Текст книги "Собрание сочинений.Том 3."

Автор книги: Франц Кафка

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 20 страниц)

– Но ведь это второе оправдание тоже не окончательное, – сказал К. и, словно отгоняя что-то, качнул головой.

– Естественно, нет, – сказал художник, – за вторым оправданием следует третий арест, за третьим оправданием – четвертый арест и так далее. Это заложено уже в самом понятии мнимого оправдания.

К. молчал.

– Я вижу, мнимое оправдание кажется вам невыгодным, – сказал художник, – может быть, вам больше подойдет затягивание процесса. Объяснить вам сущность затягивания?

К. кивнул. Художник сидел, удобно развалясь на своем стуле, его ночная рубашка была широко распахнута, он запустил под нее руку и поглаживал себя по груди и бокам.

– Затягивание, – начал художник и на какое-то мгновение застыл, глядя прямо перед собой, словно подыскивал абсолютно точное объяснение, – затягивание заключается в том, что процесс надолго задерживается на самой низшей процессуальной стадии. Для достижения этого необходимо, чтобы обвиняемый и его помощник – в особенности, помощник – оставались в непрерывном личном контакте с судом. Я повторяю, здесь не требуется такой затраты сил, как при достижении мнимого оправдания, но требуется значительно большая внимательность. Процесс ни на минуту нельзя упускать из виду; соответствующего судью нужно посещать через регулярные промежутки времени, а также при всяком удобном случае и всеми средствами стараться поддерживать его доброжелательное отношение; если же лично с этим судьей вы не знакомы, тогда нужно влиять на него через знакомых судей, но, конечно, никоим образом не отказываться по этой причине от непосредственных контактов. И если ничего в этом плане не упустить, то можно с достаточной определенностью полагать, что процесс не выйдет из своей начальной стадии. Процесс при этом не прекращается, но обвиняемый гарантирован от приговора почти так же надежно, как если бы он был свободен. По сравнению с мнимым оправданием, затягивание имеет то преимущество, что будущее обвиняемого здесь менее неопределенно, он огражден от этого ужаса внезапного ареста и не должен бояться, к примеру, того, что как раз в тот момент, когда прочие обстоятельства менее всего будут к этому располагать, ему придется взваливать на себя все те хлопоты и переживания, которые связаны с достижением мнимого оправдания. Правда, и в затягивании тоже есть определенные недостатки, которых обвиняемому не следует недооценивать. Я не говорю здесь о том, что обвиняемый в этом варианте никогда не получит свободы, ведь и при мнимом оправдании он ее, в собственном смысле, тоже не получает. Но тут есть другой недостаток. Процесс не может стоять на месте, если для этого нет хотя бы мнимых оснований. Поэтому формально в рамках процесса должно что-то происходить. Это значит, что время от времени должны приниматься различные постановления, обвиняемого должны допрашивать, должны проводиться расследования, и так далее. Потому что процесс должен все время вращаться в том маленьком кругу, которым он искусственно ограничен. Что, естественно, влечет за собой определенные неприятные для обвиняемого последствия, которые вам опять-таки не следует представлять себе слишком уж преувеличенно. Ведь это все просто формальности, поэтому, к примеру, допросы всегда очень короткие, и если иной раз нет времени или желания, то можно и отговориться, а с некоторыми судьями можно даже сесть и заранее расписать вызовы надолго вперед, речь ведь, в сущности, идет только о том, чтобы вы время от времени являлись к своему судье.

Художник еще договаривал последние слова, а К. уже подхватил сюртук на руку и встал.

– Он встает! – немедленно вскрикнули за дверью.

– Вы уже уходите? – спросил художник, тоже поднявшись. – Вас, конечно, этот воздух отсюда гонит. Это очень неприятно. Мне бы нужно было еще многое вам сказать. Я поневоле так сократил изложение. Надо было еще короче, но, я надеюсь, смысл до вас дошел.

– О да, – сказал К.; он с таким напряжением заставлял себя слушать, что у него теперь болела голова.

