Текст книги "Недобрый час"

Автор книги: Фрэнсис Хардинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 23 страниц)

ДОБРЯЧКА АДВЕЙН, ХРАНИТЕЛЬНИЦА ПЕСТИКА СУДЬБЫ

Вот он встает. Идет прочь. За ним! Бегом!

Мошка договорилась с Эплтоном на завтра, но почему бы не выследить его, если получится? С решительностью девочки с корзиной на голове она выбралась из-под настила и поскорее залезла на помостки, пока никто не понял, что она ходила по траве. Увы, пока она упражнялась в гимнастике, Бренд Эплтон успел скрыться с глаз.

На плечо Мошке легла рука. Девочка так высоко подскочила, что упала бы мимо, не удержи ее за руку госпожа Прыгуша.

– Вы заметили, куда он пошел?

Повитуха вообще не заметила Бренда Эплтона. Улицы Ночного Побора вновь поглотили его.

– Дорогуша, нам пора идти домой, – тихо, но твердо заявила госпожа Прыгуша. – Начался мороз. Ты не заметила? Дальше станет хуже.

Мошка ощутила, как ночной ветер кусает щеки, и увидела изморозь на мостовой. Чем холоднее, тем меньше людей на улицах. Кто не спрятался, тому некуда пойти или их держат нехорошие мотивы.

Никуда Эплтон от нее не денется. Она встретится с ним завтра или выследит в другой раз.

– Хорошо, пойдем домой, госпожа Прыгуша. Только сперва мне надо кое-куда заглянуть и написать письмо.

Они пошли искать место, где Мошка договорилась оставить записку дневным союзникам. Дорога вела мимо Часовой башни. Мошка заметила, что Парагон делает свое дело: фигурка Почтенного поменялась. На город снисходительно взирала Добрячка Адвейн с пестиком и ступкой в руках.

Все пройдет, будто говорила она. Все, что кажется таким громадным, таким неизбежным, я разотру в ступке, и через век оно превратится в незаметную пыль. Самое жуткое преступление, самую страшную боль время сотрет из воспоминаний.

Мошку эта мысль совсем не грела. Она поняла, что ее не радует мир, где любые события обращаются в прах, где с точки зрения веков любые действия лишены смысла. Она любила плотную, комковатую, мучительную жизнь.

Один из живых комочков как раз чинил часы. С крыши свисала корзина, а в ней шатко стоял человек. Циферблат часов был открыт, мастер ковырял в железных потрохах длинным ключом. А добрячка Адвейн улыбалась, и ей было плевать на этого человека.

Мошка добежала до уговоренного места в городской стене. Из кармана она вынула письмо, спешно нацарапанное при свете луны, сунула ресницу в складки бумаги и запихнула записку в щель меж камней.

На этом волоске повисла ее жизнь, причем другой его конец держал Эпонимий Клент. Мошка была вынуждена довериться ненадежному средству и ненадежному человеку.

Мошка Май и госпожа Прыгуша вернулись домой по крепкому морозу. Вскоре небо побледнело. В природе началась своя смена караула. Совы расселись по дуплам и заброшенным чердакам, как нахохленные урны. Взмыли в воздух грачи и вороны, кого ночью не перебила голодная ребятня с рогатками. Инстинкт подсказал, что их ждет роскошный завтрак: готовый к употреблению Полбеды Серый сплавляется по Длинноперу.

У них под крылом Ночной Побор складывался в себя, как паукообразный монстр – в шкаф. Жители расползались по грязным норам, по щелям, подвалам, чердакам.

Раздался горн. Серебристый перезвон окутал город. За людьми с плохой репутацией и плохими именами накрепко запирались двери.

Раздался второй горн. День вошел в город, как хозяин, не подозревающий, что он в гостях у Ночного Побора.

* * *

Когда ночью сидишь взаперти, разыгрывается клаустрофобия. Но это хотя бы знакомая ситуация. В любой таверне на ночь запирают двери, отгораживаясь от ночных опасностей.

Другое дело – торчать дома у Прыгуш, в нелепой узкой комнате, при свете тощей свечи, когда через стену долетают звуки дневной жизни. Несмотря на темноту и холод, Мошка нутром чуяла, что сейчас день.

