Текст книги "Страна Изобилия"
Автор книги: Фрэнсис Спаффорд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 30 страниц)
– Эй. Эй! Эй!
Федор тряс ее за плечо, а она все смотрела неотрывно вверх, на экраны, разинув рот. Пора было приниматься за дело: новые гиды, на этот раз мужчины, рассредотачиваясь по залу, уже собирали группы, готовились продолжать экскурсию. Она с усилием сглотнула, задвинула пузырь паники обратно, вниз, туда, откуда он появился. Такого она не позволит. Она человек разумный.
– Здравствуйте, здравствуйте, – произнес их новый гид и отработанным жестом обеих рук обозначил группу человек из пятнадцати как свою. – Еще раз приветствую вас на Американской национальной выставке. Не угодно ли вам пройти за мной? Меня зовут Роджер Тейлор, я изучаю русский язык в Университете Говарда в Вирджинии, совсем недалеко от Вашингтона. Если я допущу какие-либо ошибки, говоря на вашем прекрасном языке, прошу вас, тут же поправьте меня. У меня наверняка есть акцент. Так вот, тема нашей выставки – ¦ “Американский образ жизни”…
Она пыталась поймать взгляд Федора, но он уже повернулся и потащился за остальными членами группы к выходу, оставив ее в одиночку переваривать тот важный факт, что Роджер Тейлор неожиданно оказался негром. Рука, которую он держал над головой, словно парус или плавник акулы, была – нет, не черная, подумала она – скорее золотистая, цвета карамели. Данные им вопросы для дебатов были составлены без учета этого обстоятельства. А ведь комитет комсомола, сердито подумала она, уже почти два месяца посылал на эту выставку активистов. Неужели они не знали, что среди гидов попадаются негры? Надо было так и сказать. Она поспешила вслед за остальными.
Группа шла по лужайке к основному павильону – длинному, изогнутому дугой зданию, сплошь из стекла: было видно все насквозь, даже металлические ступени лестниц, соединявших цветные блоки, словно парящие там и сям в воздухе.
– … настоящий, со всеми услугами, салон красоты, – говорил Роджер Тейлор, – куда мы приглашаем вас, дамы, опробовать одну из наших процедур для лица, изобретенную Хеленой Рубинштейн, и узнать, какая косметика сейчас в моде в США. Еще у нас есть телевизионная студия, где полностью представлены достижения цветного телевидения; вас ожидает демонстрация расфасованных продуктов питания и полуфабрикатов; а еще…
– Что это, – перебила она, поразившись, до чего сурово и громко прозвучал ее голос, – что это, выставка достижений сильной державы или отдел универсального магазина?
Роджер Тейлор взглянул на нее без удивления, словно желая сказать: ага, вот кто мне, значит, на этот раз достался в оппоненты. А приятель ваш где же? Остальные члены группы тоже обратили на нее внимание. Она почувствовала, как они все слегка напряглись – так напрягаются в присутствии начальства или человека, имеющего хоть самое отдаленное отношение к начальству. Ей и самой случалось так поступать, слегка отстраняться, при этом не шевелясь, однако быть причиной этого никогда прежде не доводилось.
– Что ж, – сказал он, – я искренне надеюсь, что наши экспонаты вас не разочаруют. Но, как я уже говорил, тема выставки – жизнь современной Америки, поэтому и экспонаты подобраны так, чтобы рассказать вам про обычных американцев, про то, как мы работаем, как одеваемся, какие у нас развлечения. То, что вам предстоит сегодня увидеть, – вещи, которые выбраны в силу своей типичности, а не исключительности. Возьмем, к примеру, этот стенд…
Они уже успели войти в павильон и поднимались по одному из лестничных пролетов. Цветные блоки оказались панелями тонкой, прозрачной пластмассы, обрамленными тонкими стержнями, так что получились кубические витрины. Внутри сияли алюминиевые кастрюли и горки пластмассовых столовых приборов. Там были синие пластмассовые мисочки – на три-четыре яйца; были светлые рифленые тарелочки – казалось, на их пластмассовой поверхности отпечатался кусок клетчатой ткани; были расставленные по несколько штук стаканчики с ручками, по размеру подходившими для детских пальцев, и гладкими краями. В цветных отблесках панелей они словно светились изнутри, переливаясь каждый своим цветом. Они были подсвечены снизу и походили на кубки дешевого изумруда, дешевого рубина, дешевого сапфира. Все в них говорило о простоте и удобстве. Когда-то в художественном музее она видела яйца Фаберже: они словно вмещали в себя целый мир – крохотный мир царей и цариц, мир, усеянный драгоценностями, в котором драгоценностям было самое место. Эти стаканчики тоже вызывали в воображении целый мир – мир, избавленный от трения, в котором поверхности легко мылись, сушилки для посуды не трещали и не гнулись, краска не пузырилась от минеральных солей. Экскурсанты из группы Роджера Тейлора стояли на металлической лестничной площадке, вперившись в парящие перед ними, залитые светом гнездышки. До стаканчиков было не дотянуться – и хорошо, а то ей захотелось протянуть палец и погладить их.
