Текст книги "Золотой адмирал (Пират Ее Величества)"

Автор книги: Френсис ван Викк Мэсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 35 страниц)

Глава 4
ОСТРОВ РОАНОК

День 20 апреля 1586 года оказался таким превосходным, каким можно было бы только пожелать его себе в том уголке Виргинии, что известен теперь как Северная Каролина. В сверкающих водах узкого пролива Роанок Саунд было больше голубизны и значительно меньше мути, чем прежде. На острове Роанок, как и на континенте, березы, буки и клены стояли, обряженные в мягкую юную зелень блестящей весенней листвы.

Однако поселение губернатора Ральфа Лейна мало выигрывало от этого солнечного великолепия. Солнце только еще резче обнажало убогость различных лачуг и хижин, приютивших под своими крышами маленькую колонию сэра Уолтера Ралея. Оно безжалостно выдавало то, как ненадежно стоят частоколы, поставленные, чтобы служить защитой этим жалким хибаркам, в которых почти на протяжении года подопечные губернатора Лейна старались выжить в сражениях, голоде и суровых трудах.

Когда жиденько с дребезжащим тембром в колонии, зазвонил колокол, лежащие на крупном белом песке больные даже не потрудились повернуть свои головы. Не только совсем уж нелюбопытными стали эти бедняги: они чересчур ослабели, чтобы позволить себе такое усилие.

Однако группа колонистов, занятая на берегу ремонтом пинассы, бросила любопытные взгляды через плечо. Так же поступили и несколько плохо одетых солдат, занятых забиванием в ил длинных стволов молодых березок: они строили не очень удачные имитации запруд, в которые индейцы ловили пузанку, морскую форель и другую лакомую рыбу.

Рабочие бригады отложили свои инструменты и устало, неохотно стали возвращаться к частоколу, а из различных хижин начали появляться взлохмаченные, косматые, сильно заросшие бородами личности, многие из которых были облачены в обноски прежде когда-то богатых костюмов. Большинство из этих похожих на огородные пугала индивидов были одеты в плащи и штаны по колено из оленьих шкур, а также в странные куртки – смесь парусины и кожи. Сильно отощав от голода, колонисты двигались медленно.

Питер Хоптон, благодаря доброте, проявленной им к Чабаку, молодому индейцу, захваченному им предыдущей зимой, а также благодаря умению индейцев-моноканов пользоваться ловушкой и рыболовным копьем, не выглядел таким доходягой, как его товарищи по колонии.

«Но почему, о Господи, почему Лейн и Гренвилль выбрали именно это место? – ворчал про себя Питер. – В этой песчанистой почве ничего не растет и ходить-то по ней – сущая мука». Давно уже отложил он в сторону свой стальной шлем и кирасу, но неизменно носил при себе кинжал и тот длинный мощный лук, который сильно предпочитал аркебузе, выданной в июле прошлого года, когда Ричард Гренвилль высадил на берег шумливых и неистовых, но вдруг охваченных замешательством колонистов сэра Уолтера Ралея.

Последнее время Питер стал понимать, что здесь, на острове Роанок, основана ни к черту не годная колония, хотя есть тут ученые, металлурги, кузнецы и искусные столяры. Единственные здесь фермеры попали сюда случайно – это были скромные парни, возившиеся когда-то в земле, прежде чем судьба или злая напасть превратила их в воинов. Нет, сэр Уолтер Ралей, должно быть, и впрямь неверно истолковал основную мысль трактата проповедника Ричарда Хаклуита «Рассуждения о заселении Запада».

Выросший на ферме, Питер живо понял, отчего их колония потерпела неудачу, почему за частоколами среди дюн было столько могил. То, что прибывшие семь кораблей сэра Ричарда Гренвилля высадили на побережье, только по названию являлось колонией, а фактически это была военная экспедиция, сопровождаемая несколькими заблуждавшимися учеными и ремесленниками. Риф, на который вот-вот должно было напороться отважное предприятие сэра Уолтера, представлялся простым, как сама жизнь.

