Текст книги "Собрание сочинений.Том 3."

Автор книги: Франц Кафка

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 20 страниц)

– Нет, – сказал К. и, чтобы попридержать слишком быстро говорившего коммерсанта, успокаивающе накрыл рукой его руку, – я только хотел бы вас попросить говорить чуть помедленнее, это ведь все для меня очень важные вещи, и я не успеваю их как следует усвоить.

– Хорошо, что вы мне об этом напомнили, – сказал коммерсант, – вы ведь еще новичок, еще молодой. Вашему процессу полгодика, верно? Да, я о нем слышал. Такой еще молодой процесс! Я-то эти вещи уже несчетное число раз передумал, они для меня самые самоочевидные вещи на свете.

– Вы, наверное, довольны, что ваш процесс уже так далеко продвинулся, – спросил К., он не хотел прямо в лоб спрашивать, в каком состоянии дело коммерсанта.

И ясного ответа не получил.

– Да, я тяну мой процесс уже пять лет, – сказал коммерсант и опустил голову, – а это не мало.

Он помолчал. К. прислушивался, не идет ли Лени. С одной стороны, он не хотел, чтобы она приходила, потому что у него было еще много вопросов и было нежелательно, чтобы Лени застала его за этим доверительным разговором с коммерсантом, но, с другой стороны, его злило, что она, несмотря на то, что он здесь, так долго остается у адвоката – намного дольше, чем нужно для того, чтобы подать суп.

– Я еще хорошо помню то время, – снова заговорил коммерсант, и К. немедленно обратился в слух, – когда мой процесс был примерно в том же возрасте, как теперь ваш. У меня был тогда только этот адвокат, но я не слишком был им доволен.

Вот сейчас-то я все и узнаю, подумал К. и оживленно закивал головой, словно мог этим подбодрить коммерсанта, чтобы тот сказал все, что нужно.

– Мой процесс, – продолжал коммерсант, – не продвигался, хотя расследования проводились; я на каждое являлся, собирал материалы, представил в суд все мои бухгалтерские книги, в чем, как я узнал позднее, совсем не было необходимости, снова и снова бегал к адвокату, и он подавал разные заявления…

– Разные заявления? – переспросил К.

– Конечно, – сказал коммерсант.

– Это для меня очень важно, – сказал К., – в моем случае он все еще работает над первым заявлением. Он ничего еще не сделал. Теперь я вижу, что он нагло пренебрегает мной.

– Могут быть разные основательные причины, по которым заявление еще не готово, – сказал коммерсант. – Кстати, мои заявления, как потом выяснилось, совершенно ничего не стоили. Я даже, благодаря любезности одного судейского чиновника, сам читал одно из них. Оно было хотя и ученым, но, по существу, бессодержательным. Во-первых, очень много латыни, которой я не понимаю, потом на целые страницы общие обращения к суду, потом похвалы в адрес каких-то отдельных чиновников, имена которых хотя и не назывались, но посвященный, наверное, должен был их угадать, потом похвалы адвоката самому себе, в которых он буквально по-собачьи ползал перед судом на брюхе, и, наконец, исследования судебных дел всех времен, которые должны были чем-то напоминать мое. Впрочем, эти исследования, насколько я мог понять, были выполнены очень тщательно. Я вовсе не хочу всем этим дать какую-то оценку работе этого адвоката, к тому же то заявление, которое я читал, было только одним из многих, но как бы там ни было – именно это я хочу сейчас сказать, – я тогда не видел никакого продвижения моего процесса.

– А какое продвижение вы хотели увидеть? – спросил К.

