Текст книги "Екатерина Медичи. Итальянская волчица на французском троне"

Автор книги: Фрида Леони

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 37 страниц)

Когда бы ни произошла роковая встреча между королевой-матерью и герцогиней, ясно, что, по некоторым соображениям, в начале августа Екатерина тайно нарушила королевское распоряжение, запрещающее Гизам появляться близ двора. В обмен на это она заручилась обещанием помощи от старейшей представительницы рода Гизов и зависимых от них людей («клиентов» в древнеримском смысле слова). Число таких клиентов было значительным, и многие из них явились в Париж на свадьбу. Полная секретность была жизненно необходимой в век заговоров и слухов о заговорах, и потому из семьи Гизов лишь сама герцогиня, ее бывший деверь, герцог д'Омаль и Анри, молодой герцог де Гиз, были посвящены в план. Самым заметным из отсутствующих в те дни в Париже был кардинал Лотарингский. С момента опалы семьи из-за «романа» между Анри де Гизом и Марго он решил отправиться в Рим. Неудовлетворенный итогами гражданской войны, перед отъездом он жаловался герцогу Альбе на Екатерину: «Она настолько скрытна, что, когда говорит одно, думает совсем другое, и цель у нее лишь одна: властвовать, что она и делает. Больше ее ничего не интересует». Умение Екатерины быть скрытной теперь проходило серьезную проверку. Если бы план провалился, она и ее семья рисковали быть убитыми, ведь в городе находились тысячи вооруженных гугенотов.

Если верить воспоминаниям Анжуйского, когда герцогиня де Немур вошла в заговор, оставалось только найти подходящего убийцу. Первым кандидатом для королевы-матери и ее сына стал «некий гасконскии капитан», которого они затем отвергли как «слишком переменчивого и легкомысленного для нашей цели». Невероятно, но незадачливому кандидату было сказано, мол, все это – лишь игра, и говорить тут нечего. Анжуйский и Екатерина, наконец, сошлись нашли того, кого искали. Идеальным кандидатом на роль убийцы стал не кто иной, как Шарль де Лувьер де Моревер, дворянин, убивший лучшего друга Колиньи – де Муи – во время Третьей гражданской войны и получившего за это награду короля! Заговорщики знали, что у него достаточно циничного хладнокровия – угрызения совести из-за того, что он убил своего бывшего наставника Муи выстрелом в спину, Моревера отнюдь не терзали.

Анжуйский утверждает, что Моревер был «более чем подходящим орудием для наших замыслов… Следовательно, не теряя времени, его вызвали и, незамедлительно сообщив ему, что от него хотят, добавили: если он заботится о собственной безопасности, пусть лучше не отказывается послужить нам». Таким образом, заговорщики во главе с Екатериной намекнули Мореверу, что его жизнь в смертельной опасности, если он случайно попадет в руки Колиньи. После жарких дискуссий они «снова держали совет о том, каким способом выполнить задачу, и нашли наилучшим предложение мадам де Немур: она придумала произвести выстрел из окна дома, где жил Вильмюр – бывший учитель герцога де Гиза: это место как нельзя лучше подходило для наших планов».

Екатерина чрезвычайно ловко использовала Гизов, как следует все рассчитав. Разумеется, после смерти адмирала гугеноты станут мстить, однако и король, и его мать останутся вне подозрений. Дом, из которого Моревер станет стрелять, принадлежит Гизам. Герцогиня де Немур и сама жила там какое-то время. Протестанты обвинят Гизов, увидев в убийстве лишь продолжение кровавой вражды между Шатильонами и Лотарингским домом. Гизы, в свою очередь, всецело воодушевились при мысли об окончательном сведении счетов, да еще и под защитой Екатерины! Таким образом, королева-мать преследовала двойную цель: прежде всего – убить Колиньи, но, если Гизы падут жертвой мести протестантов, она достигнет еще одного результат, а именно – устранения обоих домов, угрожавших государству постоянными попытками взять под контроль монархию с момента смерти Генриха II.