Теперь-то Питеру стала ясна та искренняя ошибка, которую в 1584 году допустили капитаны Филипп Амадас и Артур Барлоу во время краткого посещения острова Уоккокан. Им случилось высадиться там летом, когда туземцы только что убрали урожай. Как всегда проницательные, верованы – или «вожди среди людей» – решили так: пищи у нас вдосталь и даже с избытком, поэтому нужно щедро одарить ею незнакомых пришельцев, ведь говорят же шаманы, что эти бледнолицые – вернувшиеся духи давно погибших воинов.

Прошлая зима показала, что после осеннего сезона безудержного обжорства обитатели этой местности зимними месяцами просто-напросто голодали, скромно питаясь моллюсками, рыбой и дичью, которую удавалось добыть им грубыми копьями с наконечником из иглы хвоста ската и тростниковыми стрелами с каменными наконечниками.

Вскоре стало ясно, что индейцы-секота не могли, даже если бы и хотели, поделиться своими скудными запасами пищи с этими дерзкими чужаками, явно намеревавшимися остаться здесь навсегда, чьи смертоносные «огненные палки» загоняли дичь далеко в глубь острова.

В самом же начале туземцев ошарашили и возмутили суровые меры сэра Ричарда Гренвилля: он сжег их главную деревню на Роаноке, чтобы добиться возвращения небольшой серебряной чаши. Мера эта оказалась грубейшей ошибкой. Секоты – племя, населяющее остров Роанок, – от робкой дружбы перешли к такой откровенной враждебности, что заключили мир с моноканами, своими традиционными врагами, живущими на материке.

Приближаясь к «Дому Совета», крупнейшей постройке на острове, Питер кивнул головой сочленам Совета, многие из которых тяжело опирались на посохи или двигались, волоча ноги.

Грубая каркасная конструкция здания, известного как «Дом Совета», маячила уже в нескольких ярдах. Сходившиеся к нему люди все больше напоминали Питеру Хоптону исхудалых призраков. Питер близко знал почти всех. Те из них, кто был из хорошей семьи, – в основном младшие сыновья обедневших дворянских семей, – неизменно выглядели так, будто им жилось легче, чем их сотоварищам более скромного происхождения – возможно, благодаря интеллектуальному превосходству.

Вот подошел Питер Ладлоу, все еще прихрамывающий от полученной раны и наконечника стрелы, который не удавалось извлечь из его бедра. Ему было всего лишь двадцать три года, но выглядел он после этой ужасной зимы вдвое старше. Подтягивался и Хьюберт Вульф, тощий как жердь, с кожей, ставшей похожей на желтый лимон. Он ковылял с явным пренебрежением к лихорадке, чуть ли не унесшей его на тот свет.

Солдаты в целом казались на вид здоровее, чем невезучие ремесленники и ученые, оказавшиеся неспособными даже определить, какие фрукты и корешки съедобны, а какие нет.

Дом Совета стоял на небольшом пригорке, с которого открывался вид на узкий пролив: над ним в этот самый момент кружило множество чаек, крачек и прочих морских птиц. На полпути к морю виднелись две черные точки, свидетельствуя о том, что кое-кто из гарнизона ушел ловить рыбу.

В количестве пятнадцати человек члены губернаторского Совета гуськом вошли в дом, в котором жил и пытался управлять этой находящейся в отчаянном положении колонией губернатор Ральф Лейн. За полным отсутствием табуретов, не говоря уже о стульях, советники опустились на корточки, подражая туземцам этого материка. Некоторые из них кашляли и сплевывали на бревенчатый пол в ожидании губернатора.

Со своего места около двери Питер Хоптон легко мог следить за происходящим. Недавно капитан Филипп Амадас назначил его полевым капралом, а сам же он носил звучный титул «Адмирал Американского побережья». Под его командованием не плавало ни одно судно, за исключением двух маленьких дряхлых пинасс.

В колонии не так давно образовались две партии: одна состояла из джентльменов, поддерживавших политический курс губернатора Лейна; другая – из сторонников пылкого сэра Томаса Кавендиша, лидера оппозиции.