– Все эти предметы кухонной утвари, которые вы здесь видите, вполне по карману средней американской семье, – продолжал он. – Таков основной принцип выставки. Чтобы купить все это, не надо быть богатым.
– А для миллионеров тут у вас, значит, ничего нету? – спросил пожилой рабочий. – А как же унитазы в брильянтах, тарелки золотые?
– Боюсь, что нет, – сказал Роджер Тейлор.
Старик вздохнул, в шутку изображая разочарование.
– А это для чего? – спросила женщина лет сорока с лишним.
– Это центрифуга для сушки салата, – ответил гид. – Моете листья салата, кладете сюда, крутите рукоятку, и вода с них слетает. Правда, лучше бы вам мою маму спросить. Я готовить не умею.
Группа засмеялась. Он им нравился.
– Вот здесь у нас супермаркет, – продолжал он, подводя их к балкону, откуда виден был зал, битком набитый русскими, напиравшими на прилавок, за которым стояли другие сотрудники выставки. – Как видите, там довольно много народу, поэтому давайте подождем минутку, а потом спустимся.
– А товары действительно продаются? – спросил мужчина в клетчатой рубашке, судя по скуластому лицу, чукча или монгол, что-то в этом роде.
– К сожалению, нет, – ответил Роджер Тейлор. – Боюсь, все, что мы можем сделать, это показать их вам. Но могу обещать вам бесплатный стаканчик “Пепси”, когда мы тут все посмотрим. (Это, мадам, такой прохладительный напиток.) А пока что давайте посмотрим вот на эту диаграмму. Как видите, средний заработок промышленного рабочего в США составляет около ста долларов в неделю, что равняется, скажем, тысяче рублей по туристическому курсу обмена. Что на это можно купить? Два мужских костюма, например. Или 76 таких кастрюль, которые мы только что видели. Или 417 пачек сигарет. Или…
– Погодите, – сказал Федор. – Извиняюсь, но я вас перебью: а сколько из этих ста долларов идет в карман этому “среднему рабочему”? Разве он не должен почти тридцать из них отдать на налоги? Я об этом говорю, потому что в Советском Союзе мы налогов вообще почти не платим. И потом, а квартплата как же? А проезд? А медицинское обслуживание – оно-то в Соединенных Штатах уж точно платное. Сколько, по-вашему, на самом деле остается на покупку костюмов и кастрюль?
Все это он произнес, улыбаясь, причем говорил быстро, выпаливая предложения. Экскурсанты, начавшие сочувственно перешептываться при упоминании об американских налогах, повернулись к Роджеру Тейлору, послушать, что он на это скажет. Они напоминали болельщиков на футбольном матче, у которых на глазах мяч только что улетел на другую половину поля.
Гид согласно кивнул Федору. Он тоже улыбался.
– Подозреваю, вы сами можете мне это сказать. Подозреваю, вы говорите о цифрах, опубликованных в апрельском выпуске “Конгрешнл рекорд” – верно?
– Вообще-то да. Согласно этой газете – а она, по-видимому, является официальной газетой правительства США, – “средний” американский рабочий может себе позволить потратить всего семь с половиной долларов из своего заработка на одежду. А ведь на это костюм не купишь.