За ночь девочка успела привыкнуть, что люди стараются не шуметь. Теперь ей странно было слышать громкий топот, зазывные крики торговцев, уличную суету. Почему-то Мошка думала, что дневная жизнь останется бесконечно далеко. Оказалось, до нее рукой подать.

Она прижалась спиной к двери. Когда сзади раздался резиновый удар, она чуть не выскочила из кожи. И лишь потом до нее дошло, что это ребенок стучит мячиком о дверь, точнее о панель на месте двери. Чтобы не постучать в ответ, девочка стиснула кулаки. Нельзя. Сейчас она – призрак в доме, которого не существует.

Осенью дни короткие. Мошка устроила себе гнездо из тряпок рядом с остывающим очагом. Каждую минуту взаперти надо использовать для сна. Но звуки дневной жизни долетали через трубу, просачивались под дверью, бередили ее чувства. Прыгуши тоже не упрощали ей задачу. Они будто вовсе не собирались ложиться. Мошкино чуткое ухо то и дело ловило скрип прялки, шелест страниц, стоны мебели и коробок, по которым с изумительной легкостью ползала чета, щелчки и хруст из мастерской Сумбура.

Они почти не разговаривали. Госпожа Прыгуша привлекала внимание мужа, дважды стукнув пальцем по мебели, а потом устраивала пантомиму, немало озадачивая Мошку. Сумбур же, услышав «тук-тук», каждый раз подпрыгивал как ужаленный, потом с морозной усталостью смотрел на жену и отворачивался от нее с унылой миной пожизненного заключенного.

Ситуацию усугублял и Сарацин, решивший взобраться Мошке на лицо. Неугомонный гусь оказался мокрым и зеленым. Судя по всему, ванну с краской после Мошки не вылили, и гусь с удовольствием поплавал в импровизированном пруду.

В голове бесконечно крутился разговор с Брендом Эплтоном, словно тележное колесо, попадающее во все ямы подозрений и страхов. Завтра они встретятся, и в этот раз он увидит Мошкино лицо. А что, если с ним придет Скеллоу? Сработает ли маскировка? Когда появятся люди сэра Фельдролла? Успеют ли они организовать засаду?

Обдумывая ночные планы, страдая от ночных тревог, Мошка перестала различать громыхание повозок и песенки дневных жителей. Звуки слились в монотонный фон. Дневная жизнь утратила реальность.

Пусть люди не догадываются, но в Дневном Поборе есть ростки ночной жизни. У всех жителей правильные имена, их никто не заподозрит. Мало ли, почему человек носит перчатки. Кто догадается, с их помощью прячут клеймо в форме ключа? Прямо сейчас эти перчатки занимались общим делом.

Одна пара тихо открыла дверь в кабинет мэра и осторожно пролистала письма. Ага, письмо от мэра Оттакота. Интересно. Левая перчатка взяла бумагу в плен, а правая отлепила печать. «Уважаемый господин, мы вновь призываем вас объединить усилия в Выпалывании Опасного Сорняка, коим является Радикальное Рвение. Пропустите наши войска через Побор, и мы вышвырнем Узурпаторов из Манделиона». Очаровательно. Письмо вернулось в конверт, перчатка подержала печать над свечой и прилепила нагретый воск на прежнее место.

В Комитете Часов другая пара перчаток опустила несколько монет в руку юного Кеннинга, и тот вспомнил про очень важное занятие в дальней комнате. Перчатки тем временем стали перелистывать журнал пропусков в дневной город. Указательный палец, ползущий по списку, замер напротив двух имен.

Третья пара перчаток барабанила пальцами по столу в постоялом дворе. С этого места открывался чудесный вид на определенный кусок городской стены. Ритм сбился только один раз, когда к стене привалился пухлый поэт, известный среди друзей, почитателей, врагов и кредиторов как Эпонимий Клент. Руки он держал сзади, будто защищал ягодицы от холодного камня. Глаза его вдохновенно разглядывали овсяную кашу облаков, заполонивших небо. Отдохнув, Клент пошел дальше, пряча нечто в карман жилета.

Перчатки бросили монетку на стол и отправились в погоню. Левая перчатка водрузила шляпу на лысеющую голову, пока правая помахивала тростью в такт шагам отполированных туфель. В столь уверенном господине сложно было заподозрить шпиона, ведущего слежку.