В молчании две группы расположились по разные стороны палаты Совета и, устроившись на корточках, угрюмо поглядывали друг на друга. Только сэр Томас Кавендиш и эсквайр Хэмфри Болтон хоть сколько-нибудь позаботились о своем одеянии. Остальные члены Совета носили засаленные, с пятнами от еды рубахи и сильно потрепанные камзолы, которые никто даже и не пытался чинить. Почти вся обувь на ногах присутствующих безнадежно просила каши.

Наконец заговорил сэр Томас Кавендиш.

– Что произошло с нашим благородным, – прорычал он, вложив весь свой сарказм в этот титул, – губернатором? Будь я проклят, если снова стану полагаться на благоволение его превосходительства.

Люди заворчали, зашевелились. И тут вошел губернатор. Его тонкий красный нос, как всегда, страдал от насморка, глаза слезились от навязчивого озноба, от которого он, похоже, никак не мог избавиться. Губернатор резко кивнул головой собравшимся и тут же перешел к делу.

– Капитан Амадас, вы отвечаете за наши интендантские запасы. В каком они состоянии?

– Да ни в каком, – ворвался хриплый голос Джона Уайта, – ни единой бочки муки.

Губернатор резко постучал камнем-голышом по деревянному столу, стоявшему перед ним.

– Я требую, джентльмены, чтобы вы испрашивали разрешения говорить, а иначе соблюдайте тишину. Мы должны работать в соответствии с регламентом…

– Э, бросьте, ради Бога! – выкрикнул Филипп Эскью, грубый армейский офицер. – Что вы там трясете нам своей дурацкой раздвоенной бороденкой и болтаете о регламенте. Если бы прошлой зимой вы проявили ум полярной гагары и храбрость вши, мы бы теперь не оказались в таком бедственном положении.

– А ну постойте! – проревел капитан Амадас, гигантского роста детина. – Я не больше радуюсь нашему жалкому положению, чем все остальные, но я требую уважительного отношения к губернатору Лейну. Следующий, кто вмешается, ответит передо мной.

Нервно моргая, губернатор Лейн оглядел исхудалые, потрепанные лихорадкой лица, безжалостно освещенные ярким весенним солнцем.

– Итак, я спросил вас, капитан Амадас, сколько времени то, что осталось у нас на складе, продержит нас на ногах?

– Учитывая тот темп, с каким мрут наши люди, – с горечью заявил Амадас, – у нас достаточно полурационов, чтобы продержаться недели две – но лишь при условии, что в наши запруды заплывет несколько осетров.

– Которые поставили не в тех местах, – включился Эндрю Госнолд. – Вы прислушались к…

– Порядок! – потребовал Амадас.

– Уверен, сэр Ричард Гренвилль должен скоро вернуться с кучей разных припасов, – продолжал губернатор. – Он дал мне честное благородное слово.

– Он уже два месяца как запаздывает, – проворчал Томас Хэриот, историк и землемер экспедиции. Он выглядел таким хрупким, что, казалось, легкий порыв ветра мог бы покатить его по берегу, словно спутанный комок сухих водорослей.

– Его честное благородное слово не стоит моей задницы, – вмешался Кавендиш и вскочил на ноги. – Гренвилль всегда был тираном, у него на уме только власть и собственная выгода. Я говорил вам раньше, Ральф Лейн, и говорю теперь, что он и сэр Уолтер хотят, чтобы мы здесь сгнили! В данный момент ваш драгоценный Гренвилль, скорее всего, грабит Карибские острова вместе со своим дружком сэром Френсисом Дрейком.

– Да пропади они пропадом, эти Ралеи, Гренвилли и все остальные высокие шишки из Лондона! – густо прорычал еще один голос.

Руки Питера сжались на рукоятке пики. Говорил Шон О'Даунс, свирепый смуглолицый ирландец, беглый главарь одного из тех пиратских кланов, какими кишело устье Шаннона в Ирландии.

– С меня довольно этого голодания только из-за того, что наш губернатор нянчится с этими похожими на диких зверей туземцами, как старая баба.

Лицо за лицом, люди поворачивались в сторону О'Даунса, в то время как губернатор Лейн понапрасну стучал камнем по столешнице, а капитан Амадас гремел, призывая к порядку.