– Вполне разумный вопрос, – сказал, усмехаясь, коммерсант, – в таких делах очень редко можно увидеть какое-то продвижение. Но тогда я этого не знал. Я коммерсант, а тогда был им еще значительно больше, чем сейчас, я хотел ощутимого продвижения, все должно было уже близиться к концу или хотя бы надлежащим образом развиваться. Вместо этого шли одни только расспросы, по большей части об одном и том же, ответы я уже выучил, как молитву; посыльные из суда приходили по нескольку раз на неделе в мою контору, ко мне на квартиру или еще куда-нибудь, где можно было меня встретить, это, естественно, мешало (сейчас по крайней мере в этом отношении стало немного лучше, телефонные звонки мешают значительно меньше), к тому же и среди моих деловых партнеров и, в особенности, среди моих родственников начали распространяться слухи о моем процессе, то есть неприятности сыпались со всех сторон, и при этом не было ни малейших признаков того, что в ближайшее время состоится хотя бы первое слушание дела. Тогда я пошел к адвокату и высказал ему мои претензии. Он, правда, долго давал мне разъяснения, но решительно отказался сделать что-то так, как хотел я, заявив, что никто не может повлиять на назначение слушания, и настаивать на этом в заявлении, как я требовал, было бы просто неслыханным делом и погубило бы и меня, и его. Тогда я подумал: то, что не может или не хочет сделать этот адвокат, сможет или захочет сделать другой. И начал подыскивать других адвокатов. Хочу сразу предупредить: ни один из них не потребовал и не добился основного слушания, это – по крайней мере с той оговоркой, о которой я еще скажу, – действительно невозможно, в этом пункте адвокат меня не обманул, но в остальном мне не пришлось пожалеть о том, что я обратился еще и к другим адвокатам. Вы, наверное, тоже могли уже многое услышать от доктора Пьета об этих теневых адвокатах; по всей вероятности, в его изображении они выглядели весьма презренными, и они действительно такие. Правда, в его рассказы о них, когда он сравнивает их с собой и своими коллегами, всегда вкрадывается одна маленькая ошибка, на которую я – просто к слову – хочу все же обратить ваше внимание. Он в таких случаях всегда называет адвокатов своего круга, в отличие от прочих, «крупными адвокатами». Это неправда; то есть, конечно, каждый может назвать себя «крупным», если ему так хочется, но в данном случае решает все-таки только судебное словоупотребление, а согласно этому употреблению, помимо теневых адвокатов, имеются еще мелкие и крупные. Но этот адвокат и его коллеги – всего лишь мелкие адвокаты, а крупные, которых я никогда не видел и о которых только слышал, по своему рангу несравненно больше возвышаются над мелкими, чем эти мелкие над презираемыми ими теневыми.

– Крупные адвокаты? – переспросил К. – Кто это такие? Как к ним попасть?

– Так вы никогда еще о них не слышали, – сказал коммерсант. – Нет такого обвиняемого, который бы, узнав о них, какое-то время о них не мечтал. Но вы лучше не обольщайтесь. Кто эти крупные адвокаты, я не знаю, а попасть к ним, по-видимому, вообще нельзя. Я не знаю ни одного дела, о котором можно было бы с уверенностью сказать, что они в нем участвовали. Они многих защищают, но вашего желания тут недостаточно, они защищают только тех, кого хотят защищать. Правда, дела, которые они берут, должны, видимо, уже выйти за рамки суда нижней инстанции. Вообще же, лучше о них совсем не думать, потому что иначе консультации с другими адвокатами, их советы и их защитительные усилия начнут вызывать такое отвращение и покажутся такими бесполезными, – я сам это пережил, – что захочется все бросить, улечься дома в кровать и накрыться с головой. Но, естественно, это было бы уже глупее всего, да и в кровати покой тоже был бы недолгим.

– Значит, вы тогда не думали о крупных адвокатах? – спросил К.

– Какое-то время думал, – сказал коммерсант и опять усмехнулся, – совсем о них не думать, к сожалению, невозможно, и в особенности ночь словно создана для таких мыслей. Но я ведь тогда хотел немедленного результата, поэтому я пошел к теневым адвокатам.

– Как вы тут сидите друг с дружкой! – воскликнула Лени, которая уже вернулась и остановилась с подносом в дверях.

Они действительно сидели так близко друг к другу, что при малейшей попытке повернуться должны были стукнуться головами; коммерсант, кроме того что был маленький, еще и сидел, согнув спину, и К., чтобы все услышать, тоже был вынужден низко сгибаться.

– Да погоди ты! – крикнул К., отгоняя Лени, и нетерпеливо дернул рукой, которой он все еще накрывал руку коммерсанта.