Клент вальяжно прогуливался по улице, будто шел под руку с музой. Временами он кивал встречным дамам. Лишь готовность оказывать знаки внимания низким деревьям, пустым паланкинам и привязанным собакам выдавала напряженную работу ума. А за ним следом шествовали перчатки, шляпа, трость и отполированные туфли.

Иногда Клент нырял в узкие проходы. Тогда перчатки срезали путь и на следующей улице вновь появлялись у него за спиной. Клент замер перед бродячим оратором, благосклонно рассуждавшим об опасности зловредных уравнителей. Перчатки смешались с толпой зевак и вежливо хлопали в нужных местах. Клент хмуро посмотрел на часы, ускорился, свернул за угол… Перчатки свернули за ним, но их поджидало грузное тело Эпонимия Клента.

Удар. Попытка удержаться на ногах. Восстанавливая равновесие, мужчины рефлекторно вцепились друг в друга.

– Тысяча извинений!

– Нет, что вы, это я виноват.

– Я случаем не порвал…

– Нет, смотрите, все в порядке.

Перчаткам пришлось обойти поэта и тем же уверенным, бойким шагом скрыться из виду. В первом попавшемся закутке они остановились. Их владелец осторожно выглянул на улицу. Пальцы, затянутые в перчатки из кожи крота, побарабанили по кирпичам.

Поздно. Эпонимий Клент пропал. Тучному поэту хватило нескольких секунд, чтобы слиться с толпой. Перчатки разочарованно стиснули кулаки, в полной гармонии с тихими ругательствами, льющимися изо рта.

В паре кварталов от этого места грузно шагал Эпонимий Клент. Глаза бегали по улице, высматривая преследователей, а сердце стучало, как дождь в окно. Сбитого господина он «поддерживал» на уровне пояса. Чуткие пальцы нащупали под тканью связку ключей. За ним следят Ключники. Хуже того, один из них считает, что Клент его одурачил.

– Ах, мистер Клент! Есть вести от вашей девочки? – Не успел слуга открыть дверь, как его оттолкнул сэр Фельдролл, щеголявший в алом рединготе, что подчеркивало красноту его невыспавшихся глаз. Губы у него нервно кривились, а глаза стремительно изучали Клента, его лицо и общее состояние, отметив и одышку, и взъерошенный вид.

Клент расстроенно кивнул:

– Да, милорд, есть новости, но сдается мне, их лучше обсудить за закрытыми дверьми. – Клент со значением покосился на слугу, старательно прячущего любопытство. – Давайте поищем стены без ушей.

Его проводили в столовую. Клент мимоходом кивнул мэру, но учтивый жест остался без ответа. Нарядись Клент клоуном, и то не привлек бы внимания. Все видели лишь письмо у него в руках.

Мэр выхватил записку и зачитал вслух. С каждым словом он мрачнел.

– «Добралась до жилья тех, о ком мы говорили. БЭ тут хорошо знают, он бьется насмерть, чтобы выиграть засахаренные фиалки, сушеные вишни и всякие безделушки для Сами Знаете Кого. Я говорила с ним. Мы встречаемся завтра. Мне нужны Крепкие Руки с дубинками. Пусть Друзья нашего Друга поторопятся. Кажется, Хозяева Дома, где я живу, слегка не в себе». Кто-нибудь понял, о чем речь? – Брови мэра изогнулись стальными дугами. Он сунул письмо в жадные руки сэра Фельдролла.

Тот впился глазами в строки, стараясь осознать их смысл. На лице у него была написана боль.

– Она жива. Сладости – это для мисс Марлеборн. Она определенно жива.

Бумага дрожала в руке. Сэр Фельдролл придержал ее пальцами.

– Этот бандит Эплтон ухаживает за ней. Дерется за нее. Хорошо. Пусть страдает.

– Конечно, конечно, – утешающе заговорил Клент. – Эти преступники с черными сердцами скорее отрежут себе головы, чем причинят боль этой девице. Они рассчитывают на большие деньги, а кое-кто и на любовь.

Сэр Фельдролл рухнул на стул. Ночами ворочаясь без сна, он успел в подробностях вообразить все ужасы, готовые обрушиться на дочь мэра.

Клент постучал пальцем по бумаге.

– Похоже, наша юная шпионка договорилась с Эплтоном о встрече. БЭ – наверняка Бренд Эплтон.

