Текст книги "Екатерина Медичи. Итальянская волчица на французском троне"

Автор книги: Фрида Леони

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 37 страниц)

Екатерина любила Пьеро больше других братьев, да и Генрих питал к нему глубокую привязанность, даже сделал его «gentilhomme ordinaire de la chambre» (дворянином, служащим в королевских покоях). Пьеро представлял собой колоритную, хотя и гротескную, фигуру. Редкостный ум и образованность сочетались в нем с храбростью и решимостью, не позволявшими ему сдаваться противнику. Человек контрастов, он писал изящные стихи и одновременно обожал чудовищно грубые и рискованные шутки – вроде тех, которые так любил и сам Генрих. Придавая чересчур большое значение внешности, он носил высокие каблуки, чтобы замаскировать недостаток роста и, желая скрыть тот факт, что голова его слишком мала по сравнению с телом, напяливал огромные, богато украшенные шляпы. Пьеро переводил Цезаря с латыни на греческий и зачаровывал слушателей историями. Но стоило сцепиться с ним в ссоре, флорентиец стоял насмерть. Даже Диана, Гизы и Сент-Андре находили его общество восхитительным.

Екатерина с самых первых дней своего брака окружала себя итальянцами, но теперь, став королевой, увеличила круг соплеменников. Она считала себя вдохновительницей соотечественников, оказавшихся в изгнании. Они же возлагали на нее политические надежды, называли ее итальянской королевой Франции. Вначале новое царствование мало что могло им дать. Посол Империи при дворе докладывал своему господину: «Начался явный приток итальянцев к новому двору, они предлагают свои услуги, но в ведомость раздачи пенсионов их еще не внесли». Екатерина, гордясь родной страной, выписывала платья из Италии, покровительствовала итальянским художникам и ремесленникам, и постепенно ее влияние, итальянский стиль, тяготеющий к изысканной роскоши, стали заметны при дворе. Ее дворецкий, флорентийский поэт Луиджи Аламанни, был заметной фигурой итальянской диаспоры. Но круг выходцев из Италии состоял не только из художников, военных, купцов или политических беженцев. Были среди них и банкиры. Они обеспечили мощную поддержку Екатерине во время нового правления, особенно когда королю требовались кредиты на военные экспедиции в глубь полуострова. Ибо очень скоро стало ясно, что Генрих, как и его отец, не мог оставаться равнодушным перед «пением сирен Италии» и ее богатыми землями.

Королева поддерживала тесную женскую дружбу с Марией-Екатериной Гонди, француженкой, которая была замужем за Антонио Гонди, флорентийским купцом, эмигрировавшим во Францию. Они впервые встретились в Лионе сразу же после свадьбы Екатерины и Генриха, когда королевская семья возвращалась из Марселя в Париж. Мадам Гонди отличалась крайней практичностью и давала Екатерине множество советов по самым различным поводам, от беременности и воспитания детей до расходования денег. Впоследствии королева вознаградила свою толковую наперсницу и ее семью: Марии Гонди были поручены личные финансовые дела королевы, а также надзор за архитектурными проектами и строительными работами. По сути, Екатерина сделала г-жу Гонди своим казначеем, что было совершенно необычно для женщины в шестнадцатом веке. Но важнее всего то, что обе женщины все эти годы сохраняли глубокую и верную дружбу, которую Екатерина всегда высоко ценила. Среди интриг предыдущего правления, при фантастически растущем влиянии Дианы, Екатерине пришлось, чтобы выжить и сохранить достоинство королевы, сделаться внешне равнодушной, спокойной и молчаливой. Мария-Екатерина Гонди входила в число очень немногих людей, наедине с которыми королева позволяла себе проявлять истинные чувства.

