Текст книги "Убийство к ужину"

Автор книги: Фолькер Клюпфель

Соавторы: Михаэль Кобр
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц)

Клуфтингер толкнул дверь в гостиную и осмотрелся с порога. Очевидно, у дочерей Вахтера до уборки пока не дошли руки. Хорошо. Все оставалось на своих местах, как в день убийства. Кроме трупа, конечно. Он не торопился входить. Вначале надо перепроверить первое впечатление. Через пару секунд он удовлетворенно кивнул: все правильно.

Да, именно здесь, в этой комнате, происходила борьба не на жизнь, а на смерть. Но совершалось и кое-что другое. Оно до сей поры ускользало от его внимания, или он не смог правильно истолковать это. Но теперь у него открылись глаза: здесь что-то искали. На книжных полках. И нет сомнений: действовал именно убийца.

Комиссар подошел к стеллажу, осмотрел книги, валявшиеся на полу, и прорехи в стройных рядах. Вахтер оказался его единомышленником: он аккуратно расставлял свое литературное богатство строго по алфавиту Клуфтингер поднял с пола разбросанные томики и водворил их точно на предназначенные места.

И только тут он обратил внимание: и авторы, и названия относились к более академической сфере, совсем не так, как книги в его собственном доме. Завершив кропотливый труд, он издал победный клич, наслаждаясь ожидаемым триумфом. На стеллаже зияла лишь одна расщелина.

Пришлось снова раскорячиться на коленках, чтобы осмотреть монолит корешков справа и слева от нее. Все корешки были одного цвета: темно-синие с золотым тиснением. Это оказались альбомы: толстые и тяжелые. Он вынул один. На переплете, тоже золотом, вытиснены даты: 1959–1969. Клуфтингер открыл альбом на последней странице. На большой фотографии – молодая пара. Мужчина – определенно Вахтер. Но, черт побери, то ли он всегда выглядел старше, то ли хорошо сохранился с возрастом, с завистью подумал Клуфтингер. Розоватая манера изготовления снимка была ему знакома по собственным фотографиям шестидесятых годов. Он взял следующий том: годы от 1947-го до 1958-го. Так он проверил временные отрезки на обложках – один альбом за другим. Всего их оказалось четыре. Не хватало фото с 1970 по 1986 год.

Клуфтингер забрал имеющиеся в наличии с собой и поехал в президиум.

– Что, жена тебя таки выгнала?

Сначала Клуфтингер не понял, по какому поводу шутит дежурный полицейский, потом до него дошло: дело оказалось в стопке альбомов, которые он тащил охапкой, прижав для верности подбородком. Комиссар выдавил из себя улыбку и пробормотал то, чего дежурный в любом случае не мог расслышать за пуленепробиваемым стеклом.

– Чего-чего? Что ты говоришь? – Полицейскому очень хотелось узнать ответ, но он услышал только, как за начальником захлопнулась тяжелая дверь.

Клуфтингеру сейчас было не до праздной болтовни с коллегами. Он даже не стал дожидаться лифта, коим обычно не пренебрегал, поднимаясь к себе на третий этаж, а похромал вверх по лестнице. Слишком уж он оказался возбужден.

В кабинете, с облегчением свалив ношу на письменный стол и переведя дух, он разложил альбомы по годам и оставил место для недостающего. Удобно расположившись в кресле, он приступил к изучению жизненного пути убиенного с первых шагов: 1947–1958. Первыми его взору предстали черно-белые снимки младенца, вероятно, Вахтера. Фотографий оказалось много, они отражали все этапы взросления: первые шаги, первый класс, первое причастие… Вроде ничего особенного, и все-таки. У Клуфтингера таких не имелось. По всей видимости, родители Вахтера были очень состоятельными людьми, об этом свидетельствовало не только качество снимков, но и все запечатленное на них. Вот, к примеру, «мерседес», за руль которого усадили розовощекого упитанного карапуза в дорогом костюмчике.

Клуфтингер листал страницу за страницей, несмотря на то что не думал найти в этих годах каких-то важных подсказок. В принципе он не ждал этого ни от каких фото: само по себе уликой являлось то, что преступник унес один альбом. Теперь надо выяснить, чем Вахтер занимался в тот промежуток времени. Тем не менее он продолжал смотреть. Фотографии увлекли, у него даже создалось впечатление, что по ним он узнал куда больше о личности покойного, чем от родственников, коллег и знакомых.

Подошла очередь второго периода: 1959–1969. Фото стали цветными, на некоторых юноша Вахтер в модных шмотках изображен рядом с «порше-кабриолетом», иногда с той или другой девицей. Да, его родители определенно не бедствовали. Судя по хронологии, в это же время Вахтер служил в бундесвере. Клуфтингеру вспомнились его годы в «бунде»: на скудном денежном содержании было не разгуляться.

