Текст книги "Золотой адмирал (Пират Ее Величества)"

Автор книги: Френсис ван Викк Мэсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 35 страниц)

Глава 12
УЗКАЯ ДОЛИНА

Как разбудить Кэтрин Ибботт, не потревожив домочадцев торговца мануфактурой, стало его первостепенной заботой. Если бы только он знал, крепко ли спит сероглазая Кэт по ночам или же легко просыпается. Капля, скользнувшая по щеке Генри Уайэтта, предупредила, что скоро начнется дождь. Из пирамиды жердей, смутно вырисовывающейся в саду, он выбрал тонкий шест и стал им легонько постукивать по плотно закрытым ставням, которыми отгородилась от улицы спальня Кэт Ибботт. Окно-то он знал хорошо, годами бросая любовные томительные взгляды на его крепкие ставни.

Поднимающийся ветер шевельнул ветви деревьев за его спиной, и они беспокойно зашелестели, когда, к бескрайнему его облегчению, послышался тихий скребущий звук, какие могут издаваться осторожно отпираемыми засовами. Ставни открывались медленно и постепенно, и вот уже он, стоя под ветками, раскачивающимися от порывов растущего ветра, различил смутные очертания девичьего лица. Кэт, как и всегда до этого, показалась ему невыразимо прекрасной с короной из светлых с золотистым оттенком волос, подобие которых ему предстояло еще узреть в иных краях.

– Генри? – окликнула она его напряженным голосом. – Генри, неужели это ты?

– Да, милая Кэт, это я – но попал в печальную историю.

– Что бы там ни было, пусть Бог благословит этот момент, Генри. – Голос ее звучал низко и сочно, словно музыка, которую играли на одной из виол в театре господина Шекспира в Лондоне на Картерс-лейн.

Беглеца удивило спокойное отношение Кэт к его безобразному виду. Но потом он решил, что, наверное, уж десяток-то жителей их деревни видели, как они с Питером бесполезно сражались с солдатами.

– Оставайся там, где стоишь, Генри, – услышал он из окна, и ставни медленно снова вернулись в прежнее положение.

Впервые за многие часы горечи радость вытеснила муку из сердца Уайэтта. Почему-то в глубине души он ожидал, что Кэт либо вовсе не ответит на его постукивания, либо отошлет его прочь под каким-нибудь малозначительным предлогом. Ему еще как-то не верилось, что щелкнул тихонько замок задней двери, что вот она открывается…

– Генри, любимый! Я вся за тебя исстрадалась!

Не обращая внимания ни на его запачканную грязью и дурно пахнущую одежду, ни на его растрепанные волосы и покрытые запекшейся кровью щеки – эта проклятая рана на голове снова стала кровоточить, – она бросилась в его объятия со всей искренностью измучившейся ожиданием души.

– О Кэт, моя Кэт! – Это все, что он мог сказать, когда она прижалась к нему своим телом, гибким, мягким и теплым, под редким ночным дождем. – О!

Он ощутил своими губами ароматную, словно бальзам Гилеада, прохладу ее щеки.

– Отвратительно, – вспыхнула она, – как эти набожные болваны из наших мест довели твоих бедных родных до виселицы.

Она нежно взяла в свои руки его шершавое небритое лицо.

– А ты, Генри? Ты как – не ранен?

– Нет, но я только что сбежал из хантингдонской тюрьмы. Они уже там собирают за мной погоню. Так что, моя куколка, – он назвал ее давним, дорогим для обоих ласковым именем, – вместе пробудем мы очень недолго.

– Недолго? – Кэт, как-то по-птичьи быстро вздернув головку, посмотрела ему в лицо. – Нет уж, мой родной, мой любимый, не так-то скоро ты от меня отделаешься. Два бесконечных года ждала я тебя и жаждала встречи с тобой – и целых двенадцать месяцев от тебя ни словечка. Ну почему, почему, дурачок мой милый, ты не написал мне, где находишься?

– Я и сам-то был не больше уверен, чем ты, что нам удастся свидеться, – пояснил он.

– Почему? – горячо вопрошала она.

– О Кэт, моя драгоценная, откуда нашлось в тебе столько упрямства, чтобы идти против воли отца?

Прежде чем отвечать, она нежно, но пылко прильнула к его губам.