Другим заметным сторонником королевы стал Гаспар де Со, сеньор де Таванн, мужественный солдат – столь же уродливый, сколь и храбрый. Ветеран итальянских войн, Таванн презирал Диану и ее приспешников, восхищался терпением и достоинством Екатерины в череде бесконечных унижений, которые ей приходилось сносить. Однажды, заметив особенно ядовитый взгляд Мадам, брошенный на Екатерину, взбешенный Таванн решил действовать и сообщил королеве, что отрубит Диане нос. Он надеялся, что, если изуродовать фаворитку, то она может лишиться любви короля. К счастью, Екатерина отговорила Таванна от столь примитивного акта жестокости. Одновременно с этим родственник королевы и ее большой друг, герцог де Немур, подошел к ней, предложив плеснуть кислотой в лицо Диане. Этот прожект также был отклонен, когда королева заявила, что предпочитает более мягкие меры. И эти люди, и другие из ее окружения выделяли в Екатерине такие качества, которых остальные как будто и не замечали.

23 мая 1547 года Франциск был похоронен в Сен-Дени. Генрих решил соорудить гробницу для троих, перенеся к отцу тела своих братьев, торжественное погребение которых еще не было произведено. Он организовал грандиозные похороны для усопшего короля и двоих принцев, обошедшиеся в полмиллиона экю. В то время как величественная и скорбная процессия двигалась через Париж в Сен-Дени, он сам наблюдал за кортежем из окна на улице Сен-Жак. Генриху полагалось оставаться инкогнито до конца похорон, когда его должны были официально провозгласить королем. Когда роскошные гробы с традиционными изображениями покойных на крышках проносили мимо его окна, Генрих «сильно встревожился и глубоко, до слез опечалился». Один из спутников короля тех дней, Вьевиль, попытался ободрить его величество, сказав, что вместо траура по отцу лучше было бы продолжить политику прежнего короля, действуя теми же добродетелями и силой. Это не возымело должного эффекта. Решив подойти с другого конца, Вьевиль заявил, что вот уже триста лет народ не знал такого принца-разрушителя, как брат Генриха, Карл. И добавил: «Он никогда не любил и не уважал вас»; Генрих упрямо продолжал рыдать, пока Вьевиль, увлекшись, не начал вспоминать, как в детстве принцы плавали на лодке и, когда Генрих и старший брат едва не утонули, Карл при виде этого не сумел сдержать радости. Когда ему сообщили, что младшие принцы выжили, он горько заметил приятелю: «Я отрекаюсь от Бога; теперь мне так и придется оставаться ничтожеством». В конце концов после нескольких историй, рассказанных Вьевилем в подобном ключе, король воспрял духом и, когда проносили гроб Карла, воскликнул: «Смотрите, вон то ничтожество, благодаря которому я обрел счастье!»

Теперь, когда старый король был похоронен, а его собственная коронация в Реймсе еще не состоялась, Генрих, побуждаемый Дианой, решил прекратить ссору, начавшуюся при дворе еще в годы правления Франциска. Молодой вельможа, Ги Шабо, барон де Жарнак, родственник герцогини д'Этамп, был, по его словам, злостно оклеветан Генрихом и его друзьям. Когда Жарнаку пришлось для защиты своей чести потребовать удовлетворения, дофин, по своему положению, не смог участвовать в дуэли. Обстоятельства дела вынудили одного из друзей Генриха, Франсуа де Вивонна, сеньера де Ла Шатеньерэ, опытного бойца, воевавшего бок о бок с королем, и виртуозного фехтовальщика, вступить в поединок от имени дофина. Дуэль должна была вестись до смерти одного из соперников, но Франциск отказался разрешить это, и конфликт остался незавершенным, хотя никто не мог бы сказать, что причиной тому стала робость представителя дофина. Ла Шатеньерэ был крепко сложен, настоящий атлет и известный борец. Он обучался боевым искусствам под руководством известного мастера в Риме и всегда побеждал в дуэлях. Один из секретов его успеха заключался, по его словам, в том, что в детстве его кормили измельченными в порошок железом, сталью и золотом. Жарнак, в свою очередь, был высоким, но худощавым, приятным на вид молодым человеком мягкого нрава, в отличие от шумного забияки Ла Шатеньерэ.

