Текст книги "Золотой адмирал (Пират Ее Величества)"

Автор книги: Френсис ван Викк Мэсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 35 страниц)

Глава 2
КОРРЕХИДОР БИСКАЙИ

К утру 26 мая 1585 года не только мастер Гудмен, но и Джон Фостер и его рыжеволосый помощник чувствовали сильное раздражение, смешанное с растущей тревогой. Что происходит? Не только они, но и вся команда «Первоцвета» стали понимать, что портовые власти в Бильбао ведут какую-то нечестную чиновничью игру.

Они требовали больше, чем обычная взятка? Дело, похоже обстояло именно так. Дон Франциско де Эскобар, коррехидор Бискайи, и его начальник порта все еще не подписали разрешения на торговлю для «Первоцвета», хотя эти сановники все время обещали, и довольно любезно, что привезут сей исключительно важный документ.

– Чтоб они сдохли, эти длинноносые папские лисы! – рычал Гудмен, смахивая пот с крутого, обожженного солнцем лба. – Вот уж истинно по-испански: хитро вытягивать незаконные деньги, в то время как их народ погибает от голода.

За последние два дня погода стала жаркой не по сезону, и гавань Бильбао превратилась во влажный, лишенный воздуха душный котел, в котором английской команде оставалось только ругаться, потеть и изнемогать от жары среди отвратительного зловония, исходящего от подводной части их барка. Кроме того, хранящаяся в кормовом трюме капуста стала приходить в печальное состояние и вонью давать о себе знать, тогда как питьевая вода в бачке подернулась бледно-зеленым цветом и в ней появились новые формы жизни, внушающие брезгливость.

– Эта дрянь никогда не была нектаром, – заявил перевозчик, отплевываясь, – но теперь она, ей-богу, на вкус такова, будто с неделю простояла в сапогах какого-нибудь солдата.

– Хоть убей, не могу понять причину этой задержки, – промямлил мастер Гудмен ртом, набитым соленой рыбой и жареной капустой. – Мы прекрасно знаем, что проклятые доны действительно голодают, а им известно, что мы привезли кладовую на плаву, так почему же они не хотят торговать?

Суперкарго выглядел глубоко обеспокоенным – и небеспричинно: дальнейшая порча его товаров была неминуема. В такую жарищу даже рыба и говядина, лежащая в рассоле, начали приобретать радужные оттенки приближающегося гниения.

Однако первостепенной заботой Джона Фостера являлось то ненадежное состояние, в котором оказался «Первоцвет»в отношении запаса воды. Требовалось что-то предпринять – и незамедлительно.

Нанизав кусочек соленой рыбы на кончик складного ножа, капитан отправил его в рот, и его заросшие черной бородой челюсти методически заработали.

– Эй, мастер Гудмен, я не меньше вас виню дона Франциско в этой нерешительности, но при любом раскладе я завтра же должен пополнить запас воды в моих бочках или идти в Гипускоа[17]17
  …идти в Гипускоа… – Гипускоа, соседняя с Бискайей провинция Испании.


[Закрыть] или еще в какой-нибудь ближний порт, где паписты охотнее согласятся на торговлю с вами.

Генри Уайэтт устремил взгляд своих синих глаз на множество пушечных батарей, хмуро глядящих со стен на гавань.

– В таком случае, Джон, я полагаю, что нам было бы лучше сегодня же вечером попытаться уйти отсюда, каким бы сложным ни оказался фарватер.

Фостер просмоленным пальцем выковырял кусочек застрявшей в остатках зубов рыбы.

– Нет нужды мне об этом напоминать, Уолтер. А посему пусть портовые власти еще до захода солнца выбирают: ловить ли им рыбку или убираться из лодки, как говорят рыбаки.

Суперкарго нахмурился, поджав толстые губы.

– Вам бы лучше потерпеть еще немного. Предупреждаю вас, Джон, что почтенная Торговая компания этого не потерпит, ваша робость лишает их барыша.

Капитан «Первоцвета» фыркнул, и его единственный глаз с возмущением уставился на Гудмена поверх ощетинившейся бороды.

– А что мне до вашей Торговой компании, разрази меня гром?! Я отвечаю за судно, не говоря уж о тех двадцати шести мошенниках, которые режутся на нем в кости да почесывают свои немытые туши.