– А разве не дочь я Эдварда Ибботта? Поэтому я так же тверда в своей цели, как он – в своей.

– Но… но, похоже, ты так мало удивлена тем, что видишь меня.

– Я знала, что ты придешь за мной и ничто не сможет тебе помешать, – Высокая, прямая, похожая в своей ночной рубашке на привидение, Кэт освободилась из его объятий. – Я так была в этом убеждена, что припрятала и держала наготове деньги, еду и кинжал, который принадлежал бедному Руфусу.

Руфус был ее старшим братом, капером, убитым несколько лет назад во время схватки с французскими пиратами близ Ла-Рошели.

Когда он запротестовал, она лишь поцеловала его и юркнула снова в дом, как призрак, которого она напоминала. Ему же только оставалось укрыться от усиливающегося дождя под сенью яблони, посаженной, чтоб обеспечивать тень дубовому корыту для водопоя. Из него он и напился и тогда вдруг почувствовал зверский голод. Уайэтт постарался отмыть лицо и руки и, работая пальцами как гребнем, привести свои сальные волосы хоть в какой-то порядок.

Заслышав, как тихо скрипнули петли двери, он сначала напрягся, затем расслабился, завидев худенькую фигурку Кэт. На ней поверх темного платья был надет серый плащ с капюшоном. Он поспешил к ней, чтобы взять у нее из рук корзину и тяжелый узел.

– Я понесу корзину, – настаивала девушка. – Она совсем не тяжелая. Пойдем, Генри, чем дальше мы будем от Сент-Неотса, когда рассветет, тем лучше для нас.

– Мы?! – ахнул он. – Боже Всевышний! Не пойдешь же ты со мной, с разыскиваемым преступником?

– А вот и пойду! – настаивала она с горячностью в голосе. – Если ты воображаешь, что я собираюсь состариться в девственном одиночестве в этом свинарнике, Сент-Неотсе, тогда, Генри Уайэтт, ты совсем сумасшедший!

Уайэтт неистово восстал против такой глупости. Знает ли она хоть что-нибудь о трудностях и опасностях пути? Отдает ли она себе отчет в том, что он должен скитаться как бродяга, избегая больших дорог, ночуя под кустами и стараясь не попадаться на глаза констеблей? Нет, она не должна покидать уюта этого дома, где находится под защитой доброго имени батюшки – и своего собственного.

– Ведь тебя же растили в нежной заботе, – напомнил он ей, чувствуя, как ледяные струйки дождя катятся по его спине. – Поэтому нельзя тебе со мной. Когда отец тебя хватится, он всю округу поднимет на ноги и устроит погоню. Кэт, дорогая моя, ты понятия не имеешь, что значит уныло тащиться по грязи, когда непрестанно, часами льет дождь. Ты не испытывала еще мук голода и болезни.

Пальцы ее впились ему в предплечье, словно ястребиные когти.

– Генри, если мы через минуту не уйдем отсюда, я так заору, что перебужу весь Сент-Неотс и тебя поймают, обещаю тебе. Милый, славный мой дурачок, неужели ты не понимаешь, что больше я никогда с тобой не расстанусь?

– О Кэт! Родная моя, любимая Кэт!

Дрожа от радости, он подхватил ее на руки, приподнял над землей и поцеловал. Затем взял ее узел и вышел из темного сада Ибботтов.

Как странно знакомо это было ему – еще раз провести неуверенно покачивающуюся Кэт по узенькой планке моста над ручьем, где он в детстве ловил форель. Вот и сливовый сад мастера Ричарда Амнета уже скрыл за собой остроконечные крыши Сент-Неотса.

Под хлещущим холодным дождем, под низко нависшими небесами они шли все утро разными коровьими тропами, переходили вброд речки и шлепали по заливным лугам, зеленым, насыщенным влагой, меж рощиц, где с листьев капало не переставая. Выбранный маршрут был ему отлично знаком, так как еще мальчишкой Уайэтт, с тисовым луком и стрелами гоняясь за неким благородным оленем, принадлежавшим графу Хантингдонскому, обрыскал почти все леса в этом крае.

Он уводил Кэт все выше, в цепь низких, поросших лесом холмов. Капюшон ее, задевая за ветки, так часто спадал с головы, что она позволила ему болтаться на спине, а своим светло-золотистым волосам – промокать и спутываться с листвой, обломками веток и кусочками коры. Корзина, которую она несла по собственному настоянию, постепенно пропиталась влагой и стала такой тяжелой, что приходилось то и дело перекладывать ее из одной руки в другую.

