Текст книги "Собрание сочинений.Том 3."

Автор книги: Франц Кафка

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц)

– Этот господин всего лишь спрашивает, чего вы здесь ждете. Отвечайте же.

По-видимому, знакомый голос служителя лучше подействовал на мужчину.

– Я жду… – начал он и осекся.

Очевидно, он избрал такое начало, чтобы ответить точно на заданный вопрос, но теперь не мог найти продолжения.

Некоторые из ожидавших приблизились и обступили их, но служитель прикрикнул:

– Отойдите, отойдите, освободите проход.

Те отступили немного назад, но на свои прежние места не вернулись. За это время мужчина собрался и ответил – даже с легкой усмешкой:

– Месяц назад я подал ходатайство о допущении доказательств по моему делу и жду окончательного решения.

– Вы, похоже, немалые усилия предпринимаете, – сказал К.

– Да, – ответил мужчина, – но это же мое дело.

– Не все думают так, как вы, – сказал К., – меня, например, тоже обвиняют, но я – не пить мне чаши благодатной – не ходатайствовал о допущении доказательств и ничего другого в этом роде тоже не предпринимал. А вы считаете, это необходимо?

– Я точно не знаю, – сказал мужчина, вновь утратив всякую уверенность; он явно считал, что К. насмехается над ним, поэтому, боясь совершить какую-нибудь новую ошибку, видимо, больше всего хотел бы полностью повторить свой прежний ответ, но под нетерпеливым взглядом К. смог только сказать:

– Что до меня, то я подал ходатайство.

– Вы, может быть, не верите, что я обвиняемый? – спросил К.

– О, пожалуйста, конечно, – сказал мужчина и отступил немного в сторону, но в его ответе не было веры, был только страх.

– Так, значит, вы мне не верите? – спросил К. и, невольно спровоцированный униженностью этого мужчины, схватил его за руку, словно желая заставить поверить.

Но причинять ему боль он не хотел, да и, вообще, лишь слегка к нему прикоснулся, тем не менее мужчина вскрикнул так, словно К. схватил его не двумя пальцами, а какими-то раскаленными щипцами. Этим своим комичным криком он окончательно опротивел К.; что ж, если ему не верят, что он обвиняемый, тем лучше; не исключено даже, что его принимают за судью. И теперь уже К. на прощание действительно сжал его руку покрепче, толкнул его обратно на скамью и пошел дальше.

– Эти обвиняемые по большей части такие чувствительные, – сказал служитель.

Почти все ожидающие собрались теперь у них за спиной вокруг мужчины, который уже перестал кричать, и, кажется, расспрашивали его о подробностях происшествия. А навстречу К. уже шел охранник, на что указывала главным образом сабля, ножны которой, по крайней мере если судить по цвету, были из алюминия. К. удивился этому и даже проверил это рукой. Охранник, которого привлек крик, спросил, что тут произошло. Служитель попытался несколькими словами его успокоить, но охранник заявил, что он все же должен посмотреть сам, отдал честь и пошел дальше очень быстрыми, но очень мелкими, по-видимому, укороченными подагрой шажками.

К. не долго беспокоился о нем и обо всем этом обществе, собравшемся в проходе у них за спиной, в особенности потому, что примерно в середине коридора увидел возможность свернуть направо в какой-то проем, в котором не было двери. Он осведомился у служителя по поводу правильности такого выбора пути, служитель кивнул, и тогда уже К. в самом деле туда свернул. Ему было неприятно, что все время приходилось идти на шаг или на два впереди служителя; это могло – по крайней мере, в таком месте – выглядеть так, словно его сопровождают как арестованного. Поэтому он часто останавливался, ожидая служителя, но тот сразу же снова отставал. Желая наконец избавиться от этого досадного ощущения, К. сказал:

– Ну, я уже увидел, как это все выглядит, теперь я ухожу отсюда.

– Вы еще не все видели, – совершенно бесхитростно откликнулся служитель.

– Я не хочу всего видеть, – сказал К., который, кстати, и в самом деле чувствовал усталость, – я хочу уйти, как тут пройти к выходу?