В начале нового царствования Ла Шатеньерэ снова попросил разрешения на дуэль – и снова до смерти. Жарнак написал королю, прося о том же. Генрих, соблюдавший средневековый кодекс рыцарской чести, охотно дал разрешение. Дуэль вскоре стала восприниматься как символическая битва между двумя старыми партиями: Л а Шатеньерэ представлял Диану и нового короля, Жарнак – д'Этамп и Франциска. Обстоятельства изменились, но и теперь, хотя большинство при дворе, желая угодить королю, стояли за Ла Шатеньерэ, нашлись и такие, кто, устав от влияния Дианы, поддерживали Жарнака.

Двор гудел от возбуждения, делались ставки, а виновники готовились к схватке. Некоторые рассчитывали, что победит Жарнак, но большинство выступало против него. Ходили слухи касательно кузена Екатерины, Пьеро Строцци, до того обожавшего защищать свою честь, что он был готов хвататься за шпагу по ничтожнейшему поводу. Он, кажется, решил помочь Жарнаку, тайно подсказав ему кое-какие обманные движения, специально направленные против Ла Шатеньерэ. При помощи известного итальянского мастера дуэлей Кайдзе Жарнак изнурял себя тренировками, готовясь к битве и, хотя Екатерине нравилось наблюдать за беспокойством Дианы, она не могла открыто поддерживать врага своей соперницы. Скорее всего Строцци решил взять дело в свои руки по собственной инициативе, не спрашивая разрешения королевы.

В день дуэли, 10 июля 1547 года, на лугу в Сен-Жермен-ан-Лэ была подготовлена арена и трибуны для зрителей. Красочные штандарты развевались на ветру, для дуэлянтов поставили палатки, учли все традиционные условия подобных дуэлей. Неподалеку на длинных столах расставляли угощение: Ла Шатеньерэ, абсолютно уверенный в успехе, заказал великолепный банкет и пригласил весь двор отпраздновать свою победу. По контрасту с ним, Жарнак готовился, упражняясь в фехтовальном искусстве, посещая церкви и аббатства, молясь и размышляя о грядущем. Оба дуэлянта прослушали мессу, и смирение Жарнака вызвало всеобщее уважение. Ла Шатеньерэ едва обращал на что-либо внимание, одержимый нетерпением, со скучающим видом поглядывая вокруг, демонстрируя, что он «боится врага не больше, чем лев боится собаки».

Когда дуэлянты вышли на поле, король, на глазах у публики, занял место между Екатериной и своей фавориткой. Событие привлекло толпы зрителей, простых парижан и мелкопоместных дворян, видевших в Жарнаке жертву растущего влияния Дианы. Они надеялись, что он постоит за свое сословие. В семь вечера, после бесконечных церемоний, неизбежных согласно средневековой традиции, двое мужчин шагнули навстречу друг другу. Шатеньерэ нанес Жарнаку чудовищный удар, тот же, вместо того чтобы парировать шпагой, прикрылся огромным старомодным щитом и, бросившись на противника с маленьким кинжалом, дважды ударил того под колено, перерезая сухожилия. Ла Шатеньерэ упал, истекая кровью. Он был повержен. Толпа завопила, видя, что Жарнак победил величайшего бретера королевства за считанные мгновения.

Жарнак, не менее потрясенный, чем его противник, приблизился к Ла Шатеньерэ и, хотя имел полное право убить его, попросил лишь извинений, чтобы восстановить свою честь. Ла Шатеньерэ отказался, пытаясь встать на ноги, но неудачно. Тогда Жарнак подошел к месту, где сидел Генрих, и предложил королю взять судьбу Ла Шатеньерэ в свои руки. Король же застыл как громом пораженный – он вряд ли слышал смиренную просьбу Жарнака. Тот умолял восстановить его честь, «приняв» Ла Шатеньерэ. Генрих продолжал сидеть в молчании, хотя Жарнак, боясь, что поверженный враг умрет, прежде чем ссора разрешится, стал еще более настойчив. Наконец, еще раз взглянув на лежащего на земле Ла Шатеньерэ, Жарнак вскричал: «Смотрите, сир! Он умирает! Во имя Господа, отдайте его жизнь в мои руки!» После минутного замешательства Генрих наконец отреагировал, побуждаемый Монморанси, который понимал, что король может уронить свою репутацию, если промедлит еще немного. Государь формально восстановил честь Жарнака. И еще много веков спустя примененный им удар, принесший законную победу слабейшему, называли «удачным ходом Жарнака».