– Почему она не сказала, где будет встреча? – Мэр снова завладел письмом и пронзил его повелительным взглядом. – Я не понял, у кого она живет? И где? Что за безумный шифр?

Клент поджал губы и уставился на башмаки мэра, словно прикидывая их цену.

– Эти сложные иносказания – они вполне объяснимы. Вы же помните, она – дитя Мухобойщика, она привыкла никому не доверять. Ее темное мышление приучено соблюдать конспирацию. Такова ее природа. Ее имя. Это принесет нашему делу большую пользу. Очень большую.

– Почему? Объяснитесь! – попросил сэр Фельдролл.

– Если бы Мошка Май сообщила имена хозяев или описала, как найти ее убежище, ее жизнь сейчас не стоила бы и выеденного яйца. – Эпонимий Клент расправил плечи. В нем заговорил прирожденный актер. – Господа, нас спалили. Обнаружили, раскрыли, вычислили. За закладкой, где лежало письмо, велась слежка.

Он сделал театральную паузу. Собеседники поспешили заполнить ее криками ужаса.

– С немалой изобретательностью я успешно оторвался от человека, который выслеживал меня. При этом я успел как следует его изучить. Клянусь разумом, это Ключник. Они наверняка прочитали письмо, а потом вернули на место, чтобы я, ничего не подозревая, написал ответ. Давайте возблагодарим добряка Мухобойщика за то, что изворотливый разум юной Мошки нашел способ обойтись без имен.

Во взоре сэра Фельдролла разгорелось пламя.

– И что мы будем делать? Мы не можем передать мисс Май письмо…

– …И даже предупредить ее, что закладка скомпрометирована. – Клент уставился на сплетенные пальцы. – Нашей юной шпионке угрожает опасность. Если мы оставим ей записку, ее прочитают. Не оставим записки – они поймут, что мы знаем про них. Мошка будет единственной зацепкой. Они выследят ее или вообще устроят засаду на месте закладки.

Сэр Фельдролл изогнул тонкие клочковатые брови.

– Мои люди с ночными именами, числом полдюжины, приедут сегодня. Его светлость мэр договорится с Комитетом Часов, чтобы их сразу пропустили через Сумеречные ворота. Мисс Май знает о них. Если она настолько сообразительна, то догадается встретить их у ворот. Они предупредят ее, что закладку нашли. С их помощью она захватит Эплтона.

– Это при условии, что девчонка сама не выдала место закладки в обмен на свободу, – мрачно буркнул мэр.

В столовую вошла служанка, чтобы убрать со стола. Однако мэр продолжал говорить. У Клента задергались глаза, а руки невольно стали делать движения, будто укладывают малыша спать. Тсс. Тсс. Мэр не замечал тревоги Клента.

– Если бы в вашу пользу не свидетельствовала госпожа Дженнифер Бессел, я не доверился бы вам, мистер Клент. Но вы сумели завоевать расположение дамы столь изысканных манер и высоких достоинств…

Противоречивые чувства Клента, как щенки в мешке, устроили возню, то и дело проступая на лице.

– О да, восхитительное, точно, восхитительное создание. Безграничных… достоинств и бескрайних… талантов.

– Страшно представить, во что превратился бы наш дом в последние дни, если бы не она. – Нежная улыбка казалась неуместной на грубо вытесанном лице мэра. – Полагаю, она обрела смелость и силу духа после смерти мужа.

– Смерти, хм, да, конечно. – Волевым усилием Клент натянул маску жалостливого херувима. – Такой ужас. И весьма… неожиданно.

Служанка ушла, унося поднос с грязной посудой. Клент ждал, пока закроется дверь, возведя очи горе.

– Милорд, я знаю, что к моей помощнице вы относитесь крайне подозрительно. – Он вздохнул. – Господа, позвольте быть откровенным. До того, как мы с мисс Май пришли в Побор, у нас были некие… трения с Ключниками. В частности, с Арамаем Тетеревятником. Мы не стали его врагами, как вы можете заключить из того, что мы ходим по земле, но и друзьями мы не стали тоже. Мисс Май знает, что встреча с ним может иметь фатальные последствия. Она не могла предать нас, не ставя под удар саму себя. Скажу прямо. Можете ей доверять, потому что вы – ее лучшая… единственная возможность выйти живой из этих испытаний.