– Вы что же, разве уже заблудились? – удивленно спросил служитель. – Пройдете здесь до угла и потом направо вдоль по проходу прямо к двери.

– Идемте вместе, – сказал К., – будете указывать мне дорогу, я сам не найду, здесь столько всяких ходов.

– Здесь только одна дорога, – сказал служитель, на этот раз уже с упреком, – я не могу с вами возвращаться обратно, я же должен доложиться, а я и так уже много времени из-за вас потерял.

– Идемте вместе! – повторил К. уже резче, словно наконец-то поймал служителя на какой-то неправде.

– Да не кричите вы так, – прошептал служитель, – здесь же кругом кабинеты. Если вы не хотите возвращаться сами, тогда пройдемте еще немного со мной – или можете подождать здесь, пока я покончу с моим сообщением, и тогда я с удовольствием вернусь с вами назад.

– Нет-нет, – сказал К., – я не буду ждать, вы должны сейчас же пойти со мной.

К. даже еще не осмотрелся в том помещении, где он находился, и только теперь, когда открылась одна из множества окружавших его деревянных дверей, он посмотрел, что там. Какая-то девушка, очевидно, привлеченная громким голосом К., вышла из двери и спросила:

– Что господину угодно?

За ней, в отдалении, была видна в полутьме фигура еще одного приближающегося человека. К. посмотрел на служителя. Он же говорил, что никто не заметит К., а теперь идут уже двое, еще немного, и чиновники обратят на него внимание и потребуют объяснить, с какой целью он здесь находится. Единственное разумное и приемлемое объяснение состояло в том, что он обвиняемый и хочет узнать дату следующего допроса, но как раз такое объяснение он и не хотел давать, в особенности потому, что оно тоже не соответствовало действительности, так как причиной его прихода было только любопытство или – что было еще более невозможно привести в качестве объяснения – желание убедиться в том, что изнутри это судопроизводство выглядит так же отвратительно, как и снаружи. Было похоже, что это его предположение в самом деле справедливо; он не хотел проникать дальше, ему было достаточно не по себе от того, что он уже увидел, именно в данный момент он был не расположен к контактам с каким-нибудь высокопоставленным чиновником, который мог вдруг появиться из любой двери, ему хотелось уйти отсюда, причем вместе со служителем или, если нельзя иначе, одному.

Но то, что он стоит тут, не говоря ни слова, должно было броситься в глаза, и, действительно, девушка и служитель смотрели на него так, словно в следующую минуту с ним должно было произойти какое-то чудовищное превращение, момент которого они не хотели пропустить. А в проеме двери стоял мужчина, которого К. перед этим заметил вдали; он держался за верх низкой дверной коробки и слегка раскачивался, приподнимаясь на цыпочки, как нетерпеливый зритель. Но девушка все-таки для начала решила, что такое поведение К. вызвано каким-то легким недомоганием; она принесла кресло и спросила:

– Не хотите ли присесть?

К. тут же уселся, а для еще большей устойчивости уперся локтями в подлокотники.

– У вас голова немного закружилась, да? – спросила девушка.

Ее лицо оказалось теперь совсем близко, на нем было то строгое выражение, которое бывает у многих женщин, и именно в пору их самой прекрасной юности.

– Вы на этот счет не беспокойтесь, – сказала она, – в этом ничего необычного нет, такой приступ случается почти с каждым, когда он в первый раз сюда попадает. Вы здесь в первый раз? Ну, вот, значит, ничего необычного нет. Солнце здесь нагревает крышу, и от горячего дерева воздух становится таким влажным и тяжелым. Так что для канцелярских учреждений это место не очень подходит, но зато в других отношениях имеет большие преимущества. Что же касается воздуха, то в дни массового оформления актов при большом наплыве клиентов, а это почти каждый день, здесь почти невозможно дышать. А если вы к тому же учтете, что здесь еще всякое белье для просушки развешивают – совсем запретить это съемщикам нельзя, – то вы уже и не удивитесь, что вам стало немного дурно. Но в конце концов к этой атмосфере все очень хорошо привыкают. Когда вы придете сюда во второй или в третий раз, вы уже почти не будете чувствовать в ней ничего такого гнетущего. Не правда ли, вам уже лучше?

