Текст книги "Екатерина Медичи. Итальянская волчица на французском троне"

Автор книги: Фрида Леони

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 37 страниц)

Колиньи, у которого оставалась еще немалая армия – кавалерия почти вся уцелела, хотя большая часть пехоты и была потеряна, – отступил, оставив за собою ряд крепостей, прикрывавших подступы к Ла-Рошель. Первой была Сен-Жан-д'Анжели, на юго-востоке от цитадели гугенотов. Колиньи продолжал пробираться дальше к югу, чтобы восстановить силы после поражения и набрать свежее пополнение, с которым он надеялся вскоре вернуться. Таванн был настроен преследовать Колиньио и истребить всех гугенотов, но прибытие короля, желавшего разделить военную славу с братом, означало смену тактики. Карл настаивал, чтобы крепости были захвачены. Таким образом, хотя шла уже вторая зима военных действий, надежды на скорое завершение боев не оставалось.

Вскоре после битвы при Монконтуре, 9 октября, близкий друг и старший капитан армии Колиньи, по имени сеньор де Муи, был убит выстрелом в спину. Убийцей был Шарль де Лувье, сеньор де Моревер. Этот молодой дворянин, которому изначально покровительствовало семейство Гизов, добрался до высшего круга гугенотов, представив себя жертвой бывшего покровителя. Внедрению Мореве-ра способствовало теплое отношение к юноше сеньора де Муи, который когда-то был его наставником. Целью Моревера было убийство адмирала, но, не дождавшись такой возможности, он убил вместо него де Муи. Добравшись до королевского лагеря, Моревер гордо заявил о содеянном, но большинство дворян отнеслись к нему с величайшим презрением, ибо считали бесчестным выстрелить в спину бывшему наставнику; зато герцог Анжуйский милостиво принял его. Король распорядился, чтобы убийца получил «достойное вознаграждение», и ему вручили не что иное, как цепь ордена Святого Михаила. Позднее Моревер вошел в историю под именем «королевского убийцы».

Осада Сен-Жан-д'Анжели была долгой и утомительной. Королевские финансы оказались в плачевном состоянии, моральный дух войска падал. По контрасту, гугеноты казались воодушевленными, несмотря на поражение при Монконтуре. По своему обыкновению, Екатерина начала разговоры о мире, пока шла осада. Беспорядки в королевском лагере росли, застарелая вражда между королем и его братом грозила выйти из-под контроля, а Екатерине приходилось еще бороться с ревностью между Монлюком и Монморанси-Дамвиллем, двумя командирами, которые были родом с юга. Измученная, она писала своему послу в Мадрид: «Пожалуйста, объясните королю, моему доброму сыну, что только безотлагательная необходимость заставила нас встать на путь умиротворения вместо пути силы». Эта новость поразила Филиппа, и он вновь принялся чинить Екатерине всевозможные препятствия.

Жанна д'Альбрэ также была горячей сторонницей мирных переговоров, но к предложениям противной стороны отнеслась с недоверием и опаской. Она писала: «Мир, слепленный из снега этой зимы, растает с наступлением летней жары, стоит ли стараться ради такого?» Она отклонила предложения Екатерины о перемирии, в котором та говорила о свободе совести, настаивая на полной свободе вероисповедания как основной части любого соглашения. Она взывала к королеве-матери: «Помня о чувствах вашего величества, которые я некогда имела честь близко узнать, ныне я с трудом могу поверить в то, что вы действительно желаете довести нас до крайности или вовсе лишить какой-либо религии <…> Мы исполнены решимости скорее умереть, все вместе, нежели отказаться от нашего Господа, коего не можем достойно поддержать, пока нам не разрешат поклоняться ему открыто, без чего мы не можем жить, так же как человек не может жить без мяса и питья».