Вахтенный на якоре поднял шум:

– Гей! Корма! От таможни отчалила галера и идет прямо на нас.

Генри Уайэтт отложил деревянную доску для нарезания хлеба, с которой он ел, перешел к левому борту и вскочил на бочку. Сощурив глаза, чтобы лучше видеть в полуденном сиянии солнца, он различил приближающуюся к ним по зеркальной воде небольшую, выкрашенную в красновато-желтый цвет галеру с восемью полуобнаженными гребцами. На корме ее вяло развевался флаг со стоящими на задних лапах геральдическими львами и зубчатыми башнями Арагона и Кастилии.

Уайэтт спустился с бочки на палубу и принялся застегивать пуговицы камзола.

– Какой-то хлыщ из таможни. Уж верно, везет нам лицензию на торговлю.

Как только суденышко с поцарапанными и расщепленными скамейками для гребцов, что говорило о долгой его службе, подошло поближе, ошибка Уайэтта стала очевидной. На его кормовом сиденье, развалясь, сидели двое прекрасно одетых сановников в компании довольно большого числа сопровождающих, обряженных в черные и коричневые цвета торгового люда. Вскоре стало очевидным, что ехал к ним вовсе не какой-то мелкий чиновник из конторы начальника порта, а не кто иной, как его превосходительство Франциско де Эскобар, коррехидор всей Бискайской провинции, в сопровождении двух своих главных офицеров.

Уайэтт узнал этого мрачного дворянина с прямой осанкой – год назад видел, как он возглавлял процессию на празднике тела Христова.

– Поостерегитесь, сеньоры, – подслушал помощник капитана то, что сказал дон Франциско, – многое зависит от результатов ближайшего часа.

Слава Богу за те утомительно-скучные часы, проведенные им в качестве ученика клерка в Каса-де-Обриен-и-Андрада и члена Торговой компании, продающей товары Испании и Португалии. Именно в этом торговом доме он впервые нашел работу после того, как оставил Сент-Неотс, и там в него вбили знаний гораздо больше, чем просто азы разговорного и письменного испанского языка.

Он бросил Каса-де-Обриен-и-Андрада после того, как его непосредственный надзиратель, пьяный вероотступник из Барселоны, пытался ударить его ножом: ему показалось, что Уайэтт выказал неуважение к португальской проститутке, в которой не было никакой особой привлекательности.

Защищаясь, он вынужден был проломить голову этому дураку, а затем завербоваться на первое же судно, уходящее из Лондона. По чистому благоволению судьбы, он оказался на борту «Первоцвета» Джона Фостера.

Еще когда помощник капитана шел к трапу, в нем сильно всколыхнулось сомнение. Почему это такое высокопоставленное лицо, как коррехидор Бискайи, соблаговолило удостоить своим визитом скромное английское купеческое судно? Особенно после двухдневной проволочки?

Пока сокращалось пространство обесцвеченной воды, отделяющее барк от галеры, Уайэтт приказал команде привести в порядок свою одежду и не без некоторой дальновидности отправил нескольких самых растрепанных вниз, с глаз долой.

Его превосходительство дон Франциско де Эскобар, великолепный в своем наряде из зеленых и желтых, плотно обтягивающих ногу штанов и чулков, малинового дублета[18]18
  …малинового дублета… – Дублет – узкая одежда на подкладке, которую носили поверх рубашки.


[Закрыть] с брыжами из валенсийских кружев и короткого мавританского плаща из лазурного бархата, стоял, глядя вверх на эту покрытую отложениями корму купеческого судна. На темном, с крупными чертами, лице коррехиода, заостренная седая бородка с усами выглядела почти белой. Тяжелая блестящая цепь из золота, которой хватило бы одной, чтобы купить без труда весь груз «Первоцвета», оттягивала шею.

Как только гребцы, истощенные, с выступающими ребрами парни, перестали грести и суденышко на своем ходу плавно подошло под кормовой подзор барка, офицер в выцветшем красно-синем мундире чопорно испросил разрешения подняться на борт.

– Да, да! Поднимайтесь на борт и добро пожаловать! Давно уж пора, – отозвался Фостер, после чего отдал серию быстрых команд, заставил своих матросов спустить веревочную лестницу, по которой широко улыбающийся коррехидор, его адъютанты и мрачно одетые сопровождающие поднялись наконец на палубу «Первоцвета».