К. не ответил, настолько ему было неприятно, что из-за этой внезапной слабости он оказался целиком в руках здешних людей; кроме того, ему показалось, что теперь, когда он узнал причину своей дурноты, ему стало не лучше, а даже еще немного хуже. Девушка сразу это заметила, схватила какой-то багор, который стоял там, прислоненный к стене, и, чтобы как-то освежить К., стукнула концом багра по крышке маленького люка, расположенного как раз над головой К. и открывавшегося прямо в небо. Но оттуда полетело столько копоти, что девушка вынуждена была тут же снова захлопнуть люк и потом носовым платком обтирать руки К. от этой копоти, так как К. был слишком утомлен, чтобы справиться с этим самостоятельно. Он с удовольствием тихо посидел бы здесь, пока не соберется с силами, чтобы уйти отсюда, и это произошло бы тем скорее, чем меньше на него обращали внимания. Но тут девушка еще добавила:

– Здесь вам нельзя оставаться, здесь мы мешаем оформлять акты…

К. взглядом спросил, каким же актам он здесь мешает.

– Если хотите, я провожу вас в амбулаторную комнату. Помогите мне, пожалуйста, – сказала она мужчине в дверях, который тут же приблизился.

Но К. не хотел в амбулаторную, именно этого он и хотел избежать; он не хотел, чтобы его вели еще дальше; чем дальше он зайдет, тем будет хуже.

– Я уже могу идти, – сказал он и, расслабленный удобным сидением, поднялся на дрожащие ноги.

Но удержаться стоймя не смог.

– Нет, так не пойдет, – сказал он, качая головой, и со вздохом снова сел.

Он вспомнил о служителе, который, несмотря ни на что, легко мог бы вывести его отсюда, но того, кажется, давно и след простыл. К. заглянул в просвет между девушкой и мужчиной, стоявшими перед ним, но служителя обнаружить не смог.

– Я полагаю, – сказал мужчина (кстати, довольно элегантно одетый, особенно выделялся серый жилет, заканчивавшийся внизу двумя длинными острыми уголками), – что недомогание этого господина вызвано здешней атмосферой, поэтому было бы лучше всего и предпочтительней для него самого, если бы мы проводили его не в помещение амбулатории, а вообще к выходу из канцелярий.

– Вот именно, – воскликнул К. и от охватившей его радости вмешался в речь мужчины, почти перебив его, – мне, безусловно, сразу же станет лучше, я ведь и вообще не так уж слаб, меня нужно только немного поддержать под руки, я не доставлю вам много хлопот, да здесь и недалеко, вы меня только доведете до двери, я там еще немножко посижу на ступеньках и моментально приду в себя, поскольку я ведь совершенно не подвержен таким приступам, для меня самого это неожиданно. Я ведь тоже чиновник и к воздуху кабинетов привычен, но тут он, кажется, уже совсем сперт. Вы сами это сказали. Поэтому не будете ли вы так любезны немного проводить меня, поскольку у меня голова кружится, и, если я встану сам, мне будет плохо.

И он приподнял плечи, чтобы им обоим было удобно взять его под руки.

Но мужчина не последовал этому приглашению, а спокойно засунул руки в карманы и громко расхохотался.

– Смотрите-ка, – сказал он девушке, – так я, значит, попал, не целясь. Господину только здесь нехорошо, а не вообще.

Девушка тоже улыбнулась, но слегка ударила мужчину кончиками пальцев по руке, словно он позволил себе с К. слишком вольную шутку.

– Ну, о чем это вы думаете, – сказал мужчина, все еще смеясь, – я же в самом деле хочу вывести этого господина отсюда.