Во время переговоров в апреле 1570 года между зятем Колиньи, Шарлем де Телиньи, и королевским советом Карл пришел в ярость от новых требований протестантов. С кинжалом в одной руке, стиснув другую в кулак, он бросился на ошеломленного эмиссара, которого спасло лишь то, что окружающие сумели силой удержать короля. Колиньи, между тем продолжая военные действия, продвигался к Парижу. Екатерина почувствовала, что пора защищаться, когда Жанна д'Альбрэ обвинила «злокозненного» кардинала Лотарингского в саботаже мирных перспектив. У королевы Наваррской были основания для подобных высказываний, поскольку гугеноты схватили шпионов кардинала, у которых были найдены доказательства того, что их хозяин нанял трех убийц расправиться с Генрихом Наваррским, а также с племянниками Конде и Колиньи. Представляется маловероятным, чтобы кардинал предпринял такие шаги без согласия Екатерины. Жанна, однако, воздержалась от открытого обвинения королевы-матери в участии в заговоре. Сделать еще один шаг к миру – и дальше от союза с Испанией – заставил Екатерину Филипп Испанский, женившись на императорской дочери Анне, которую королева-мать прочила в жены Карлу. Мало того, Филипп употребил свое влияние на соседей-португальцев, чтобы не дать их молодому королю, дону Себастьяну, жениться на Марго.

Замужество Марго энергично обсуждалось в ходе мирных переговоров, но в качестве жениха рассматривались теперь не пирренейские владыки. Красавице Марго предложили в мужья Генриха Наваррского, принца из дома Бурбонов. Это объединило бы старшую и младшую ветви королевской семьи и стало бы настоящим маяком надежды на будущий мир в королевстве. Разве в былые времена брак Елизаветы Йоркской и Генриха Тюдора не положил конец английским войнам Алой и Белой Розы? Быть может, то же самое произойдет и во Франции? Кроме того, у этого союза было еще и другое привлекательное качество: если Генрих Бурбон и унаследует трон Франции, кровь династий Валуа и Медичи сохранится в потомстве Марго и останется у власти. У кардинала Лотарингского были, впрочем, иные, довольно далекие от реальности планы. Он пытался протолкнуть идею брака между Марго и своим юным племянником Анри, герцогом де Гизом, а также лелеял совершенно уж несбыточные надежды на брак между своей племянницей Марией, королевой Шотландии, и сыновьями Екатерины – Карлом или его братом, герцогом Анжуйским. Ввиду того, что Мария бежала в Англию в 1568 году, а там попала в плен, этот план ему пришлось отложить, но на союз между молодым герцогом Гизом и Марго кардинал возлагал большие надежды.

Почвой, на которой эти матримониальные планы расцвели пышным цветом, была очевидная влюбленность семнадцатилетней Марго в Анри де Гиза. Пара флиртовала и посылала друг другу нежные записочки. К несчастью для влюбленных их письма попали в чужие руки. Генрих Анжуйский, каким-то кошачьим чутьем пронюхавший о растущей близости между парочкой, получил донесение об их переписке. Он почувствовал, что его предали, раз доверительные отношения с Марго оказались скомпрометированными его же приятелем и соперником Гизом. Он так недавно сделал ее своим доверенным лицом при дворе, а она… Обида была ужасной. Он, не задумываясь сообщил новость – возможно, с тщательно продуманными язвительными дополнениями – брату-королю, который, как он знал, был чрезвычайно привязан к Марго. Как радостно писал об этом в Мадрид Алава: 25 июня в пять часов утра Карл появился в комнате матери в одной ночной рубашке, в ярости крича, что у сестры – тайный роман. Некоторые источники утверждали, будто Анри де Гиза едва не поймали в постели принцессы и спасло его лишь стремительное бегство через окно, но сие маловероятно, ибо развращение девственной сестры короля могло рассматриваться как акт государственной измены, и Гиз вряд ли стал бы рисковать ради девушки головой при всем своем честолюбии.