– Он хочет, чтобы я ему рассказал о моем процессе, – пояснил коммерсант Лени.

– Ну, расскажи, расскажи, – отозвалась та.

Она разговаривала с коммерсантом дружелюбно, но в то же время и свысока. К. это не понравилось; как он теперь узнал, этот человек все же чего-то стоил, во всяком случае, у него был опыт, который он хорошо передавал. Лени, по всей видимости, судила о нем неверно. Теперь К. с раздражением смотрел на то, как Лени забрала у коммерсанта свечу, которую тот все это время держал в руке, отерла его руку передником и затем опустилась перед ним на колени, чтобы сцарапать капельки воска, упавшие со свечи на его брюки.

– Вы хотели рассказать мне о теневых адвокатах, – напомнил К. и без лишних слов оттолкнул руку Лени.

– Что тебе надо? – спросила Лени, слегка стукнула К. и продолжила свою работу.

– Да, о теневых адвокатах, – сказал коммерсант и провел рукой по лбу, словно размышляя.

К., желая ему помочь, сказал:

– Вы хотели немедленного результата и поэтому обратились к теневым адвокатам.

– Совершенно верно, – сказал коммерсант, но дальше не продолжал.

Он, может быть, не хочет говорить об этом при Лени, подумал К., сдержал свое нетерпеливое желание прямо сейчас услышать продолжение и теперь уже больше не торопил коммерсанта.

– Ты доложила обо мне? – спросил он Лени.

– Разумеется, – сказала она. – Он тебя ждет. Что ты вцепился в Блока, с Блоком ты можешь и потом поговорить, он же остается здесь.

К. все еще колебался.

– Вы остаетесь здесь? – спросил он коммерсанта; он хотел услышать ответ от него самого, он не хотел, чтобы Лени говорила о коммерсанте, как об отсутствующем; он вообще был сегодня переполнен тайным раздражением против Лени. И вновь ответила одна Лени:

– Он частенько здесь ночует.

– Ночует? – воскликнул К.; он думал, что коммерсант просто подождет здесь, пока он быстро закончит свои переговоры с адвокатом, а потом они вместе уйдут отсюда и все основательно и без помех обсудят.

– Да, – сказала Лени, – не каждый, как ты, Йозеф, в любой час допускается к адвокату. Ты, кажется, даже нисколько и не удивляешься, что адвокат в одиннадцать часов ночи, несмотря на свою болезнь, все-таки тебя принимает. То, что делают для тебя твои друзья, ты принимаешь как слишком уж само собой разумеющееся. Впрочем, твои друзья делают это с удовольствием, по крайней мере я. Я не хочу никакой благодарности, да мне и не нужна никакая, мне нужно только, чтобы ты меня любил.

Любил тебя? – подумал К. в первый момент, и только потом сообразил: ну, да, я ее люблю. Тем не менее, оставляя без внимания все остальное, он сказал:

– Он принимает меня, потому что я его клиент. Если бы еще и для этого требовалась посторонняя помощь, тогда вообще на каждом шагу приходилось бы клянчить и благодарить одновременно.

– Какой он сегодня противный, да? – обратилась Лени к коммерсанту.

Теперь уже я – отсутствующий, подумал К. и даже почти разозлился на коммерсанта, когда тот, перенимая эту невежливость Лени, сказал:

– Адвокат принимает его еще и по другой причине. Дело в том, что его случай интереснее моего. Но, кроме того, его процесс еще в самом начале, значит, скорей всего, еще не очень запутан, поэтому адвокат еще с удовольствием им занимается. Потом все пойдет по-другому.

– Да-да, – сказала Лени и насмешливо посмотрела на коммерсанта, – тебе бы только поболтать. Ему на самом деле, – при этих словах она повернулась к К., – вообще нельзя верить. Насколько он милый, настолько же и болтливый. Может быть, еще и поэтому адвокат его терпеть не может. Во всяком случае, он принимает его только под настроение. Я уж как только ни старалась, но изменить это невозможно. Представь себе, иной раз я докладываю о Блоке, а он принимает его только на третий день после этого. Но если в тот момент, когда он его вызывает, Блока нет на месте, то все пропало, и нужно докладывать о нем заново. Поэтому я и позволила Блоку здесь спать, ведь уже бывало, что адвокат звонил и требовал его ночью. А теперь Блок готов и ночью. Правда, иногда бывает и так, что, когда выясняется, что Блок здесь, адвокат отменяет свое распоряжение и не принимает его.