Король и Диана были в ярости: они восприняли случившееся как собственное публичное унижение, ибо отождествляли себя с Ла Шатеньерэ, и поспешно удалились с места события. Толпа парижан накинулась на угощение, столь преждевременно подготовленное не ожидавшим подобного исхода побежденным. «Супы и закуски они пожирали с жадностью гарпий. Серебряные тарелки и прекрасные приборы были… изломаны или украдены в сумятице <…> а на десерт были тысячи ударов от капитанов и лучников королевской гвардии». День закончился полным хаосом.

Что касается Ла Шатеньерэ, его рану перевязали и сказали, что он будет жить, но его это не порадовало: он потерял честь и, в припадке ярости сорвав повязки, умер, истекая кровью. Потом говорили, что поражение Ла Шатеньерэ стало дурным знамением для короля, явленным в самом начале его правления. И сам Генрих повел себя не лучшим образом – как капризное дитя, а не как великодушный монарх. Екатерине же его фиаско принесло тайное удовлетворение, ибо ее соперница оказалась униженной публично. Как следствие всего этого, Генрих запретил публичные дуэли в качестве способа решения конфликтов.

Однако долго размышлять о последствиях дуэли не пришлось, ибо коронация уже была не за горами. Ее назначили на 26 июля – в Реймском соборе, согласно древней традиции. Генрих совершил официальный въезд в город за день до этого. Ценой гигантских, непомерных расходов город был преображен. Захватывающие представления с нагими нимфами и мужчинами в костюмах сатиров, разворачивались перед королем на пышно разубранных улицах. Екатерина, всего несколько месяцев назад разрешившаяся от бремени, сидела у богато украшенного окна, наблюдая въезд мужа. Проезжая мимо, он приветствовал ее «с подобающим почтением», а когда приблизился к месту, где сидели Диана и ее приближенные дамы, с явным восторгом замахал им рукой. В день коронации Екатерина, весьма раздобревшая, восседала на подмостках, откуда видела всю священную церемонию единения между Богом, королем и Францией. Хотя согласно церемониалу королева и не должна была играть заметную роль в тот день, она не могла не чувствовать себя уязвленной, видя тунику Генриха, расшитую инициалами «Г» и «Д». Несмотря на это, Екатерина с гордостью взирала на то, как муж ее исполнял положенную часть древнего ритуала – с достоинством, благородством и благочестием. И в правду, он молился так долго и страстно, что Диана позже поинтересовалась, что послужило этому причиной. И он ответил, что просил Бога дать ему править долго, если он окажется хорошим королем для Франции, и недолго – если окажется плохим.

Большая часть коронационной присяги состояла из подробнейших обещаний поддерживать христианскую Церковь, ее законы и привилегии. Король обещал защищать «христианское население, подчиненное мне», а далее – «истребить еретиков». Жреческие свойства французской монархии прослеживались в церемонии настолько явственно, что коронация, по сути, превращала короля «из мирянина в священника». Хотя политическая целесообразность церемонии из века в век трансформировалась по мере изменения политических интересов, «одна историческая константа осталась прежней: соединение в единое целое французской монархии и католической Церкви. Язык и символы французского коронационного ритуала намного превосходили обычные церковные обертоны, сопутствующие прочим монархам западных христианских держав». Генрих VIII Английский обладал титулом «Защитник веры», испанский король именовался «Католическим монархом», но король французский имел удовольствие носить титул куда более возвышенный, более старый и славный: «Rex christianisimus», то есть «Христианнейший король». Когда Генрих впоследствии был поставлен перед необходимостью разбираться с реформатами, именно ритуальный брак между королем, церковью и страной стал тем мотивом, который побудил его изгонять еретиков из страны. Как только корона Карла Великого была водружена на голову короля, возглас: «Vivat rex in aeternum!» [30]30
  Да здравствует король во веки веков (лат.).– Прим. перев.