Ярость Екатерины не знала границ, и она немедленно вызвала Марго к себе в комнату вместе с гувернанткой. Когда перепуганная девушка вошла туда, где находились мать и король, они вдвоем набросились на нее и начали щипать, избивать и трепать, вырывая клочья волос. Отчаянно пытаясь защититься, Марго отбивалась, и ее ночная рубашка была изодрана в клочья. Наконец, когда ярость их поутихла, Карл и Екатерина оставили избитую девушку в одиночестве, оглушенную и в синяках. Карл выслал приказ своему брату-бастарду д'Ангулему схватить Гиза и убить его. Екатерина, поняв, что нельзя допустить чтобы Марго предстала перед свидетелями в таком состоянии, дала дочери новую сорочку и провела больше часа, расчесывая ей волосы и маскируя гримом следы синяков. Гиз получил предупреждение и сумел спастись, немедленно сообщив о своей помолвке с Катрин де Клев, недавно овдовевшей принцессой Порсиенской.

Эта семейная драма эхом отозвалась в сфере политики. Мечты Екатерины о том, чтобы Марго и сыновья сделали партии, соответствующие их династическому статусу и положению, были важнейшей причиной ее стремления к миру. Семья Гизов, опозоренная тем, что едва не погубила репутацию королевской дочери, благоразумно скрылась в свои владения. Отсутствие при дворе хищника-кардинала благоприятствовало ведению мирных переговоров. 29 июля Колиньи приблизил эту перспективу, написав Екатерине: «Если ваше величество соизволит припомнить все мои действия с самого начала нашего знакомства и до нынешнего дня, вы признаете, что я совсем не таков, каким меня расписывают. Молю вас, мадам, поверить, что у вас нет более преданного слуги, чем я был и хотел бы оставаться и далее». Екатерина послала Колиньи приглашение прибыть ко двору, которое он отклонил. Спустя несколько дней, 5 августа, королевский совет собирался трижды, и третья встреча закончилась к одиннадцати часам ночи.

Екатерина без устали трудилась, пытаясь найти решение, приемлемое для всех. Результатом стал Сен-Жерменский мирный договор от 8 августа 1570 года. Главные его условия повторяли Амбуазский эдикт 1563 года: свобода совести и свобода вероисповедания с ограничениями по месту проведения служб. Ла-Рошель, Коньяк, Мотобан и Ла-Шарите были обозначены как «places de surete», т. е. «надежные убежища» для гугенотов. Движимое и недвижимое имущество, захваченное в ходе войны, должно было быть возвращено. Не допускалось никакой дискриминации в отношении гугенотов в университетах, школах и госпиталях, куда они должны были получать равный с католиками доступ. И снова обе стороны встретили долгожданный договор без энтузиазма. Католики ворчали, что отдали больше, чем следует, протестанты считали, что им недодали законное.

Карл со всей серьезностью приказал советникам поклясться в верности договору, и Екатерина писала: «Я рада, что мой сын стал достаточно взрослым, чтобы видеть: теперь ему повинуются куда больше, чем в прошлом, – хотя и не преминула добавить: – Я буду помогать ему советами и всеми своими силами; буду помогать внедрять условия, которые он признал необходимыми, ибо всегда желала видеть королевство таким, каким оно было при предыдущих королях». Королева-мать подчеркивает свое стремление продолжать удерживать поводья власти, несмотря на то, что Карл становится более зрелым, и ей хотелось бы, чтобы он мог сам принимать решения. Несмотря на физическую слабость и приступы нездоровья, ее сын начинал обретать уверенность в себе как человек и как король.

Сен-Жерменский договор долгое время был предметом споров. Трудно сказать, насколько Екатерина сама верила в действенность мирных инициатив. Из ее поведения со времени «Сюрприза в Мо» ясно вытекает, что она была готова на все, лишь бы избавиться от врагов, пользуясь и законным «королевским правом вершить казнь», и сомнительными услугами черной магии. После трех гражданских войн, все более тяжелых и мучительных, королева поняла: две религии не могут сосуществовать во Франции. И ее попытки умиротворения не вызывают доверия ни среди католиков, ни среди протестантов.

