Текст книги "Екатерина Медичи. Итальянская волчица на французском троне"

Автор книги: Фрида Леони

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 37 страниц)

Из Дре Алансон разослал манифест, который повторял три основных пункта из обращения «Политиков». Он требовал созыва Генеральных штатов, изгнания из Совета иностранцев и религиозного примирения, пока не будет созван всеобщий церковный Собор. Вначале Екатерина попросту отказывалась поверить, что Алансону хватило ума провести ее. Обычно он даже солгать как следует не мог, чтобы не быть раскрытым. Хотя ловить его было слишком поздно, Екатерина поговорила с герцогом де Невером на предмет отправки пятерых-шестерых человек для похищения сына, но в конце концов решила, что справится с Алансоном самостоятельно.

В Германии Конде и Ян-Казимир направлялись к Рейну и французским границам с большим протестантским войском, чтобы объединиться с Дамвилем. Теперь, когда Алан-сон оказался на свободе, возрастала вероятность, что он возглавит движение против короля, и ситуация становилась критической. Первая встреча Екатерины с сыном состоялась между Шамбором и Блуа 29-30 сентября. Увидев, как мать выходит из кареты, герцог Алансонский спешился и направился к ней. Он встал перед нею на колени, она же обняла его. Первый день прошел в слезных изъявлениях любви между матерью и сыном, наконец Екатерина попыталась упомянуть о делах, которые привели ее сюда. Прежде чем переходить к обсуждению своих требований, Алансон настоял на том, чтобы, в качестве жеста доброй воли, были немедленно освобождены Франсуа де Монморанси и маршал де Косее. 2 октября Генрих неохотно согласился выполнить срочный приказ Екатерины и отпустил пленников.

Несмотря на то, что Генрих настойчиво просил уступать как можно меньше, королева-мать стремилась достичь компромисса, пусть даже и временного. Она послала Генриху требования младшего сына и заклинала его согласиться с ними, хотя в то же время велела вооружаться и готовиться к войне. Анри де Гиз немного смягчил ситуацию, одержав 10 октября победу при Дормане над германскими рейтарами, вторгшимися с севера Франции. Во время боя Гиз получил ужасающее ранение в лицо, едва не стоившее ему жизни. Таким образом, он унаследовал отцовское прозвище Ле Балафре – (человек со шрамом) Меченый. Победа при Дормане далась дорогой ценой, но теперь у французских католиков появился новый герой.

21 ноября было подписано шестимесячное перемирие. Одна из статей гласила, что рейтары Яна-Казимира получат 50 тысяч ливров за то, что не пересекут французскую границу. Так как многие статьи договора являлись необязательными, губернаторы городов-убежищ, обещанных Алансону, попросту отказались сдавать их, поэтому напряжение ослабло лишь отчасти, и конфликт мог возобновиться в любой момент. И действительно, 9 января 1576 года рейтары вторглись во Францию через Лотарингию, оставив за собой руины. Генрих обвинил Екатерину в том, что перемирие оказалось столь ненадежным, но она парировала его упреки, напомнив, как предупреждала о необходимости вооружаться, несмотря на мирные переговоры. Она сказала: «Я могла бы похвалиться тем, что оказала вам величайшую из услуг, какие возможны для матери, пекущейся о своих детях, если бы договор не был нарушен!» Она яростно доказывала, что не может нести ответственность за губернаторов городов-убежищ, если те не сдают свои полномочия, вопреки условиям перемирия.

Королева-мать вернулась в Париж в конце января 1576 года. Она провела целых четыре месяца вдали от обожаемого Генриха, а все ее усилия уладить ситуацию от его лица вызвали у сына лишь недоверие и гнев. Алансон, ища повода порвать отношения с братом, обвинил канцлера Бирага в попытке отравить его по приказу короля и присоединился к силам «Политиков» в Вильфранше, на юго-востоке Франции. А 3 февраля двадцатидвухлетнему королю Наваррскому – который после побега Алансона находился под неусыпным надзором ультра-католических стражей, нанятых Екатериной – удалось сбежать из своей золотой клетки во время охоты. Он впервые за четыре года после женитьбы добрался до своего королевства. 12 июня он официально отрекся от католичества.