[Закрыть]раздался из уст всех пэров и вельмож. Огромное количество золотых и серебряных монет, специально отчеканенных по этому случаю, бросалось в воздух для собравшейся толпы простонародья, выкрикивавшего: «Щедрость, щедрость!» под оглушительные возгласы и рев фанфар.

* * *

Генрих сильно изменился с того момента, когда пять лет назад один из послов упоминал о нем, как о человеке, который никогда не смеется. Несмотря на то, что основа его личности оставалась неизменной, черная меланхолия, снедавшая его со времен испанского заточения, наконец отступила. Тот же посол, Маттео Дандоло, явившийся представлять Венецию на коронации, сообщал: «Я должен признать, что он стал весел, у него румяное лицо и он в отменном здравии… тело его хорошо сложено, он довольно высок». Он продолжает описывать в своем докладе, что Генрих «весьма предан игре в мяч» и обожает охоту. Дандоло добавляет: «Он преисполнен личной отваги, очень храбр и предприимчив».

12 ноября 1547 года Екатерина родила дочь Клод. Роды произошли в Фонтенбло. Возмущенная прозвищем мадемуазель д'Анэ, очень скоро приклеившимся к Клод, поскольку она была зачата именно в этом прекраснейшем дворце Дианы, королева осознавала, что миру известна ее унизительная зависимость от фаворитки, «которая по ночам отправляет [короля] навестить то ложе, куда желание не влечет его». В первые месяцы правления ей сообщалось, что король находится в полной зависимости от Дианы, что он приходит к ней после полуденной трапезы и обсуждает все государственные дела, имевшие место утром. Жан де Сен-Мори, посланник Империи, писал: «Король позволяет руководить собой и одобряет все, что [Диана] и придворные ему советуют… Он все более и более подпадает под ее иго и становится ее вещью, ее рабом». И действительно, Генрих как-то раз писал своей фаворитке: «Я умоляю тебя помнить обо мне, кто знает лишь одного Бога и одного друга, и уверяет остальных, что ты никогда не пожалеешь о том, что назвала меня своим Слугой. Так пусть же это имя будет моим навеки».

* * *

О влиянии Дианы написано много, и, судя по всему, оно относилось сугубо к делам житейским. Только в нескольких случаях фаворитка откровенно вмешивалась в королевскую политику по международным или внутренним вопросам, причем вмешательство это подогревалось исключительно собственническими интересами. Ее настоящая сила проявлялась в вопросах покровительства тем, кто ей угоден и в сохранении баланса сил между королевскими фаворитами. Тот же Сен-Мори писал, что поведение короля становится все более беспечным, он не очень-то заботится о сохранении репутации Дианы. Используя кодовое имя «Сильвиус», посол рассказывает, как «после обеда он навещает упомянутую Сильвиус… и, неважно, есть ли там послы или другие важные персоны, он садится к ней на колени, с гитарой в руках, играет и часто заставляет коннетабля или д'Омаля признать вслух, что Сильвиус „вполне сохранила свою красоту", касаясь время от времени ее груди и неотрывно глядя на нее как человек, поглощенный любовью. Упомянутая же Сильвиус заявляет, что рано или поздно у нее появятся морщины, в чем она, безусловно, права». Лоренцо Контарини, венецианский посол, писал о нараставшем возмущении Екатерины: «С начала нового правления королева не может больше видеть, как король расточает любовь и ласки герцогине [этот титул вскоре достался Диане], но, подчиняясь настойчивым уговорам короля, заставляет себя быть терпеливой. Королева даже посещает герцогиню, которая, в свою очередь, служит королеве хорошо, и зачастую именно она вынуждает короля спать с женой».