Однако прежде, чем Колиньи погибнет, должна была свершиться свадьба, символ – как это виделось Екатерине – религиозного и национального умиротворения, которое воцарится вслед за тем. 16 августа кардинал де Бурбон провел официальную церемонию обручения в Лувре. Сама свадьба должна была состояться через два дня, хотя разрешение папы еще не прибыло. «Благодарить» за это следовало усердие кардинала Лотарингского, который по прибытии в Рим занимался в основном тем, что кляузничал в Ватикане всякому, кто соглашался послушать, расписывая Екатерину как женщину опасную и двуличную. Не зная об этих кознях, королева-мать попросила его встретиться с обычно сговорчивым Григорием XIII и походатайствовать. Лотарингский высокомерно ответил: он-де в Риме «по сугубо личным делам», так что помочь ничем не может. До появления кардинала французский посол уже почти договорился о разрешении, но из-за распространившихся толков о коварстве Екатерины переговоры были отложены, а потом увенчались отрицательным ответом.

Кардинал де Бурбон, хотя и жаждавший брака между племянником и Марго, в приступе излишнего благочестия отказался проводить церемонию без разрешения папы. Наконец Екатерина вышла из терпения и решила провести Бурбона. Она показала ему поддельную бумагу, якобы пришедшую от французского посла в Риме, гласившую: разрешение получено, бумаги вскоре прибудут с курьером. Затем велела, чтобы границы близ Лиона были закрыты до окончания церемонии, дабы противоположное сообщение из Рима никак не просочилось. Кардинал поддался на уловку и согласился венчать Генриха и Марго.

К этому моменту в городе буквально искры сыпались от религиозного и политического напряжения. Пришли вести, что Колиньи сразу же после церемонии уедет, ибо его жена на сносях и может родить в любой момент, а он хотел бы посетить ее перед экспедицией в Нидерланды. Король также ждал первого ребенка от Елизаветы Австрийской, устроившейся в Фонтенбло, в сельской тиши. Карл решил покинуть город, напоминавший пороховую бочку, как можно скорее и распорядился приостановить деятельность всех учреждений до конца праздников, то есть до воскресенья, 24 августа. А 26 августа двор покинет Париж.

Утром 18 августа 1572 года девятнадцатилетняя невеста готовилась к церемонии. Она провела ночь в епископском дворце возле собора Нотр-Дам. Чем ближе становился день свадьбы, тем меньше интереса проявляла к ней Марго. Екатерина спросила дочь, еще в апреле, согласна ли та выйти за Генриха Наваррского – то был сугубо формальный вопрос, требовавший столь же формального согласия. Марго позже вспоминала об этом: «У меня не было ни воли, ни выбора, кроме ее собственных, и я умоляла ее запомнить, что моя католическая вера крепка». Девушка приходила в ужас при мысли, что надо будет оставить блестящий двор и удалиться жить в Нерак, в дикие земли, в заточение к гугенотам. Это непосредственное дитя забав, флирта и моды боялось быть похороненной заживо во владениях супруга. Теперь, когда Жанна скончалась, Марго стала немного спокойнее: возможно, ей удастся очаровать суровых подданных мужа и внести веселье в жизнь королевского двора Наварры. Хорошо зная свою мать и боясь ее, Марго не питала иллюзий относительно своего будущего. Случись в дальнейшем религиозные конфликты, лагерь ее мужа не станет доверять ей, да и ее собственная семья тоже. Так что придется ей стать изгнанницей, если этот брак окажется вовсе не той цементирующей силой, как было рассчитано. Как ни слабо Марго была привязана к матери и старшим братьям, все же она боялась оказалась покинутой ими.