Война принесла во Францию разруху, и перемирие было обусловлено скорее полным истощением обеих сторон, а не победой одной из них. Вероятно, Екатерина, флорентийка до мозга костей, понимала, что этот мир, пусть временный, даст ей время определить политику на будущее. Держа это в уме, она сумела надеть привычную маску умиротворения, размышляя над тем, как залечить раны королевства и взять под контроль дом Валуа. Екатерина всегда рассматривала время как союзника. И Сен-Жерменский договор подтвердил ее правоту.

ГЛАВА 11.
ЗАМУЖЕСТВО МАРГО

«Я предпочла бы видеть его гугенотом, чем позволять ему так рисковать жизнью».

1570-1572

Как только был подписан Сен-Жерменский договор, королева-мать смогла предаться своему излюбленному занятию – устраивать брачные союзы детей. Филипп был недоволен «капитуляцией» в Сен-Жермене, вызвавшей его едкое замечание: «…король и королева закончат тем, что потеряют все, но я, по крайней мере, буду утешен тем, что всегда старался помочь им добрым советом». Но он уже не стоял на пути брачного союза между Карлом и младшей дочерью императора, Елизаветой. Филипп немедленно благословил прежде подорванную им же идею брака между Марго и португальским королем Себастьяном, всячески содействуя продолжению переговоров. Но юный король Португалии, воспитанный у юбки своей властной бабки, интересовался чтением святого Фомы Аквинского гораздо больше, чем женитьбой. Его книгу он обычно носил притороченной к поясу, обернутому вокруг талии.

Высокий, стройный, белокурый, король нигде не появлялся без двух своих постоянных спутников, монахов-театинцев, которые тщательно заботились о целомудрии своего подопечного. Если кто-то пытался приблизиться к нему, король убегал и прятался вместе со своими наперсниками до тех пор, пока гость не уходил. К негодованию Екатерины, этот полумонах заявил, что его не впечатляет борьба с ересью во Франции и он предпочитает подождать и посмотреть, как сложатся дела, прежде чем строить матримониальные планы. Филипп надеялся, что союзы с Португалией и Габсбургами помогут удержать беспокойную Екатерину и ее выводок в рамках ультракатолического лагеря. Неудивительно, что протестантов эти планы заставили задуматься о том же, и они поспешили высказать свои предложения. Брак между Генрихом Наваррским и Марго начал рассматривался уже на предварительных этапах недавних переговоров. Некоторые историки полагают, что о нем говорилось уже в тексте договора, в одной из секретных статей. Сейчас решалось будущее Марго, но это не мешало ей очаровывать кавалеров при дворе своими веселым нравом и юной красотой, привлекая не только герцога де Гиза, но и – невольно, как она потом утверждала, – собственных братьев.

Блестящее и весьма соблазнительное брачное предложение было сделано и герцогу Анжуйскому. Кардинал де Шатильон, старейший член фамилии Бурбонов, и видам де Шартр [50]50
  Видам – один из старинных феодальных титулов, обозначающий светского сеньора, которому даровано право пользоваться доходом с церковных земель, что-то вроде светского «заместителя» епископа. – Прим. перев.


[Закрыть], известный протестант, покинули Францию и жили при английском дворе. Они добились того, что королева Елизавета охотно начала обсуждать возможность вступления в брак с любимым сыном Екатерины. Екатерина резко пресекала любые намеки на разницу в возрасте – Елизавете было тридцать семь, Генриху Анжуйскому девятнадцать, – а также обсуждение щекотливого вопроса о вероисповедании. Брак с еретичкой (если та – королева Англии) не представлялся препятствием для материнского тщеславия. Королева-мать предвкушала замечательные возможности, которые открывались перед ней, но тут сын грубо оборвал мечты родительницы. Неожиданно «вспомнив» о своих высоких моральных устоях, он заявил, что находит совершенно невозможным для себя взять в жены незаконнорожденную еретичку, неважно, королева она или нет, не говоря уж о том, сколько у нее поклонников. Отношения Елизаветы с графом Лестером порождали бесконечные сальные шуточки при французском дворе, и Генрих Анжуйский ясно дал понять: он не намерен жениться на «putain publique» («публичной шлюхе»). Он ссылался также на то, что леди Кобэм, одна из фрейлин королевы, изящно именовала «разностью возрастов». Прослышав, что Елизавета хромает из-за варикозного расширения вен, он с издевкой назвал ее «колченогой каргой». Подобные оскорбительные замечания быстро дошли до английской королевы, которая, разозлившись, в присутствии французского посла нарочно всякий раз устраивала танцы до упаду, демонстрируя собственную ловкость и неутомимость.