Много лет спустя, будучи уже немолодой женщиной, Екатерина писала одному из своих посланников, г-ну де Бельевру, пытавшемуся решить супружеские сложности ее дочери Марго с Генрихом Наваррским. Это один из очень немногих сохранившихся документов, где есть ясная картина любовного треугольника, представленная глазами самой Екатерины: «Если я приветствовала мадам де Валантенуа [Диану], то угождала при этом именно королю, и, кроме того, я всегда давала ему знать, что делаю насилие над собой, ведь женщина, любящая своего мужа, никогда не сумеет полюбить его шлюху. Ибо никто не смог бы назвать ее иначе, пусть слово это и режет нам слух». В более патетическом ключе Екатерина передала свои чувства после того, как овдовела, в письме дочери Елизавете, в то время королеве Испании. Она пишет о Диане и о том, как ей приходилось примиряться с обстоятельствами. О муже она говорит: «Я любила его так сильно и всегда боялась его потерять».

Страх потери заставлял Екатерину таиться. Ради любви к мужу она была вынуждена терпеть муки ревности и унижение, лишь бы оставаться рядом с ним. Со свойственным ей трезвым взглядом на вещи, она понимала, что другого выбора нет. Подобно верной собаке, королева старалась сопровождать мужа в его вояжах и кампаниях. «Она всюду следует за ним без тени усталости», – заметил Соранцо, посол Венеции.

Одним из источников утешения для Екатерины стало увлечение астрологией. Ей каким-то образом удалось найти формулу, помогавшую сочетать преданность религии и веру в звездное влияние. Королева обладала блестящим талантом в астрономии, физике и математике, которые дополняли ее тягу к небесным премудростям и помогали погрузиться в изучение их влияния на жизнь человеческих созданий. У нее были книги с бронзовыми страницами и вращающиеся диски, позволявшие легко анализировать движение небесных тел. Действительно, при жизни Екатерины произошло много событий в небесной сфере, часто – во времена катастроф и бедствий. Кометы, затмения и другие необычные явления служили знамениями важных событий. В свиту королевы входили два знаменитых итальянца, братья Руджери – Томмазо и более известный Козимо, которого знали под именем флорентийского мага. Говорят, что Руджери, выдающиеся астрологи, практиковались еще и в черной магии. Семья эта долгое время находилась под покровительством Медичи, предки Екатерины – Лоренцо и Козимо Медичи – были крестными отцами детей семейства «Старого Руджери».

Из двоих братьев Козимо, без сомнения, снискал более зловещую репутацию, но Екатерина многие годы пользовалась его услугами. Она и восхищалась им, и боялась его, всегда стараясь не огорчать мага. Среди ходивших в народе многочисленных слухов говорилось, что чернокнижник Руджери, якобы, украл еврейского ребенка, обезглавил его и, используя темные чары, вызнал у отсеченной головы тайны, увеличившие его силу. В то время, когда использование талисманов и священных реликвий было широко в ходу, королева, как говорили, обладала талисманом (среди прочих вещей в ее обширной коллекции), сделанным из человеческой крови, крови козла и металлов, соответствующих ее карте рождения.

Продолжительное увлечение королевы астрологией и черной магией были исключительными даже для того времени, и позже снискали ей зловещую репутацию в истории. Улучшению имиджа королевы не способствовал и ее парфюмер, итальянец мэтр Ренэ, которого жутко боялись из-за его притираний и порошков, легендарных отравленных перчаток и румян, которыми он помогал людям раньше срока отправиться к праотцам, когда служил уже овдовевшей Екатерине. Горячо заинтересованная в людях, обладавших пророческими талантами, королева, как говорили, сама отличалась даром ясновидения. Многие из ее приближенных уверяли, будто в течение нескольких лет она просыпалась с криками, вещая о неизбежной смерти своего возлюбленного. Даже ее дочь Марго свидетельствовала, что мать совершенно точно предсказывала смерть тех или иных людей, как так видела это во сне.