Ярость Генриха в связи с побегом Наваррского обрушилась на сестру, которую он теперь сделал узницей. Он также обвинил ее в помощи Алансону при его побеге и (возможно, не без оснований) в организации гибели его обожаемого дю Гаста. Это произошло несколькими месяцами ранее. Фаворит чем-то заболел и временно оставил двор, перебравшись в собственный дом близ Лувра. Считается, что он страдал венерическим заболеванием и, отсиживаясь дома, отдыхал и лечился. Дю Гаст, столь ненавидимый Маргаритой, как, впрочем, и многими другими, был убит в собственной спальне, когда ему подстригали ногти на ногах. Не слишком славная смерть для столь именитого придворного! Убийца, барон де Вито, известный дуэлянт, скрывавшийся от правосудия, проник в дом дю Гаста через окно под крышей, куда забрался по веревочной лестнице, а потом заколол свою жертву.

Теперь, когда муж Марго бежал, она полагала, что брат готовится убить ее. Она писала: «Если бы королева, моя мать, не удерживала его, я думаю, его гнев был бы столь велик, что он допустил бы в отношении меня ужасную жестокость». В дверях ее покоев была поставлены стража, и «никто, даже самые близкие люди, не осмеливались нанести мне визит из страха пострадать». Марго утверждает, что, в качестве акта мести, Генрих готовил убийство ее бывшей фрейлины, Жилоны де Ториньи, которую отослал прочь от нее по безосновательному подозрению в лесбийских связях вскоре после своего возвращения из Польши. Бедную женщину выволокли из дома и хотели утопить, но двое друзей герцога Алансонского, случившиеся неподалеку, схватились с убийцами и спасли несчастную.

Двор и королевство рассыпались на куски у Екатерины на глазах, она умоляла Генриха стремиться к миру любой ценой. Король отправил мать в Сане – общаться с принцами и их делегациями. Екатерина взяла с собой в качестве сопровождающих свой летучий эскадрон и даже прихватила Марго. 6 мая 1576 года был заключен мир при Болье, известный под названием «Мир Месье» – ибо Алансон, с детства носивший это прозвище, выжал соглашение из брата и лично для себя получил немало выгод. Шестьдесят три статьи договора явились настоящим триумфом для французских протестантов, которые теперь уравнялись с католиками. Алансон, помимо прочих важных земель и титулов, получил герцогство Анжуйское (хотя я по-прежнему буду именовать его Алансонским). Колиньи и жертвы Варфоломеевской ночи были посмертно реабилитированы, а резня объявлялась преступлением. Вдовам и сиротам пострадавших в течение шести лет выплачивались пенсии.

Восемь городов объявлялись протестантскими убежищами, а рейтары обещали за большое вознаграждение покинуть Францию. Наваррский получил права управления Гиенью и денежные суммы, которые были обещаны ранее. Теперь их выплатили с процентами. Дамвиль снова стал губернатором Лангедока, а Ян-Казимир получил в награду большие территории во Франции и ежегодные выплаты в 40 тысяч ливров. Король также согласился созвать Генеральные штаты в течение шести месяцев. Этот договор означал настоящее унижение для Генриха, но зато позволил ему сохранить трон.

Генрих плакал, когда подписывал договор. С неимоверными усилиями он собрал деньги на оплату дорогих статей договора, проклиная и брата, и, еще более, мать. Она вовлекла его в эту разрушительную войну, и теперь она же заставила его подписать документ, который, как он считал, обесчестил и его, и Францию. Когда Екатерина вернулась в Париж, сын внешне казался любезным и вежливым, но в течение целых двух месяцев не желал встречаться с ней лично. С этого момента в их отношениях наступила серьезная перемена: Екатерина стала осторожнее общаться с королем и прилагала все усилия, лишь бы не раздражать его. Славное начало правления Генриха III, о котором мечтала королева-мать, почило в бозе. И теперь она могла лишь наблюдать, как рушатся ее мечты.