– Пусть говорит! Дайте Шону высказаться! – требовал хор голосов.

Злобно выдвинув вперед подбородок, с горящими серыми глазами, ирландец вскочил на ноги.

– Послушайте, покончим с этой пугливостью. Не хотят туземцы с нами торговать, так возьмем что нам нужно У меня есть верные сведения, что в Намонтаке, главном селении вождя Чапунки, навалом копченой рыбы, оленины и кукурузы.

– Это не так, – вмешался член правительственной партии. – В это время года у туземцев еле хватает еды, чтобы самим прокормиться. Они всегда живут впроголодь, от новогодней луны и до следующего урожая. Вы, Шон, должны были бы осознавать эту истину, если б у вас хватало ума видеть дальше, чем стреляет ваша аркебуза.

Спор, разгоревшийся с еще большей ожесточенностью, привлек внимание равнодушных ремесленников, которым нечего было делать, и солдат, слишком ослабших, чтобы принимать участие в непрестанных и в общем-то бесполезных поисках пищи.

– Продолжай, О'Даунс, – поддержал Кавендиш. – Может, вы, Ральф Лейн, станете отрицать, что туземцы Намонтака носят множество украшений из меди настолько богатой золотом, что почти не нужна очистка?

– Верно, не спорю, – устало согласился губернатор. – Но, джентльмены, нужно смотреть вдаль. Мы слабы, и количество нас сильно поубавилось, в то время как туземцы многочисленны, горды и свирепы, как голодные мастиффы. – Он поднял худые, давно не мытые руки. – Неужели вам непонятно, джентльмены, что ни в коем случае мы не должны больше вызывать вражды ни секотов на этом острове, ни паспегов и монокан на материке. Пока не появится наше судно снабжения, мы, по сути, зависим от их милосердия.

И снова Ральф Лейн напомнил присутствующим о тяжелых последствиях глупости сэра Ричарда Гренвилля, когда колонисты только что высадились на берег. Во время пиршества какой-то туземец стянул небольшую серебряную чашу. Потеря была совсем незначительной, однако, когда требование разгневанного Гренвилля возвратить украденное осталось без ответа, он надел латы и шлем, отправился с войском к ближайшей деревне секотов, разграбил ее и затем сжег дотла. Потом он приказал своим воинам вырубить несколько полей зеленой кукурузы, которой впоследствии только что родившаяся колония могла бы кормиться многими голодными месяцами.

– Да, слышали мы эту сказку – и много раз. Но теперь дело другое. – Кавендиш поднялся на ноги, и тут же его примеру последовали О'Даунс, эсквайр Болтон и еще несколько человек. – Говорю вам: Ральф Лейн, Гренвилль и Ралей бросили нас на произвол судьбы. Поэтому как генерал сухопутной армии я намерен повести всех способных к воинской службе людей на Чапунку, вождя монокан, и, даст Бог, мы силой вырвем еду, жемчуг, а возможно, и золото у этого несговорчивого старого дикаря и у его разрисованного народца.

Напрасно губернатор стучал камнем по столу, взывал к Филиппу Амадасу и Томасу Хэриоту, а затем еще к двум-трем советникам, верным его политике мира, терпения и умеренности.

Партия Кавендиша составляла подавляющее большинство, и оставалось только выслушивать их предложения.

– Мы задумали план, – заявил О'Даунс, воинственно глядя на тощего, одетого в черное платье губернатора. – Вы все, конечно, слыхали о знаменитом Оуке, или идоле, которого так широко почитают моноканы Намонтака. Для туземцев Оук является более священным, чем щепка от истинного Святого Креста Спасителя, его плащаница и чаша Святого Грааля вместе взятые – для нас. – Высокий ирландец с высокомерным видом вышел вперед; жалкие обноски одежды свободно висели на его исхудалом теле, – Что до меня, я за внезапный штурм Намонтака, после чего мы захватим этого Оука и потребуем за него выкуп всем золотом и зерном, которые нам нужны.

На вытянутом чувствительном лице Ральфа Лейна проступил откровенный ужас.