Несмотря на это подтверждение, художник еще раз резюмировал все сказанное, словно хотел, чтобы К., отправляясь домой, взял это с собой в качестве утешения:

– Общее в обоих методах то, что они предотвращают приговор.

– Но они предотвращают и действительное оправдание, – тихо сказал К., словно стыдясь того, что он это понял.

– Вы схватили самую суть, – быстро сказал художник.

К. положил руку на свое пальто, хотя никак не мог решиться надеть даже сюртук. Больше всего ему хотелось схватить все в охапку и бежать бегом на свежий воздух. Даже эти девчонки не могли заставить его одеться, хотя они, забегая вперед, уже кричали друг другу, что он одевается. Художнику хотелось как-то уяснить себе настроение К., поэтому он сказал:

– Вы, по-видимому, еще не определились в отношении моих предложений. Я это одобряю. Я бы даже не советовал вам сразу определяться. Преимущества и недостатки тут на волосок друг от друга. Это все надо точно оценить. Правда, и слишком много времени терять тоже не следует.

– Я скоро снова приду, – сказал К.; внезапно решившись, он надел сюртук, забросил пальто на плечо и поспешил к двери, за которой девчонки теперь подняли крик.

К. казалось, что он видит этих кричащих девочек сквозь дверь.

– Но вы должны будете сдержать слово, – сказал художник, не последовавший за ним к двери, – иначе я сам приду к вам в банк с вопросами.

– Да откройте же дверь, – сказал К., дергая за ручку, которую, как он почувствовал по противодействию, держали снаружи девочки.

– Вы что, хотите, чтобы на вас накинулись девчонки? – спросил художник. – Воспользуйтесь лучше этим выходом, – и он указал на дверь за кроватью.

К., выражая свое согласие, бросился назад к кровати. Однако вместо того, чтобы открыть там дверь, художник полез под кровать и из-под нее спросил:

– Еще только одну минутку, – не желаете ли взглянуть на одну картину, которую я мог бы вам продать?

К. не хотел быть невежливым, ведь художник в самом деле принял в нем участие и обещал помогать и дальше, к тому же вследствие забывчивости К. еще совершенно не было речи о вознаграждении за эту помощь, поэтому К. не мог сейчас уклоняться и согласился на демонстрацию картины, хотя дрожал от нетерпения, мечтая выбраться из этого ателье. Художник вытащил из-под кровати кучу необрамленных картин, которые были настолько покрыты пылью, что, когда художник попытался сдуть ее с верхнего холста, она взлетела удушающим облаком и медленно заклубилась перед глазами К.

– Степной пейзаж, – сказал художник и протянул К. картину.

На картине были изображены два чахлых деревца, стоящих далеко друг от друга в темной траве на многоцветном фоне заходящего солнца.

– Красиво, – сказал К. – Я беру ее.

К. необдуманно высказался столь кратко, поэтому он был рад, когда художник, вместо того чтобы обидеться, поднял с пола вторую картину.

– Эта вещь – парная к той, – сказал художник.

Возможно, вещь задумывалась как парная, но на ней нельзя было заметить ни малейшего отличия от первой картины: те же деревья, та же трава и тот же заход солнца. Но К. все это было не очень важно.

– Красивые пейзажи, – сказал он, – я возьму оба и повешу их у себя в кабинете.

– Похоже, мотив вам понравился, – сказал художник и потянул с пола третью картину, – и очень кстати, что у меня есть здесь еще одна похожая картина.

Но это была вовсе не похожая картина, это был совершенно тот же степной пейзаж. Художник хорошо использовал возможность продать старые картины.

– Я беру и эту тоже, – сказал К. – Сколько стоят эти три картины?

– Об этом мы поговорим после, – сказал художник. – Вы сейчас торопитесь, а мы ведь нашу связь не прерываем. Вообще, меня радует, что они вам понравились, я отдам вам все картины, которые у меня тут внизу. Здесь исключительно степные пейзажи, я уже много степных пейзажей написал. Некоторые люди отвергают такие картины из-за того, что они слишком мрачные, но другие – и вы принадлежите к таким – любят как раз мрачное.