К. вопросительно посмотрел на коммерсанта. Тот кивнул и, возможно, забывшись от унижения, с той же откровенностью, с какой до этого говорил с К., сказал:

– Да, со временем становишься очень зависимым от своего адвоката.

– Это он только для вида жалуется, – сказала Лени. – А на самом деле он очень доволен тем, что ночует здесь, как он мне уже не раз признавался.

Она подошла к какой-то маленькой двери и распахнула ее.

– Хочешь посмотреть на его спальню? – спросила она.

К. подошел и заглянул с порога в низкое, без окон, помещение, целиком заполненное узкой кроватью. Залезать в эту кровать нужно было через спинку. В углублении стены у изголовья кровати были аккуратно размещены свеча, чернильница, перо и перевязанная пачка бумаг – очевидно, документы процесса.

– Вы спите в комнате горничной? – спросил К., повернувшись к коммерсанту.

– Лени уступила мне ее, – ответил коммерсант, – это очень удобно.

К. долгим взглядом посмотрел на коммерсанта; то первое впечатление, которое у него сложилось об этом человеке, по-видимому, все-таки было правильным: да, опыт у него был, поскольку процесс длился уже долго, но за этот опыт он дорого заплатил. Неожиданно К. почувствовал, что не может больше выносить вида этого коммерсанта.

– Так уложи его спать! – крикнул он Лени, которая его, кажется, совершенно не поняла.

Сам же К. направился к адвокату, намереваясь его увольнением освободить себя не только от адвоката, но и от Лени, и от этого коммерсанта. Но он даже еще не успел дойти до двери, когда коммерсант тихим голосом обратился к нему:

– Господин прокурист.

К. сердито обернулся.

– Вы забыли ваше обещание, – сказал коммерсант и просительно наклонился па своем стуле в сторону К. – Вы хотели еще открыть мне одну тайну.

– Да, верно, – сказал К. и тоже скользнул взглядом по Лени, которая внимательно на него смотрела, – ну, слушайте; это, впрочем, почти уже и не тайна. Я иду сейчас к адвокату, чтобы отстранить его.

– Он его отстраняет! – вскрикнул коммерсант, вскочил со стула и, воздев руки, забегал по кухне, то и дело восклицая: – Он отстраняет адвоката!

Лени хотела тут же наброситься на К., но коммерсант, попавшись на дороге, помешал ей, за что получил тычок кулаками. Затем, так и не разжав кулаки, она побежала вслед за К., но тот двигался со значительным опережением. Лени настигла его, когда он уже вошел в комнату адвоката. Он почти уже закрыл за собой дверь, но Лени, успев вставить в дверь ногу, закрыть ее не дала, схватила его за руку и попыталась вытащить из комнаты. Однако он с такой силой сжал ее запястье, что она, застонав, вынуждена была отпустить его. Сразу войти в комнату она не решилась, и К., повернув в замке ключ, запер дверь. [14]14
  Вычеркнуто автором:
  В комнате было совсем темно, по-видимому, на окнах висели тяжелые гардины из плотной материи, не пропускавшие никакого света. Легкое возбуждение бега еще владело К., и он бессознательно сделал несколько длинных шагов. Только после этого он остановился и обнаружил, что совершенно не понимает, в какой части комнаты находится. Адвокат, во всяком случае, уже спал, и дыхания его не было слышно, поскольку он имел обыкновение накрываться периной с головой.


[Закрыть]

– Я давно уже вас ожидаю, – сказал из кровати адвокат, положил на ночной столик какую-то бумагу, которую он читал при свече, надел очки и пристально посмотрел на К.

Вместо того чтобы извиниться, К. сказал:

– Я ненадолго.

Поскольку это не было извинением, адвокат оставил замечание К. без внимания и сказал:

– Впредь в столь позднее время я вас больше принимать не буду.