Мастеру Гудмену, лучше всех на судне говорящему по-испански, пятеро строго одетых личностей представились купцами из города, прибывшими поторговаться насчет судового груза. Все как один они выглядели бледными, озабоченными и голодными, хотя вовсе не настолько изголодавшимися, как те несчастные создания, что первыми встретили «Первоцвет».

Так или иначе, эти чопорные парни в темных костюмах показались Генри Уайэтту менее раболепными, менее дружелюбными, чем те купцы, что посетили их барк во время прошлого плавания. Коррехидор вел себя очень сдержанно и сосредоточил значительную долю своего внимания на шести заржавевших пушках барка.

– Добро пожаловать к нам на судно, – прогудел Джон Фостер и отвесил низкий поклон, как и следовало поступать простолюдину в присутствии высоких сановников. Он даже отчистил от пятен соуса свой байковый сюртук и в честь высокопоставленных особ где-то раздобыл круглую шляпу из небесно-голубой кожи. В конце концов, дон Франциско де Эскобар был главным наместником короля, поставленным над провинцией Бискайи, богатой прибрежной областью, включавшей в себя свыше сотни городов, деревень и второстепенных портов.

На ют поспешно вынесли[19]19
  На ют поспешно вынесли… – Ют – кормовая часть (кормовая надстройка) верхней палубы судна. Полуют – дополнительная палуба над ютом, или возвышенная часть кормовой надстройки. Бак – носовая часть (носовая надстройка) верхней палубы судна от форштевня до фок-мачты. Полубак – дополнительная надстройка на баке. Шканцы – средняя часть верхней палубы между грот и бизань-мачтами.


[Закрыть] снизу бочку крепкого английского пива, и золотистое его тепло казалось вполне приемлемым – при том, что угощение Фостера подавалось в уродливых кружках из вощеной кожи, вряд ли способствующей улучшению его вкуса.

Официальное разрешение на торговлю, важно объяснил дон Франциско капитану Фостеру через Уолтера Гудмена, будет дано сегодня же после полудня. Собственно, он и сам уже решил закупить крупную партию трески, солонины и других съестных припасов для своих гарнизонов.

Холодно улыбнувшись, он обнажил большие с янтарным оттенком зубы.

– По правде говоря, сеньор капитан, я признаюсь, что здесь, в Бильбао, мы находимся в крайней нужде, и ваш груз для нас очень желателен. Ибо, что ни час, многие мои солдаты умирают от голода. Поэтому я надеюсь, сеньор, – он повернулся к Гудмену и действительно хлопнул этого дородного господина по плечу, – вы будете настолько добры, что определитесь со своими ценами сегодня и произведете доставку завтра.

– Ваше превосходительство слишком добры, – Мастер Гудмен сделал такой глубокий вздох удовлетворения, что широкий его ремень с медной пряжкой натянулся на объемистом животе, который затем опал и висел над ремнем, пока он называл ряд цен, запрашивать которые часом раньше он бы просто не осмелился.

Коррехидор и его спутники без малейших колебаний приняли поистине грабительские цены Гудмена. Уайэтт, стоя сбоку от этих тонконосых широкоплечих купцов, ощутил окрыленность успехом. Боже милостивый! Этот толстопузый Уолт Гудмен уже за половину своего груза ухитрился заработать сверх прибыли тысячу дукатов.

Помощник капитана едва мог поверить своим ушам. Ведь если эта сделка состоится, он сам заработает семьдесят пять английских фунтов. Черт возьми! Это более чем удвоит ту сумму, на которую он рассчитывал в самых оптимистических своих предположениях. Теперь он уж наверняка купит прекрасную шпагу и ожерелье из филигранного золота, чтобы украсить изящную шейку Кэт Ибботт.

В холодных серых глазах Джона Фостера затеплилась удовлетворенность, а его загорелое, изрезанное глубокими морщинами лицо смягчилось впервые с тех пор, как его барк стал на якорь в гавани Бильбао.

– Спросите-ка у этих джентльменов, – попросил Гудмен, – не захотят ли они остаться и вкусить доброй английской солонины с капустой.