Но К. сейчас совершенно не воспринимал эти профессиональные наблюдения художника-вымогателя.

– Упакуйте все эти картины! – воскликнул он, прервав разглагольствования художника, – завтра придет мой секретарь и заберет.

– В этом нет необходимости, – сказал художник. – Думаю, я найду вам носильщика, который прямо сейчас пойдет с вами.

И наконец, наклонившись над кроватью, он отпер дверь.

– Наступайте без стеснений на кровать, – сказал художник, – так делают все, кто здесь входит.

К. и без этого приглашения не стал бы церемониться, да и вообще уже наступил одной ногой прямо на середину тюфяка, но, взглянув в этот момент сквозь открытую дверь, убрал ногу с кровати.

– Что это? – спросил он художника.

– Чему вы удивляетесь? – спросил тот, в свою очередь удивляясь. – Это судебные канцелярии. Вы что, не знали, что здесь помещаются судебные канцелярии? Но ведь судебные канцелярии помещаются почти на всех чердаках, почему же их не должно быть именно здесь? Собственно, и мое ателье тоже относится к судебным канцеляриям, но суд предоставил его в мое распоряжение.

К. испугался даже не того, что и здесь обнаружил судебные канцелярии, он испугался главным образом себя, своей неосведомленности в судебных делах. Он считал одним из главных принципов поведения обвиняемого – всегда быть в состоянии готовности, никогда не позволять застигать себя врасплох, не смотреть, разинув рот, направо, если слева рядом с тобой стоит судья, – и именно этот принцип он раз за разом нарушал. Перед ним открылся длинный проход, и из него дохнуло таким воздухом, в сравнении с которым воздух ателье освежал. По обеим сторонам прохода были поставлены скамейки – точно так же, как в коридоре той канцелярии, где находилось дело К. По-видимому, существовали точные инструкции по устройству канцелярий. В данный момент наплыв посетителей здесь был не очень велик. Какой-то мужчина полулежал на скамье, закрыв голову руками, и, казалось, спал, другой стоял в полутьме в конце прохода. К. все-таки перелез через кровать, художник последовал за ним с картинами в руках. Вскоре они встретили служителя суда – К. теперь уже узнавал всех служителей суда по золотой пуговице, которая выделялась среди прочих пуговиц на их цивильных костюмах, – и художник поручил ему сопровождать К. с картинами. К. не столько шел, сколько шатался из стороны в сторону, прижимая ко рту носовой платок. Когда они были уже недалеко от выхода, им навстречу высыпали те же девочки, ускользнуть от которых К., таким образом, не удалось. Они, очевидно, увидели, что вторая дверь ателье открыта, и обежали вокруг, чтобы проникнуть туда с этой стороны.

– Я не могу вас проводить дальше! – крикнул художник, смеясь под натиском девочек. – До свидания! И не раздумывайте слишком долго!

К. на него даже не оглянулся. На улице он взял первый попавшийся экипаж. Он хотел отделаться от этого служителя, чья золотая пуговица все время мозолила ему глаза, хотя никто, кроме него, ее, наверное, не замечал. Служитель, проявляя рвение, полез было на козлы к извозчику, но К. согнал его вниз. Когда К. подъехал к банку, было уже далеко за полдень. Он с удовольствием оставил бы картины в пролетке, но побоялся, как бы не понадобилось при случае предъявить их художнику. Поэтому он приказал отнести их в свой кабинет и запер в самом нижнем ящике стола, чтобы они не попались на глаза заместителю директора хотя бы в ближайшие дни.