Несмотря на то что Елизавета не собиралась заходить дальше дипломатических переговоров, она, чтобы повергнуть Испанию в пучину беспокойства, недвусмысленно дала понять, что решила покончить со своим «застарелым девством». Поэтому королева учинила ритуальный обмен портретами, письмами и целый год вела переговоры с эмиссарами Анжуйского. Карл, которому до смерти хотелось отправить братца в Англию, решил пошатнуть его самоуверенность, упомянув о громадном пенсионе, которым тайно снабжала братца церковь: «Ты говоришь о вероисповедании, но на самом деле имеется другой мотив – огромная сумма денег. Они-то и заставляют тебя оставаться здесь в качестве ярого защитника католичества. Позволь сказать вот что: церковь во Франции не должна иметь других защитников, кроме меня самого <…> что же касается всех, кто впутался в эти интриги, я, если понадобится, охотно укорочу кое-кого из них на голову!» Карл не мог смириться с тем, что на поле брани его брат завоевал репутацию героя и защитника католицизма, тогда как на его долю выпадало лишь подписание непопулярных мирных договоров.

После Жарнака и Монконтура придворные поэты занимались тем, что славили короля как борца с еретиками и современного крестоносца. Он сердито заставлял их умолкнуть, называя «толпой лжецов и льстецов <…> Я не сделал ничего, заслуживающего внимания. Приберегите ваши красивые слова для моего брата. Он ежедневно будет вдохновлять вашу Музу». В другом случае, как утверждают, он сказал: «Мать любит его так сильно, что отдает ему почести, положенные мне. Жаль, что мы не можем править попеременно, пусть познал бы и он тяготы правления, а мне бы хоть полгода побыть на его месте». Враждебность короля по отношению к Анжуйскому росла, угрожая выйти из-под контроля, и Екатерина начинала бояться, как бы король не причинил вреда своему родному брату. Несмотря на мольбы и «горючие слезы» королевы, Генрих Анжуйский отказался даже обсуждать брак с Елизаветой. Екатерина, не моргнув глазом, тут же заменила одного жениха другим, предложив английской королеве младшего сына, пятнадцатилетнего рябого горбуна Франсуа, герцога Алансонского. Елизавета, также не моргнув глазом, возобновила все предшествующие браку дипломатические ритуалы.

Елизавета Австрийская, невеста Карла, прибыла в Мезьер, приграничный городок, прилегающий к владениям ее отца, 25 ноября 1570 года. Жених и его брат, Генрих Анжуйский, еще до этого приветствовали юную эрцгерцогиню в Седане, куда она прибыла в сопровождении германских вельмож. Екатерина, решив устроить великолепную свадьбу, проигнорировала опустошенную войной казну и собрала деньги с церковников, а также учредила в королевстве специальный налог на продажу тканей. Восторженная толпа приветствовала Елизавету при въезде в Мезьер. Она прибыла в позолоченной бело-розовой карете. Народ был восхищен белокожей и светловолосой красавицей-принцессой, чья прелесть только подчеркивалась поразительно невинным и наивным видом. Карл инкогнито пробрался в толпу, наблюдая, как его невеста въезжает в город.