В понедельник, 18 августа 1572 года, Марго, одетая в сверкающее драгоценностями платье, корону с опушкой из горностая и синюю мантию со шлейфом длиной в тридцать футов, который несли три принцессы, стала королевой Наваррской. Она вспоминает, как величественно выглядела в тот день, надев «все драгоценности королевского дома». Сопровождаемая с двух сторон братьями, королем Карлом IX и герцогом Анжуйским, невеста прошла на специально сооруженный помост возле собора, где проходила первая часть церемонии. Марго «до последнего молча боролась: хотя и не сопротивлялась, но и не давала согласия». Когда она появилась на помосте вместе с братьями, Генрих Наваррский поднялся на возвышение с другой стороны в сопровождении Анри Конде и нескольких вельмож, включая адмирала де Колиньи. По случаю свадьбы и жених, и братья невесты были одеты в одинаковые одежды из палевого шелка, расшитые серебром. Анжуйский, не в силах противостоять желанию украсить свой костюм еще пышнее, добавил себе ток с перьями и тридцатью жемчужинами. Королева-мать снова, как и для свадьбы Карла, сменила черное одеяние – на темно-фиолетовое платье из парчи.

Прозвучали фанфары, возвещавшие о прибытии жениха с невестой и королевской семьи, и все стихло; толпа молча созерцала первую часть бракосочетания. Пара преклонила колени перед кардиналом де Бурбоном. Генрих, в ответ на заданный ему вопрос, согласен ли он взять в жены Марго, ясно ответил: «Да». Кардинал спросил Марго, согласна ли она взять в мужья Генриха, но принцесса молчала. Тот задал вопрос еще раз, но ответа не последовало. Наконец король, взбешенный этим неуместным упрямством, подошел к сестре и резко склонил ее голову, как будто она кивнула, соглашаясь, и вернулся на свое место. Так Марго стала женой Генриха.

Хотя сама Марго всегда отрицала эту версию событий, записанную историком Давилой и другими, позже это стало решающим фактором, позволившим ей добиться аннулирования брака: она не давала своего добровольного согласия! Потом Генрих подвел Марго к герцогу Анжуйскому, которого выбрали заместителем жениха для церемонии внутри собора, где вся остальная семья прослушала праздничную мессу.

Во время мессы Генрих Наваррский и Колиньи прогуливались по помосту, переговариваясь на виду у толпы. Когда служба закончилась, Генрих встретил невесту и повел ее, сопровождаемый всей королевской семьей, в епископский дворец, где начался свадебный пир. Юный дворянин, будущий историк Жак-Огюст де Ту, вошел в собор как раз когда все выходили и наткнулся на адмирала рядом с тем местом, где на стене висели гугенотские знамена, захваченные в битвах при Монконтуре и Жарнаке. Адмирал обменялся несколькими фразами с Анри Монморанси-Дамвилем, вторым сыном покойного коннетабля. Де Ту вспоминает, что, указав рукою на эти трагические памятки поражений гугенотов, адмирал воскликнул: «Очень скоро их снимут, и другие знамена, более приятные нашему взору, займут их место!» Он, несомненно, намекал на то, что надеется привезти испанские знамена с войны в Нидерландах, видимо, не сомневаясь, что поход вот-вот начнется. Этот разговор слышали и пересказывали многие. Сальвиати, папский нунций и родственник Екатерины, писал, что адмирал, несмотря на окончательный отказ совета от войны, «совсем распоясался и напрашивается на то, что ему дадут по шее. Думаю, долго терпеть его демарши уже не будут».

В Купольном зале Лувра был дан грандиозный бал, а за ним еще один банкет в епископском дворце. В зале установили огромные искусственные горы, выкрашенные серебряной краской, на них были устроены сиденья для короля и старших принцев. Анри де Гиз и Колиньи оба присутствовали на балу, хотя Гиз, извинившись, попросил у короля разрешения и отбыл рано. Колиньи тоже вскорости удалился. Засим последовали четыре дня пиров, празднеств и великолепных зрелищ. На пятый день, 22 августа, королева-мать запланировала собственное представление. Екатерина решила, что настал отличный момент для удара.