В апреле 1548 года, проведя восемь месяцев в Фонтенбло, Генрих, Екатерина и двор покинули замок. У короля были теперь важные причины разобраться с делами в Италии и сохранить добрые отношения с папой Павлом III Фарнезе. Тот рассорился с императором, и Генрих решил воспользоваться этим разрывом, поддержав семейство Фарнезе. Внук папы, Горацио Фарнезе, воспитывался при французском дворе и, дабы связать вместе две династии, Генрих пообещал выдать за него свою внебрачную дочь, Диану Французскую. Еще раньше, в 1545 году, сын папы, Пьер Луиджи Фарнезе, получил в дар от отца герцогства Парму и Пьяченцу на севере Италии. Император уверил папу, что военного присутствия внушительных частей Испанской армии хватит, чтобы защитить интересы его сына в этих отдаленных землях [31]31
  Помимо миланского вопроса, у императора были и другие интересы в связи с делом Фарнезе. Его внебрачная дочь, вдова герцога Алессандро Медичи, убитого сводного брата Екатерины, вышла замуж за Оттавио, брата Горацио Фарнезе, и император пообещал Парму ему.


[Закрыть]. Вскоре после коронации Генриха поступили новости, что агенты императора убили Пьера Луиджи. Генрих получил от папы просьбу о помощи, его святейшество просил отомстить за сына. Генрих жаждал начать войну, но Монморанси, полный мрачных предчувствий, предложил действовать поосторожнее. Когда Генрих выяснил, что ни венецианцы, ни турки не станут его союзниками, он решил выказать свою солидарность с Фарнезе, предприняв поездку в Пьемонт, большая часть которого находилась под контролем Франции. Он путешествовал с роскошным эскортом наиболее важных и сиятельных дворян, дабы произвести на итальянцев неизгладимое впечатление.

На время своего отсутствия Генрих создал совет пятерых и назначил Екатерину номинальной регентшей, прежде чем оставил ее в Маконе. Это было первым знаком уважения к ее преданности и способностям, хотя реально политические полномочия королевы оставались весьма ограниченными. Вняв совету Монморанси действовать в Италии с размахом, Генрих устроил для пьемонтцев настоящее показательное представление. Он выплатил старые долги Франции, репатриировал французских солдат-инвалидов и выдал им пенсию, так называемый «дар» («une donne»). Он первым из монархов догадался материально компенсировать солдатам потерю здоровья в боях за отечество, и потомки следовали созданной им традиции. Королевская забота о старых бойцах произвела неизгладимое впечатлении. Один из боевых командиров Генриха, Блэз де Монлюк, назвал его лучшим королем, какому когда-либо приходилось служить солдатам.

Генрих совершил одно небольшое, но важное завоевание во время своей итальянской поездки: маркизат Салюццо. Этот клочок земли давал французам возможность прямого доступа на полуостров. Во время визита Генриха в Пьемонт произошло и другое важное событие, улучшившее положение семейства Гизов. Пока Генрих и его люди находились в Турине, многие важные персоны прибыли принести вассальную присягу новому французскому королю. Среди них был Эрколе д'Эсте, герцог Феррары. Его супругой была Рене Французская, дочь короля Людовика XII, предшественника Франциска I. У этой пары была дочь по имени Анна, которую они хотели выдать за Франсуа де Гиза, герцога д'Омаля. Король дал согласие; Гизы же пришли в восторг. Представители этой семьи всеми способами стремились улучшить свое положение, в том числе и за счет престижных брачных союзов, а теперь они могли породниться с французской королевской семьей еще крепче.