Глава восьмая
КОММЕРСАНТ БЛОК. УВОЛЬНЕНИЕ АДВОКАТА

Наконец К. все-таки решился изъять у адвоката полномочия представительства. Хотя сомнения по поводу правильности таких действий у него не исчезли, однако убежденность в их необходимости перевесила. Это решение отняло у К. много умственной энергии; в тот день, когда он должен был идти к адвокату, он работал особенно медленно, ему пришлось засидеться в кабинете допоздна, и, когда наконец он оказался перед дверью адвоката, было уже больше десяти часов вечера. Перед тем как позвонить, он еще раз подумал, не лучше ли уволить адвоката по телефону или письмом, личная беседа наверняка будет очень неприятной. Но в конце концов К. решил не отказываться от нее, поскольку при всякой другой форме увольнения адвокат промолчал бы или ответил несколькими формальными словами, и К., если бы ему не удалось, к примеру, выяснить что-нибудь у Лени, никогда бы не узнал, как адвокат принял это увольнение и какие последствия для К. оно могло иметь, по мнению адвоката, пренебрегать которым не следовало. Если же адвокат будет сидеть напротив К., то даже если из него, ошеломленного этим увольнением, мало что удастся выудить, К. легко поймет все, что нужно, по его лицу и поведению. А если К. убедится в том, что все-таки неплохо было бы оставить защиту адвокату, то тогда он сможет и отменить его увольнение, – даже и такую возможность нельзя было исключать.

Первый звонок в дверь адвоката оказался, как обычно, бесполезным. Лени могла бы быть и порасторопней, подумал К. Но хорошо было уже то, что никто из посторонних, вопреки обыкновению, не вмешивался; не хватало только, чтобы начал надоедать какой-нибудь господин в шлафроке или кто-нибудь еще. Нажимая на кнопку звонка вторично, К. оглянулся на другие двери, но в этот раз и они оставались закрыты. Наконец в смотровом окошечке адвокатской двери появились два глаза, но это были не глаза Лени. Кто-то отпер дверь, однако вначале еще придержал ее, прокричал вглубь квартиры: «Это он!», и только после этого начал открывать ее. К. нажал на дверь, потому что уже слышал, как в дверях квартиры за его спиной быстро поворачивается в замке ключ. Когда под его нажимом дверь наконец открылась, он буквально ввалился в переднюю и успел еще заметить, как Лени, предупрежденная криком открывателя двери, убегала по коридору, ведущему в глубь квартиры, в одной рубашке. Какое-то мгновение он смотрел ей вслед, а затем повернулся к этому открывателю дверей. Перед ним стоял низкорослый худой мужчина с большой бородой, в руке он держал свечу.

– Вы здесь служите? – спросил К.

– Нет, – ответил мужчина, – я здесь посторонний, просто адвокат – мой представитель, я пришел по юридическому делу.

– Без сюртука? – спросил К. и движением руки указал на неполноту костюма мужчины.

– Ах, простите! – сказал мужчина и осветил себя свечой, словно сам впервые видел, как он выглядит.

– Лени – ваша любовница? – коротко спросил К.

Он стоял, слегка расставив ноги, а руки, в которых была шляпа, сцепил за спиной. Уже то, что он был в плотном пальто, сообщало ему чувство огромного превосходства над этим тощим коротышкой.

– О Боже! – сказал тот и поднял, испуганно защищаясь, одну руку к лицу, – нет-нет, как вы можете так думать?

– Звучит убедительно, – сказал К., усмехаясь, – тем не менее идемте.

Он показал ему взмахом шляпы, чтобы тот шел вперед.

– Как хоть вас зовут? – спросил К. по дороге.

– Блок, коммерсант Блок, – ответил коротышка и повернулся представиться, но К. не позволил ему остановиться.

– Это ваше настоящее имя? – спросил К.

– Разумеется, – ответил тот, – а почему вы усомнились?

– Я подумал, что у вас могут быть причины скрывать ваше имя, – сказал К.

Он чувствовал себя так свободно, как это бывает, только когда где-нибудь вдали от дома разговариваешь с теми, кто ниже тебя; все, что касается тебя самого, оставляешь при себе и лишь равнодушно рассуждаешь о том, что интересует других, поднимаешь их этим над ними самими, но, при желании, можешь их и опустить. У двери рабочего кабинета адвоката К. остановился, открыл ее и крикнул коммерсанту, который послушно продолжал движение:

– Не так быстро! Посветите-ка сюда!