Атмосфера праздников выдалась на удивление доброжелательной, принимая во внимание напряженную обстановку накануне свадьбы. 19 августа герцог Анжуйский дал завтрак и бал, на следующий вечер двор веселился на грандиозном бале-маскараде у короля, где в честь его сестры разыгрывался «турнир-пантомима». Очевидец пишет: «С одной стороны зала был показан рай, защищаемый тремя рыцарями – королем и герцогами Анжуйским и Алансонским. С другой стороны – ад с чертями и бесенятами, выкидывавшими разные коленца и производившими сильный шум. Над вышеозначенным адом крутилось огромное колесо, все увешанное маленькими колокольчиками. Две области разделяла река, по ней плыла ладья Харона, паромщика загробного царства». На Елисейских полях резвились нимфы, и, когда появился король Наваррский со своими людьми, облаченными в доспехи и гербовые одежды, сшитые специально для постановки, король и его братья преградили им доступ в рай и отправили их в изрыгающии серу ад, в то время как ангелоподобные нимфы танцевали балет. Фантастическое действо завершилось шуточной баталией, в которой король и его братья спасали Наваррского и его товарищей из лап Мефистофеля. Главной темой были, таким образом, умиротворение и братство. Для спасения пленников ломались копья – неосознанное напоминание о копье, унесшем жизнь королевского отца. Вечер закончился великолепным фейерверком, который получился еще ярче, чем ожидалось, когда на еще неиспользованные ракеты попала искра. В сюжете пантомимы, конечно, отразилась текущая политическая ситуация, но вместе с тем аллегорическое представление рая и ада, добра и зла было излюбленной темой при дворах эпохи Ренессанса.

Адмирал де Колиньи, поселившийся в отеле де Бетизи, свел посещение свадебных торжеств к минимуму. Он писал жене в ночь с 18 на 19 августа: «Любовь моя… сегодня праздновали свадьбу короля Наварры и сестры короля Франции. За ней последуют еще три или четыре дня празднеств, маскарадов и баталий. Король уверил меня и обещал, что по окончании всего этого уделит мне время, чтобы разобраться с несколькими жалобами на нарушение Эдикта по всему королевству. Если бы я думал только о своем счастье, то предпочел бы повидаться с тобой, нежели оставаться при этом дворе, по многим причинам, о которых я расскажу тебе. Но необходимо позаботиться о людях, прежде чем заботиться о себе».

В постскриптуме он добавляет: «Дай мне знать, как поживает наш малыш – или малышка. Три дня назад у меня были колики, частью кишечные, частью почечные, но, хвала Господу, это продолжалось лишь восемь или десять часов, и сегодня все позади, слава Богу. Я обещаю тебе, что не буду слишком много посещать эти праздники и битвы в течение следующих дней».

Известно, что 20 августа король, не осведомленный о планах матери, сказал Колиньи, что «не доверяет» Гизам, и велел прибыть в город отряду из 1200 аркебузиров, чтобы занять ключевые позиции. В последний день праздников, 21 августа, на просторном дворе Лувра устроили игру «course a bagues» [53]53
  Игра заключалась в том, что состязающиеся всадники должны были на всем скаку, держа копье наперевес, либо попасть копьем в кольцо, прикрепленное к стене, либо подцепить какой-то предмет, например платок, продетый в это кольцо. Для этого требовалась большая сноровка и ловкость. – Прим. перев.


[Закрыть](«скачки с кольцом»), а за ней – бал до самого рассвета. В тот же день адмирал получил шифрованное послание от жены одного из своих подчиненных, где говорилось, что против «истинной религии» готовится заговор. Другие гугеноты-офицеры тоже походили к нему в течение четырех дней, предупреждая, что затевается «нечто недоброе». Он выслушивал эти неопределенные предостережения, но, по своему обыкновению, пропускал мимо ушей. Некоторые гугеноты, включая его кузена Монморанси, сочли благоразумным покинуть город и сделали это сразу после свадьбы, но Колиньи остался – заложником своих планов.

21 августа, сгорая от нетерпения получить от Карла санкцию на сбор экспедиции в Нидерланды, адмирал, видимо, попросил аудиенции у короля. Карл, после возвращения матери охладевший к проекту, начал избегать Колиньи. Трусливо оттягивая встречу, измученный бесконечным перетягиванием каната между Колиньи и Екатериной, король отложил все серьезные дела, сказав: «Отец мой, молю вас дать мне четыре или пять дней отдыха, а после обещаю вам, даю слово короля, что все вопросы религии будут улажены». Адмирал, взбешенный напрасной тратой времени, как говорят, пригрозил покинуть Париж, неосмотрительно прибавив, что его внезапный отъезд может вызвать гражданскую войну вместо войны с иностранным противником. Услышав такое, герцог Анжуйский начал расставлять воинские посты в ключевых точках вокруг города под благовидным предлогом предотвращения стычек между партиями Гизов, Шатильонов и Монморанси.