Девушки вообще стали появляться на фотографиях довольно рано, и Клуфтингер не смог бы сказать наверняка, липли они к довольно симпатичному парню или их притягивал спортивный кабриолет.

Заканчивался этот альбом снимками, на которых Вахтер позировал то на фоне статуи Свободы, то в каких-то каньонах, на других – перед Эйфелевой башней и большим дворцом, показавшимся комиссару похожим на дворец английской королевы. По-видимому, после службы в вооруженных силах Вахтер резвился в многочисленных зарубежных поездках.

Перевернув последнюю страницу, Клуфтингер попробовал представить себе, чем могли быть наполнены следующие семнадцать лет жизни Вахтера, украденные из его архива. Он посчитал: если дочерям тридцать и двадцать шесть лет, значит, они родились в этот период, и среди прочих должно быть много их детских фотографий. Так, что еще? Первые успехи в профессии? Женщины? Кто знает… Теперь комиссар знал наверняка: ключ к совершению преступления следует искать в прошлом.

В альбоме за 1987–1995 годы появились первые знакомые лица. На одном фото Вахтер стоял рядом с владельцем Шёнмангером перед молокозаводом, который в те времена оказался представлен одним промышленным корпусом. Клуфтингер хорошо помнил, как обсуждалось в деревне строительство нового здания. Многие называли его «гигантским перевернутым выменем», поскольку покатая крыша завершалась четырьмя трубами, очень похожими на соски. Но на этой фотографии рубежа девяностых, как определил комиссар, нового сооружения еще не было и в помине.

Снова череда женских лиц – все симпатичные и лет на двадцать моложе Вахтера. Да, этот альбом еще сослужит службу в расследовании.

Последний том с надписью «1996—…», как и ожидалось, продолжил ту же серию. Единственное, что выпадало из общего ряда, – это фотографии Вахтера с младшей дочерью и младенцем, явно сделанные в Италии. Только сейчас комиссару пришло в голову – ни одного снимка старшей дочери, за исключением детских, в альбомах не имелось. А в семейных снимках из Италии тоже не было бы ничего необычного, если бы не тот факт, что лишь на них Вахтер выглядел счастливым.

Комиссар оторвал взгляд от талмудов и вздрогнул, увидев перед глазами циферблат. Званый ужин в благородном доме уже начался. Суетливыми движениями он свалил альбомы в верхний ящик стола и запер его на ключ. Чуть не кувырком катясь вниз по лестнице, он умудрился еще набрать номер Штробля. Не будь форс-мажора, он позвонил бы ему из кабинета, ведь мобильная связь стоит так дорого! Но сейчас каждая секунда на счету. Каждая секунда, способная умерить праведный гнев супруги, и Клуфтингер поступился принципами экономии. Штроблю он в несвойственной ему многословной манере сообщил, что дело не терпит отлагательств, по большей части имея в виду ситуацию, в которой сам оказался, и только подъезжая к ледовой арене, смог растолковать о необходимости на следующее утро непременно вызвать к нему обеих дочерей Вахтера.

Дверь собственного дома Клуфтингер открывал с еще большим трепетом. Из гостиной доносилось звяканье ножей и вилок вперемежку с хохотом. Значит, как он и подозревал, Лангхаммеры уже прибыли и застолье началось. Ч-черт, это усложняло его положение. С другой стороны, в каком-то смысле даже полегчало. Раз гости здесь, его благоверная не станет метать при них громы и молнии. По крайней мере отсрочит казнь.

Но чувство благодарности к визитерам, как и следовало, оказалось мимолетным. В конце концов, не так уж он и проштрафился, поэтому им было бы лучше находиться там, где и следовало: в своем доме.

Положив руку на дверную ручку, он понял: ему давно уж приспичило, но отступать не в его правилах. И, набравшись духу, он смело сделал шаг вперед. Все звуки мгновенно стихли.

– А… Все уже в сборе. Привет, привет, – медоточивым голосом раскованно пропел Клуфтингер, чмокнул жену в щечку и взгромоздился на свое неприкасаемое место – каминное кресло. Он почувствовал себя тем мальчишкой, который непринужденным свистом расчищал себе путь в винный погреб. Жена промолчала, но ее сверлящий взгляд так и застрял у него в мозгу. Заприметив, хоть и не сразу, растерянные лица гостей, он содрогнулся: черт, нарушил предписанный этикет, не подал гостям руки! И это при том, что Лангхаммеры – чем задолбала его жена – всегда обходятся друг с другом и с ближними «так солидно, так современно и так стильно». Ладно, одно к одному, но, как бы то ни было, он уже сидит во главе стола.