К. подумал, что Лени могла спрятаться здесь, он заставил коммерсанта облазить все углы, но комната была пуста. Перед портретом судьи К. задержал коммерсанта, уцепив его сзади за подтяжки.

– Знаете его? – спросил К. и указательным пальцем указал вверх.

Коммерсант поднял свечу, посмотрел, моргая, вверх и сказал:

– Это судья.

– Высокий судья? – спросил К. и встал рядом с коммерсантом, чтобы наблюдать впечатление, которое производил на того портрет.

Коммерсант смотрел вверх со страхом и почтением.

– Это высокий судья, – сказал он.

– Немного же вы понимаете, – сказал К. – Из всех низовых следователей этот – самый низший.

– Теперь и я вспомнил, – сказал коммерсант и опустил свечу, – я тоже это слышал.

– Ну, конечно! – воскликнул К. – Я и забыл, конечно, вы тоже должны были это услышать.

– Но почему же? почему же? – на ходу спрашивал коммерсант, подталкиваемый рукой К. по направлению к двери.

Уже за дверью, в коридоре, К. сказал:

– Вы ведь знаете, где прячется Лени?

– Прячется? – переспросил коммерсант, – да нет, она, наверное, на кухне варит адвокату суп.

– А почему вы сразу этого не сказали? – спросил К.

– Но я же хотел вас туда отвести, а вы меня позвали назад, – ответил коммерсант как бы в замешательстве от противоречивости распоряжений.

– Вы, наверное, считаете себя очень хитрым, – сказал К., – ну так ведите меня!

На кухне К. еще никогда не бывал, она была ошеломляюще большой и богато оснащенной. Уже одна плита была в три раза больше обычных плит, других деталей, впрочем, не было видно, так как кухня освещалась сейчас только одной маленькой лампой, висевшей при входе. У плиты стояла Лени, в белом переднике, как обычно, и разбивала яйца в какой-то горшок, подогревавшийся на спиртовке.

– Добрый вечер, Йозеф, – сказала она, искоса взглянув на него.

– Добрый вечер, – сказал К. и указал рукой в направлении стоявшего в стороне стула, на который надлежало сесть коммерсанту, что тот и сделал.

А К. подошел сзади вплотную к Лени, наклонился над ее плечом и спросил:

– Кто этот человек?

Лени обхватила К. за шею одной рукой – другая помешивала суп, – притянула его к себе и сказала:

– Просто жалкий человек, один несчастный коммерсант, некто Блок. Ты только взгляни на него.

Они оба посмотрели назад. Коммерсант сидел на стуле, указанном ему К., свечу, которая была уже не нужна, он задул и теперь сжимал пальцами фитиль, чтобы не шел дымок.

– Ты была в рубашке, – сказал К. и ладонью повернул ее голову обратно к плите.

Она молчала.

– Он твой любовник? – спросил К.

Она потянулась к суповому горшку, но К. взял ее за обе руки и сказал:

– Ну, отвечай!

– Пойдем в кабинет, – сказала она, – я тебе все объясню.

– Нет, – сказал К., – я хочу, чтобы ты мне здесь объяснила.

Она повисла на нем и хотела его поцеловать, но К. отстранил ее и сказал:

– Я не хочу, чтобы ты сейчас меня целовала.

– Йозеф, – сказала Лени, просительно и в то же время открыто взглянув ему в глаза, – ведь не станешь же ты ревновать к господину Блоку. Руди, – сказала она затем, повернувшись к коммерсанту, – ну, помоги мне, ты же видишь, что меня подозревают, оставь эту свечу.

Могло показаться, что коммерсант даже не смотрит в их сторону, но он был вполне в курсе происходящего.

– И я бы не понимал, с чего вам ревновать, – не слишком остроумно заметил он.

– Я, собственно, тоже этого не понимаю, – сказал К. и с усмешкой посмотрел на коммерсанта.