Дон Франциско и его черноглазые спутники посовещались и потом заявили, что готовы воспользоваться гостеприимством «Первоцвета».

– Они наверняка умирают от голода, – тихо сказал Гудмен в сторону Уайэтта. – Иначе ни один кабальеро такого ранга, как коррехидор, не соизволил бы явиться к нам на судно. По-моему, мы как поросята в клевере, так сказать.

– Может, оно и так, но все же… – С самого начала, как только прибыл коррехидор, Уайэтт чувствовал все нарастающее беспокойство. И он так же тихо отвечал: – Да провалиться мне, если я понимаю, почему сам коррехидор вдруг решил заявиться сюда. Обычно, чтобы доставить лицензию на торговлю, подходил какой-нибудь жадный и немытый тененте[20]20
  Тененте (исп.) – заместитель начальника; лейтенант.


[Закрыть] из конторы начальника порта, а его превосходительство даже лицензии не привез.

Принесли сочный кусок солонины, лишь недавно помещенной в рассол, нежную бело-зеленую капусту порезали кусочками и разложили по горшочкам вместе с молодым лучком и несколькими драгоценными морковками. В кружки снова налили пенистого янтарного пива, и гостившие купцы живо их опустошили. Тощие личности в черном свободно расхаживали по палубе, критически осматривали такелаж, заглядывали в трюм через люки, которые в эту жару оставались открытыми.

Тем временем на крошечном юте «Первоцвета», на паре бочек из-под дегтя, соорудили стол. Рядом расставили малые бочонки и тюки, на которые можно было усадить посетителей. Для украшения стола достали свинцовую солонку, несколько видавших виды оловянных блюдечек и, в честь такого беспрецедентного события, мельницу для перечных зерен.

Уайэтт, обливаясь потом, собственноручно соорудил из старого марселя импровизированный тент: весеннее солнце в этот час становилось поистине безжалостным. От натянутой парусины исходил мягкий золотистый свет, и в нем драгоценные камни в серьгах и медальонах коррехидора и его офицеров сверкали еще роскошней.

Вскоре еда, исходящая паром и сочными ароматами, ожидала гостей, которые, забыв свою прежнюю надменность, не нуждались в повторном приглашении и приступили к делу с плохо скрываемой жадностью. Потому было довольно-таки удивительно, что, когда с едой покончили все лишь наполовину, коррехидор вдруг отставил тарелку и обратился к хозяину:

– Тысячу извинений, сеньор капитан, но ваше великолепное гостеприимство подсказывает мне, что я должен съездить на берег за особыми винами, а также привезти вам вашу лицензию на торговлю.

Взгляд блестящих темно-коричневых глаз испанца перепорхнул с одного его адъютанта на другого.

– Дон Хосе и дон Альфредо поедут со мной. Вы, сеньор Гусман, дон Педро, дон Луис и остальные, останетесь, чтобы наслаждаться этим восхитительным столом.

Названные им испанцы остались, сияя улыбками, тогда как те, кому было велено сопровождать коррехидора, вели себя «кисло, как шлюхи в церкви», как позже заметил боцман Браун. Несмотря на возражения, достаточно искренние со стороны капитана «Первоцвета»и суперкарго, дон Франциско де Эскобар спустился в свою небольшую галеру, и она под ударами весел поплыла, направляясь к берегу, по воде, которая под густеющими облаками становилась уже желто-серой.

– Чтоб им сдохнуть, всем этим неблагодарным иностранным ублюдкам! – проворчал Фостер. – Никогда бы не поверил, что такие отощавшие дворяне способны расстаться с обильным столом.

Стоя у поручней, Генри Уайэтт потянул за рыжеватый волосок, выбившийся среди легкого пушка на его квадратной челюсти. Наконец он бросил на Фостера насмешливый взгляд и сказал:

– Будь я неладен, если во всем этом нет чего-то удивительно странного.

Фостер расправил плечи под штопаной-перештопаной рубахой.

– Верно, Генри, это очень странно. Чего это Эскобару вдруг понадобилось оставлять у нас своих людей? А может, он говорил правду насчет того, что ему нужно возвратиться за нашей лицензией?