Во время одной из их нечастых остановок Уайэтт срезал ей палку, чтобы она могла нести ее за спиной на плече и дать отдохнуть рукам. Он заметил, что рот у нее плотно сжался, губы побледнели, а волосы дождь превратил в длинные гладкие пряди, облепившие спину и грудь.

Полдень застал их окруженными вершинами Роубсденских холмов, а холодный дождь все хлестал, словно бы наказывая дочку Эдварда Ибботта за бегство из дома ради разыскиваемого преступника, у которого, кроме сердца, ума и рук, ничего-то почти и не было.

– Г-генри! – Голос ее сквозь шум дождя звучал еле слышно. – Знаешь, мне пора отдохнуть. В-видишь ли, мне сильно натерло ногу и она очень болит.

– Надо было сказать раньше, – мягко упрекнул моряк. – Чем больше волдырь, тем дольше он заживает.

Когда Уайэтт опустил на землю свою ношу и встал на колени, чтобы осмотреть ее башмачок – легкий, совсем не подходящий для долгих путешествий, – то стиснул зубы: сквозь светло-коричневую шерсть чулка просачивалась кровь.

Стоя в обвисшем платьице из серой и грубой шерстяной материи среди серебристо-серых стволов буковой рощи, Кэт выглядела удивительно маленькой и одинокой. Подол юбки был в грязи.

– Прости меня, Генри. Не раздражайся. Мне нужно только чуточку отдохнуть.

Он поднялся с земли и вгляделся в промокшую серую стену шумящего каплями леса.

– Идти осталось немного.

– Немного идти – куда? – Она попыталась улыбнуться.

– До лачуги, на которую я наткнулся в прошлом, когда охотился в Роубсденском лесу. Видишь тот склон?

– Вижу. Он очень крутой.

Кэт непроизвольно оглянулась через плечо и вдруг убедилась, что сквозь косые серебряные нити дождя ей видна чуть ли не вся южная часть Хантингдоншира. Там позади остался родимый дом – с теплой постелью, крепкой непромокаемой крышей и обильной едой.

Едва не падая с ног от голода и усталости, Уайэтт содрогнулся.

– У тебя же силенок почти не осталось, это бесспорно. А ну дай-ка мне понести корзину, – с грубоватой решительностью потребовал он.

– Нет! – Она так резко вздернула подбородок, что капля дождя упала с кончика ее короткого чуть вздернутого носика. – Когда мы уходили из Сент-Неотса, разве я не ручалась, что буду нести свою долю бремени, ниспосланного нам Богом? – Она похлопала по большой камышовой корзине. – Кроме того, ты не должен знать, что у меня здесь, пока… пока мы не доберемся до нашей лачуги, которая, даст Бог, не будет занята бездомными бродягами.

– Не будет. Посмотри! Вон там, по-моему, хороший знак.

Далеко с северной стороны проглянуло солнце и разбросало яркие золотистые пятна по темно-зеленым волнистым холмам и долинам.

Он вытер влагу со лба рукавом и постарался говорить убедительным тоном.

– Нет, я уверен, что домишко будет незанятым. Понимаешь, стоит он в тех холмах довольно высоко и до него добраться не так-то просто. Кроме того, бродяги – народ ленивый, они предпочитают прятаться у дорог.

Уайэтт ненадолго задумался о судьбе двух разбойников поневоле, схваченных им и Питером. Удалось ли им отвертеться от армии? Как странно ведет нас судьба! Ведь и он теперь во всех отношениях не в лучшем положении, чем они. Разве не бежит он от королевского правосудия? Разумеется, за его голову назначат цену; Генри Кромвель со своей лошадиной челюстью непременно позаботится об этом. Наверное, уже давно обратили внимание на совпадение его бегства из тюрьмы и ночного исчезновения Кэт.

Эдвард Ибботт, несомненно, назначит и свою собственную награду и организует погоню.

Уайэтт знал, что являет собой довольно неприятное зрелище: грязный, небритый, с окровавленной повязкой на голове. Дублет его и штаны, уже побывавшие в передряге, пострадали теперь еще больше от веток ежевики, а чулки в черную и зеленую полоску прорвались во многих местах. Слава Богу, хоть ботинки-то остались целы.