– Но кому нужно покупать костюмы каждую неделю? – парировал Роджер Тейлор. – Могу сказать вам следующее: в Соединенных Штатах обычный парень, рабочий, считает само собой разумеющимся, что у него будет костюм, чтобы ходить с женой на танцы в пятницу вечером, часто у него есть и машина, как мы увидим, когда доберемся до автомобилей, выставленных на улице. Возможно, чтобы организовать жизнь так, как хочется, потребуется немного усилий, придется быть поэкономнее, но ведь так обстоит дело везде в мире. Главное – условия жизни обычных американцев достигли уровня, который вы видите здесь, и продолжают улучшаться с каждым годом.
– Ага, – сказал Федор, – опять ваш “средний” американец со “средним” заработком. Но у скольких людей этот средний заработок на самом деле есть? Разве не правда, что миллионы американских семей живут на куда более скромные доходы, а три миллиона семей должны как-то ухитряться прожить всего на тысячу долларов в год, что составляет всего двадцать долларов в неделю? Это тоже рабочие, и живут они в страшной нищете. Так разве можно доверять вашим средним цифрам? Вы что думаете, мы поверим, что все эти прекрасные товары на самом деле знакомы обычным американским рабочим? Если у вас такая хорошая жизнь, мистер Тейлор, почему же американские сталевары что ни год, то бастуют?
– Потому что хотят жить еще лучше. Потому что хотят больше зарабатывать.
– Может, эти средние цифры получаются, если сложить вместе заработок капиталистов и рабочих, а потом поделить? – сказал старик, который хотел посмотреть на декадентские унитазы, и фыркнул.
– На самом деле, – сказал лысый мужчина в квадратных очках, до этого молчавший, – это зависит от того, о каком среднем речь – о среднем арифметическом или о срединном значении. – На эту учительскую реплику никто не откликнулся. – У меня есть вопрос, если позволите. Мистер Тейлор, не могли бы вы немного подробнее рассказать о порядке установления цен в американской экономике?
– Не совсем понял вас, сэр.
– Я хочу сказать, как получается, что пачка сигарет стоит… – видно было, как он производит в уме расчеты, – 24 цента? Почему 24 цента, а не 23 или 25? Откуда берется эта сумма?
Роджер Тейлор покачал головой.
– Прошу прощения, – сказал он, – но это вопрос к экономисту, а не к студенту, изучающему литературу. Не могу вам ответить.
– А, – сказал лысый мужчина.
Гид посмотрел на Галину. Выражение его ясно говорило: “Еще что-то?” Она поджала губы.
– О’кей, – сказал он. – По-моему, теперь для нас найдется место в супермаркете.
С этими словами он первым направился вниз по лестнице. Пока они спускались, Галина услышала, как женщина, интересовавшаяся центрифугой для салата, спросила его:
– Вы Пушкина читаете?
Беда была в том, что она действительно в это поверила. Нет, не в то, что все американцы богатые и счастливые или что они могут позволить себе все без исключения товары, о которых говорил Роджер Тейлор; но в то, что в Америке, по крайней мере у некоторых людей, как это ни странно, идет жизнь, о существовании которой она до сих пор не подозревала, жизнь, когда возможно приобретать вещи, вещи такие желанные и красивые, как эти пластмассовые стаканчики, и при этом не надо ничего делать, чтобы их заслужить. Не надо составлять планы. Не надо ничем платить – только банкнотами. Достаточно просто пойти за покупками. Роджер Тейлор говорил о том, что сколько стоит, так, словно деньги были единственным фактором. Эта мысль не укладывалась в голове. У нее было такое же ощущение, как бывает, когда лестница заканчивается на ступеньку раньше, чем ты рассчитывал, и, оказавшись вдруг на ровной поверхности, неожиданно вздрагиваешь, потому что не успел вовремя замедлить шаг. Жизнь, кажется, бывает проще, чем ей представлялось. Хотя, конечно, не для нее. Она все равно живет там, где за жизнь, которую хочешь вести, необходимо платить скукой и неловкостью. “Несправедливо, это же несправедливо”, – думалось ей.