– Тогда хорошо, – ответила девушка, склонив на мгновение свою изящную головку. – Не придавайте этому смеху слишком большое значение, – сказала она К., который, вновь погрустнев, неподвижно смотрел прямо перед собой и, казалось, ни в каких объяснениях не нуждался, – этот господин… я могу вас все-таки представить? – господин, махнув рукой, дал разрешение, – так вот, этот господин представляет здесь справочное бюро. Он дает ожидающим клиентам все справки, которые им нужны, а поскольку система нашего судопроизводства населению не слишком известна, то справок требуется много. Он знает ответ на все вопросы, вы можете, если у вас есть желание, это проверить. Но это не единственное его достоинство, его второе достоинство – это элегантная одежда. Потому что мы, то есть аппарат, решили, что тот, кто дает справки и постоянно, причем первым, вступает в контакт с клиентами, должен производить достойное первое впечатление, в частности, и элегантной одеждой. Мы же, остальные, как вы видите уже по мне, к сожалению, одеты очень плохо и старомодно; да и нет особого смысла тратиться на одежду, когда мы почти все время в канцеляриях, мы ведь даже спим здесь. Но для того, кто дает справки, мы, как уже сказано, считаем красивую одежду необходимой. А поскольку от нашей администрации, которая в этом смысле ведет себя несколько странно, ее не получить, то мы устраиваем сбор пожертвований – и клиенты тоже делают взносы – и покупаем ему эту красивую одежду и еще разное другое. Но когда, казалось бы, все уже подготовлено к тому, чтобы производить хорошее впечатление, тут он своим смехом снова все портит и пугает людей.

– Истинная правда, – насмешливо сказал господин, – но я не понимаю, фрейлейн, зачем вы рассказываете этому господину все наши интимные секреты или, скорее, даже навязываете их ему, поскольку он же не хочет их знать. Вы только посмотрите на него, как он сидит тут, явно занятый своими личными делами.

У К. даже не было желания возражать; намерения девушки могли быть благими, она, может быть, хотела его развлечь или дать ему возможность собраться с силами, но средства были выбраны неудачно.

– Я должна была объяснить ему ваш смех, – сказала девушка. – Он же был оскорбительный.

– Я полагаю, он извинит и худшие оскорбления, если я в конце концов выведу его отсюда.

К. ничего не говорил, даже не поднимал глаз, терпеливо соглашаясь с тем, что эти двое разговаривают о нем, как о каком-то предмете, ничего приятнее для него сейчас и быть не могло. Но вдруг он почувствовал руку дающего справки на одном плече и руку девушки – на другом.

– Ну, подъем, слабосильный клиент, – сказал дающий справки.

– Премного вам обоим благодарен, – выговорил столь неожиданно обрадованный К., медленно поднялся и сам переместил чужие руки в те места, где в наибольшей степени требовалась поддержка.

– Вам могло показаться, – тихо прошептала девушка на ухо К., в то время как они продвигались к проходу, – будто мне было как-то особенно важно выставить этого справкодателя в хорошем свете, но можете мне поверить, что я просто хотела сказать правду. У него не жестокое сердце. Он ведь не обязан выводить отсюда больных клиентов, а все-таки делает это, как вы видите. Среди нас, может быть, и совсем нет жестокосердых, мы, может быть, все готовы были бы с радостью помочь, но поскольку мы чиновники суда, то легко может показаться, что мы жестокосерды и никому не хотим помогать. Я от этого в буквальном смысле страдаю.

– Не хотите ли немного посидеть здесь? – спросил дающий справки; они были уже в проходе и как раз возле того обвиняемого, к которому К. до этого обращался.

К. почти стыдился его: тогда он так прямо стоял перед ним, а теперь его должны были поддерживать вдвоем, дающий справки балансировал на растопыренных пальцах его шляпой, прическа К. разлетелась, волосы свалились на потный лоб. Но обвиняемый, кажется, ничего этого не заметил, он униженно горбился перед дающим справки (который смотрел куда-то мимо него) и пытался только извинить свое присутствие.

– Я знаю, – говорил он, – что решения по моему ходатайству сегодня еще не может быть. Но я все-таки пришел, я подумал, что я могу все-таки тут подождать, сегодня воскресенье, у меня ведь есть время, а здесь я не помешаю.