То, что последовало за этим, обсуждается и исследуется вот уже более 400 лет. Одно очевидно: Екатерина сыграла ведущую роль в сплетении цепи событий, приведших к кровавейшей сцене французской истории, с которой несравнимо ничто до времен Французской революции. Считают, что поздно ночью, в последний день свадебных торжеств, королева-мать собрала совет, включавший Генриха Анжуйского, Гиза, его дядю д'Омаля, герцога де Немура и маршала де Таванна, и они детально обсудили план действий. Пока заговорщики совещались, дворецкий герцога д'Омаля, г-н де Шайи, привел убийцу Моревера в дом Вильмюра близ монастыря Сен-Жермен-л'Оксеруа. Дом находился рядом с дорогой, по которой утром ходил адмирал, когда направлялся на заседания совета в Лувр и возвращался оттуда.

Утром в пятницу 22 августа деятельность правительственных органов возобновилась, и адмирал Гаспар де Колиньи покинул свое жилище на улице Бетизи – ныне дом № 144 по улице Риволи – и отправился на заседание совета, которое начиналось в девять часов. Он собирался добиться французского военного вмешательства во Фландрии, но, к его разочарованию, в тот день председательствовал герцог Анжуйский, ибо король поздно встал. Анжуйский рано покинул заседание и, когда обсуждение вопросов закончилось, адмирал нашел короля, направляющегося вместе с Телиньи и герцогом де Гизом поиграть в мяч. Карл начал уговаривал Колиньи принять участие в игре, но тот отказался. Они расстались примерно в одиннадцать; Колиньи покинул Лувр и пешком отправился домой, по пути читая какую-то бумагу. Когда он приблизился к дому, где прятался Моревер, у него развязался шнурок на туфле, и адмирал нагнулся завязать его. В этот момент прогремел выстрел. Пуля прошла через его левую руку и почти оторвала указательный палец на правой. Не нагнись он, рана была бы смертельной.

Поднялся ужасный переполох. Удостоверившись, что адмирал ранен не опасно, дворяне его свиты ворвались в здание, откуда донесся выстрел. Они нашли дымящуюся аркебузу за решеткой окна, но предполагаемый убийца скрылся через заднюю дверь, где, должно быть, его ждала лошадь. Двое офицеров-гугенотов, Серэ и Сент-Обен, бросились за ним. Двое найденных в доме слуг были арестованы. Колиньи, теряя сознание от боли и потрясения, опасаясь новых нападений, велел своим людям поскорее отнести его в отель де Бетизи. Екатерина только что приступила к трапезе с герцогом Анжуйским, когда до нее дошли слухи о неудачном покушении на адмирала. Диего де Суньига, испанский посол, в это время находился рядом и наблюдал совершенно бесстрастное лицо королевы-матери, когда ей сообщили новость. Едва ли она осознавала, что слова, которые прошептали ей на ухо, означали возникновение самой опасной ситуации из всех, какие ей довелось переживать. Ни словом не выдав себя, Екатерина и ее сын тихо встали из-за стола и удалились в личные апартаменты королевы.

Карл как раз спорил о чем-то с партнером в зале для игры в мяч, когда услышал о случившемся от двух капитанов-гугенотов, Армана де Пиля и Франсуа де Моньена, которых Колиньи немедленно послал к королю. В гневе отшвырнув ракетку, он выкрикнул: «Да оставят ли меня когда-нибудь в покое? Беда! Снова беда!» – и бросился к себе. Вскоре к нему явились его зять, Генрих Наваррский, Кон-де и другие предводители гугенотов с требованием выяснить, что произошло. Отправив к Колиньи Амбруаза Паре, знаменитого хирурга, пытавшегося в 1559 году спасти его отца, король сделал три важных заявления, выражая свою добрую волю. Он пообещал провести тщательное расследование преступления, объявив, что виновники, кем бы они ни были, будут преданы суду Он запретил жителям Парижа брать в руки оружие, а также велел очистить окрестности жилища адмирала от католиков, чтобы раненого окружали лишь его люди. Герцог де Гиз мудро решил покинуть Лувр и отправиться в особняк, принадлежавший его семейству, пока король был занят изданием указов.