ГЛАВА 15.
ПРЕДАТЕЛЬСТВО АЛАНСОНА

«Он– вся моя жизнь… Без него я не желаю ни жить, ни существовать»

1576-1584

«Мир Месье» вызвал смятение среди французских католиков, которые немедленно начали образовывать по всей стране свои лиги. Униженные и преданные условиями договора, они не могли больше рассчитывать, что король защитит их и свою религию. Протестанты доказали, чего можно достичь эффективно построенной организацией политических выступлений, поэтому теперь уже католическая Лига решила взять на вооружение тактику врага. Как только кинули клич – не без участия иезуитов – и дворяне, и крестьяне начали объединяться под знаменами защитников веры. Екатерина, опасаясь потенциальной угрозы со стороны этой организации, вспомнила давние дни триумвирата Монморанси, Гиза и Сент-Андре, угрожавшего самой монархии. Король, в ярости из-за «этих злополучных сборищ», разослал предупреждение официальным лицам в провинциях, чтобы те держались подальше от изменников. Очевидно, он был слишком молод, чтобы помнить триумвират и его борьбу против его матери, ибо с горечью проронил: «Вот уж точно, ни коннетабль, ни принц крови не стали бы создавать собственную партию во Франции. Теперь этому подвержены даже слуги».

Заседание Генеральных штатов, в соответствии со статьей договора, было намечено на декабрь 1576 года, и, поскольку Лига продолжала объединять под своими знаменами представителей всех классов, стало понятно, что они постараются воспользоваться ассамблеей в своих целях, прислав делегатов, преданных идеалам католицизма. Несмотря на заверения в лояльности, депутаты собирались поставить свое повиновение королю в зависимость от его согласия с решениями Генеральных штатов. Увидев, что вся ассамблея будет проходить при доминировании фанатичных католиков, гугеноты и «Политики» заранее объявили предстоящее сборище недействительным.

Естественным главою Лиги стал герцог Анри де Гиз, католический паладин, военный герой и потомок Карла Великого. Кто лучше него мог бы сражаться за спасение католицизма во Франции, чем этот доблестный отпрыск Франсуа де Гиза? Король-сибарит доказал, что не в состоянии постоять за веру, поэтому народ потянулся к молодому, привлекательному и харизматическому воину из могущественного рода Гизов. Появились пропагандистские памфлеты, утверждающие, что дом Валуа развращен и пришел в упадок, а Гизы, мужественные наследники первого императора Священной Римской империи, должны занять французский трон. Предполагалось, что герцог де Гиз установит контроль над страной, возьмет в плен короля и накажет герцога Алансонского за потакание мятежникам. Но пока Франсуа де Гиз ограничивался молчаливой поддержкой Лиги – он осторожничал, не спеша открыто возглавить ее, хотя и с интересом следил, как растет ее сила. Если бы обстоятельства сложились благоприятно, он вступил бы в игру и возглавил движение.