– Я в это поверю, когда у свиней вырастут крылья. – Уайэтт бросил проницательный взгляд на оставшихся посетителей, смеющихся и быстро уплетающих блюда, оставленные их товарищами. – Я вот что думаю, Джон. Пока ты будешь занимать этих донов, я потихоньку насторожу наших людей. А вдруг выяснится, что нам грозит опасность – хоть мы и знать не знаем, с какой это стати.

Как только стало ясно, что дон Луис и его спутники готовы поглотить все, что бы им ни предлагалось, Джон Фостер приказал принести самого крепкого пива, что имелось у него на борту.

– У вас, ей-богу, чудесное судно, сеньор капитан, – рыгнув, похвалил Луис де Гусман, окинув критическим взглядом оснастку. – Оно будет хорошим приобретением для флота Бискайи.

Единственный глаз Фостера застыл в неподвижности. Он перевел дыхание, чтобы заговорить, но суперкарго опередил его вопросом:

– Будьте любезны, скажите нам, благородный сеньор, не «Дельфин» ли из Дувра стоит вон там?

– Pero si, amigo mio[21]21
  Pero si, amigo mio (исп.) – Именно так, мой друг.


[Закрыть], – дружелюбно кивнул ему дон Луис. – Оно поступило на службу его величества только на прошлой неделе. Позади него стоит «Лебедь» из вашего неспокойного порта, который зовется Плимут.

Мастер Гудмен подавился кусочком говядины, отчего его обычно выпуклые глаза выпучились еще больше.

– Но… но ваша честь, должно быть, ошибается, – заикаясь, проговорил Фостер, покраснев как индюк. – Я хорошо знаю их владельцев. Они никогда бы не продали так хорошо оснащенные суда, особенно в нынешние времена.

– Осмеливаешься сомневаться в моих словах, ты, паршивый матросский пес? – Дон Гусман откинул назад свою узкую голову и грозно взглянул над импровизированным столом. – Наш король берет то, что ему нужно.

– Но их команды, – Фостер тяжело дышал над своей большой кружкой, – что сталось с ними?

– Они в полной безопасности, – сообщил дон Луис, небрежно махнув рукой в сторону берега. – Собственно, в данный момент они пользуются гостеприимством форта Кастелло. Когда его величеству будет угодно, их вернут на этот жалкий, вечно затянутый туманами островок – вашу обитель.

Уголком своего глаза Джон Фостер следил за Генри Уайэттом, который, как казалось со стороны, бесцельно разгуливал по палубе. Время от времени он как бы невзначай обменивался словами с каким-нибудь густо заросшим волосами и грубо одетым матросом из команды «Первоцвета», в результате чего на палубе среди такелажа кто-нибудь тайно припрятывал пики, топоры и дротики. Под палубами тоже шла какая-то работа, и Фостер, напрягая слух, мог различить слабые звуки ударов, как будто там чем-то скребли.

В конце концов капитан Фостер тяжело поднялся на ноги.

– Прошу вашего прощения, джентльмены, но я должен отдать кое-какие распоряжения своему помощнику.

Луис де Гусман тоже поднялся, его шафранного цвета щеки вдруг покрылись румянцем.

– Сеньор капитан, мы сочтем это очень неуважительным, если вы покинете приглашенных вами гостей. Поэтому оставайтесь с нами, – он быстро глянул в сторону берега, – пока не вернется его превосходительство коррехидор. – Под коротким темно-синего цвета плащом испанца блеснул серебристый кортик.

– Что? Неуважительным? – пролопотал Фостер, затем еле слышно прибавил: – Что ж, черт меня побери, чтоб мне совсем провалиться! Пусть будет по-твоему, сволочь остроусая. – И он с мрачным видом снова опустился на свой бочонок.

Даже у самого тупого англичанина на судне не оставалось никаких сомнений, что дело пахло вероломством, вероятно, родственным тому предательству, от которого уже пострадали «Лебедь»и «Дельфин». Насколько широко, задавался вопросом Уайэтт, налагалось это эмбарго? И только ли против английских судов в обстановке предположительно мирных отношений между коронованными особами Испании и Англии?

Гудмен тоже проявлял отчаянное беспокойство и по-своему, как человек, лишенный воображения, медленно приходил в рассерженное состояние.

– Ха! – подал голос один из гостей. – Ну вот наконец-то и его превосходительство.