– Вам незачем так усиленно извиняться, – сказал дающий справки, – ваша старательность не заслуживает решительно ничего, кроме похвалы, и, хотя вы без всякой нужды занимаете здесь место, я тем не менее отнюдь не собираюсь препятствовать вам тщательно следить за прохождением дела, пока это мне не надоело. После контактов с людьми, позорно уклоняющимися от исполнения своих обязанностей, приучаешься терпеливо выносить таких людей, как вы. Садитесь.

– Как он умеет разговаривать с клиентами, – прошептала девушка.

К. кивнул, но тут же вскинул голову, так как дающий справки снова спросил его:

– Не хотите присесть здесь?

– Нет, – сказал К., – мне не надо отдыха.

Он сказал это как можно тверже, на самом же деле он был бы очень не прочь здесь присесть. У него началось что-то вроде морской болезни. Ему казалось, будто он на каком-то корабле, находящемся в узком шхерном проходе. Ему казалось, будто в деревянные стенки ударяют валы, будто из глубины прохода накатывает какой-то гул, как от хлынувшей воды, будто проход накреняется в поперечной качке и будто ожидающие по обе его стороны клиенты то опускаются, то поднимаются. И тем непостижимее было спокойствие девушки и мужчины, которые его вели. Он был целиком в их руках, отпусти они его, он упал бы, как доска. Их маленькие глазки бросали острые взгляды по сторонам, К. ощущал их равномерные шаги, не делая их вместе с ними, ибо его почти несли, а он только переступал ногами. В конце концов он заметил, что они с ним разговаривают, но он не понимал их, он слышал только все заполнявший шум, сквозь который, казалось, пробивался какой-то неизменный высокий звенящий тон, словно выла какая-то сирена.

– Громче, – прошептал он, не поднимая головы, и ему стало стыдно, потому что он знал, что они говорили хоть и непонятно для него, но достаточно громко.

Тут, наконец, словно перед ним прорвало какую-то преграду, навстречу повеял порыв свежего воздуха, и он услышал произнесенные рядом слова:

– Сначала он рвется на волю, а потом ему можно сто раз говорить, что выход здесь, и он не пошевелится.

К. увидел, что он стоит перед входной дверью, которую девушка открыла для него. У него возникло такое ощущение, словно все его силы разом вернулись к нему; в предвкушении свободы он тут же шагнул на ступеньку лестницы и уже оттуда стал прощаться со своими провожатыми, наклонившимися к нему сверху.

– Большое спасибо, – повторял он, снова и снова пожимая обоим руки, и выпустил их только тогда, когда он, как ему показалось, заметил, что они, привыкшие к воздуху канцелярий, этот сравнительно свежий воздух, идущий с лестницы, плохо переносят.

Они были едва в состоянии отвечать, а девушка, наверное, покатилась бы вниз, если бы К. не успел чрезвычайно быстро захлопнуть дверь. К. постоял еще немного, привел с помощью карманного зеркальца в порядок волосы, поднял свою шляпу, лежавшую на следующей ступеньке лестницы – очевидно, это дающий справки ее туда выбросил, – и затем устремился вниз по лестнице так бодро и такими длинными прыжками, что был почти испуган такими своими кульбитами. Подобных сюрпризов со стороны собственного здоровья, при том что он всегда был очень закаленным, он еще не получал. Или, может быть, из-за того, что он так легко переносил старый процесс, его тело решило взбунтоваться и учинить ему новый? Он не совсем отбросил мысль при ближайшем удобном случае заглянуть к врачу и, во всяком случае, был намерен – тут уж он мог проконсультировать себя сам – во все будущие воскресенья использовать утренние часы лучше, чем в это.