Юная невеста и не подозревала, что у ее будущего супруга уже имеется возлюбленная. В Париже Карл завел себе любовницу по имени Мари Туше, дочь буржуа-протестанта фламандского происхождения. Он понял, что любит Мари с их первой встречи в Орлеане в 1569 году, и много месяцев наслаждался тайной любовью. Портрет Мари, написанный Клуэ, изображает рыжеватую блондинку с хорошеньким круглым личиком. Карл доверил свою тайну Марго и попросил ее зачислить Мари в штат своих служащих. Когда летними вечерами придворные предавались развлечениям, телохранители короля, по его сигналу, начинали извлекать звуки из труб и тамбуринов, чтобы король мог «под шумок» ускользнуть незамеченным на встречу с любимой женщиной. Однажды он подарил подруге листок бумаги с надписью: «Je charme tout» («Я всех чарую»). Мари спросила, что это означает, и Марго пояснила: король сделал анаграмму из ее имени (Marie Touchet). Когда двор вернулся в Париж, Екатерина обнаружила эту связь и, разузнав все про Мари, одобрила действия сына, поскольку провинциальная простушка не могла влиять на Карла в политическом отношении и не собиралась отдалять его от матери. У любовницы короля не было ничего общего с Дианой де Пуатье. То влияние, которое она все же оказывала на короля, было лишь благотоворным, к тому же она родила ему крошку-сына, которого назвали в честь отца и потом именовали Карл Меньшой. Он стал самым любимым из внуков Екатерины и позже получил титул герцога Ангулемского. Карл Меньшой занял заметное место среди потомков Екатерины, выделяясь своим долгожительством. Унаследовав крепкое здоровье матери, он дожил до царствования Людовика XIV. Он всегда знал, что его отцом был король, но не решался беспокоить Людовика, который, хоть и обращался с ним любезно, но считал герцога Ангулемского не более чем антикварным осколком прежней эпохи.

Когда Карл впервые получил портрет Елизаветы Австрийской, его краткий комментарий был таков: «По крайней мере, она не доставит мне головной боли». Теперь же, увидев ее, столь свежей и неиспорченной, он был тронут. Привыкший к окружению размалеванных придворных дам, он желал подольше сохранить ее милую свежесть. Ради такого радостного события, как женитьба сына, Екатерина сделала знаменательный жест: на время отказавшись от давнего обета, сменила обычное черное одеяние на платье из золотой парчи и кружева, сверкающее бриллиантами и жемчугами. Когда во время венчания невеста приблизилась к Карлу, он был потрясен ее красотой. На ней было платье из серебряной парчи, украшенное жемчугами, пурпурный плащ, расшитый французскими лилиями, окутывал плечи, а на голове красовалась корона с изумрудами, рубинами и бриллиантами. Даже наиболее привередливые французские знатные дамы признали: эта наивная девочка выглядела обольстительно. На следующее утро после венчания стало ясно, что невеста, плохо говорившая по-французски, совершенно покорена мужем; с этого дня она посвятила все свои усилия тому, чтобы завоевать его любовь и сделать супруга счастливым. Опасаясь, как бы свободные нравы двора не шокировали невинность новой королевы, Екатерина приложила максимум усилий, чтобы невестка не увидела слишком скоро чего-либо непристойного.

Елизавета была благочестива и добросовестна, в Вене ее воспитывали в строгих правилах. Она дважды в день посещала мессу и проводила много часов за молитвенником. Первое – и, увы, далеко не последнее – потрясение она испытала, увидев, как дамы из Екатерининого летучего эскадрона с хихиканьем принимают святое причастие после мессы. Карл обнаружил, что прибытие жены не будет помешать его привычному образу жизни. Связь с Мари Туше продолжалась. Стараясь, чтобы жена почувствовала себя при дворе как дома, он мягко и нежно учил ее французским обычаям и манерам. Он любил обеих своих женщин, а они делили заботы о нем между собой. Генрих Анжуйский, не в силах удержаться от желания подразнить брата и досадить ему, тоже начал обучать Елизавету нравам французского двора в своем духа: он увивался вокруг нее на глазах у разъяренного короля. Анжуйский недавно завел привычку носить массивные серьги из драгоценных камней или огромных жемчужин, Карл в ответ велел пятидесяти своим егерям проколоть уши и продеть в них золотые кольца. Потом так же внезапно передумал и распорядился снять эти дурацкие украшения. Анжуйский получал удовольствие, дразня Карла, показывая королю, что он – выше его по всем статьям, единственное, чего ему не хватает – это короны. Никто из них и предположить не мог, что ему достанется даже не одна, а две короны…