Лени громко засмеялась, повисла, воспользовавшись невнимательностью К., на его руке и прошептала:

– Да оставь ты его, ты же видишь, что это за человек. Я немного забочусь о нем, потому что он важный клиент адвоката, и никакой другой причины тут нет. А ты? Ты прямо сегодня хочешь говорить с адвокатом? Он сегодня очень болен, но если ты хочешь, то я пойду доложу о тебе. А на ночь ты безо всяких отговорок остаешься со мной. Ты ведь уже так давно у нас не был, даже адвокат про тебя спрашивал. Не пренебрегай процессом! И я тоже хочу тебе рассказать разные вещи, которые я узнала. Но только ты сначала сними все-таки свое пальто!

Она помогла ему раздеться, забрала у него шляпу, побежала в переднюю повесить его вещи, потом прибежала обратно и попробовала суп.

– Мне сначала доложить о тебе или сначала отнести ему суп?

– Сначала обо мне, – сказал К.

Он был раздражен; ведь у него было намерение подробно обсудить с Лени свое дело, в особенности это проблематичное увольнение адвоката, но присутствие коммерсанта отбило у него всякую охоту. Однако теперь К. решил, что его дело все же слишком важно, чтобы позволить вмешательству этого маленького коммерсанта оказать, может быть, решающее влияние, поэтому он крикнул Лени, которая уже уходила, чтобы она вернулась.

– Все-таки отнеси ему сначала суп, – сказал он, – пусть подкрепится перед разговором со мной: ему понадобятся силы.

– Вы тоже клиент адвоката, – тихо сказал из своего угла коммерсант, как бы просто констатируя факт.

Но это было плохо воспринято.

– Вам-то какое дело? – сказал К.

Откликнулась и Лени:

– А ты помалкивай. Так я ему тогда сначала отнесу суп, – сказала она К. и вылила суп в тарелку. – Но только есть опасность, что он тогда скоро заснет, после еды он быстро засыпает.

– От того, что я ему скажу, он долго не заснет, – сказал К.; он все время старался дать понять, что собирается говорить с адвокатом о чем-то серьезном, он хотел, чтобы Лени начала расспрашивать, о чем пойдет речь, и только тогда спросить у нее совета.

Но она лишь пунктуально выполняла приказы, высказанные вслух. Проходя с подносом мимо К., она умышленно слегка толкнула его и прошептала:

– Я доложу о тебе сразу же, как только он съест суп, чтобы скорее получить тебя обратно.

– Иди, давай, – сказал К., – иди-иди.

– Будь немножко полюбезнее, – сказала она и, проходя с подносом в дверь, еще раз всем корпусом обернулась назад.

К. смотрел ей вслед; теперь он окончательно решил, что адвоката надо отстранять, и это, может быть, даже к лучшему, что он не смог предварительно поговорить об этом с Лени; она вряд ли могла в достаточной мере представлять себе всю ситуацию в целом, наверняка начала бы его отговаривать, возможно даже, и в самом деле удержала бы его на этот раз от увольнения адвоката, и К. так и оставался бы в сомнениях и в тревоге, но в конце концов через какое-то время все равно возникла бы необходимость осуществить принятое решение, потому что необходимость эта была слишком настоятельна. И чем раньше оно будет осуществлено, тем большего ущерба удастся избежать. Кстати, не исключено, что и коммерсант может что-то сказать об этом.

К. повернулся; едва заметив это, коммерсант проявил намерение встать.

– Сидите, – сказал К. и пододвинул себе другой стул. – Так вы, значит, старый клиент адвоката? – спросил он.

– Да, – сказал коммерсант, – очень старый клиент.

– И сколько лет он уже вас представляет? – спросил К.

– Смотря как считать, – сказал коммерсант, – по деловым юридическим вопросам – у меня хлебное дело – адвокат представляет меня еще с тех пор, как я в него вошел, то есть это примерно лет двадцать, а по моему собственному процессу, на который вы, наверное, и намекаете, он тоже представляет меня с самого начала, это будет уже больше пяти лет. Да, намного больше пяти лет, – прибавил он затем и вытащил старый бумажник, – вот, тут у меня все записано, если вы хотите, я назову вам точные даты. Трудно все в голове удержать. Мой процесс длится, наверное, уже намного дольше, он начался вскоре после смерти моей жены, значит, прошло уже больше пяти с половиной лет.