Единственным позитивным результатом пропагандистских призывов сменить Валуа Гизами было долгожданное и столь необходимое для выживания монархии примирение короля с братом. Генриха раздражало назойливое обращение Гизов к памяти Карла Великого, а в тот момент оно таило серьезную угрозу, ибо напоминало народу, как хорошо иметь в стране сильного монарха – роль которого Генрих Валуа сыграть никак не мог. Когда братья встретились в ноябре 1576 года в Олэнвиле (загородном имении, купленном королем для себя и королевы), все наблюдатели отметили новую вспышку братских чувств между ними, ибо они «обнялись и поцеловались». В качестве особого знака доверия и привязанности король настоял, чтобы брат спал с ним в одной постели в первую ночь встречи. Поутру его величество «удостоверился, есть ли все необходимое брату для одевания». Не считая общей ненависти к Гизам, их объединяли также замыслы совместно выступить против католиков в Нидерландах – подразумевалось, что здесь Алансон мог бы раздобыть для себя трон. Братья договорились забыть все разногласия, и Алансон, недолго думая, покинул союз гугенотов и «Политиков». Позже Екатерина и Генрих утверждали, будто целью подписания договора был не мир с гугенотами, но возвращение Месье в лоно семьи, однако тут легко уловить душок оправдания, придуманного «post factum». 2 ноября Екатерина писала, что недавно имела удовольствие видеть сыновей, благополучно забывших обиды и противоречия, и теперь надеется, что ничто не помешает им совместно «хранить интересы престола», а Алансону получить новый трон в Нидерландах.

В начале декабря, ко времени сбора Генеральных штатов Генрих, осознав, что не сумеет сдержать Лигу, мудро решил сам встать во главе союза. Когда Лига только создавалась в Пикардии, король сердито заявил, что в подобных рода ассоциациях нет нужды, ибо, как христианнейший король Франции, он сам лучше прочих защитит католическую веру. Своим обращением к Штатам – блестящим образцом ораторского искусства – Генрих увлек и очаровал делегатов. «Plus Catholique que les Catholiques» («Католичнейший из всех католиков»), Генрих согласился с общим мнением: во Франции должно быть религиозное единство, вот только это непременно приведет к новой войне. Он отказался также уступить требованию Штатов, чтобы король принял результат голосования, каков бы он ни был, – это требование полностью подрывало авторитет королевского волеизъявления.

Когда дошло до сбора денег, которые требовались для воплощения в жизнь решений Штатов, явно ведущих дело к войне, энтузиазм делегатов заметно угас. Стремясь поднять их настроение, королева-мать решила разрядить обстановку, ослепив скаредных депутатов роскошью. Знаменитые итальянские комедианты, труппа «Джелози», прибыли в Блуа (по дороге гугеноты захватили их в плен и отпустили за выкуп) и 24 февраля дали представление. В честь первого появления итальянцев (за которых он уплатил выкуп), король дал в ту же ночь бал-маскарад, где явился одетым в женское платье. Только что провозглашенный лидер католической Лиги явился с завитыми и напудренными волосами, в платье с низким декольте. Ансамбль христианнейшего из королей отличался роскошью парчи, кружев и бриллиантов и дополнялся десятью нитками крупного жемчуга на шее монарха.

Хотя Екатерина надеялась избежать войны, она неустанно напоминала Генриху, что он должен быть уверен в собственной готовности сражаться, если возникнет такая необходимость. Денег из делегатов выжать не удалось. Тем временем на юге снова начались волнения. В тщетной попытке отсрочить войну Генрих пригласил короля Наваррского, Конде и Дамвиля обсудить ситуацию со Штатами в Блуа, но они отказались явиться. Екатерина укоряла Генриха за попытки умилостивить недругов и слезно жаловалась невестке Луизе, что не может больше влиять на сына: «Он не одобряет ничего, что бы я ни делала, похоже, мне не удастся действовать по своей воле». Она называла Дамвиля самым выдающимся из врагов сына: «Именно его я боюсь больше прочих, ибо в нем более всего собрано понимания, опыта и постоянства… Мое мнение таково: мы должны победить его любой ценой. Ибо в нем заключается главный секрет нашей победы или нашего поражения». В то же время Екатерина понимала, что недоверие к военным талантам Генриха оправданно. Она знала: чтобы помочь сыну, необходимо пустить в ход против его врагов тонкие уловки. Вначале она сблизилась с женой Дамвиля, Антуанеттой де ла Марк, ревностной католичкой, потом вышла на самого Дамвиля, которого соблазнила маркизатом Салюццо, в ответ на обещание отойти от альянса с гугенотами и вернуть Лангедок под власть короля. Он принял предложение, и его разрыв с протестантами существенно подорвал их силы.