– Это совпадает с моими намерениями, – сказал К.

Адвокат посмотрел на него вопросительно.

– Садитесь, – сказал он.

– Если угодно, – сказал К., пододвинул стул к ночному столику и уселся.

– Мне показалось, что вы заперли дверь, – сказал адвокат.

– Да, – сказал К., – это из-за Лени.

Он не собирался никого щадить. Но адвокат спросил:

– Она опять была навязчива?

– Навязчива? – переспросил К.

– Да, – сказал адвокат, при этом он засмеялся, зашелся в приступе кашля и, когда кашель прошел, снова начал смеяться. – Вы ведь, я полагаю, уже заметили ее навязчивость? – спросил он и хлопнул К. по руке, которой К. в рассеянности оперся о ночной столик и которую теперь резко отдернул. – Вы не придаете этому большого значения, – сказал адвокат, поскольку К. молчал, – тем лучше. А то бы мне пришлось, пожалуй, перед вами извиняться. Это такая странность у Лени, которую я, впрочем, давно уже ей простил и о которой не стал бы и говорить, если бы вы сейчас не заперли дверь. Эта странность – собственно, вам я, по-видимому, менее всего должен был бы ее объяснять, но вы смотрите на меня с таким недоумением, – эта странность состоит в том, что большинство обвиняемых кажутся Лени красивыми. Она на всех виснет, всех любит – впрочем, кажется, и любима всеми – и потом, при случае, если я ей это позволяю, рассказывает мне об этом, чтобы меня развлечь. У меня все это отнюдь не вызывает такого удивления, какое, кажется, испытываете вы. Если правильно посмотреть на это, то обнаружится, что обвиняемые в самом деле часто красивы. Это, впрочем, любопытное, в какой-то мере естественнонаучное явление. Разумеется, никакого явного, точно определимого изменения внешности в результате обвинения не происходит. Здесь ведь все обстоит не так, как в других судебных делах, здесь большинство клиентов сохраняют свой привычный образ жизни и, если имеют хорошего адвоката, который за них хлопочет, сами процессом не занимаются. И тем не менее те, у кого есть опыт в таких вещах, способны в любой толпе опознавать обвиняемых одного за другим. По какому признаку, спросите вы. Мой ответ вас не удовлетворит. Обвиняемыми как раз и будут самые красивые. Что же делает их красивыми? вина? но этого не может быть, поскольку не все ведь виновны – во всяком случае, я как адвокат должен так говорить; но, может быть, предстоящее заслуженное наказание уже сейчас делает их красивыми? нет, поскольку все-таки не все будут наказаны; таким образом, это может быть связано только с возбуждением против них дела, которое каким-то образом накладывает на них свой отпечаток. Разумеется, среди этих красивых есть те, кто особенно красив, но красивы все, даже этот жалкий червяк Блок.

К концу этой речи К. обрел уже полное спокойствие, при последних словах адвоката он даже стал заметно кивать головой, словно клевать, подтверждая самому себе правильность своего прежнего мнения, согласно которому адвокат всегда – и в этот раз тоже – старался общими, не относящимися к делу рассуждениями отвлечь его и увести от главного вопроса о той фактической работе, которую он выполнил по делу К. Видимо, адвокат заметил, что К. в этот раз оказывал ему большее, чем обычно, сопротивление, так как оборвал свою речь, предоставляя К. возможность высказаться, но К. не нарушал молчания, и адвокат спросил:

– Вы сегодня пришли ко мне с каким-то определенным намерением?

– Да, – сказал К. и слегка заслонил рукой свечу, чтобы лучше видеть адвоката, – я хотел вам сказать, что с сегодняшнего дня я изымаю у вас полномочия представительства.

– Правильно ли я вас понимаю? – спросил адвокат, поднявшись в кровати и опершись локтем на подушки.

– Думаю, да, – сказал К., напряженно подобравшись, словно сидел в засаде.

– Ну, что ж, мы можем обсудить и этот план, – сказал, помолчав, адвокат.

– Это уже не план, – сказал К.

– Возможно, – сказал адвокат, – тем не менее мы не должны проявлять излишней поспешности.