Глава четвертая
ПОДРУГА ФРЕЙЛЕЙН БЮРСТНЕР

За все это время у К. не было случая перемолвиться с фрейлейн Бюрстнер даже несколькими словами. Он предпринимал разнообразные попытки подступиться к ней, но она всякий раз находила способ это предотвратить. Он приходил домой сразу после работы, сидел в своей комнате на диване, не зажигая свет, и занимался только тем, что наблюдал за прихожей; если горничная, проходя мимо, закрывала дверь его казавшейся пустой комнаты, он через некоторое время вставал и приоткрывал ее снова. По утрам он поднимался на час раньше, чем обычно, в расчете на то, что, может быть, удастся застать фрейлейн Бюрстнер одну, когда она будет уходить на работу. Но ни одна из таких попыток не удалась. Тогда он написал ей письма – и на работу, и на домашний адрес, – в которых вновь пытался оправдать свое поведение, предлагал дать любое удовлетворение, обещал никогда не переходить границ, которые она ему поставит, и просил только дать ему возможность как-нибудь с ней переговорить, в особенности еще и потому, что он не может, не посоветовавшись с ней, занять правильную позицию в отношениях с фрау Грубах, наконец, он сообщал ей, что в ближайшее воскресенье будет весь день в своей комнате ждать от нее знака, что он может надеяться на исполнение его просьбы или что ему, по крайней мере, будет объяснено, почему она не может исполнить его просьбу, несмотря на то, что он же обещает, что во всем ей подчинится. Назад письма не вернулись, но и никакого ответа не было. А вот знак в воскресенье был, и достаточно отчетливый. С самого утра К. заметил сквозь замочную скважину необычное оживление в прихожей, причина которого вскоре разъяснилась. Одна учительница французского языка (она, впрочем, была немка по фамилии Монтаг – худая, бледная, немного прихрамывающая девушка), которая до этого снимала отдельную комнату, переселялась в комнату к фрейлейн Бюрстнер; можно было на протяжении часов наблюдать, как она шаркает через прихожую. Постоянно оказывалось, что забыто что-то из белья, или салфеточка, или особенно бережно хранимая книга, которую необходимо было перенести в новое жилище.

Когда фрау Грубах принесла К. завтрак – после того, как он был так разгневан, она уже не доверяла служанке никакого, даже самого мелкого обслуживания К., – он не смог удержаться и обратился к ней, в первый раз за пять дней:

– Что это там такой шум сегодня в прихожей? – спросил он, наливая себе кофе, – нельзя ли это как-нибудь прекратить? Или уборка должна производиться обязательно в воскресенье?

Хотя К. и не взглянул на фрау Грубах, он тем не менее заметил, что та словно бы с облегчением вздохнула. Даже эти строгие вопросы К. она восприняла как прощение или как начало прощения.

– Это не уборка, господин К., – сказала она, – это просто фрейлейн Монтаг переселяется к фрейлейн Бюрстнер и переносит свои вещи.

Она ничего больше не говорила, не зная, как К. примет ее сообщение и будет ли ей позволено продолжить. Но К. подверг ее испытанию; он задумчиво помешивал ложечкой кофе и молчал. Затем он поднял на нее взгляд и сказал:

– Вы уже оставили ваши прежние подозрения в отношении фрейлейн Бюрстнер?

– Господин К.! – вскричала фрау Грубах, которая только и ждала этого вопроса, и протянула к К. сложенные руки. – Вы в тот раз так серьезно восприняли какое-то случайное замечание. У меня и в мыслях такого не было, чтобы обидеть вас или кого-то еще. Вы ведь меня уже достаточно давно знаете, господин К., чтобы в этом убедиться. Вы даже не представляете, как я последние дни страдала! Чтобы я клеветала на моих съемщиков! И вы, господин К., поверили в это! И сказали, что я должна выставить вас за дверь! Вас – за дверь!

Последнее восклицание уже потонуло в слезах, она подняла к лицу подол передника и громко зарыдала.

– К чему же плакать, фрау Грубах, – сказал К. и посмотрел в окно, он думал только о фрейлейн Бюрстнер и о том, что она впустила в свою комнату какую-то постороннюю девушку. – К чему же плакать, – повторил он еще раз, когда вновь обратил взгляд в комнату и фрау Грубах все еще плакала. – Я ведь тоже тогда не имел в виду ничего такого уж плохого. Мы просто взаимно не поняли друг друга. Такое иногда может случиться даже со старыми друзьями.

Фрау Грубах выглянула из передника, чтобы убедиться, что К. в самом деле готов к примирению.