– Нет! Запрещаю вам даже думать о подобной глупости! Такой поступок приведет к немедленной гибели этой колонии. Этот Оук, о котором вы говорите, является священным не только для монокан, но и для индейцев паманки, секотов, паспегов, кекутан и многих других племен. За осквернение их священного места они набросятся на нас как бешеные волки. – Губернатор в отчаянии огляделся вокруг. – Кроме того, могу вам поклясться, что, по донесениям моих разведчиков, амбары Намонтака почти так же пусты, как и наши.

Питер наблюдал затаив дыхание за происходящим и почувствовал, что вот-вот наступит поворотный момент в судьбе первой американской колонии, колонии сэра Уолтера Ралея. Хоть и понятно ему было нежелание губернатора идти войной на Чапунку, он тем не менее жаждал еще раз наполнить желудок и иметь в своей сумке еще что-нибудь помимо четырех-пяти пресноводных жемчужин, уложенных на сохранение в гнездышко из пуха, нащипанного из грудки дикой утки.

– Ба! – прогремел Кавендиш, агрессивно выставив большую коричневую бороду. – Вы верите всему, что может уберечь вас от драки.

– Нет! Я губернатор этой колонии и говорю от имени королевы.

Болтон потряс своей крупной продолговатой головой.

– Бросьте! Вы годитесь в правители этой колонии не больше, чем деревенский школьный учитель. Пусть правит большинство – вот мое мнение. Ну, кто за то, чтобы сидеть, засунув в рот лапу, и голодать до тех пор, пока появится корабль – хотя, возможно, он не появится никогда?

Руки подняли лишь губернатор, Хэриот, капитан Амадас и Эндрю Госнолд.

– А теперь кто за то, чтобы заставить этих чертовых туземцев плясать под нашу дудку? Кто за то, чтобы вынудить их торговать? Кто за то, чтобы отомстить за убийство наших разведывательных партий?

Крик, который прозвучал бы еще громче, если бы колонисты так не ослабли, эхом отразился от стен палаты Совета. Питер кричал так же громко, как и Шон О'Даунс – не то чтобы ему хоть сколько-нибудь нравился этот бойкий на язык темнолицый ирландец, нет. Просто он и О'Даунс, несомненно, оставались двумя самыми сильными из семидесяти трех колонистов, переживших эту зиму, и это обстоятельство бросало их в различные виды соперничества.

В конце концов губернатор Лейн подчинился воле большинства.

– Да поможет нам Бог, – с горечью прокричал он. – Я сделал все, что мог, и я не дам согласия на такое безумное предприятие, которое неминуемо окончится нашей смертью или нашими мучениями на пыточных столбах Чапунки. Но запрещать вам я не буду.

Совет разразился коротким торжествующим криком, затем участники Совета для проведения дальнейшей консультации последовали за сэром Томасом Кавендишем в лачугу, где он обитал среди унылых серовато-белых песков острова Роанок.

Глава 5
НАМОНТАК

Александр Портер, живший с Питером Хоптоном в одной хижине, усталый малорослый каменщик родом из Норвича, лихорадочным взором наблюдал за подготовкой юного блондина-великана к военной экспедиции сэра Томаса Кавендиша против селения Чапунки. В последнее время Портер чаще обыкновенного думал о родине, и за последний месяц силы его убывали с той же очевидностью, как вода в равноденственный отлив.

– Отдыхай, дружище, – подбадривал его Питер, – а я вернусь и принесу тебе какой-нибудь настоящей жратвы – кукурузных лепешек и, может даже, молодой оленины или крольчатины, которые здорово восстановят твои силы. Кроме того, скоро и судно придет с провизией.

Портер вздохнул и сердито повернулся на бок.

– Но ведь уже два месяца, как наша провизия должна бы уже прибыть, а в море много опасностей – испанцы, ураганы. Ох, Питер, что бы я ни отдал, лишь бы посмотреть, как в Майский День, на празднике весны, девушки нашей деревни танцуют за венок, а парни стреляют из луков в лоскут.