– Милая, – он помог ей подняться, – нам нужно идти. – Он решительно присоединил ее удивительно тяжелую корзину к своему узлу и был поражен, как она несла ее до сих пор.

Кэт неопределенно улыбнулась, принимая из его рук вырезанный из ветки посох.

– Не жалеешь, Генри, что я пошла с тобой? Я… боюсь, я для тебя тяжкая обуза.

Он покачал перевязанной рыжей головой.

– Обуза? Ни в коем случае! Неужели не стойко ты держалась, волоча на себе такую вот тяжесть? В прошлом ты ни за что бы с ней не справилась. Твоя выносливость изумляет меня.

– Пока ты был за морями, – спокойно объяснила она, – я часто пешком уходила одна подальше от Сент-Неотса, чтобы никто не мешал мне помечтать о тебе. – С полных губ ее довольно широкого рта сорвалась улыбка, когда она надевала на голову свой капюшон. – Дома отец заботился о том, чтобы у меня поменьше находилось предлогов говорить о тебе.

Когда они снова продолжили путь, следуя узкой тропой, вьющейся вверх среди беспорядочных нагромождений древних обветшалых валунов, дождь еще шел, но небо уже стало понемногу проясняться. Они вспугнули семейство оленей – робких красно-коричневых созданий, долго глядевших на путников, прежде чем броситься наутек через поросль берез, столь же белых, как и выступившие между ними известковые плиты.

Наконец их тропа так круто полезла вверх, что немного спустя они тяжело задышали и взмокли от пота.

– Стой здесь, – приказал ей Уайэтт и, не теряя времени, чтобы убедиться, подчинилась ли девушка, полез дальше один. Он возвратился мокрый, облепленный листьями, но улыбаясь и так быстро, что Кэт и опомниться не успела.

– Слава Богу, лачуга еще стоит и крыша вроде бы пока крепкая, вот только дверь исчезла.

Домик оказался грубым, без окон и с земляным полом. Из мебели – лишь лавка из бревен и грубо сколоченный стол, стоявший в углу. У дальней стены – подстилка из давно пожелтевших высохших веток ели. Трубы не было, но в центре хижины, под дымовым отверстием, проделанным в крыше из дерна, был выложен из почерневших камней очаг. От проникавшего сквозь отверстие дождя на земляном полу образовался темный мокрый круг, но кроме него все было сухо.

Уайэтт встревоженно обернулся и увидел свою мокрую несчастную спутницу, печально озирающуюся вокруг в отдающей плесенью полутьме. С трудом повернулся его язык, чтоб задать ей критически важный вопрос:

– Ты… ты захватила с собой кремень и сталь?

– В корзинке, – устало сообщила Кэт. – Там же найдешь и трут.

Глава 13
РАЙСКАЯ ИНТЕРЛЮДИЯ

К закату солнца избушка подверглась существенным изменениям. С помощью березового веника, смастеренного Уайэттом, они вымели сухие листья, желудевую шелуху и помет полевых мышей и других зверьков. Уютно трещал и шипел небольшой, но теплый огонь в очаге и над ним поднимался столб едкого голубоватого дыма, задерживался под крышей и, найдя в ней дыру, улетучивался в ясный весенний солнечный свет, который косо пробивался теперь ослепительными золотыми полосами сквозь верхушки высоких величественных буков, возвышающихся над этой крошечной полянкой.

Пышная подстилка из свежих, пахучих еловых веток выглядела соблазнительно мягкой и упругой. И была она в доме только одна: поминутно краснея, хозяйка Кэт Ибботт живо положила конец колебаниям ее спутника по поводу устройства их на ночь.

– Поскольку одеял у нас нет, мой милый, – проговорила она, не отрывая глаз от огня, – и нет возможности их достать, не лучше ли нам лечь вместе и согревать друг друга?

– Pa-разумеется, т-ты права, – ответил он, заикаясь и покраснев, как петушиный гребень, до самой повязки, которой Кэт заново обвязала его темно-рыжую голову. – Н… но, радость моя, ч-что бы на это сказал п-преподобный доктор Гейдж?