– Да-да, именно так, – сказал К. и, заключив из поведения фрау Грубах, что капитан только стучал, ничего не предавая огласке, он осмелился еще прибавить: – Неужели вы в самом деле думаете, что из-за какой-то посторонней девушки я мог бы поссориться с вами?

– Так вот именно же, господин К., – воскликнула фрау Грубах; ее несчастье заключалось в том, что стоило ей только почувствовать себя хоть немного свободнее, как она тут же говорила что-нибудь неуместное. – Я все время спрашивала себя: почему господин К. так сильно заботится о фрейлейн Бюрстнер. Почему он бранится из-за нее со мной, когда он знает, что каждое его сердитое слово лишает меня сна. А я ведь о фрейлейн Бюрстнер не сказала ничего другого, кроме того, что видела своими глазами.

К. на это ничего не сказал; ему следовало бы при первом же слове выгнать ее из комнаты, но этого он не хотел. Он ограничился тем, что принялся пить кофе, давая фрау Грубах почувствовать необязательность ее присутствия. Снаружи снова послышались шаги фрейлейн Монтаг, прошаркавшие через всю прихожую.

– Вы слышите это? – спросил К. и указал ей рукой на дверь.

– Да, – сказала фрау Грубах и вздохнула, – я хотела ей помочь и горничную послать, чтобы помогла ей, но она такая упрямая, хочет все сама перенести. Я удивляюсь на фрейлейн Бюрстнер. Мне часто бывает вообще досадно, что эта Монтаг у меня снимает, а фрейлейн Бюрстнер даже берет ее к себе в комнату.

– А это вас вообще не должно заботить, – сказал К. и раздавил в чашке нерастаявший кусочек сахара. – Вы что, несете от этого какой-то ущерб?

– Нет, – сказала фрау Грубах, – само по себе мне это очень даже удобно, у меня благодаря этому освобождается комната, и я могу поместить там моего племянника, капитана. Я давно уже боялась в эти последние дни, когда мне пришлось поселить его здесь, по соседству с вами, что он может вам помешать. Он не очень-то церемонится.

– Что за странные фантазии! – сказал К. и встал. – Об этом и речи нет. Вы, кажется, считаете меня чрезмерно чувствительным из-за того, что я не могу выносить этих хождений фрейлейн Монтаг, – вот, опять пошла, теперь в другую сторону.

Фрау Грубах, казалось, была совершенно раздавлена.

– Сказать ей, господин К., чтобы она отложила остальную часть своего переселения? Если вы хотите, я сейчас же это сделаю.

– Но она же должна переселиться к фрейлейн Бюрстнер! – сказал К.

– Да, – сказала фрау Грубах; она не вполне понимала, чего К. от нее добивается.

– Ну, значит, – сказал К., – в этом случае она же должна перенести свои вещи.

Фрау Грубах только кивнула. Эта молчаливая беспомощность, которая, кроме всего, выглядела не чем иным, как упорством, разозлила К. еще больше. Он начал ходить по комнате от окна к двери и обратно, лишая этим фрау Грубах возможности удалиться, которой она, если бы не это, по-видимому, воспользовалась.

Как раз когда К. в очередной раз дошел до двери, в нее постучали. Это была горничная, сообщившая, что фрейлейн Монтаг желает сказать господину К. несколько слов и что поэтому она просит его прийти в столовую, где она его ожидает. К. задумчиво выслушал горничную и затем, обернувшись к испуганной фрау Грубах, посмотрел на нее почти насмешливым взглядом. Этот взгляд, казалось, говорил, что К. уже давно предвидел подобное приглашение фрейлейн Монтаг и что вот и еще одно очень хорошее дополнение ко всем тем мучениям, которые ему в это воскресное утро суждено вынести от жильцов фрау Грубах. Он отослал горничную назад с ответом, что немедленно явится, затем направился к шкафу, чтобы сменить пиджак, и в качестве ответа на тихие причитания фрау Грубах о назойливых людях только попросил ее унести, наконец, эту посуду от этого завтрака.

– Но вы же почти ни к чему не притронулись, – сказала фрау Грубах.