Они прошли через супермаркет; Роджер Тейлор хвастался упаковками фруктового желе, замороженными кукурузными зернами, супом в банках, сухими серыми гранулами, которые, если добавить кипятку, превращались в картофельное пюре. Потом они снова вышли на лужайку и попили черного лимонада из вощеных бумажных стаканчиков. От сладкой жидкости старик рыгнул. За невысокой круговой оградой были припаркованы американские машины. Выглядели они совсем как те, что были на экране под куполом, длиной напоминали акул, а спереди вместо зубов у них имелись хромированные решетки. Все мужчины в группе, включая Федора, приникли к ограде. “О-о-ох, красавицы”, – пропел тихонько Федор и тут же окунулся в мужской разговор о сравнительных достоинствах выставленных моделей – а здесь было от чего облизнуться – и о том, какая марка советских автомобилей к ним ближе всего. (Сошлись на том, что это “чайка”.) Федор предпринял весьма формальную попытку заставить Роджера Тейлора признать, что эти автомобили – буржуазное излишество, но видно было, что говорит он неискренне. Он зачастил еще сильнее, и на этот раз впечатление было такое, будто он каждое произносимое предложение держит на расстоянии вытянутой руки от себя. “Это-же-значит-просто-потакать-своим-желаниям-в-стране-где-тысячи-детей-ложатся-спать-голодными”. Сами-понимаете-я-обязан-это-сказать. Однако слова произносились, и Федор мог честно заявить, что он их произнес. Она же так и продолжала молчать. Время от времени Роджер Тейлор чуть озадаченно поглядывал на нее.
– А где их можно купить? – спросил монгол без особой надежды. – Импортировать их будут?
– Насколько мне известно, таких планов нет, – ответил Роджер Тейлор. – Вам придется справиться у вашего руководства.
Она понимала, что надо поскорее что-нибудь сказать, иначе ей так и не удастся вставить ни слова. Язык у нее словно прилип к нёбу. Пускаться в разговоры не было никакого желания.
Впереди виднелась какая-то выступающая галерея или, скорее, вытянутая эстрада, тоже увенчанная крышей. Вздымавшиеся вверх колонны расширялись, смыкаясь, будто сросшиеся грибы. Внутри от края до края протянулась низкая сцена. Многочисленные группы экскурсантов собирались там в толпу. Роджер Тейлор ввел туда своих подопечных, и они встали в задних рядах, где была тень и от крыши, и от большой сосны.
– А теперь нас ожидает показ мод, – сказал он. – Демонстрация современной американской одежды, повседневной и для торжественных случаев, которую представят вашему вниманию мои коллеги.
Заиграла громкая музыка, при звуках которой Федор улыбнулся, и на сцену, танцуя, вышла вереница гидов обоего пола: мужчины были в полосатых свитерах, женщины – в клетчатых платьях с кружащимися юбками. Толпа зааплодировала; она же едва взглянула. Она смотрела, не отрываясь, на Роджера Тейлора и перебирала в уме, что же ему сказать. Стоя здесь рядом с ним, она испытывала чувство едва ли не товарищеское. Он говорил, экскурсанты задавали вопросы, и все шло гладко, даже когда Федор встревал со своими замечаниями. Ей трудно было представить, что удастся вызвать его на жаркий спор, который ей полагалось с ним завести. Так ведь и экскурсия закончится, а задание останется невыполненным. Ей надо каким-то образом переломить ситуацию. В груди у нее снова появился этот пузырь.
– А вы не танцуете? – спрашивала его дама, интересовавшаяся центрифугой.
– Я не танцую? – Роджер Тейлор сделал вид, что возмущен. Он прищелкнул языком. – Какое оскорбление, мадам. Я прекрасный танцор. Просто сегодня не моя очередь.
– Я уверена, что вы танцуете замечательно, – сказала женщина с каким-то материнским желанием подзадорить его.
– По вашим словам выходит, что в Америке все так хорошо, – очертя голову встряла в разговор Галина. – Выходит, будто ваша страна – сплошной сад, где розы цветут. Но ведь это же совсем не так! Ведь в Америке… ведь у вас есть ужасные социальные проблемы. Вот, например, вот расовая дискриминация – это же огромное, ужасное зло, вы наверняка это и сами прекрасно знаете!