– Доктору Гейджу вовсе не обязательно об этом знать, – отвечала она невозмутимо. – Кроме того, Генри, мы теперь столь же женаты, как и прочие, и нам позволительно исключить некоторые штрихи, о которых можно будет исповедаться священнику при первой возможности. – Она мило улыбнулась, потом рассмеялась, и ее смех зазвенел высокой ласковой птичьей трелью, смешиваясь с потрескиванием огня. – Скромность и такой образ жизни несовместимы.

– Да… в-верно. И с-спасибо тебе, моя душенька, за твою мудрость и понимание. – Он поспешил наружу, бормоча что-то невнятное о сборе побегов папоротника им на ужин.

Когда он вернулся с толстым пучком этой сочной лесной зелени, она уже разложила на столе весь их запас еды.

– Теперь, – объявила она, мило наморщив лоб, – ты узнаешь, что у нас было припасено.

Неудивительно, что ее корзина казалась такой тяжелой! Запавшим его глазам предстали голландский сыр, засоленный бекон, три толстых куска окорока, около десятка сушеных рыбин с двумя буханками бездрожжевого хлеба и, в качестве дорогого и редкого угощения, целая голова сахара.

– Отец будет в ярости, когда обнаружит эту пропажу, – улыбнулась она. – На сколько, по-твоему, нам этого хватит?

– Если экономить и поститься, то, осмелюсь сказать, у нас тут достаточно, чтобы продержаться дня три-четыре. – Тревога омрачила его лицо, и он, подойдя к Кэт, обнял ее рукою за талию. – И пройдет не меньше недели, прежде чем нас перестанут искать.

– Три-четыре дня, и только? – Серые глаза удивленно расширились.

– Не больше. – Однако он ободряюще улыбнулся. – Разумеется, я поставлю ловушки на кроликов и обязательно что-то поймаю; поразоряю гнезда фазанов. И еще я знаю ручей, где можно пощекотать форель.

– Пощекотать форель? Ты смеешься?

– Да нет же! Этому искусству цыган и браконьеров я скоро тебя научу. Эх, мне бы лук, тогда бы мы непременно ели на обед оленину сколько душе угодно.

– Ля-ля-ля! – Она рассмеялась. – Из глупой дочки франклина Ибботта ты сделаешь истинную цыганку.

Проглотив кусок сыра с хлебом, Уайэтт вышел ненадолго наружу – принести воды. Обернувшись, он широко заулыбался, радостно наблюдая, как вьется дымок над крышей, просто и по-домашнему. Только подумать, ведь это же их первый дом – а сколько еще впереди? Уайэтт попытался заглянуть в будущее и унесся мыслями далеко-далеко. Он совершенно не обращал внимания на то, что найденный им у родника на дальнем конце полянки потрескавшийся железный горшок давно переполнился и течет.

После этой хибарки будет скромная, покрытая соломой мазанка, потом уже домик побольше, наполовину из дерева и штукатурки, беленький, чистый; и наконец воображению его предстал помещичий особняк в форме «Е», отделанный камнем, какие сейчас возникали по всей Англии.

Когда-нибудь, это уж точно, его труды за морями обеспечат им с Кэт и достаток, и кучу детей, что будет свидетельствовать о полноте и незыблемости их любви.

Со светлыми косами, аккуратно уложенными теперь в светящуюся корону, Кэт появилась в дверном проеме.

– Иди, дорогой, ужин готов. Не стой там как дурень.

Уайэтт чуть не выронил горшок: Кэт стояла в сине-желтом шарфе, купленном им для нее в Лондоне! Он облегал ее плечи и подчеркивал изящную их покатость.

– Мой… мой тюк! Ты вызволила его?

Он кинулся к ней и заключил ее, теплую и податливую, в объятия. Затем глянул через ее плечо и совсем уж пришел в восторг. Среди снеди, разложенной на столе, стояла и деревянная шкатулочка, в которую он сложил золото, подаренное королевой!

– О Кэт, Кэт, не чудо ли это? Как тебе…

– Как только в Сент-Неотсе заговорили, что ты вернулся, мой милый, – объясняла она, уцепившись за него обеими руками и прижавшись своей гладкой щекой к его давно не бритому лицу, – я повсюду расспрашивала, пока не узнала, что вы с Питером оставили вьючную лошадь у этого глупого старого олуха, булочника.