В комнате Колиньи царил настоящий хаос. По свидетельству надежных очевидцев, Паре прибыл достаточно быстро и начал обрабатывать раны адмирала. Он трижды пытался отрезать болтающийся палец, причиняя больному мучения, «ибо его ножницы были недостаточно остры», и, когда ему это удалось, взялся за рану на руке. Произведя два глубоких разреза, он извлек пулю достаточно легко, избавив пациента от мучительного зондирования. Вокруг ложа Колиньи собрались его люди, ахая и обливаясь слезами. Их вождь, оправдывая заслуженную славу героя, не только не издал ни стона, но даже находил слова утешения для своих сподвижников. По мере того, как слухи о покушении на адмирала разлетались по Парижу, к его дому отовсюду стекались встревоженные, разъяренные гугеноты, и вскоре стало затруднительно даже входить и выходить из отеля Бетизи.

В тот же день после полудня король нанес визит выздоравливающему Колиньи. Королева-мать и герцог Анжуйский сопровождали его, решив не оставаться в тени, с ними были также Генрих Наваррский, Конде, Рец, Таванн и Невер. Все они, кроме короля, Конде и Генриха Наваррско-го, выслушали немало угроз от сердитой толпы и на улице, и внутри особняка. Войдя в спальню адмирала и склонившись над постелью жертвы, король поклялся отомстить за это возмутительное преступление: «Отец мой! Черт побери! Ваша рана причиняет боль и мне. Не нужно мне и спасения души, если не отомщу за это преступление!» Его гневу, клятвам и слезам усердно вторили королева-мать и братец Анжуйский, с героическим лицемерием пытаясь превзойти короля в выражении решимости найти заказчиков преступления и предать их суду. Горячность Карла вряд ли внушала оптимизм его брату и матери, а их «гнев» вряд ли мог обмануть гугенотов, окруживших постель адмирала, не говоря уж о пострадавшем.

Король приказал немедленно начать расследование преступления, для чего были привлечены первый президент парламента де Ту и советник Кавейнь, друг адмирала. Колиньи упросил короля подойти поближе, желая поговорить с ним наедине, и Карл дал знак Екатерине и брату отойти. Герцог Анжуйский вспоминает: «Мы, соответственно, отошли от кровати и стояли посреди опочивальни, пока длилось это личное совещание, породившее у нас глубокие подозрения и беспокойство. Более того, нас окружало не менее двухсот <…> сторонников адмирала… Лица у всех были печальны, их жесты и мимика выказывали крайнее уныние. Одни перешептывались, другие просто проходили мимо нас, пренебрегая знаками внимания и почтения, положенными нам по этикету, словно подозревали в нас причину ранения адмирала… Королева, моя мать, потом говаривала, что никогда дотоле не находилась в столь критическом положении».

Екатерина, боясь, как бы Колиньи не сообщил королю чего-либо, бросавшего тень на нее или герцога Анжуйского, ловко вклинилась в разговор: мол, адмирал устал и король лишь утомляет его. Карл неохотно оторвался от беседы и предложил доставить адмирала в Лувр для большей безопасности. Колиньи отвечал, что и здесь чувствует себя безопасно под защитой короля. Екатерина и Карл взглянули на покрытую запекшейся кровью пулю, извлеченную из руки адмирала, при этом королева-мать, говорят, объявила: «Как я рада, что ее извлекли, ибо, когда был ранен месье де Гиз, врачи утверждали: если бы пулю нашли, то и его жизнь была бы спасена». Эти слова не назовешь дипломатичными: в тексте какой-нибудь драмы проводить параллель между двумя покушениями было бы весьма поэтично, но в реальности упоминание о Франсуа де Гизе в данном месте и в данный момент могло вызвать взрыв негодования.