Он сказал «мы», словно не собирался отпускать К. на свободу и намерен был – если уж не мог быть его представителем – по крайней мере, оставаться его советником.

– Это не поспешность, – сказал К., медленно поднялся и встал за спинкой своего стула, – это то, что хорошо и, может быть, даже слишком долго обдумывалось. Это – окончательное решение.

– Тогда позвольте сказать вам всего лишь несколько слов, – сказал адвокат, откинул перину и сел на краю кровати.

Его голые, покрытые седыми волосками ноги дрожали в ознобе. Он попросил К. подать ему с дивана плед. К. принес плед и сказал:

– Вы совершенно напрасно подвергаете себя риску простуды.

– Повод достаточно серьезен, – сказал адвокат, укутывая периной верхнюю часть тела и затем обертывая ноги пледом. – Ваш дядя – мой друг, да и к вам я за это время привязался. Я открыто в этом признаюсь. У меня нет причин этого стыдиться.

Эти трогательные речи старого человека были К. чрезвычайно неприятны, поскольку вынуждали его давать подробные объяснения, которых он предпочел бы избежать, а кроме того, такие речи – он откровенно себе в этом признавался – смущали его, хотя, конечно, никак не могли заставить его изменить свое решение.

– Я благодарю вас за ваше дружеское расположение, – сказал он, – и я понимаю, что вы занимались моим делом настолько активно, насколько это было для вас возможно и насколько вы полагали это полезным для меня. Я, однако, пришел в последнее время к убеждению, что этого недостаточно. Я, естественно, ни в коем случае не стану делать попыток убедить вас, человека, который настолько старше и опытнее меня, принять мою точку зрения, и если я иногда непроизвольно делал такие попытки, то прошу меня простить; дело, однако, как вы сами выразились, достаточно серьезно, и, по моему убеждению, требуется значительно более энергичное вмешательство в процесс, чем то, которое имело место до сих пор.

– Я понимаю вас, – сказал адвокат, – вы нетерпеливы.

– Я не нетерпелив, – сказал К., несколько раздражаясь и менее тщательно подбирая слова. – Еще при моем первом посещении, когда я пришел к вам с дядей, вы могли заметить, что этот процесс не был для меня так уж важен, и, когда мне не напоминали о нем в каком-то смысле насильно, я вообще о нем забывал. Но дядя настаивал на том, чтобы я поручил вам представительство, и я сделал это для его удовольствия. Ну, а после этого все-таки можно было ожидать, что процесс пойдет для меня как-то легче, чем раньше, поскольку полномочия представительства передают адвокату, собственно, для того, чтобы как-то облегчить себе тяжесть процесса. Произошло же прямо противоположное. С тех пор, как вы стали меня представлять, у меня появилось столько забот, связанных с процессом, сколько никогда раньше не было. Когда я был один, я ничего не предпринимал по моему делу, но я почти и не замечал его; теперь же, когда у меня появился представитель и все было подготовлено для того, чтобы что-то происходило, я непрерывно и все более напряженно ожидал вашего вмешательства, но его не было. Я, правда, получал от вас разнообразную информацию о суде, которую я, может быть, ни от кого другого не смог бы получить, но мне этого не могло быть достаточно, когда этот процесс, в буквальном смысле под покровом тайны, подбирался ко мне все ближе.

К. оттолкнул от себя стул и стоял теперь, выпрямившись и засунув руки в карманы сюртука.

– Начиная с некоторого определенного момента времени, – тихо и спокойно [15]15
  Вычеркнуто автором:
  …словно ожидал проявления каких-то признаков жизни со стороны обвиняемого…


[Закрыть]произнес адвокат, – в моей практике уже не происходит ничего существенно нового. Сколько уже клиентов, находившихся на подобной стадии процесса, стояли передо мной, подобно вам, и говорили подобные вещи!

– В таком случае, – сказал К., – все эти подобные мне клиенты были точно так же правы, как и я. Этим вы нисколько не опровергаете мои выводы.