– И Симпкинс отдал это тебе?

Яркие губы ее сжались плотнее.

– Не без борьбы. Но когда я поклялась, что мы обручены, и пригрозила разоблачением перед констеблем, он больше не отважился перечить.

Когда заходящее солнце низко нависло над линией округлых холмов, видимых из узкой долины, он отпер шкатулку и дал ей потрогать те четырнадцать поблескивающих желто-красных монет, что теперь составляли весь его капитал.

– Красиво они звенят, правда, куколка?

– Да. И еще добавь эти.

Она полезла в карман самой верхней из нижних юбок, скрытой под простеньким платьицем из коричневой шерсти, и вытащила кожаную сумочку. Непринужденно смеясь, она подняла ее, и в руки ему полился тоненький ручеек из золота и серебра.

– Нечего таращиться с таким ужасом, – спокойно сказала она, вглядываясь в него из-под широких, плавно изогнутых бровей. – Ну да, я взяла это из сундука отца. Но я же взяла куда меньше, чем он дал бы мне в качестве приданого, если бы я вышла за Герберта Смоллетта из Партона, как он того желал.

– Но… но все равно ты взяла эти деньги без разрешения отца.

Кэт покраснела и вздернула маленький подбородок.

– Да, так я и сделала. Не будить же его посреди ночи, чтобы спросить разрешения – что бы тогда случилось?

Понимание того, что она фактически ограбила сундук своего отца, подействовало отрезвляюще: им предъявят еще одно, и серьезное, обвинение! Теперь-то уж тем более им нужно скрываться по крайней мере неделю.

– Ну же, Генри, давай подсчитаем наше состояние, – весело предложила она. – Будет только благоразумно установить размеры наших ресурсов.

То, что Кэт за последние два года научилась большему, чем приятно играть на виоле – к музыке она всегда испытывала страсть, – стало очевидным по той ловкости, с которой она рассортировывала французские солиды, португальские эскудо, испанские и итальянские реалы и дукаты и монеты, ему совершенно не знакомые. Они проскальзывали сквозь ее тонкие пальчики, словно овцы через сломанную загородку. Уайэтт все еще пытался сосчитать те испанские монеты, что составляли большую часть их скромных накоплений, когда она объявила:

– Наш капитал, любимый, по моим подсчетам, равняется пятидесяти фунтам шестнадцати шиллингам и трем пенсам.

Ухмыляясь, он сделал вид, что навострил ухо, чтобы лучше расслышать вдалеке горестные жалобы Эдварда Ибботта. Всем в Сент-Неотсе было известно, что торговец мануфактурой отличался необычайной скупостью и держался за каждый пенни с цепкостью беса, волокущего грешника жариться в вечном пламени.

– Жаль, что мы не смогли прихватить остальные твои богатства, – заметила Кэт, укладывая деньги в шкатулку. – В самом деле, сэр, оказалось, что вы великолепно обеспечены прекрасными нарядами.

– А, это? Большинство из них принадлежало Питеру Хоптону. Мы купили с ним на двоих вьючную лошадь, чтобы доставить свое добро сюда из Уоша. Скажи-ка, не слыхала ли ты что-нибудь о судьбе моего кузена? Я очень за него волнуюсь.

Он беспокойно взглянул на дверь. Черт побери, ведь все-таки остается шанс, что их печка может привлечь своим дымом разбойников.

– Нет, ничего, – отвечала Кэт. – Впрочем, через глашая нам сообщали, что Питер Хоптон убил трех пикинеров и в суматохе скрылся.

– Скрылся?! – переспросил он, схватив ее за плечо. – Ты уверена?

– Нет, но ходили такие слухи.

– Молю Бога, чтобы так и было. Случись с ним беда, это легло бы камнем на моей совести, поскольку не его это было дело.

– Как не его? – тут же возразила девушка. – А твоя мать разве ему не тетка?

Поужинав хлебом, поджаренной над огнем ветчиной и сваренными побегами папоротника – изголодавшимся, им этот ужин показался царским пиршеством, – они возлегли на еловые ветки, прислонившись спинами к бревнам стены, и глядели на яркие угли открытого очага.

Устраиваясь поудобней и ощущая крайнюю усталость, Кэт привалилась головой к его плечу.