Как только августейшее семейство отбыло, гугеноты держали со своим вождем совет, решая, как поступить дальше. Многие хотели немедленно увезти адмирала из Парижа, но Генрих Наваррский, принц Конде и зять адмирала, Телиньи, понимали: это было бы тягчайшим оскорблением для короля. Карл ничего не знал о заговоре матери и сумел убедить гугенотское окружение в искренности своих добрых чувств. Колиньи согласился остаться в Париже. Затем доверчивый Телиньи предложил адмиралу переехать в Лувр, но это было категорически отвергнуто остальными не только из соображений безопасности, но и ввиду предостережения медика Паре: адмирала лучше было оставить в покое. Никто из сторонников Колиньи не знал, что в их среду пробрался шпион Екатерины, Антуан де Бушеванн. Он докладывал, что, несмотря на горячие призывы гугенотов вывезти Колиньи из Парижа, даже если бы им пришлось прокладывать путь мечом, адмирал решил остаться в городе. Королева, однако, понимала, что в любой момент сторонники адмирала могут изменить свое решение. Некоторые из вожаков гугентов – видам Шартрский и граф Габриэль Монтгомери (нечаянный убийца Генриха II) – уже решили переправиться через реку в предместье Сен-Жермен, откуда проще бежать в случае необходимости.

Анжуйский позже вспомнит, что в карете, по дороге в Лувр, его мать завела разговор на тему, больше всего ее волновавшую: о чем говорил адмирал с Карлом? Король, сидевший до этого в молчании, вспылил и рявкнул: Колиньи предупреждал, что на его роль короля постоянно претендуют мать и брат, пытаясь узурпировать ее. Имеются сведения, что Колиньи, несмотря на рану и плохое физическое состояние, собирался заняться подготовкой Нидерландского проекта и вопросами соблюдения Сен-Жерменского эдикта, о чем он и известил Карла. Что бы ни произошло в карете, король вернулся в Лувр в ярости, оставив Екатерину и Анжуйского в полной растерянности. В тот же день Карл разослал письма гонцам по всей Европе. В Англию, Ла Мотт-Фенелону, он писал: «Пожалуйста, известите королеву Англии, что я намерен довести дело до конца и вершить справедливый суд. Я также желаю сообщить вам: это злодеяние проистекает из вражды между домами Шатильонов и Гизов, и я прикажу им не вовлекать в свои распри моих подданных».

Для Екатерины и Анжуйского наступила беспокойная ночь. Герцог позже вспомнит, что «из-за какой-то чепухи, слетевшей с языка адмирала, в которую король, похоже, поверил… нас застали врасплох, и в тот момент мы не могли найти решения, оставив это до завтра». Зная, что при расследовании очень скоро всплывет имя Гизов, Екатерина прекрасно осознавала: если она прямо сейчас чего-нибудь не предпримет, то Гизы, спасая себя, разоблачат перед королем ее роль в этом деле. Колиньи не только выжил, но, как показал разговор в карете, обрел еще более сильное влияние на короля, чем прежде. Анжуйский вспоминает, как он пришел в покои матери на рассвете, и застал ее на ногах – она не ложилась. Отчаянно ища решения, они оба понимали настоятельную необходимость «покончить с адмиралом, чего бы это ни стоило. Ибо, раз уловки больше не годятся, придется действовать в открытую, а для этого необходимо посвятить короля в наши замыслы. Мы решили пойти к нему в кабинет после обеда…»