К. придвинулся ближе к нему.

– То есть адвокат берет и обычные гражданские дела? – спросил он; такое совмещение хлебного с уголовным подействовало на К. необыкновенно успокаивающе.

– Конечно, – сказал коммерсант и заговорил шепотом: – Поговаривают даже, что в этих-то гражданских делах он получше разбирается, чем в других, – но он, кажется, пожалел о сказанном, положил руку на плечо К. и сказал: – Я вас очень прошу, не выдавайте меня.

К. успокоительно похлопал его по бедру и сказал:

– Нет, я не предатель.

– Понимаете, он мстителен, – сказал коммерсант.

– Ну, такому верному клиенту он наверняка ничего плохого не сделает, – сказал К.

– О, еще как сделает, – сказал коммерсант, – когда он возбуждается, для него все одинаковы, к тому же я ему, собственно говоря, не верен.

– Как это не верны? – спросил К.

– Могу ли я вам доверять? – с сомнением спросил коммерсант.

– Я думаю, можете, – сказал К.

– Ну, – сказал коммерсант, – я вам это частично доверю, но вы тоже должны будете раскрыть мне какую-нибудь тайну, чтобы мы по отношению к адвокату были взаимно связаны.

– Вы очень предусмотрительны, – сказал К., – но я раскрою вам тайну, которая вас совершенно успокоит. Итак, в чем состоит ваша неверность по отношению к адвокату?

– У меня, – сказал коммерсант нерешительно и таким тоном, словно признавался в нечестном поступке, – есть, кроме него, еще другие адвокаты.

– Но ведь это не такое уж большое преступление, – несколько разочарованно сказал К.

– Здесь – большое, – сказал коммерсант, все еще с трудом переводивший дух после своего признания, но благодаря замечанию К. почувствовавший себя увереннее. – Это не разрешается. И в особенности не разрешается, помимо одного так называемого адвоката, брать еще и теневых адвокатов. А я именно это и сделал, у меня, кроме него, еще пять теневых адвокатов.

– Пять! – воскликнул К., которого удивило только число. – Пять адвокатов кроме этого?

Коммерсант кивнул.

– И я как раз договариваюсь еще с шестым.

– Но зачем вам нужны все эти адвокаты? – спросил К.

– Мне все нужны, – сказал коммерсант.

– Не могли бы вы мне это объяснить? – спросил К.

– Почему нет? – сказал коммерсант. – Прежде всего, я все-таки не хочу проиграть мой процесс, но это само собой разумеется. Поэтому, если что-то может принести мне пользу, я не должен оставлять это без внимания; и даже если надежда на эту пользу в каком-то определенном случае будет совсем маленькая, мне и такую тоже не следует отбрасывать. То есть я должен употребить на этот процесс все, что я имею. Например, я забрал все деньги из моего дела, раньше моя контора занимала почти целый этаж, а сегодня хватает одной маленькой каморки во флигеле, где со мной работает один мальчишка-ученик. Естественно, такой упадок наступил не только из-за оттока денег, но еще больше из-за оттока моей производительной силы. Когда ты хочешь чего-то добиться по своему процессу, ты уже почти не можешь заниматься ничем другим.

– Так вы, значит, сами тоже работаете в суде? – спросил К. – Я как раз об этом хотел что-нибудь узнать.

– Об этом я могу сообщить совсем немного, – сказал коммерсант. – Хотя поначалу я делал такие попытки, но вскоре вынужден был их оставить. Это очень изматывает и не приносит особых результатов. Даже просто работать там и вести переговоры оказалось совершенно невозможным, по крайней мере для меня. Там ведь просто сидеть и ждать – уже огромное напряжение. Вы же сами знаете, какой в канцеляриях тяжелый воздух.

– А откуда вам известно, что я там был? – спросил К.

– А я как раз был в зале ожидания, когда вы проходили.