Больной все жаловался и жаловался, пока Питер проверял по отдельности каждую стрелу в водонепроницаемом колчане. Порой попадались такие, которые он отвергал. Нет, не для него неуклюжая аркебуза в этих серо-зеленых зарослях на материке. Пусть кому хочется, тот и потеет с кремневым ружьем и подставкой на узких извилистых охотничьих тропах, которые только и вели в Намонтак, находящийся в десяти милях от берега.

– Прошу тебя, Питер, – говорил умирающий каменщик, – возьми себе мой лук, он короче твоего и потому удобнее в низком кустарнике. – Портер вздохнул глубоко и со свистом. – Это хороший лук, парень. С ним я однажды завоевал Серебряную стрелу на состязаниях в День Рождества у моего хозяина, лорда Говарда.

– Да как же… как же… – Питер был искренне тронут. – Да мне бы и в голову не пришло…

– Брось. Мне вот приходит в голову, что бедному Алексу Портеру больше он не понадобится. – И тут у него начались рвотные судороги, отнимавшие у бедняги остатки сил.

Питер ласково похлопал его по плечу.

– Ну что ж, Алекс, тогда я возьму его в дело, но только потому, что он поможет мне добыть хорошее пропитание и поставить тебя на ноги. Помяни мое слово, ты еще поживешь и построишь много отличных домов в этой стране, в этой богатой прекрасной стране, где в будущие времена вырастет великий народ.

Больной харкнул кровью и слабо улыбнулся.

– Ты помешался на этой теме, Питер. Теперь уходи и дай мне покой.

Уверенный, что колония и окружающий ее частокол всегда под наблюдением, сэр Томас Кавендиш решил пойти на военную хитрость. Все больные и раненые, способные передвигаться, под громкий бой барабанов и пение труб были отправлены с эскортом на берег и посажены на пинассу побольше, которая подняла паруса и двинулась курсом на юг вдоль узкого пролива в направлении большой бухты, назвавшейся индейцами К'тчисипик, которая со временем станет известной как Чесапикский залив. Наблюдателям монокан такой поступок чужестранцев должен был показаться логичным.

Им было известно, что белые люди гонялись за сокровищами, а у истоков Чесапикского залива, по слухам, имелись золотоносные прииски; к тому же там можно было найти жемчужины размером с редиску – так, во всяком случае, слышали сами индейцы. Несколько раз люди губернатора Лейна пытались исследовать эту сказочную водную территорию, но всегда что-нибудь мешало.

Спрятавшись в домишках, тридцать пять человек англичан, самых крепких и сильных, наблюдали, как их пинасса постепенно тает вдали, и молились за то, чтобы их хилые сотоварищи смогли собраться с достаточными силами и с темнотой вернуться назад.

Как только опустилась ночь, темная-претемная из-за низких облаков, наплывавших с мыса Хаттерас, маленький отряд построился на берегу, перед тем как сесть на свою протекающую пинассу размером поменьше. Кавендиш и Шон О'Даунс лично осмотрели все оружие и убедились, что у каждого человека есть горстка кукурузы и кусок плохо прокопченной осетрины, на которых ему предстояло держаться до захвата Намонтака или до чего-то еще, какая бы доля ему ни выпала на материке.

Пара подкупленных индейцев-паспегов, соблазненных ослепительным блеском старинного фитильного ружья с колесцовым замком и кремневого пистолета, похоже, довольно охотно повели их сквозь мокрый от дождя лес звериной тропой в Намонтак. За ними трудно было поспевать – так легко эти туземцы наклонялись и огибали низко растущие дубовые ветви и призрачные ленты свисающего с них испанского бородатого мха.

Отощавшие, ослабевшие от голода люди Кавендиша добрались до густого соснового леса, покрывающего холм за селением Намонтак, когда на верхушках самых высоких деревьев уже загорелся рассвет. Засвистели малиновки, забранились сойки и множество ярких маленьких певчих птиц с любопытством взирали блестящими черными глазками-бусинками на небольшую колонну бородатых, осунувшихся европейцев.

Наконец генерал Кавендиш объявил привал.

– Наши проводники, – сообщил он своим солдатам, – говорят мне, что за стены палисада Чапунки ведут только двое ворот; поэтому капитан О'Даунс с уже отобранным десятком солдат пойдет, и как можно быстрее, к восточным воротам. Остальные, за исключением шестерых, что останутся снаружи, чтобы не позволить улизнуть дикарям, с боем пробьются со мной в селение через другие ворота.