– Я не собираюсь этим опровергать их, – сказал адвокат, – но я хотел бы только заметить, что от вас я мог бы ожидать большей способности понимания, чем от других, в особенности потому, что вам я дал более широкое представление о характере этого суда и моей деятельности, чем я это обычно делаю, работая с клиентом. И несмотря на все это, я вынужден сейчас констатировать, что вы недостаточно мне доверяете. Вы не облегчаете мне этим жизнь.

Как этот адвокат унижался перед К.! И без всякой оглядки на честь сословия, которую, конечно, наиболее чувствительно задевало именно это. Но зачем он это делал? Ведь он, судя по всему, был адвокатом с большой клиентурой и к тому же богатым человеком; ни упущенная выгода, ни потеря клиента сами по себе не могли так уж много для него значить. Кроме того, он хворал и сам должен был бы позаботиться о том, чтобы его освободили от части работы. А он, несмотря на это, так держится за К.! Почему? Что это, проявление личного участия по отношению к дяде, или он в самом деле считает процесс К. таким из ряда вон выходящим и надеется в нем отличиться либо перед К., либо – такой возможности тоже никак не следовало исключать – перед своими друзьями в суде? По его виду ничего нельзя было понять, как ни сверлил его К. бесцеремонно-испытующим взглядом. Могло даже показаться, что адвокат намеренно сделал каменное лицо и выжидает, когда подействуют его слова. Но, очевидно, он излишне оптимистично истолковал молчание К., поскольку теперь продолжил:

– Вы могли заметить, что, несмотря на наличие большой канцелярии, я не использую помощников. Прежде было не так, было время, когда у меня работало несколько молодых юристов, – сегодня я работаю один. Это связано отчасти с тем, что изменился характер моей практики и я стал все больше ограничивать ее судебными делами вашего типа, отчасти – со все более глубокими познаниями, которые я приобретал в этих делах. Я обнаружил, что я никому не могу перепоручать эту работу, если не хочу погрешить против моего клиента и против той задачи, которую я на себя взял. Но такое решение – выполнять всю работу самому – имело естественные следствия: я вынужден был отклонять почти все просьбы о представительстве и мог откликаться только на те, которые особенно меня трогали; ну, тут вокруг достаточно тварей – и даже совсем близко, – готовых кинуться на каждый кусок, который я выброшу. К тому же от перенапряжения я тогда заболел. Но, несмотря на это, я не сожалею о своем решении; возможно, мне следовало отказывать чаще, чем я это делал, но то, что я целиком посвящал себя взятым процессам, оказалось безусловно необходимым и было вознаграждено успехами. Я как-то нашел в одной бумаге очень красивое выражение различия, существующего между представительством в обычных судебных делах и представительством в таких делах. Там говорилось: один адвокат ведет своего клиента к приговору на ниточке, тогда как другой сразу сажает клиента себе на плечи и несет его, не ссаживая, к приговору и даже дальше. Так оно и есть. Но когда я говорил, что ни разу не пожалел о большой проделанной работе, это было не совсем верно. Когда она встречает так мало понимания, как в вашем случае, тогда – да, тогда я о ней почти жалею.

Все эти речи не столько убедили К., сколько истощили его терпение. [16]16
  Вычеркнуто автором:
  – Вы не откровенны со мной и никогда не были со мной откровенны. Поэтому вы не можете жаловаться на то, что вас, по крайней мере с вашей точки зрения, не понимают. Вот я откровенен и поэтому не боюсь, что меня не понимают. Вы перетянули мой процесс на себя якобы для того, чтобы полностью освободить меня, но мне теперь уже почти что кажется, что вы не только плохо вели его, но, не предпринимая ничего серьезного, пытались скрывать его от меня, чтобы предотвратить мое вмешательство и чтобы в мое отсутствие в один прекрасный день где-нибудь был вынесен приговор. Я не говорю, что вы всего этого хотели…


[Закрыть]В интонациях адвоката он, как ему казалось, каким-то образом расслышал, что́ его ждет, если он уступит: снова начнутся утешения, намеки на продвинувшееся заявление, на улучшившееся настроение судейских чиновников, но также – и на большие трудности, которые мешают работе, – короче, все то, что было уже до тошноты знакомо, будет извлечено вновь, чтобы снова морочить К. неопределенными надеждами и терзать неопределенными угрозами. С этим надо было кончать раз и навсегда, поэтому он сказал:

– Что вы намерены предпринять по моему делу, если останетесь моим представителем?