Ярко-желтая галера коррехидора действительно отчалила от адуаны, но она уже больше не казалась такой заметной, потому что солнце снова затмили бегущие облака.

С нарастающим беспокойством Генри Уайэтт задержался на шкафуте, затем с крепнущим недобрым предчувствием заметил, что за шлюпкой коррехидора следует большая пинасса[22]22
  Пинасса – двухмачтовое легкое судно.


[Закрыть]. Оба судна, похоже, везли большое количество купцов в их мрачных одеяниях, но оружия нигде не замечалось – его бы выдал блеск стали.

Седой боцман «Первоцвета» прохрипел:

– Мистер Уайэтт, или я рехнулся, или эти доны проявляют слишком большой интерес к нашему грузу. Эти паписты, должно быть, проголодались сильней, чем мы думали.

– Эй, на барке! Бросьте мне канат! – крикнул в сложенные у рта руки темнолицый старшина галеры коррехидора. Всем было видно, как седобородый дон Франциско де Эскобар поправляет свою шпагу, готовясь ступить на борт торгового судна.

– Стойте там, на шкафуте! – внезапно проревел капитан «Первоцвета». – Пусть к борту подойдет только галера коррехидора!

– Не дергайся, злая еретическая собака! – рявкнул дон Луис де Гусман. – Сколько его превосходительство пожелает, столько купцов и поднимется на борт.

Коррехидор тем временем поклонился с кормы своего суденышка и крикнул довольно вежливо:

– Сеньор капитан, у меня при себе ваша лицензия на торговлю. Вы в Бильбао провернете отличное дельце, такое, что не забудется.

Уайэтт, нервно напрягшийся, как трос при непрерывно растущем натяжении, глянул на Джона Фостера, увидел его необычайно сердитое побагровевшее лицо и то, как он обильно потеет под тентом. Серый глаз капитана покраснел и зажегся гневом, когда тот прокричал, обращаясь к помощнику:

– Уайэтт, скажите его превосходительству, что только он сам и с ним еще шестеро могут подняться на борт моего судна. Передайте ему, что мы не готовы заниматься делами с такой здоровенной толпой купцов. – И Гудмен, и помощник капитана перевели его требование, но, невзирая на это, торговцы роем стали перебираться на палубу через фальшборт.

Улыбаясь и всем своим видом выражая добросердечность коррехидор снова взошел на маленькую и теперь уже переполненную народом корму «Первоцвета», а его лазурно-голубой плащ слегка развевался от ветра, начинающего задувать с грубых, лишенных деревьев коричневых гор, возвышающихся позади Бильбао.

– Ваша честь и вправду привезли мою лицензию на торговлю? – спросил Джон Фостер твердым тоном.

– Она у одного из моих людей на пинассе, – отвечал коррехидор.

Обыкновенно компактная фигура капитана как бы увеличилась в размерах, и в голосе его появилась звенящая нота:

– Тогда, ваша честь, прошу приказать ему, чтобы он передал ее через поручни. Такой огромной толпы на своем судне я не потерплю.

Дон Франциско де Эскобар выглядел оскорбленным.

– Толпы, сеньор? Вы ошибаетесь в их отношении. Это всего лишь порядочные городские купцы, приехавшие издалека, чтобы торговать с вами.

Уайэтт, плотно сжав губы, видел, что люди на пинассе поднимаются на ноги и, вытянув шеи, посматривают на их барк. Явно, раздумывал помощник капитана, эти лица на пинассе совсем уж не похожи на купцов, виденных им прежде в испанском порту. Половина людей в этой суровой на вид компании имели шрамы, все они выглядели мускулистыми и нисколько не напоминали пухлых и хорошо упитанных торговцев, встречавшихся ему во время предыдущих экспедиций.

Улыбка сошла с заросших бородой губ дона Франциско.

– Сеньор капитан, я настаиваю на том, чтоб эти честные купцы были допущены на судно.

Фостер, расставив ноги, твердо противостоял своему гостю.

– Ваше превосходительство, я должен вам напомнить, что это английское судно и что я его капитан. Как таковой я позволяю всходить на него только тем, кто мне желателен. Вашей чести и прежним моим гостям я буду только рад…

На этом речь его оборвалась. В ответ на какой-то незаметный сигнал «купцы», что находились на пинассе, и те, что оставались в галере, с криками полезли через низкий фальшборт его барка.