Всегда темные и проницательные глаза сэра Томаса в этом полумраке казались ввалившимися.

– Вам лучше вспомнить, что бьемся мы не только за собственную жизнь и за жизнь наших больных товарищей, но и за честь и славу нашей любезной королевы. Поэтому я призываю вас драться не жалея сил, никого не щадя, за исключением Чапунки и всей его семьи.

– Извиняюсь, сэр Томас, – вмешался О'Даунс, – вам лучше напомнить этим ребятам, что любой ценой нужно захватить их Оука.

После окончательного осмотра огнестрельного оружия марш возобновился. Питер смахнул со своей кирасы слой налипшей на нее мокрой листвы и про себя обругал свой стальной конический шлем, такой адской тяжестью давящий на его желтоволосую голову. Из-за непрерывного промозглого мелкого дождичка, не прекращающегося почти всю ночь, он не мог пока ни достать из футляра лук Алекса Портера, ни развязать устьице колчана. Вместо этого он взял наперевес полупику с тяжелым, в форме листа наконечником, под которым имелась тонкая поперечина, предназначенная для того, чтобы не дать острию в пылу битвы проникнуть слишком глубоко. Многие прекрасные пикинеры, утверждал его отец, погибали из-за того, что вовремя не могли освободить наконечник пики, крепко застрявший в теле или доспехе врага.

На опушке соснового леса становилось все светлее, когда капитан О'Даунс повел легкой рысцой десяток своих людей на окружение грубого частокола, защищавшего столицу Чапунки. Они были уже на полпути к своей цели, когда сонная индианка, откашливаясь и отхаркиваясь, вышла наружу и поплелась к источнику, чтобы наполнить тыкву водой. Заметив чужих, она испуганно завопила и бросилась назад в Намонтак, визжа как свинья под ножом мясника.

Кавендиш выскочил из кустов, и ранний утренний свет заиграл на его ржавой кольчуге.

– Пора! Навалимся на идолопоклонников, бейте их беспощадно! – Его аркебузиры с шумом спустились с холма, волоча V-образные подставки для тяжелых ружей, и развернулись перед западными воротами в один рассыпанный фронт. В ворота толпой повалили воющие, почти голые индейские воины.

По приказу Кавендиша прогремели аркебузы, сея опустошение среди индейцев: на небольшом расстоянии каждый из тяжелых свинцовых шариков весом в десять унций[62]62
  …весом в десять унций… – Одна унция составляет около тридцати граммов.


[Закрыть] убивал или ранил не менее трех человек. Как только оглушительные звуки выстрелов этого первого залпа создали вполне понятный переполох и смятение среди едва проснувшихся туземцев, лучники Питера Хоптона воткнули горсть стрел в землю у ног, чтоб было удобней брать, затем натянули луки и начали без зазрения совести расстреливать всех монокан, осмелившихся показаться на виду.

Затем, прямо по корчущимся телам раненых, сэр Томас повел своих аркебузиров через ворота в большое деревянное селение Чапунки. После второго смертоносного залпа по воющим индейцам те в полной панике безрассудно заметались по деревне.

Совершенно голые женщины и дети съежились от страха в своих жилищах и визжали как черти в преисподней. В косматых оборванных дьяволов Кавендиша индейцы выпустили не более горстки стрел, да кое-кто из них осмелился напасть с копьем; затем неровным залпом с дальнего конца Намонтака отряд Шона О'Даунса заявил о том, что пошел в атаку. Когда аркебузиры перезарядились, Кавендиш издал свой родовой военный клич и повел остальных в глубь деревни меж покрытых корою хижин. Его длинная шпага сверкала, как летняя молния.

Вернув в футляр лук Портера, Питер подтянул свой ремень, выдернул из земли полупику и убедился, что ножны с кинжалом расстегнуты. Что-то звякнуло по его нагруднику, и к ногам упала стрела с каменным наконечником и расщепленным древком.