Во время свадебных торжеств Екатерина и Карл вели секретные переговоры с папским нунцием, Фабио Франжипани. Ходили слухи, будто королева-мать уверила нунция, что теплый прием, оказанный недавно прибывшей принцессе Конде, был устроен в качестве приманки, дабы привлечь ко двору остальных гугенотов. Многие верили, что королева стремилась выманить в Париж Колиньи и двоих младших принцев-Бурбонов, Конде и Наваррского, чтобы схватить их и взять в плен. Архиепископ Санса, Николя де Пеллеве, сказал нунцию, что Сен-Жерменский эдикт был заключен с одной лишь целью: дать королю и королеве-матери возможность избавиться от иностранных солдат, помогающих мятежникам, усыпить подозрения протестантов и затем уничтожить их вождей. Он добавил: в среду гугенотов уже внедрены люди, имеющие приказ убить старших офицеров – ядом или клинком.

Король уехал на охоту, а Екатерина с невесткой принимали визиты с поздравлениями иностранных послов и вельмож. Главной темой для разговоров с визитерами стали планы изгнания из Европы нехристей-турок и образование союза для ведения священной войны. Екатерина и Карл противостояли созданию антитурецкой лиги, потому что турки традиционно были союзниками французов, и даже тайно послали султану в дар дюжину охотничьих соколов, до которых тот был весьма охоч.

Готовясь к великолепному въезду новой королевы в Париж, Екатерина ловко выколачивала деньги из всех возможных источников. Снова она заложила свои владения, чтобы достойно обставить предстоящее зрелище. В январе 1571 года, незадолго до церемонии Елизавета заболела бронхитом и слегла, находясь в Мадридском замке в Булонском лесу.

Карл и Екатерина заботливо ухаживали за ней. Отчаявшись развеселить супругу, Карл прислал к ней клоунов и танцоров. Как только она поправилась, король, Елизавета, Марго и Екатерина решили поразвлечься среди простонародной толпы. Одевшись горожанами, они посетили ярмарку в Сен-Жермене. Карл играл роль кучера, низко надвинув шляпу на лоб. Заметив одного из придворных, ехавшего по улице, он огрел его кнутом. Разъяренный, тот обернулся и уже приготовился было ударить обидчика, но Карл снял шляпу, и все присутствующие взревели от хохота. Такие грубые шутки король частенько позволял себе, пользуясь своей безнаказанностью. Посетив инкогнито ярмарку, Карл решил на этом не останавливаться; в следующий раз он раздобыл одеяние монаха-кармелита и возглавил процессию подобным же образом одетых друзей. Бдительный Алава не преминул доложить Филиппу об ужасающем святотатстве короля, постаравшись посильнее раздуть эту историю.

Пока Карл и его товарищи веселились вовсю, Екатерина пыталась выманить Жанну д'Альбрэ и ее сына из Ла-Рошель. В январе она отправила письмо Жанне: «Король желает посодействовать принцу Наваррскому в делах, и мы – и я, и король – с радостью примем его у себя вместе с вами». Ответ Жанны был намного откровеннее: «В большинстве моих крепостей ваш эдикт не принес никаких плодов. Лектур, Вильмюр, Памьер… судите сами, как вам повинуются». Так как король Португалии продемонстрировал свое равнодушие к брачному союзу с Марго, Екатерина все чаще мыслями возвращалась к возможности обвенчать дочь с Генрихом Наваррским. Родство по крови и тот факт, что будущий зять – номинальный лидер гугенотов и вчерашний враг, нисколько не волновал Екатерину. Однако для устройства этого брака ей требовалось заручиться не только поддержкой Жанны, но и специальным разрешением папы.