Одобрения в глазах слушателей Клент не увидел, но его слова были приняты с пониманием.

Мэр откинулся в кресле:

– Хорошо. Давайте приготовим записку, из которой Ключники ничего не узнают.

– И будем молиться Крошкам-Добрячкам, чтобы девчонка сперва наведалась к Сумеречным воротам, а не к закладке, – буркнул сэр Фельдролл.

ДОБРЯК СОРБИБАНК, ГОЛОС В УШАХ ИГРОКА

Как заботливая хозяйка делает заготовки на зиму, так Эпонимий Клент готовил почву для маленькой лжи. В сущности, тот же театр. Вздыхаешь, будто не способен обмануть столь умных людей. Раскрываешь руки, показываешь ладони, будто распахнул перед ними сокровищницу своих тайн. А потом с усталой покорностью в голосе произносишь что-нибудь вроде «Господа, позвольте быть откровенным…».

В общем, выверни карманы, и аудитория не догадается заглянуть в рукава. Эпонимий Клент не брезговал откровенностью. Но и не злоупотреблял ей. Например, сейчас его одолевали мысли, которыми он не поделился бы ни с мэром, ни с сэром Фельдроллом. Закладку обнаружили. Как? Мошка предала их? Или дуреху выследили? Оба варианта вероятны… но неправдоподобны.

«Кто-то сливает секреты Ключникам, – про себя пропел он, покидая жилище мэра. – Даю голову на отсечение, шпион прячется среди домочадцев. Будь я Арамаем Тетеревятником, я бы первым делом по приезде в Побор, не успели бы и кони просохнуть, сосватал своего человечка мэру. Мэр смело рассуждает о тайных делах перед слугами, будто у них вместо ушей рыбьи хвосты. Что получается? Свой человек в доме есть и у Ключников, и у похитителей. Один и тот же? Может, похитители и Ключники заодно? Будем молиться, чтобы это было не так, или спасти дочку мэра будет ох как непросто».

Ясно одно. Нужен новый способ связи с ночным городом. И знать о нем его союзникам ни к чему.

Через час в другом конце города распахнулась деревянная дверь, и солнечный свет проник в грязную комнату. Внутри замерла пара человек. Один убрал руки с клавикордов, другой перестал водить смычком по скрипке. А музыка не стихла. Лилась невидимая флейта и серебристое глиссандо арфы. Призрачная мелодия прохромала несколько тактов. Лишь когда клавикордист отбил кулаком на стене испуганную дробь, звук замолк.

– Сэр! – Первым в себя пришел скрипач. – Мы репетируем, сэр!

– Очень удачно. Все, как я рассчитывал. – Дородный гость одарил музыканта лучшей из своих улыбок и решительно вошел в комнату. – Извините за вторжение, но я всю сознательную жизнь испытываю величайшую тягу к искусству. Сам я поэт, но музыка, ах, музыка! Она дарит моей душе крылья. Как бы я хотел освоить вашу способность извлекать звуки из воздуха! – Гость восторженно оглядел помещение, будто ноты серебряными рыбками порхали по воздуху.

Клавикордист смущенно изобразил поклон, а скрипач бледно улыбнулся. Оба изо всех сил старались не смотреть на стену, из-за которой прежде звучала таинственная музыка.

– Признаюсь, – тихо продолжил толстяк, – я решительно настроен выяснить, как скрипка и клавикорды могут играть за пять инструментов.

Оба музыканта налились краской, тем самым сказав гостю многое, хотя и не то, что хотели бы.

– Да, я видел, как вы пару дней назад выступали дома у мэра. Осмелюсь заметить, в высоких кругах считается неприличным обращать внимание, что из всего ансамбля играете лишь вы двое… а звучите как полноценный квинтет. Ох, где же мои манеры? – Незнакомец стащил перчатку и протянул голую руку, чтобы ее могли как следует рассмотреть. – Эпонимий Клент.

Слегка придя в себя, музыканты пожали Кленту руку. Но зыркали при этом настороженно.

– Дайте угадаю, как все было. – Глазки-щелочки Клента сверкали, как серебряная стружка. – Ансамбль состоял из дневных жителей, так? А потом некоторым изменили категорию и отправили в ночь. С тех пор вы репетируете и выступаете в тех местах, где стены тонкие, а потому ваших ночных коллег хорошо слышно.