Началась короткая шестая религиозная война. Главнокомандующим формально считался Алансон, но в действительности войска возглавлял герцог де Невер. Сын Екатерины отличился только тем, что 2 мая 1577 года захватил гугенотскую крепость Ла-Шарите на Луаре и ослепленный жаждой крови, потребовал вырезать гугенотское население. Герцогу де Гизу едва удалось предотвратить резню. Жителям Иссуара в Оверни повезло меньше: Гиз отсутствовал, когда 12 июня город сдался королевской армии. Здесь Алансон настоял на убийстве 3000 жителей, снискав себе вечную ненависть среди протестантов. Теперь и его имя было запятнано кровью гугенотов так же, как имена его матери и братьев. Екатерина и король втайне радовались, видя, что, благодаря бессмысленной вспышке ярости, Алансону нет более пути назад к союзникам-гугенотам. Эта дверь закрылась навсегда. Преступление связало его с семьей Медичи-Валуа.

По поводу взятия Ла-Шарите Генрих устроил в честь брата пир в Плесси-ле-Тур. По правде говоря, король, ревнуя Алансона к военным успехам, в точности копировал брата Карла, который не мог простить ему же самому побед при Жарнаке и Монконтуре. Все пирующие должны были явиться в зеленом – любимом цвете Екатерины (по интересному совпадению этот цвет в те времена ассоциировался с безумием), притом мужчины должны были одеться женщинами – и наоборот. 9 июня Екатерина давала роскошный бал в своем замке Шенонсо, трапеза проходила на террасе прекрасного сада, при свете факелов. Король, или «принц Содомский», как его часто заглазно величали, ослеплял всех блеском бриллиантов, изумрудов и жемчугов. Волосы его были присыпаны фиолетовой пудрой и уложены в роскошную прическу – по контрасту с женой – ее наряд был прост, а единственным украшением была природная красота.

Королевская семья, включая Марго, сидела за отдельным столом, а прислуживали за обедом сто самых замечательных красавиц, описанных Брантомом как «полуобнаженные, с распущенными волосами, словно юные невесты». Екатерина уже давно освоила полезный трюк – забывать ею же установленные драконовские правила для своих фрейлин, когда этого требовали обстоятельства. Она якобы ничего не заметила, когда в конце вечера настал час полного разгула и множество парочек скрылось в окрестном лесу. Стоимость двух пиров вылилась в 260 тысяч ливров. Для Екатерины ни один экю не пропал даром, ибо она праздновала новое воссоединение сыновей, хотя, при более пристальном рассмотрении, становилось понятно: весь этот братский дух – не более чем химера. Вскоре после захвата Иссуара король отозвал Алансона от командования армией, передав ее Неверу. Англичане начали помогать гугенотам, Генрих Наваррский продолжал контролировать многие протестантские крепости. Эти обстоятельства, усугубляемые хронической нехваткой денег, заставили Генриха Валуа решиться на переговоры с неприятелем.

17 сентября 1577 года был подписан мир при Бержераке. Так завершилась Шестая религиозная война. Известный как «Мир Короля», этот договор до некоторой степени устранил наиболее одиозные моменты предыдущего «Мира Месье», хотя, как обычно, и протестанты, и католики остались недовольны. Король не мог больше платить за войну, а гугеноты, хотя и жестоко потрепанные, все еще не сдавались. Беды вполне можно было ожидать, особенно на юге. Самый крупный из потенциальных источников конфликтов был пресечен путем включения в договор жизненно важной статьи о запрете «всех лиг и конфронтации». Правда, одно было несомненно: измученный и легко приходящий в раздражение король должен был заручиться помощью неутомимой королевы-матери, дабы хранить сей мир, непрочный, как его собственное существование.