Для королевы же Наваррской причины не желать этого брака были весьма серьезными. Она не доверяла Екатерине и ее козням; она чувствовала отвращение к нравам двора, где царила Екатерина, и боялась, что это может испортить ее сына, слишком склонного прислушиваться к зову плоти.

Как очень преданная последовательница новой религии, она не могла допустить, чтобы обожаемый ею Анри попал в сети папистов и переменил веру. Однако, зная по себе, что такое материнское честолюбие, Екатерина понимала: она не ошибется, если сыграет на мечтах Жанны. Тем не менее в настоящий момент ни Жанна, ни Генрих явно не собирались приезжать в Париж, и королева-мать, временно забыв о них, всецело предалась подготовке предстоящего торжественного въезда и коронации Елизаветы.

6 марта 1571 года Карл совершил торжественный въезд в столицу. Поскольку и жених, и невеста вели род от Каролингов, эта тема активно обыгрывалась. Франсион и Фа-рамонд, мифические основатели французской и германской наций, всячески прославлялись, их статуи были установлены повсюду. Екатерина пригласила лучших художников и скульпторов того времени, дабы усладить зрение народа. Она поручила Пьеру де Ронсару воспеть церемонию в стихах, ученик Приматиччо, Николо дель'Аббате, написал портрет короля и королевы, а Жермен Пилон, скульптор, изваявший драгоценную мраморную урну для сердца Генриха II, получил заказ на изготовление скульптур, триумфальных арок и других необходимых декораций для празднества.

Екатерина была изображена в виде античной богини, держащей в руках карту Франции, а у ног ее разместились символы мира – лира, сломанный меч и два соединенных сердца. Это было прославление Екатерины-миротворицы. Вокруг статуи сосредоточились четыре других античных героини. Одна из них – любимица Екатерины, Артемизия, жена карийского царя Мавзола [51]51
  Артемизия стала прототипом женщины-правительницы, на котором впоследствии основывали свою власть Мария Медичи (1610—1620) и Анна Австрийская (1643-1650).


[Закрыть]. Легенда о ее преданности и горячей любви к мужу, даже после его смерти, была любимейшей у королевы-матери, и она часто сравнивала себя с Артемизией. Согласно легенде после кремации Мавзола Артемизия размешала его пепел с вином и выпила. Это символизировало ее верность и преданность: тело вдовы стало могилой для мужа. Она также выстроила ему усыпальницу в Галикарнасе, столь величественную, что слово «мавзолей» стало нарицательным, а сама усыпальница вошла в число чудес света. Выпив прах короля, Артемизия, помимо всего, также публично подтвердила свое право на регентство и продолжала править от его имени еще три года в середине четвертого века до нашей эры. В 1562 году, вскоре после смерти Франциска II, когда Екатерина фактически стала правительницей Франции, она поручила поэту Николя Уэлю написать историю Артемизии, а художнику Антуану Карону – проиллюстрировать ее; так была создана апология ее правления и закреплен прецедент права женщины на регентство.

Кортеж с Карлом во главе остановился у собора Нотр-Дам, где была исполнена благодарственная оратория, за которой последовал грандиозный пир. 11 марта Карл произнес в Парижском парламенте речь, в которой выразил особую признательность и почтение к матери. Он сказал слушателям: «После Господа, королева, моя мать – особа, перед которой я в неоплатном долгу. Ее доброта ко мне и моему народу, ее неустанный труд, энергия и мудрость помогли вести дела в государстве очень успешно, когда я, будучи ребенком, еще не мог сам взять эти дела на себя; даже тяготы гражданской войны не причинили королевству вреда».

Понятно, что эта дань уважения, как и все прочие детали празднества, была оркестрована лично королевой-матерью; в подтексте речи содержалось утверждение, что мать будет по-прежнему ведать государственными делами, тактично стоя за спиною сына. Несмотря на упоминание короля о том, как его матери удалось сберечь королевство во время гражданских войн, красноречивого отсутствия гугенотских принцев и многих знатных особ, которые заперлись в Ла-Рошель, невозможно было не заметить.