Адвокат проглотил даже такой оскорбительный вопрос и ответил:

– Продолжать дальше то, что я уже предпринял для вас.

– Так я и знал, – сказал К., – ну, тогда всякие дальнейшие разговоры излишни.

– Я сделаю еще одну попытку, – сказал адвокат так, словно раздражение, возникшее у К., прорвалось не у К., а у него. – У меня, видите ли, есть предположение, что причиной не только вашей ошибочной оценки моей правовой помощи, но и вашего поведения в целом стало то, что с вами, хотя вы обвиняемый, слишком хорошо обращаются, или, правильнее сказать, пренебрежительно, – как бы пренебрежительно обращаются. Последнее тоже имеет свою причину; зачастую лучше быть в цепях, чем на свободе. Но я хотел бы вам показать, как обращаются с другими обвиняемыми; быть может, это вас чему-нибудь научит. А конкретно, я вызову сейчас Блока; отоприте дверь и сядьте здесь, около ночного столика.

– Извольте, – сказал К. и сделал то, что потребовал адвокат: учиться он был всегда готов. Однако для гарантии, на всякий случай, еще спросил:

– Но вы приняли к сведению, что полномочия представительства я у вас изъял?

– Да, – сказал адвокат, – но сегодня у вас еще есть возможность вернуть их.

Он снова улегся в кровать, натянул перину до подбородка и отвернулся к стене. После этого он позвонил.

Лени появилась почти одновременно со звонком; быстро оглядевшись, она попыталась понять, что здесь произошло; вид К., спокойно сидящего у кровати адвоката, кажется, подействовал на нее успокаивающе. Она усмехнулась и кивнула К., смотревшему на нее неподвижным взглядом.

– Приведи Блока, – сказал адвокат.

Но она, вместо того чтобы привести его, только подошла к двери, крикнула: «Блок! К адвокату!» – и, очевидно, пользуясь тем, что адвокат по-прежнему лежал, отвернувшись к стене, и ни на что не обращал внимания, проскользнула за спинку стула К. С этого момента она начала мешать К., то наклоняясь вперед над спинкой стула, то ероша – впрочем, очень осторожно и нежно – его волосы, то проводя ладонями по его щекам. В конце концов К. попытался это прекратить, поймав одну ее руку, которую она после некоторого сопротивления оставила ему.

Блок явился на зов сразу, но остановился перед дверью и, казалось, не решался войти. Он приподнял брови и наклонил голову, словно прислушивался, не повторится ли приказ. К. мог бы сделать ему знак войти, но он решил окончательно порвать не только с адвокатом, но и со всем остальным в этой квартире, поэтому оставался неподвижен. И Лени молчала. Блок, заметив, что его по крайней мере никто не гонит, на цыпочках, с напряженным лицом и судорожно сцепленными за спиной руками, вошел в комнату. Дверь он оставил открытой для возможного отступления. На К. он даже не взглянул, он смотрел только на высокую перину, под которой адвоката, лежавшего совсем близко к стене, даже не было видно. Но зато раздался его голос:

– Блок здесь? – спросил он.

Блока, который зашел уже довольно далеко, этим вопросом буквально толкнуло в грудь и затем – в спину; покачнувшись, он низко согнулся и, оставаясь в таком положении, сказал:

– К вашим услугам.

– Что тебе надо? – спросил адвокат. – Не вовремя пришел.

– Меня разве не звали? – спросил Блок более себя самого, чем адвоката, выставил перед собой руки, защищаясь, и был уже готов выбежать вон.

– Тебя звали, – сказал адвокат, – тем не менее, ты пришел не вовремя, – и после паузы прибавил: – Ты всегда приходишь не вовремя.

С того момента, как адвокат заговорил, Блок уже не смотрел в сторону кровати, он уставился куда-то в угол и только вслушивался в голос, словно вид говорящего был слишком ослепителен, чтобы он мог его вынести. Но и расслышать что-то тоже было трудно, так как адвокат говорил в стену, причем тихо и быстро.