Следуя бегом или крупным шагом за сэром Томасом и молодым эсквайром Болтоном, Питер почувствовал, как всколыхнулась в нем отвага, когда он направил свое копье на орущего воина, выделявшегося голубой черепахой, нарисованной на груди. Он нанес свой удар прямо в центр рисунка, почувствовав, как заскрежетала кость, вогнал острие своей пики до поперечины, и в лицо ему брызнула кровь. Кто-то сильно ударил его по голове дубиной, но шлем защитил его голову, и, уложив противника, Питер двинулся дальше, раздавая удары копьем и кинжалом в этой воющей массе диковинно разрисованных демонов.

Опять и опять звучал этот резкий скрежет при ударе каменных наконечников о кирасы и шлемы. Хриплая ругань и вырывающиеся с тяжелым дыханием крики англичан странным образом контрастировали с воинственными воплями, издаваемыми тонкими высокими голосами воинов Чапунки.

Все дальше пробивались атакующие к тому храму, в котором индейцы молились Оуку. Питеру казалось, что он колет и режет уже много часов. Пика его стала скользкой от теплой и липкой крови, струящейся по древку, и ее трудно было удерживать в руке. На мгновение ему показалось, что он и его товарищи пробиваются сквозь сплошную стену из тел. Хоптон услышал чей-то крик: «О Боже! Я умираю!»

В пылу наступления ему, вероятно, пришлось убивать не только мужчин, но и женщин. Сумятица рукопашной схватки была столь велика, что в последний момент отвести роковой удар стало уже невозможно.

Внезапно моноканы подняли траурный вой, побросали оружие и побежали спасаться, прыгая через ограду или пытаясь протиснуться между остроконечными кольями. Многих из них поразили сзади, но значительно большему числу удалось безопасно укрыться в сосновом лесу. Только по причине своей усталости англичане не устроили бойню и не вырезали полностью всех оставшихся в этом селении женщин и детей, но без промедления и без угрызений совести они перерезали глотки раненым и сдавшимся в плен мужчинам.

У Питера все завертелось в глазах, и он опустился на бревно, чтобы отдышаться. Усеянная оружием земля была буквально устлана ковром из разрисованных коричневых тел и спутанных черных волос, среди которых все шире растекались карминно-красные лужицы.

Менее чем через полчаса с того момента, как гулко прозвучал выстрел первой аркебузы, деревня Намонтак оказалась в руках англичан, а любимая жена Чапунки и двое сыновей стали пленниками вместе с доброй половиной его гарема. Под веселые крики дюжина здоровенных парней выволокли Оука из его алтаря в круглом домике, сделанном из коры и служившем идолищу убежищем.

– Только подумать, эти чертовы дикари поклоняются такому отвратительному существу! – проворчал Госнолд, стирая с лица окрашенный кровью пот.

Оук оказался действительно странным идолом – с человеческим телом и лицом дикой кошки. Пара больших птичьих крыльев помещалась у него на спине. Ярко-синие, они явно прибыли издалека, откуда-то с юга. В окрестностях подобные птицы не водились. Один из парней, служивших когда-то у Хоукинса, заявил, что они принадлежат попугаю ара, птице, обитающей в Мексике и Гватемале. Ноги этого идола вместо ступней оканчивались рыбьими хвостами. К счастью, победители заметили, что чешуя на этих хвостах, по всей видимости, изготовлена из чистого золота.

– По-моему, – заметил эсквайр Эскью, один из ученых, – этот идол кое-что значит. Их Оук выражает сущность Божьих творений – зверя, птицы и рыбы.

– Чума на их гнусного идола! – прорычал капитан Хэмфри Болтон. – Давайте найдем их амбары и наполним свои желудки.

Но когда обнаружилось всего лишь три сшитых из оленьей кожи мешка с существенно важным для них продуктом – кукурузной мукой, громко и горячо зазвучали проклятия. Единственным приложением к сему продукту явились богатый запас съедобных корней, связки сушеной рыбы и несколько копченых ляжек оленины. В разных хижинах тоже нашлись запасы, но в меньшем количестве, и в целом, с хозяйственной точки зрения, штурм Намунтака оказался почти бесполезным.