– Viva el Rey! Abajo los hereticos Ingleses! Да здравствует король! Долой английских еретиков! – Из-под длинных темных плащей «честных купцов» дона Франциско де Эскобара вдруг появились стальные кортики, пики и рапиры.

Одновременно испанцы, сидевшие за столом Джона Фостера, выхватили кинжалы и нацелились ими в грудь английского капитана. Он же схватил тяжелый медный половник для супа, отскочил назад и с успехом отбил угрожающие ему клинки.

– Нас предали! – прогремел он и отступал до тех пор, пока в руке у него не оказался гандшпуг[23]23
  Гандшпуг – длинный деревянный или металлический рычаг.


[Закрыть]. Он тут же пустил его в ход, да с таким мастерством и с такой яростью, что отогнал назад своих непосредственных противников. Тем очень мешала теснота на юте, поэтому, бросаясь на дюжего капитана и нанося рубящие удары, они лишь причиняли беспокойство друг другу.

С резкими криками и проклятиями на палубу ворвалась еще одна группа псевдокупцов и напала на англичан, сильно уступающих им в численности.

При первом же сигнале тревоги Уайэтт выхватил из складок парусины неуклюжую тяжелую шпагу, врученную ему Джоном Фостером по случаю присвоения ему звания помощника капитана. Высокий молодой помощник инстинктивно пригнулся под режущим ударом, которым хотел его достать желтобородый испанец, и отчетливо услышал глухое «чанк» его клинка, врезавшегося в поручни.

Еще одна группа орущих, размахивающих сталью басков взобралась по блекло-красным бортам и принялась очищать палубы, но их отшвырнула к фальшбортам горстка английских матросов, ударивших по противнику с полубака, где находились жилые помещения команды. Полетели дротики, и несколько бомбарделл – тяжелых ручниц-самопалов – грохнули так, что эхо прокатилось среди пакгаузов Бильбао.

Повсюду вокруг «Первоцвета» пробудился торговый флот, так же как это было в гавани Сан-Хуан де Улуа в Мексике в тот пакостный день осени 1568 года, когда из-за подлости столь же наглой, как эта, старый Джон Хоукинс и Френсис Дрейк, тогда еще юный неопытный флотоводец, едва унесли ноги, без всякой добычи, во время своей до тех пор столь удачливой экспедиции за рабами.

За то вероломное и безжалостное нападение, также произведенное в мирное время, Филипп II расплатился многими миллионами – таким дорогим оказалось мщение Дрейка и его капитанов.

Ринувшись вперед, разъяренный помощник капитана заметил мужественно защищающегося суперкарго Уолтера Гудмена. Круглый его живот колыхался, когда он делал выпады пикой; этот крепкий маленький купчишка совместно с Джоном Фостером составили на юте довольно стойкую боевую команду. Они уже ранили или убили большинство тех, кто прибыл с коррехидором первыми. Что же до самого дона Франциско, то он размахивал рапирой рядом с грот-мачтой и понуждал своих сторонников к новым атакам.

– Бейте их! Смерть этим псам еретикам! – то и дело призывал он, и голос его от напряжения звучал визгливо и резко. – Именем короля приказываю вам захватить это судно!

Боль, словно укус какой-то гигантской осы, через кожаную куртку ужалила Уайэтта в плечо, и он, развернувшись, увидел высокого испанца, с лицом лимонного цвета, готового прыгнуть на него. Кончик его шпаги «бильбо» уже окрасился алой кровью.

Уайэтт собрал всю свою силу и скорее благодаря ей, нежели ловкости и мастерству, парировал холодно блеснувший клинок, приближавшийся к нему со скоростью змеиного жала. Звякнули, заскрежетали и задрожали два встретившихся лезвия, и Уайэтт, чувствуя жгучую боль в раненом плече, сделал ответный выпад. Испанец отпрыгнул в сторону, но при этом открылся. Мгновенно тяжелый клинок Уайэтта глубоко погрузился в плечо нападавшего в том месте, где оно соединялось с шеей, пронзив его черную одежду. Тот хрипло вскрикнул, уронил шпагу и попытался обеими руками остановить ритмично бьющую из рассеченной артерии яркую кровь – но понапрасну. Колени его подогнулись, и он рухнул на палубу. Дублет поверженного противника быстро пропитывался хлещущим алым каскадом.