Стремясь вернуть доверие сына, Екатерина предприняла поездку по злополучным южным и юго-западным областям Франции, землям гугенотов. Эта неугомонная пятидесятидевятилетняя женщина покинула Париж в конце лета 1578 года, прихватив с собой двор в миниатюре (включая избранных участниц своего летучего эскадрона), готовая устанавливать мир и проливать бальзам на раны, примиряя враждующие группировки и успокаивая встревоженных людей. Марго также поехала с матерью – им было по пути, поскольку ее муж потребовал у короля вернуть ему жену, и теперь она ехала на юг. Генрих III, желая избавиться от беспокойной сестры, надумал, что она может оказаться полезнее ему, находясь при Генрихе Наваррском. Марго вспоминала, как перед отъездом король целыми неделями «приходил повидаться со мной каждое утро, изъявлял ко мне братскую любовь и объяснял, как мне пойдет на пользу счастливая жизнь».

Перед Францией стояло множество проблем; большинство из которых было порождено хаосом религиозных войн. Имели место и другие неурядицы – жесткое налогообложение, социальные конфликты и местные распри феодалов.

Екатерине предстояло провести немало времени, рискуя собой, на территории, по сути, вражеской – принадлежащей гугенотам, которых она в частных беседах окрестила «хищными стервятниками». Останавливаясь в том или ином месте, королева-мать сталкивалась не только с проявлениями открытой враждебности, но и с элементарными тяготами и опасностями долгого путешествия по суровому краю. Но ей все было нипочем: чума, бандиты и скверные дороги не лишали ее жизнерадостности. Она не теряла присутствия духа, когда двери комфортабельных особняков или замков бесцеремонно захлопывались перед ее носом. Иногда ей приходилось устраивать походный «дом» – полотняный шатер, где она первым делом выставляла дорогой ее сердцу предмет – портрет короля. Никакие труды не были тяжелы ей во имя обожаемого Генриха, «услады глаз моих».

Король, в свою очередь, писал герцогине д'Юзес, сопровождавшей Екатерину, заклиная ее: «Ради Всевышнего, привезите нашу добрую мать назад в добром здравии, ибо наше счастье зависит от этого». Настроение королевы-матери оставалось приподнятым, несмотря на враждебность населения и трудности, с которыми зачастую приходилось сталкиваться. Когда погода была приятной, ее посещали теплые воспоминания о детстве в Италии. Она радовалась «цветущим бобам, твердому миндалю и сочным вишням», рано созревавшим на юге, и лишь иногда сетовала на подагрические боли и ревматизм, особенно мучительные в зимнюю стужу. Когда было возможно, королева-мать покидала паланкин или карету и шла пешком либо ехала на муле. Зрелище того, как она восседает на муле, по ее словам, «заставило бы короля смеяться».

Единственное, что Екатерина тяжело переносила, это длительная разлука с Генрихом. Она писала герцогине д'Юзес, которая тем временем уже вернулась ко двору: «Я никогда так надолго не разлучалась с ним со дня его появления на свет. В Польшу-то он уезжал лишь на восемь месяцев». Но надежда вернуть себе расположение сына стоила этой жертвы. Она делилась с подругой: «Я надеюсь сделать еще больше, дабы сослужить службу королю и королевству, сейчас и здесь, нежели оставаясь с ним и давая ему… бесконечные советы». Генрих писал одному из своих послов во время ее путешествия: «Королева, моя госпожа и мать, в настоящее время в Провансе, где, я надеюсь, она восстановит мир и единство среди моих подданных… Да поселит она в их сердца память и бесконечную признательность за ее благодеяние, которые обяжут их присоединиться ко мне и молиться Господу за ее здоровье и благополучие».