Толстяк многозначительно посмотрел на стену, по которой до этого стучал клавикордист. Там кто-то чихнул, на него зашикали.

Музыканты переглянулись. Скрипач уныло кивнул.

– Вы платите пару монеток дневным друзьям, чтобы те стояли на сцене с инструментами, – продолжал Клент. – Слушатели не замечают или делают вид. А куда им деваться? Не отказываться же от приличной музыки? Простите, что столь бесцеремонно нарушил этикет, но, обдумывая ваше положение, я понял одну очень важную вещь. Чтобы репетировать и договариваться о планах, вам надо хоть изредка собираться в одном месте. Если я его обнаружу, то с вашей помощью смогу передать весточку в ночной город. Как можно быстрее. Поверить или нет, мои дорогие друзья, – это вечный вопрос. Особенно чужаку. Можете ли вы мне доверять? А я вам? Я готов рискнуть. Ведь у меня дело жизни, смерти… и награды.

От последнего слова у музыкантов загорелись глаза, а скрипач снова обрел дар голоса.

– Награда? Какая награда?

– Увы, живых денег у меня нет, – развел руками Клент. – Предлагаю нанести визит в лучшие магазины города. Странным образом, когда прошел слух, что я живу у мэра, мне всюду открыли кредит. Дорогие товарищи, деньги не заменят настоящую дружбу…

Кленту надо было еще кое с кем поговорить, но сперва он подверг себя истязаниям. Навестил брадобрея. «Одолжил» у модистки тряпичную розу, якобы сравнить, подходит ли она по цвету к жилетке. Почистил плащ. На встречу с госпожой Бессел в летнем саду он пришел лощеным и нарядным, насколько это возможно для нищеброда.

Та улыбнулась цветку ровной улыбкой человека, приглядывающего за своим кошельком и мыслями и не намеренного отвлекаться.

– Твои невообразимые таланты произвели незабываемое впечатление на одного важного господина, – любезно заметил Клент. – Разбитое сердце требует, чтобы я убил себя или его, никак не решу, какой вариант романтичнее.

Улыбка госпожи Бессел поблекла, а брови полезли на лоб.

– О да, особенно его поразила твоя стойкость перед лицом тяжелой утраты, – продолжал Клент, увлеченно разглядывая кончики пальцев. – Просто из любопытства, от чего в этот раз умер твой муж?

Госпожа Бессел ощерилась, как жирная рыжая кошка.

– Эпонимий Клент, ты же не наплел мэру ничего лишнего?

– Нет, Джен, что ты. Я бы ни в коем случае не стал портить тебе игру. – Клент кинул на нее взгляд, напоенный такой страстью, что ложка горечи совсем в нем потерялась. – Зима близко, зимующим птицам пора утеплять перьями гнездышки, правда, Сорока Джен?

Прозвище вызвало у собеседницы слабую улыбку. Лицо ее исказилось: стало разом и моложе, и старше.

– За перьями всегда идет охота, – признала она. – Мэр предложил мне место экономки. Хватит так смотреть! Эпонимий Клент! Я сказала, экономки.

– Пусть так. А коли мэр захочет жениться на экономке…

– То что ты ей посоветуешь? Плюнуть ему в глаз?

Повисла долгая тишина. Клент крутил в пальцах искусственный цветок.

– Нет, не посоветую. От этой горькой жизни надо брать все лучшее. И я помогу чем смогу. Друзья ведь чешут друг другу спинки, правда?

– Погоди-ка, ты намекаешь, что у тебя чешется спина? – У госпожи Бессел потемнело чело. – Так и знала! Тебе от меня что-то нужно!

– Мелочь, пустяк, сущая безделица. – Руки Клента так и порхали, шинкуя воздух. – Правда, очень важная безделица. Дорогуша, ты стала светочем во мраке мэрских мыслей, горячим очагом, к которому он тянется из постылой жизни. Раз он тебя ценит так, что доверяет собственный дом… Он доверяет тебе – ты доверяешь мне. Чем больше доверия, тем богаче мир.

– Ха! – Госпожа Бессел презрительно усмехнулась, но ее взгляд был не таким колючим, как голос. Цепляя на платье цветок, она спросила: – Богаче, говоришь? Это ты так тонко просишь разузнать, где мэр прячет серебро? Эпонимий, ты хитрый сукин сын с черным сердцем.