На секунду стало заметно, как устал Роджер Тейлор, и она внезапно догадалась, что он привык давать себе передышку на то недолгое время, пока его экскурсанты смотрят показ мод. Однако он спрятал утомление за очередной улыбкой и ответил:
– Если у кого-то от моих слов сложилось впечатление, что жизнь в Америке идеальная, то прошу прощения. Конечно, это не так. У нас, как и в любой стране, есть свои проблемы, мы унаследовали немало сложных проблем прошлого; и, как вы говорите, одной из самых больших наших проблем является сосуществование граждан с темным и белым цветом кожи. Мы, знаете, целую гражданскую войну вели, чтобы покончить с рабством, в то самое время, когда ваш царь Александр выступал за отмену крепостного права. Но мы, знаете, движемся вперед. Как общество мы достигли немалого прогресса, и ситуация продолжает улучшаться…
Так гладко, все равно гладко. Что же ей сказать, чтобы произвести впечатление посильнее?
– А самое главное, – говорил он, – мы уверены в том, что в нашей американской системе ценностей содержится ключ к разрешению этих проблем, что позволит нам победить предрассудки и несправедливость, где бы они ни таились. Мы верим…
– Почему вы все время говорите “мы”? – перебила она. – ¦ Почему вы все время говорите так, как будто сами входите в их число?
– Простите, не понял, – с этими словами он в первый раз за все время взглянул на нее с настоящей неприязнью.
В этом взгляде читалось и обвинение, словно он желал сказать: “Эта игра ведется по своим правилам, вы что, этого не знали, вы что, этого не заметили?”
Но она уже не могла остановиться. Ее слова звучали ужасно, но по-другому, без перехода на личности, у нее не получалось. Как еще было увязать те стандартные аргументы по части американского расизма, которые им велели использовать, с колющей глаза правдой – цветом кожи Роджера Тейлора? Она продолжала напирать:
– Я хочу сказать, вот вы все говорите: “мы, американцы”, “мы то”, “мы се”. Но ведь белые американцы вас за равного не считают! Вы родом из Вирджинии, а Вирджиния – это, по– моему, на юге Соединенных Штатов. Да они вам даже не позволят пить из одного фонтанчика с ними!
Теперь выражение его лица сделалось непроницаемым. Он сжал челюсти, и с обеих сторон рта появилось по складке. Он легонько поводил головой туда-сюда, как человек, пытающийся найти дорогу вперед без препятствий. Остальные члены группы начали оборачиваться, прислушиваться. Они смотрели на нее. По тому, как они дергали плечами, видно было, что их это раздражает: то ли ее неприятные слова в адрес симпатичного мистера Тейлора, то ли упорное желание долдонить о политике как раз тогда, когда у них появилась единственная возможность посмотреть показ мод. Она попыталась выдвинуть новый аргумент:
– Я поднимаю этот вопрос, потому что у нас в Советском Союзе все национальности…
– Верно, – перебил он. – То, что вы говорите, верно. В настоящий момент. Однако это местные законы; они могут измениться; если хотите знать мое мнение, они обязательно изменятся. Но Декларация независимости не изменится, а знаете, что там сказано? Там сказано: “Все люди созданы равными”.
Ей было отчасти приятно, что он утратил свое непринужденное самообладание, что теперь он подбирает слова медленно и с трудом, что ей удается дать сдачи этому миру, который вздумал дразнить ее своими пластмассовыми стаканчиками. С другой стороны, ей хотелось сказать: “Извините, извините”, – она понимала, что это прилюдное унижение, в которое она втянула их обоих, для него означает нечто другое, нечто такое, о чем она может лишь смутно догадываться. Но, для церемоний было уже слишком поздно.
– Не вижу, какой прок от того, что эти слова написаны на бумаге. По сути… по сути, ведь эти слова – ложь, ведь то, что происходит на деле, им противоречит. Вот, посмотрите, – она указала на сцену, – еще одна ложь.
Гиды перестали танцевать и теперь разыгрывали свадебную сценку под звуки медленной органной музыки. Среди тех, кто изображал гостей на свадьбе, двое, мужчина и женщина, тоже были неграми.
– Изображаете нам тут, как черные и белые ведут себя подружески, а сами же в своих газетах против выступаете, расписываете, как это будет возмутительно, если негры начнут ходить на свадьбы вместе с белыми.
– Несколько сенаторов действительно возражали. Как видите, они проиграли спор, и свадебную сценку в представлении оставили.