Духовный подъем и страсть к приключениям не покидали Екатерину на протяжении всей поездки. Переезжая с места на место, она терпеливо выслушивала все жалобы и разбирала тяжбы, – в основном они были связаны с принятием мирного договора и раздорами между влиятельными лицами на местах, а также их претензиями к королевской власти. Именно благодаря уникальным личным качествам, особому шарму, энтузиазму и изобретательности Екатерине удалось почти во всех случаях не только найти решения поставленных перед нею проблем (хотя, как она понимала, зачастую временные), но и снискать глубокое уважение и признательность среди бывших противников, оценивших ее настойчивость в сохранении мира.

Перед тем как оставить Марго с мужем в Нераке, Екатерина посоветовала зятю обратиться за поддержкой к жене и использовать ее для переговоров с королем, если возникнут какие-либо политические трения. Оба противника стоили друг друга. Генрих Наваррский научился, ради государственных интересов, ничуть не хуже Екатерины пользоваться всевозможными уловками, притворством, жонглировать словами. Потребовалось почти четыре месяца напряженной работы, чтобы подписать Неракскую конвенцию, и лишь тогда Екатерина двинулась дальше. 18 мая 1579 года королева-мать писала герцогине д'Юзес, что получила вести о Марго и Генрихе: «Дочь моя со своим мужем. Вчера я получила от них известия. Они – лучшая пара, чем можно было даже надеяться. Я молю Господа об их счастье, чтобы оно продолжалось много, много лет, а еще, чтобы вы дожили до 147 лет, и мы бы обедали с вами вместе в Тюильри, в шляпках или чепчиках». Она шутила, а между тем следующая остановка в пути грозила ей немалой опасностью.

Как и прежде, когда Екатерина расхаживала без страха под обстрелом врага на бастионах Руана во время первой религиозной войны, так и теперь она выказала подлинную отвагу в гугенотской крепости Монпелье. Вступив в город 29 мая 1579 года, королева-мать сохранила полное хладнокровие, проезжая между двумя рядами протестантских аркебузиров, почти касавшихся дулами ее кареты, ибо солдаты стояли угрожающе близко. Мужество и бесстрашие снискали ей уважение среди горожан. К тому времени, когда она закончила работу здесь, собираясь в новое путешествие, жители города стали должным образом учтивы и почти послушны. Королева-мать писала герцогине д'Юзес: «Я видела всех гугенотов Лангедока; Господь, не оставляющий меня своим попечением, помог мне взять от них все лучшее… да, многие – настоящие «стервятники» и способны украсть у вас лошадей, но остальные – отличные собеседники и прекрасно танцуют „вольту"».

Екатерине еще предстояло посетить неспокойные земли Прованса и Дофинэ. Она писала: «Меня так беспокоит мысль о беспорядках в Провансе, что я с трудом сдерживаю гнев… Не знаю, будет ли лучше с народом Дофинэ… как всегда, уповаю на Господа». Решительно разбираясь со скандалами и межпартийной борьбой, по сути скорее социальной, нежели религиозной, она писала: «Я закончила свою работу и, по моему скромному мнению, заставила многих людей лгать, но добилась невозможного… уже через десять дней я увижусь с самым дорогим моему сердцу человеком». Наконец настало время воссоединиться с королем в Лионе; одного этого ей было достаточно, чтобы сохранять бодрость духа. Со своей стороны, согласившись встретиться с матерью, Генрих, который всегда избегал лишних усилий, понимал: после энергичных трудов Екатерины он не вправе отказать ей в свидании. Король писал другу: «Мы должны уступить и отправиться в Лион, ибо этого желает добрая женщина, и она настоятельно заклинает меня не отказываться… Прощайте, я лежу в постели – ужасно устал, много играл в мяч».