– Нет, милая Джен, не в этот раз, – с необычной торжественностью сказал Клент. – Поверишь ли, у меня есть веская причина обратиться именно к тебе. В доме мэра завелся шпион. У тебя больше возможностей выследить его, чем у меня. Но, во имя Почтенных, будь осторожна, против нас играет опасный соперник…

* * *

Солнце утонуло в крови. Тени в Поборе потянулись, как просыпающиеся кошки. Прозвучал горн. Ночь с серебряным перезвоном вступила в права. Прозвучал второй горн. Последние лучи солнца исчезли, оставив лишь светлую ниточку на западе. Ночной Побор открыл двери.

Мошка проснулась еще за час до заката. «Проснулась» – слабо сказано. Острые колючки дурных предчувствий прорастали сквозь тело. Она ощущала себя ежиком, вывернутым наизнанку.

От переживаний Мошка дергалась, а дергаться в узкой комнате, заставленной вещами, не лучшая идея. Госпожа Прыгуша требовала, чтобы Мошка не шевелилась и ничего не трогала. Девочке казалось, что она не шевелится и ничего не трогает. Но в итоге она уронила сковороду и сбила кочергу. На нее даже зашипел Сарацин, который как раз собрался отойти ко сну.

Звук горна принес облегчение и ужас.

– Госпожа Прыгуша! Надо поторопиться! Люди, о которых я говорила, будут ждать у Сумеречных ворот! Если мы их не встретим, встретят другие.

Мошка, не в силах больше сидеть на месте, вскочила, натянула корзинку на голову и башмаки на ноги.

– Секундочку. Проверю, чисто ли на горизонте. – Госпожа Прыгуша приоткрыла дверь, выглянула в щелочку, потом через плечо улыбнулась Мошке. – Опасности нет.

С этими словами она расправила плечи и исчезла из виду. Мошка вылетела следом. Повитуха сидела, привалившись к дверному косяку, и потирала висок. На земле лежал кусок камня. Девочка подняла глаза, проверяя, не упадет ли стена им на головы.

– Нет, камень бросили оттуда. – Повитуха указала вниз по улице.

Мошка уставилась в темноту, но врага не разглядела. Чувствуя себя голой, она подняла повитуху на ноги и завела внутрь. Усталый, невыспавшийся Сумбур как раз подоспел, чтобы усадить жену в кресло, а потом зарылся в коробки в поисках мази для ран. Мошка изучила поврежденное место и обнаружила лишь наливную шишку. Не самая серьезная травма для такой ситуации.

– Вы видели, кто это был?

– Нет, просто темное пятно на углу. Может, мальчишки развлекались и не заметили, что я открыла дверь. – Повитуха, глянув на недоверчивую мину, похлопала Мошку по руке. – Дорогуша, не переживай, со мной все хорошо. Иди! Встречай друзей у Сумеречных ворот! Поспеши. Если ты не справишься, у нас не будет денег на десятину, и тогда ночь святого Пустобреха мы не переживем.

Мошка задумалась, можно ли бросить раненую госпожу Прыгушу. Ладно, за повитухой присмотрит муж, а время не терпит.

– Хорошо, но Сарацин останется охранять вас. И еще… заприте-ка вы за мной дверь.

Мальчишки развлекаются, кидая камни? Жизнь приучила Мошку выбирать худшую из причин, особенно в Ночном Поборе. Но кому понадобилось швырять в повитуху камень и убегать? На секунду Мошка заподозрила, что нападавший просто не разглядел лица жертвы, только голову в чепчике. Мог ли снаряд предназначаться Мошке?

В Ночном Поборе не бывает безопасных улиц, но, погуляв с госпожой Прыгушей, Мошка усвоила, куда совсем не стоит соваться. В кармане лежала карта дневного города, исчерканная ее поправками: новыми названиями, новыми стенами и проходами. Увы, ночь только началась. В первые часы на улицу выходят охотники.

После дневного несуществования гаснущий свет казался удивительно ярким. Мошка даже заподозрила, что горны прозвучали слишком рано, пока не догадалась, что на фоне неба кружат не птицы, а летучие мыши.