– Как удивительно спокойно здесь, Генри, – вздохнула она. – И прекрасно, как будто это конец какой-то чудесной героической сказки.

Возможно, на Уайэтта так подействовал этот нежный контраст с теми годами одиночества и зачастую жестокости на море, с ужасами, сопутствующими его возвращению домой и заточению в камере, но телом его все больше овладевала дрожь, пока Кэт не взглянула на него, широко раскрыв глаза от удивления.

Она мудро сохраняла молчание, только притянула к себе эту милую ей израненную голову и, найдя его губы, прильнула к нему, такая теплая, животрепещущая, несущая столько успокоения. С губ девушки слетели какие-то несвязные звуки – возможно, подобные звуки раздавались в первобытной пещере, когда женщина встречала мужчину, вернувшегося после долгой и опасной охоты. Крайняя степень усталости не позволяла ей подыскивать определенные слова.

Он повернулся, прильнул к ней, как маленький испуганный мальчик, и постепенно дрожь его прекратилась, рассеянная восхитительным теплом и упругой мягкостью ее тела.

– Полно, полно, радость моя, – шептала она. – Наконец-то мы вместе и нечего нам бояться. Дай-ка мне руку, слышишь, как бьется мое сердечко? Для тебя это все, для тебя одного.

Для Уайэтта с самого детства высшей степенью красоты всегда оставались ее глаза и невероятно прекрасные светлые волосы, казавшиеся ему сейчас неописуемо мягкими, светящимися и чистыми.

Их обволакивали смолистые ароматы ложа, а пульсация розового огня создавала атмосферу очарования настолько тонкую, что они могли бы ее не почувствовать, если бы не так устали. Освобожденные от реальности, они очутились в объятиях магии, и единение юных и сильных тел перенесло их в тот редкий Элизиум, куда доступен вход лишь истинно любящим парам. Сперва очень робко исследуя тайны друг друга, они постепенно слились в своей страсти без всякого ограничения.

Где-то перед рассветом Уайэтт, приученный долгой службой на море, где спать слишком крепко опасно, пробудился, и тут же сон его как рукой сняло. В кустарнике перед входом ему послышался шорох. Рука его поискала рукоятку того кинжала, что когда-то принадлежал брату Кэт Руфусу, но он успокоился, узнав едкий запах самца лисицы. Вздохнув с облегчением, он снова улегся на ветки, но потом привстал на локте и с блаженным изумлением стал рассматривать невыразимо прекрасные очертания той, что лежала с ним рядом, забывшись глубоким сном.

Ее лицо на измызганной грязью, но сухой нижней юбке, постеленной поверх елового лапника, размягчилось в нежном покое, его профиль четко вырисовывался на темном материале; голова напоминала источник, из которого наподобие выбивающейся воды струились распущенные волосы. Во время сна ее сорочка, несшая ночную вахту у ворота, сползла, обнажив розоватому свету зари совершенство округлой и полной груди, бледные холмики которой были чудно украшены сосками, аккуратно изящными и розовыми, как свежие бутоны клевера.

Как долго он пребывал в таком состоянии, знакомясь с ее красотой, Уайэтт не имел никакого представления, но вот он снова улегся, погрузившись в глубокий спокойный сон.

Раздув в углях пламя, Уайэтт заметил:

– Вот что я думаю: переждем здесь, в холмах, сколько потребуется, а потом отправимся в Лондон.

– В Лондон?! О Генри, нет! Мне будет так страшно! – Она заплетала волосы в две тоненькие косички, но, прервав свое занятие, испуганно подняла на него глаза. – Я в жизни не видела города больше, чем Хантингдон.

– Так и все, когда впервые приезжают в Лондон. Ничего удивительного. В Лондоне и его окрестностях, говорят, обитает около двухсот тысяч душ. Конечно, это самое лучшее место, где можно быстро добиться власти и разбогатеть. – В его голосе появились возбужденные нотки. – Теперь, когда сэр Френсис Дрейк готовит флот, чтобы пойти на Испанию, будут возможности – и немалые – для энергичного молодого моряка с честолюбием, его молодой супруги и золотишка в его кошельке.