– Какое удивительное совпадение! – воскликнул К., совершенно увлеченный и совершенно забывший свою прежнюю насмешливость. – Так вы меня видели! Вы были в зале ожидания, когда я проходил! Да, я там как-то раз проходил.

– Это совпадение не такое уж удивительное, – сказал коммерсант, – я там бываю почти ежедневно.

– Мне теперь, по всей вероятности, тоже придется чаще туда ходить, – сказал К., – но, пожалуй, с таким почетом, как в тот раз, меня уже встречать не будут. Ведь все вставали! Думали, наверное, что я судья.

– Нет, – сказал коммерсант, – мы тогда приветствовали служителя суда. А что вы тоже обвиняемый, мы знали. Такие сведения распространяются очень быстро.

– Значит, вы это уже знали, – сказал К., – но тогда мое поведение, наверное, показалось вам высокомерным. Там ничего такого не говорили?

– Нет, – сказал коммерсант, – напротив. Но это все глупости.

– И какие же именно глупости? – спросил К.

– Да зачем вы об этом спрашиваете? – с досадой сказал коммерсант. – Вы же, кажется, еще не знаете тамошних людей и, возможно, неправильно поймете. Вы не должны забывать, что в подобных обстоятельствах у людей всегда слетает с языка много такого, что идет уже не от рассудка; там слишком устают, и часто уже не могут сосредоточиться, и вместо рассудка полагаются на предрассудки. Я говорю о других, но я и сам нисколько не лучше. Вот, например, один из таких предрассудков: многие заявляют, что можно по лицу обвиняемого, в особенности по линии губ, предугадать исход его процесса. Так вот, эти люди утверждают, что, судя по вашим губам, вы наверняка – и скоро – будете приговорены. Я повторяю, это смехотворный предрассудок, и, кстати, в большинстве случаев он полностью противоречит фактам, но, когда живешь в этом обществе, трудно избежать влияния таких мнений. Вы даже не представляете себе, как сильно может воздействовать подобный предрассудок. Вы ведь там заговорили с одним, да? Но он почти не в состоянии был вам отвечать. Естественно, там хватает причин для того, чтобы прийти в замешательство, но одной из этих причин были ваши губы. Он потом рассказывал, что на ваших губах он, как ему показалось, увидел печать и своего собственного приговора.

– На моих губах? – спросил К., вытащил карманное зеркальце и посмотрелся в него. – Я на моих губах ничего особенного увидеть не могу. А вы?

– Я тоже не могу, – сказал коммерсант, – совершенно ничего не могу.

– Как же суеверны эти люди! – воскликнул К.

– А я что говорю? – сказал коммерсант.

– Так они что же, много общаются, обмениваются мнениями, да? – спросил К. – А я до сих пор совсем в стороне держался.

– Не очень-то они общаются, – сказал коммерсант, – да это было бы и невозможно, ведь их так много. Да и общих интересов у них почти нет. А если в какой-то группе и возникает вера в какой-то общий интерес, то вскоре обнаруживается, что это было заблуждение. Сообща против этого суда никак не выступить. Каждый случай расследуется особо, этот суд ведь самый дотошный из всех судов. Так что сообща тут ничего не добиться, тут только отдельно взятый обвиняемый иногда может чего-то втайне достичь, и, только когда уже достигнет, об этом узнают и другие, и никто не знает, как это получилось. Так что тут никакой общности нет, и хотя время от времени они сходятся в залах ожидания, но там мало что обсуждается. А суеверные мнения существуют с давних пор и размножаются буквально сами по себе.

– Я видел этих господ там, в зале ожидания, – сказал К., – и это их ожидание показалось мне таким бессмысленным.

– Ожидание не бессмысленно, – сказал коммерсант, – бессмысленно только самодеятельное вмешательство. Я уже говорил, что у меня теперь, кроме этого, еще пять адвокатов. Можно было бы подумать – я и сам вначале так думал, – что теперь я мог бы полностью передоверить все дело им. Но это было бы совершенно неверно. Я еще меньше могу передоверить им дело, чем если бы у меня был только один адвокат. Вы, наверное, этого не понимаете?