В отсутствие Генриха Екатерина (как обычно, беременная) и ее совет внезапно столкнулись с серьезными трудностями: начались восстания и мятежи в связи с соляным налогом, так называемым «la gabelle». Известия об этом дошли до короля, и 7 сентября 1548 года Генрих вернулся во Францию. Так закончилось краткое регентство Екатерины. Для усмирения мятежников были предприняты жестокие меры. Король послал Монморанси в Гиень, а Франсуа д'Омаля – в долину Луары организовывать карательные операции. Свадьба Франсуа с Анной д'Эсте оказалась отложенной на неопределенный срок.

Достигнув Тулузы, Монморанси безжалостно расправился с восставшими, хотя волнения к тому времени уже улеглись и его молили о милосердии. Он пытал и казнил более 150 человек. Осужденные, в основном вожаки, были колесованы, повешены, посажены на кол и расчленены. Он даже хотел провести показательную акцию для местного населения в злополучной области Бордо, где подобные мятежи случились несколько лет назад. Монморанси угрожал выселить население всего города Бордо, заменив его переселенцами из другой части Франции. К чести Генриха следует отметить, что он не одобрил эту идею, и бордосцы были спасены, но жестокие методы коннетабля не могли не запятнать репутации короля. Однако это был единственный мятеж, случившийся в его правление.

Вскоре после возвращения из Италии Генрих осуществил триумфальный въезд в Лион в качестве нового монарха. Эта древняя и важная традиция существовала на протяжении многих лет: король должен был установить связь с могущественным городом. Монарх назначал новые посты, распределял вакантные должности, миловал преступников, слушал жалобы населения и проверял, как взимаются налоги. Самым важным элементом этого торжественного визита было то, что король получал от города официальную вассальную присягу. Он же, в свою очередь, признавал права города и его жителей. Для приветствия монарха организовались пышные празднества, ибо он признал Лион первым среди других крупных городов. Друг короля Сент-Андре, губернатор Лиона – ставшего после Парижа наиболее выдающимся городом в стране, – сбился с ног, стараясь произвести впечатление на его величество великолепными выступлениями и праздниками. Своей известностью Лион был, в первую очередь, обязан тем что здесь сосредоточились важнейшие финансовые силы Франции, и многие влиятельные горожане были выходцами из Италии, обретшими здесь новые возможности для деловой деятельности.

Екатерина, Генрих и Диана путешествовали в громаднейшей барке вниз по Роне до Ла Вэз, где королевский кортеж остановился в маленьком замке, ожидая въезда в город. Генрих вступил в Лион 23 сентября 1548 года в сопровождении своей фаворитки. Официальный въезд Екатерины должен был состояться на следующий день. Желая доставить королю удовольствие, привечая и славя Диану, горожане и их губернатор обращались с королевской любовницей, будто она была самой королевой Франции. Все вокруг напоминало о Генрихе и его даме сердца. Льстецы-горожане обыгрывали тему богини Дианы. Тут и там виднелись изображения триумфа римских императоров, столь восхищавшие Генриха. При въезде в город, украшенный в стиле Древнего Рима, короля приветствовали 160 горожан, одетых римскими легионерами. Затем кортеж попал в искусственный лес, откуда выбежала группа нимф, ведомая юной красавицей с серебряным луком и стрелами, изображавшей богиню охоты. Прекрасная девушка приблизилась к королю, причем за ней на цепи ехал лев (чудо механики), символизирующий город Лион. Произнеся приветствие в стихах, она предложила королю ключи от города.

Среди прочих чудес и представлений были потешные схватки между двенадцатью бойцами, одетыми гладиаторами, с тяжелыми двуручными мечами в руках. Это так понравилось Генриху, что он попросил через неделю вновь показать ему представление. По мере продвижения кортежа через город он мог убедиться: каждое окно и триумфальная арка, каждый обелиск украшали монограммы Генриха и Дианы. То и дело слышались ссылки на мудрость Генриха и его величие, сравнимые с величием императоров Рима, и целомудрие Дианы, словно богини, что выражалось в аллегорических фигурах. Доминировали черный и белый цвета – эмблема траура Дианы. Теперь эти цвета стали символом ее триумфа.