какое не Шушенское, а по здешнему адресу. Почему-то не обратил на это дело внимания Александр Борисович. А Серов промолчал. Это что же? Кругом подлоги? Не много ли? Ох, ребята, доиграетесь!

В конце концов, каждый – прав полковник – сам выбирает свою судьбу. На то он имеет все основания. Либо думает, что имеет. Но выбор-то – кем быть? – все-таки остается?..

– Конечно, читал, – продолжил Турецкий. – Как и те, в которых летчики берут всю вину на себя. Причем и в первых своих показаниях, и в последующих. Но все сводят к плохим погодным условиям. Мол, пренебрегли предупреждением метеорологов, халатно отнеслись к предполетной подготовке, не проложили маршрута с учетом запретов, ограничений и расположения высот, да и сами карты были устаревшими, там даже ЛЭП нанесена не была, куда уж дальше! Им-то хоть можно верить, как вы считаете?