– В представлении-то да, а в настоящей жизни что? Может такое на самом деле произойти? Что-то не верится.
– Возможно, не в этом году, – в голосе Роджера Тейлора чувствовалось напряжение. – Но задайте этот вопрос снова в будущем году. Через пять лет.
– Ага, а вы, значит, и рады, что через пять лет, может, станет немножко получше! – ее голос нарастал. – Вы и рады, да? Думаете, это нормально: все ждать и ждать?
Ей казалось, что она ведет в споре, однако пузырь паники готов был выскользнуть из-под контроля.
Он вдохнул и выдохнул через нос, пристально поглядел на нее.
– Нет, – ответил он, – я не думаю, что это нормально. Скажите, а что, по-вашему, не нормально в России?
– Интересная музыка какая, – громко начал Федор.
Галина не обратила на него внимания.
– Мы про Америку говорили. Про Америку, а не про Россию. Где унижают достоинство вашего народа! Вопрос мой, мистер Тейлор, вот какой: почему вы предали свой народ, Приехав в Москву, чтобы представлять такую страну?
Роджер Тейлор набрал в рот воздуху, потом губы его опали, раскрылись, обвиснув от шока, и из них не вылетело ни звука. “Правила? – говорили его глаза, в которых читалось недоверие. – Разве нет? Хоть какие-нибудь? Вообще никаких?” Да, что и говорить, ей удалось пробить брешь в его очаровательной манере; он не в состоянии был вымолвить ни слова. Она понимала лишь на уровне чистейшей теории, почему этот вопрос так на него подействовал, но увидев, как он лишился дара речи, голоса, она успела заметить, как важно для него было сохранять эту очаровательную манеру – в качестве маски, защиты. Она увидела, словно в тумане, какое значение имело для него это обстоятельство – то, что он может рассчитывать на броню приятных слов, он, рассудивший, что правильно будет приехать сюда и говорить от имени страны, где еще не уверены, по крайней мере в этом году, что с ним можно пить из одного стакана. Наступила жуткая тишина.
Потом в обступившем их кружке поднялось сердитое бормотание, гул, явно издаваемый одновременно всеми членами группы, так что никого в отдельности было не обвинить. Она в свое время принимала участие в подобном массовом чревовещании, когда еще в школе они выводили из себя учителей, которых недолюбливали. Но объектом его ей быть до сих пор не приходилось. Теперь все они разозлились на нее.
Роджер Тейлор моргнул, и к нему неожиданно вернулся спокойный вид, словно ему стало существенно легче от осознания того, что надо иметь дело с ней одной, а не с целым скопищем бледнолицых москвичей. Он отступил на полшага от ее вытянутого пальца и демонстративно выдохнул задержанный в груди воздух.
– Я очень рад, – сказал он, добавляя к каждому слову аккуратную капельку яда, – что мое достоинство так много для вас значит. По моему мнению, я никого не предавал. А мое мнение – именно то, которое надо учитывать, вы согласны? Ведь говорить о подобных вещах можно еще и по-другому: глядя внутрь самого себя, прислушиваясь к своей совести. И это следует делать каждому. Каждый сам должен решать, о чем связывать надежды, на какие компромиссы идти можно, на какие нельзя. В конце концов всем нам приходится идти на компромиссы, правда?
Она была не из тех, кто краснеет, но тут покраснела.
– Но… – начала было она.
– Да оставь ты в покое парнишку, – прошипела женщина, интересовавшаяся центрифугой для салата.
– Ш-ш-ш! – подхватили, осмелев, несколько человек из группы. Она почувствовала на себе недружелюбные взгляды.
Роджер Тейлор помолчал, выдержал паузу – на этот раз пауза была его.
– Давайте пойдем дальше, – с этими словами он повел остальных за собой.
Федор ушел с ними. Спустя несколько минут он примчался обратно. Она все стояла на том же месте, закрыв руками лицо.
– Не особо получилось, – отметил Федор. – Только ты так серьезно не воспринимай. Слушай, побудь лучше тут, успокойся. Я сам дальше разберусь.
– Что ты им скажешь? – спросила она.
– Да не переживай ты так. – На лице его было незнакомое ей выражение. – Придумаем что-нибудь.