Она поняла, какие люди собираются, как кошки перед мышиной норой, у Сумеречных ворот. Головорезы, высматривающие легкую добычу, готовые избавить ее от скромных пожитков. «Домовладельцы», предлагающие крышу над головой и продающие постояльцев в трудовые бригады. Карманники. Стригуны, обрезающие волосы у детей и девушек. Мошке предстоит пробраться мимо них, как плотве мимо щук.

«Пойду вдоль городской стены, – решила она. – По дороге проверю закладку. Вдруг Клент оставил мне записку».

Луна висела низко, по земле стелились длинные тени, готовые скрыть всех Мошек Май этого мира. По стене, конечно, ходит патруль, следит, чтобы никто не лез наружу. Но выглядывают они тех, кто уже наверху и выделяется на фоне неба. Крошечную фигурку, одетую в лохмотья и перебегающую от одного укрытия к другому, они не заметят.

Даже в скудном свете Мошка различала лица Почтенных, вырезанные в стене. Наконец она заметила скупые черты добряка Белабла, который перед сном тушит последнюю свечу. Угрюмую щель его рта. Тут должно лежать письмо. Мошка присела, взглянула на стену, оценила положение патруля. Она выжидала и готовилась, как кошка на охоте за птичкой.

Две секунды. Секунда. Пора. В этот миг тьма нежно толкнула ее меж лопаток.

– На твоем месте я бы этого не делал.

Мошка не знала, но в это время скрипнули Сумеречные ворота, и в ночной город вошли шестеро мужчин. Они держались плотной группой. Изо рта у них шел пар. Вожак окинул взглядом улицу. Им овладело даже не разочарование, а мрачное смирение. Девчонка, о которой сэр Фельдролл прожужжал все уши, то ли не пришла, то ли здорово сливается с окрестностями.

– Нож побери, небось, девчонку уже поймали, – буркнул он. – Так, ребята, подождем, но не на виду. Здесь царят волчьи нравы. Будем вести себя, как стадо баранов, вернемся стрижеными.

И мэр, и сэр Фельдролл постарались объяснить ему специфику Ночного Побора. Тридцать лет назад он родился в час добряка Сорвибанка, покровителя азартных игр. Комитет Часов решил, что владелец такого имени – любитель игры в карты и кости, пустоголовый, расхлябанный, погрязший в грехах, и ему самое место в ночном городе. Но сейчас он ощущал затылком враждебное дыхание Ночного Побора.

Вся компания спряталась в тени Часовой башни. Над головой тикали часы, только сильно опаздывали. Он даже не знал, точно ли они отсчитывают минуты. Миновала целая зима, прежде чем они разглядели под стеной мелкую фигуру, бесшумно приближающуюся к ним.

К ним шла не девчонка, а мужчина. Опасным он не выглядел. Одинокий, низенький, бледный, с незапоминающимся лицом, в большой шляпе, с двумя шарфами на шее. Как ни прятались гости города, он двинулся прямо к ним. Руки он держал перед собой, подчеркивая свою безобидность.

– Радость. Хорошо, что я вас нашел. – Была в его голосе какая-то странная заунывность. Может, он боялся. Может, берег тишину. – Крепкие ребята, знающие, как удержать дубинку. Прямо как обещали. – Наконец он заметил направленные на него подозрительные взгляды и пистолеты. Тем же вялым голосом он представился: – Друг Мошки Май.

– Тогда опиши ее, – прошипел вожак.

– Вот такого роста. Черные глаза, черные волосы, похожа на хорька.

Новоприбывшие переглянулись, кивнули друг другу и слегка расслабились.

– Она задержалась, забирая письмо. Там ее поджидали. Она сбежала. Но ранена и напугана. Бедняжка попросила меня прийти вместо нее. – Мужичок словно не мог смотреть прямо, он все время крутил головой. – Джентльмены, ваше общество доставляет мне радость, но нам могут помешать. Позвольте отвести вас в подходящее место.

Напугана, подумал вожак. Что дальше? Девчонки нет. Если не доверять ему, что делать и куда идти?

Рука нащупала в кармане кости, атрибут своего покровителя. Скрипнув зубами, вожак положился на удачу.

За спиной у Мошки раздался веселый голос молодого мужчины. Он звучал так, будто легко обходит защиту низких, грубых голосов и вонзает ядовитые остроты им в брюхо.