«Усталость» Генриха на самом деле оказалась началом болезни: у него образовался абсцесс в ухе, схожий с тем, от которого умер его брат Франциск II. К счастью, фатального исхода удалось избежать. Екатерине не пришлось долго беспокоиться, так как новости дошли до нее, когда сыну уже стало лучше и он начал поправляться. И все же известие повергло ее в шок. Она писала герцогине д'Юзес: «В нем – вся моя жизнь, без него я не желала бы ни жить, ни существовать. Я верю, что Господь сжалится надо мной, ибо я перенесла столько горя, потеряв мужа и детей. Он не пожелает разбить мне сердце, забрав и это мое дитя. Как подумаю, в какой опасности он находился, то места себе не нахожу, и благословляю доброго Господа за то, что Он сохранил его для меня, и молю, пусть жизнь его продлится дольше моей, и пусть, пока я живу, никакого вреда не случится с ним. Поверьте, очень тяжело быть вдали от того, кого так сильно любишь, зная, что он болен и поправляется с трудом».

Мольбы Екатерины о здравии обожаемого сына были вознаграждены, когда 9 октября 1579 года они встретились в Орлеане. Затем оба отправились в Париж, где ее ждал теплый и оживленный прием: все оценили усилия королевы по сохранению мира и объединению Франции. Венецианский посол Джироламо Липпоманно, хотя и сомневаясь в окончательном успехе ее миссии, считал Екатерину «бесстрашной властительницей, рожденной, чтобы укрощать и управлять столь непослушный народ, как французы. Теперь они узнали ее заслуги, ее заботу о единстве и жалеют, что ранее не принимали ее». Пожалуй, многие почувствовали себя в безопасности при виде знакомого лица королевы-матери, ибо король и его брат, вряд ли сосуществовавшие дружно в ее отсутствие, снова оказались вовлечены в опасную междоусобицу. Поэтому, не успела Екатерина, вернувшись домой, вволю насладиться непривычной благодарностью народа и заслуженным спокойствием, как ей пришлось разбираться с теми фокусами, которые выкинули ее сыновья, поддавшись взаимной ненависти.

Старая вражда между Алансоном и Генрихом разгорелась вновь еще до того, как Екатерина отправилась в долгое путешествие миротворицы по южной Франции. Ненависть братьев подогревалась, как обычно, их клиентами и сторонниками. Генрих обвинил Алансона в заговорах и интриганстве, особенно потому, что планы войны в Испанских Нидерландах осложняли отношения с Филиппом. Кульминацией всей истории стала фарсовая сцена: король, стремясь получить доказательства готовящегося заговора, нанес брату визит рано утром, потребовав обыска его комнаты. Пока открывали шкафы и сундуки, а их содержимое вываливали на пол, король лично рылся в постели Алансона. К удовольствию Генриха, братец попытался схватить и спрятать клочок бумаги. Бумагу тут же отобрали, но обнаружилось, что это всего-навсего признание в любви от мадам де Сов. Рассвет застал всех участников этой гротескной и недостойной сцены – короля, его брата и мать – в ночных рубашках и халатах. Екатерина пыталась утешить Алансона, но, мудро опасаясь за свою безопасность, через несколько дней он снова сбежал, на сей раз при помощи шелкового шнура спустившись из окна комнаты Марго.

И снова повторилась давняя ситуация: Екатерина отправилась возвращать Алансона ко двору, с заверениями от Генриха, что он будет здесь в безопасности. Алансон обещал матери, что не станет нарушать установившегося во Франции мира, и она снова поехала к нему, уговаривая вернуться. Однако вскоре прошли слухи, что он собрал большое войско и хочет отправиться на завоевание Нидерландов. Хотя он не собирался вести вооруженную борьбу против испанцев, в июле 1578 года он повел свою «освободительную армию», а точнее, толпу оборванцев, на Монс, заявив, что его натура «не приемлет тирании» и что он «желает лишь помочь обездоленным». После нескольких месяцев нахождения там войско, не получая платы, решило разойтись по домам, перед этим ограбив те самые территории, которые защищали. Бюсси д'Амбуаз, бывший любовник Марго и друг Алансона, полностью потерял самообладание по пути домой, и герцог, по своему обыкновению, обвинил его в неудаче предприятия. Екатерине и Генриху пришлось долго и нудно извиняться перед Филиппом Испанским, объясняя все «молодостью» Алансона.