– Ах, да уносите вы отсюда!.. – крикнул К., у него было такое ощущение, словно эта фрейлейн Монтаг каким-то образом подметалась ко всему и сделала все отвратительным.

Проходя через прихожую, он взглянул на закрытую дверь комнаты фрейлейн Бюрстнер. Но его приглашали не сюда, а в столовую; дверь в нее он распахнул без стука.

Это была очень длинная, но узкая комната с одним окном. Места там хватало только на то, чтобы в углах по обе стороны двери можно было косо поставить два шкафа, тогда как все остальное пространство полностью занимал длинный обеденный стол, начинавшийся вблизи от двери и чуть-чуть не доходивший до высокого окна, которое из-за этого становилось почти недоступным. Стол был уже накрыт, причем на много персон, поскольку в воскресенье здесь обедали почти все съемщики.

Когда К. вошел, фрейлейн Монтаг пошла от окна вдоль стола навстречу К. Они молча приветствовали друг друга. Затем фрейлейн Монтаг сказала, как всегда необычно высоко вскинув голову:

– Мне не известно, знаете ли вы меня.

К. смотрел на нее, сузив глаза.

– Разумеется, – сказал он, – вы ведь уже давно живете у фрау Грубах.

– Но вас ведь, как я полагаю, этот пансион не слишком интересует.

– Не слишком, – сказал К.

– Не желаете ли присесть? – сказала фрейлейн Монтаг.

Они оба молча отодвинули два стула у самого конца стола и сели друг против друга. Но фрейлейн Монтаг тут же опять встала: она оставила на подоконнике свою сумочку и теперь пошла за ней; она прошаркала через всю комнату. Затем, слегка помахивая сумочкой, она возвратилась, села и начала:

– Я хотела только сказать вам несколько слов по поручению моей подруги. Она собиралась прийти сама, но сегодня чувствует себя немного нездоровой. Надеюсь, вы ее извините и выслушаете вместо нее меня. Да она и не могла бы вам сказать ничего другого, кроме того, что скажу вам я. Более того, я думаю, что я смогу вам сказать даже больше, поскольку я все-таки сравнительно не ангажирована здесь. Вы так не считаете?

– Что сказать-то? – ответил К., которому уже надоел взгляд фрейлейн Монтаг, неотрывно устремленный на его губы; этим она как бы присваивала себе некую власть над тем, что он еще только хотел сказать. – Фрейлейн Бюрстнер, надо понимать, не хочет удостоить меня личной встречи, о которой я ее просил.

– Это так, – сказала фрейлейн Монтаг, – или, вернее, это совсем не так, вы выразили это слишком резко. Ведь, вообще говоря, встреч не удостаивают, как не случается и противоположного. Но случается, что встречу считают ненужной, как это и имеет место в данном случае. Теперь, после вашего замечания, я уже могу говорить откровенно. Вы письменно или устно попросили мою подругу предоставить вам возможность переговорить с ней. Однако же моей подруге известно – так, по крайней мере, я вынуждена предполагать, – что именно будет затронуто во время этих переговоров, и потому в силу причины, мне неизвестной, она убеждена, что, если бы такие переговоры в самом деле случились, это никому не пошло бы на пользу. Впрочем, она рассказала мне об этом только вчера и совершенно между прочим, при этом она сказала, что и для вас эти переговоры в любом случае не могут значить ничего особенного, поскольку вы лишь случайно пришли к этой мысли и даже без каких-то особых объяснений очень скоро сами поймете – если уже сейчас не понимаете – бессмысленность всего этого в целом. На это я отвечала, что, возможно, это и так, но что для достижения полной ясности я все же считала бы предпочтительным, чтобы вы получили вполне определенный ответ. Для выполнения этой задачи я предложила себя, и после некоторых колебаний моя подруга мне уступила. Надеюсь, однако, что я действовала и в ваших интересах, поскольку даже малейшая неопределенность всегда мучительна даже в ничтожнейших вещах, и если она поддается устранению так легко, как в данном случае, то уж лучше, чтобы это было сделано сразу же.