Еще один испанец бросился на Уайэтта, увидев, что его сотоварищ сражен.

Вибрирующий звон сшибающихся клинков, крики, где различались высокие голоса испанцев и низкие расположившихся в боевом порядке англичан, звучали все громче и громче, но огнестрельного оружия больше не было слышно. Перезарядка всех этих громыхающих аркебуз, бомбарделл, ручниц требовала уйму времени.

Когда боцман с горящей на знойном солнце рыжевато-седой бородой всадил свой широкий топор в голову расфуфыренного офицера, началось медленное отступление испанцев к правому борту барка.

– Ха! Тесни их! Тесни их! Самое время! – прокричал Уайэтг.

Отступление противника все ускорялось, и вдруг линия обороны испанцев сломалась, и те из них, кто еще мог, взобрались на фальшборт и оттуда попрыгали на свои суда. Другие, тяжело раненные, метались, окровавленные, по засоренной палубе «Первоцвета»в поисках хоть какого-нибудь временного укрытия. Третьи поднимали руки и, крича, просили о снисхождении, но чаще всего безуспешно – так разъярились обманутые англичане.

Суда коррехидора отчалили, забыв о нем самом и бросив горстку испанцев, все еще сражающихся вокруг грот-мачты, на произвол судьбы. Когда они осознали, что их покинули, то забегали по палубе с неистовой бесцельностью перепуганных крыс, брошенных в стойло, занятое фокстерьером.

– Рог piedad! Смилуйтесь! – умоляли оставшиеся в живых; и либо бросали свое оружие на палубу, либо кидались в мутные воды гавани.

На борту «Первоцвета» воцарилась относительная тишина, в которой победители отирали вспотевшие лбы и дико озирались, решая, каким будет их следующий шаг. Они не удивлялись тому, что на отчаянные крики испанцев, дерущихся и тонущих за бортом, привезшие их суденышки вовсе не реагировали.

Острая боль в левом плече напомнила Уайэтту о полученной ране, и он, увидев разбухший от крови рукав, принялся отпарывать его ножом. Но в это время умоляющий зов за бортом привлек его внимание к отчаянному положению коррехидора.

Дон Франциско, прыгнувший за борт, оказался никудышным пловцом, поэтому Уайэтт презрительно бросил ему конец веревки и приказал паре матросов поднять коррехидора на борт, чтобы дополнить им группу из шести – восьми плененных испанцев, стоявших с высоко поднятыми руками и от страха судорожно сглатывающих слюну.

С потной лысой головой и багровым лицом, тяжело дыша и тяжко ступая, с кормы подошел Джон Фостер. Его глаз мрачно горел.

– Дикон, Хардинг и вы, остальные парни, выкиньте эту падаль за борт.

Он плюнул на одну из нескольких облаченных в темную одежду фигур, распростертых у его ног. Из-под них по смоленой дубовой палубе «Первоцвета», извиваясь, вытекали кровавые ручейки и, исчезая за фальшбортами, сбегали вниз по наружной стороне, окрашивая воду гавани.

– Ну, ты, высокомерный кастильский сын паршивой сучонки, уж я воздам тебе должное и сломаю твою вероломную шею.

Тяжело ступая, он подошел к коррехидору, стоящему с пепельно-серым лицом среди пленников, схватил испанца за горло и сдавил его так, что из промокшего клинышка его бороды выпало несколько капель. У дона Франциско уже подгибались колени, когда Уайэтт с рукой на импровизированной перевязи, сделанной из ремня убитого им испанца, поспешил к нему со словами:

– Подожди, Джон! Не лучше ли тебе пощадить эту старую свинью?

– Чего ради? Из-за его предательской хитрости мы едва не погибли.

– Верно, но все-таки послушай. Слышишь, трубы в форте Кастелло играют сигнал тревоги?

– Да, ты прав, Генри. Надо смотреть вперед.

Однако перед тем, как ослабить хватку на горле дона Франциско де Эскобара, Джон Фостер выразил свое презрение невероятным оскорблением. Он вырвал целую горсть волос из бороды коррехидора, затем наградил это высокопоставленное лицо парой звучных, словно выстрелы из самопала, затрещин.