Днем в субботу, 23 августа, были допрошены двое слуг, арестованных в доме Вильмюра. Это привело к аресту Шайи, который привел Моревера в этот дом в ночь перед покушением. Нашли также человека, который держал наготове взнузданную лошадь – как выяснилось, с конюшни Гизов. Двое офицеров, отправившихся на поиски стрелка, проследили его путь вплоть до загородного поместья г-на де Шайи, но там все-таки потеряли его. Однако они удостоверились: убийцей был не кто иной, как Моревер, – уже ненавидимый гугенотами за предательскую расправу с де Муи. Сейчас же выяснилось, что он вдобавок оказался клиентом Гизов! Решив предупредить гнев короля, Анри де Гиз явился к Карлу в сопровождении своего дяди д'Омаля и попросил разрешения покинуть город. Король отвечал: «Можете отправляться хоть к дьяволу, коли хотите, – когда мне будет нужно, я сумею отыскать вас». Герцог для вида выехал через ворота Сент-Антуан, а затем тайком вернулся, укрывшись в отеле Гизов. Как вождь защитников католицизма он знал, что в Париже ему будет безопаснее, нежели где-то еще.

Лавки закрывались, население беспокоилось из-за вызывающего и угрожающего поведения гугенотов. Парижане не забыли голода во время осады 1567 года. Жара, свадебные торжества и скопление народа распаляли долго скрываемую неприязнь к иноверцам, и зрелище снующих по городу гугенотов, облаченных в черное, лишь подливало масла в огонь. Почему, спрашивали себя парижане, король окружает себя еретиками? Священники все смелее обличали в проповедях короля, осмеливались задевать они и Екатерину.

Атмосфера накалилась до предела. С того момента, как стало известно о нападении на адмирала, многие католики потихоньку вооружались и готовились дать отпор в случае нападения гугенотов. А большинство из них были как раз вооружены для предполагаемой экспедиции в Нидерланды. К вечеру 23 августа, после встречи в Лувре, прево торговой гильдии и члены магистрата приказали городской страже во главе с их капитанами собраться возле ратуши. Им дали строгие указания не накликать беду; их задачей было лишь помешать грабежам и насилию, если толпа начнет громить все вокруг. Один посланник записал свои предчувствия: «Если только этот всплеск ярости не уляжется, мы вскоре услышим об ужасных безумствах». Испанский посол информировал Филиппа II: «Надеемся, что негодяй [Колиньи] жив, ибо теперь он станет подозревать короля в покушении на свою жизнь и оставит идею напасть на ваше величество, обратив свои усилия в сторону личной мести. Если же он погибнет, боюсь, здесь найдутся люди, способные сделать больше, чем позволяет или приказывает король». Он продолжает, имея в виду Екатерину: «Она послала мне весть, что не может сейчас разговаривать, ибо боится, что меня увидят входящим во дворец, и не желает даже писать вашему величеству о том, что задумала, ибо письма могут перехватить, но вскоре она будет говорить со мной или же напишет».

Рост напряжения на улицах был почти физически ощутим. Накалялись страсти и в самом Лувре. Вспыхивали ссоры между гугенотским эскортом, дворянами Конде и Наваррского и гвардейцами короля. Телиньи прибыл во дворец, чтобы передать Карлу прошение от Колиньи прислать личных телохранителей короля для своей охраны. Анжуйский, присутствовавший при этом, пообещал отряд из пятидесяти аркебузиров под командой капитана де Коссена, клиента Гизов. Телиньи хорошо знал, что де Коссен был заклятым врагом адмирала, но боялся огорчить короля, которому, казалось, доставило удовольствие предложение брата, поэтому он утвердил его приказом. Движение между Лувром и отелем «де Бетизи» было постоянным: Марго приезжала навестить адмирала, который, несмотря на слабость, понемногу приходил в себя. Отправив сообщения своим сторонникам в провинции о том, что он жив и чувствует себя сравнительно неплохо, Колиньи разрешил группе встревоженных германских студентов войти к нему. Один из них вспоминает, что их герой заговорил с посетителями «любезно и уверял, что ничего не может случиться с ним, кроме как по воле Всемогущего». Король весь день посылал гонцов – узнать, все ли благополучно с адмиралом и что еще требуется, дабы улучшить его состояние. Беспокойство гугенотов возросло, когда они заметили, что представители власти обходят постоялые дворы и гостиницы, выясняя, где остановились протестанты и заполняя какие-то списки. Видимо, это было лишь мерой предосторожности, но люди адмирала встревожились.