– Сэр Френсис Дрейк! О Генри, вот имя, которым можно вызывать духов. – Кэт улыбнулась и принялась обшивать кружевами то, что она называла сокровенной одежкой – а именно грубоватый корсет, смоделированный из клеенки и деревянной щепы. Вдруг заметив, что в утреннем свете ноги ее не слишком-то чистые, она покраснела и спрятала их под нижними юбками. – На каждой ярмарке и в каждой таверне поют песни и рассказывают свежие истории о Золотом адмирале ее величества. Вот послушай-ка одну из последних.

И она запела богатым, непоставленным контральто:

Вы, геройские, храбрые души,

Достойные славы страны,

Кому еще честь дорога,

Вперед на врага!

Пока эти лентяи на суше

Затаились под юбкой жены.

Когда Уайэтт тихонько поаплодировал – он не хотел, чтобы с их поляны исходили неподходящие звуки, – Кэт с живостью малиновки повернулась к нему и спросила:

– Верно ли, что сэр Френсис Дрейк – настоящий гигант и сила у него, как у двух мужчин?

– О Господи, милая, нет! Даже я на целую голову выше его, но есть что-то такое особенное в его яростных синих глазах и что-то в его манерах, что придает достоверности подобным небылицам. Ей-богу, вот уж забавно было смотреть, как эти разодетые щеголи придворные, знаменитые аристократы и даже государственные советники низко раскланивались и шаркали ножками, когда проходил сэр Френсис. Ты бы просто обхохоталась, если б видела, как трепетали эти размалеванные дамы при дворе и как томно посматривали в его сторону, несмотря на то, что он совсем недавно женился на Элизабет Сайденхэм.

Когда Уайэтт принялся свежевать пойманного в силки кролика, то заговорил с еще большим энтузиазмом:

– Ты бы послушала удивительные истории о его плавании вокруг света, как он подавил в своем экипаже мятеж, о стычке его с людоедами и, наконец, как ему удалось захватить знаменитый корабль Касафуэго, иначе называвшийся, Nuestra Senora de la Concepcion[41]41
  …Nuestra Senora de la Concepcion (исп.) – Зачатие Девы Марии.


[Закрыть], каракку губернатора Перу с сокровищами.

– Тогда это правда и вовсе не выдумки, что он вернулся с золотом и серебром на миллион фунтов?

– Да, правда. Испанцы везде дрожат при одном лишь упоминании его имени, которое по-испански звучит «el Draque»[42]42
  …«el Draque», что значит – дракон. – Или автор ошибается, или герой просто коверкает испанский язык: правильно будет – «el Dragon» (эль-Драго), что значит – дракон.


[Закрыть], что значит – дракон. И Филипп, их король, просто бесится из-за потерь, которые наносит ему адмирал. – С этими словами Уайэтт сдернул окровавленную шкурку со своей добычи и бросил ее в кусты, – Но то, что было прежде, это всего лишь бледная тень того, что наш Золотой адмирал теперь устроит папистам. Видела бы ты, Кэт, выражение на лице сэра Френсиса, когда мы с Фостером докладывали о подлом предательстве, учиненном испанцами на борту «Первоцвета».

– Тогда, наверное, сэр Френсис очень богат?

– Да. Он стал одним из самых богатых людей во всей Англии, но деньги свои он заставляет все время работать. Почти ни одной торговой экспедиции за море не обходится без того, чтобы там не было хотя бы одного принадлежащего Дрейку судна.

Уайэтт занес тушку кролика в дом, затем снова вышел наружу, чтобы вымыть окровавленные руки.

– Он уже стал владельцем аббатства Бакленд, поместий Шерфорд и Яркомб в Девоне, где он женился на дочери сэра Джорджа Сайденхэма и, следовательно, является теперь хозяином более обширной собственности.

– Тогда уж наверняка этот джентльмен должен вести себя гордо и величественно. – Как-то совсем незаметно Кэт подбежала к нему, обняла и чмокнула в углубление шеи обнажившейся под расстегнутым дублетом.

– Нет, у сэра Френсиса характер совсем другой. – Уайэтт улыбнулся и ласково погладил ее по головке. – Как правило, он ведет себя очень скромно, если только не хвастает тем, что уже сделал и что еще сделает этим испанцам. Ведь только подумать, что каких-то пятнадцать лет назад он был гол как сокол. Чтобы доказать тебе, что мечта моя о владении собственным судном не вздор, не фантазия, я напомню тебе, что сэр Френсис не единственный, кто добыл себе славу и состояние на море.