– Ах, господин Клуфтингер, мой дорогой, как жаль, вы пропустили потрясающий, незабвенного вкуса супчик! Ах, Эрика, что там были за приправы? Ах, шафран! Да-да, это основная приправа. Потрясающе! – запел Лангхаммер, прогоняя неловкость, повисшую при появлении хозяина дома.

Но Клуфтингера не собьешь. Из всего потока словоизвержения он вычленил главное: этот шут называл его жену по имени! Страшно себе представить, что тут у них происходило в момент «брудершафтов»! В его отсутствие. Поэтому все его грехи компенсировались эдакой неслыханной фривольностью. Так что, дорогая, квиты!

– Да? Уже? – все, что смог выдавить из себя Клуфтингер; «мой дорогой» он предпочел пропустить мимо ушей и снова изобразил добродушную улыбку.

– А позволено ли будет спросить… – Лангхаммер озарил всех интригующей улыбкой, – не ходили ли вы снова по криминальной дорожке?

Клуфтингер скривился. Шуточка так себе. Но достойно ответить он не успел, поскольку жена взяла у него из-под носа тарелку для первого со словами:

– Она тебе уже ни к чему.

Теплоты в ее голосе не чувствовалось. Четкий сигнал предостережения, который он понял правильно, поэтому и на тираду Лангхаммера ответил односложным «Да».

По крайней мере избежал повинности есть этот суп со слизняками. Не то чтобы он не доверял кулинарному искусству жены, нет, тут она занимала, честно, второе место после его матери. Но то, что она сотворила сегодня! Не нормальную еду, а блюда из чудовищ, которыми он ужасался в фильмах, да еще приправленные сомнительными специями из стран, куда он даже под страхом смерти не согласился бы поехать.

И что все эти люди имели против клецек из манной крупы? Или привычных белых баварских колбасок? Или яичной лапши? Клуфтингер был свидетелем того, как доктор щеголял на традиционных праздниках в дурацких кожаных штанах, но что касалось еды, он всегда воротил нос от национальной кухни. Клуфтингер мстительно усмехнулся своим мыслям, но выразить их вслух не решился.

– Глядя на вас, можно предположить, что преступник у вас уже в кармане, – возобновил светскую беседу Лангхаммер. – При тех налогах, которые с нас стригут, нет ничего удивительного, что полиция так быстро проводит расследования.

Доктор в ожидании аплодисментов огляделся по кругу. Война. Этот хлыщ явно жаждет кровопролития…

– Поешь, – быстренько вырвала его жена из кровожадных картин сатисфакции, сунув под нос тарелку.

В животе и правда урчало. Он взялся за вилку, ковырнул бесформенную массу, сделал своей второй половине куртуазный комплимент и только потом обратился к Лангхаммеру с удивленным «хм», будто не расслышал. Довольный собственной уловкой и пораженный пикантным вкусом иноземной еды, он подцепил второй кусок и отправил его в рот.

С Лангхаммера мигом слетела спесь:

– Так вот, я имел возможность первым осмотреть труп, и в любое время вы можете обратиться ко мне. Хотя понимаю, у вас и своих специалистов хватает…

«Все-таки не может слезть со своего конька», – отметил про себя Клуфтингер.

– А Штробль пошел на поправку, – вышел Клуфтингер на новое поле битвы неожиданно для противника. Он знал, что коллега лечился у доктора по поводу болей в пояснице.

У обеих дам перехватило дух.

– Штробль? Это хорошо. Так кто же все-таки убил? – На этот раз Лангхаммер не отличился красноречием и даже не вспомнил пациента.

– В процессе расследования я не могу раскрывать имеющиеся данные. Это вам, знаете ли, не телевизионный детектив. Мы занимаемся реальным делом. Впрочем, вы не обязаны знать все тонкости работы полиции, – добавил он менторским тоном, будто проводил школьную экскурсию по президиуму.

На минуту все умолкли.

– На Майорке, говорят, прекрасные пляжи, – внезапно подала голос Аннегрет.

– Да, да, мужу они тоже понравились по проспектам, когда мы ходили в турагентство, правда, милый? – соврала Эрика.

Клуфтингер, будто в тумане, кивнул. Еще ни разу жена не называла его «милым». Он не на шутку разволновался.

– Вкусно, дорогой? – продолжила она в том же духе.

Он чувствовал, собирается гроза, она назревает и готовится разразиться на его голову после ухода гостей. И никакая предосторожность делу уже не поможет. Ему позарез требовался глоток чего-то покрепче. Возле своей тарелки он обнаружил бокал красного вина и с отвращением поморщился. Зачем тратить деньги на такое чертовски дорогое пойло, если никто из них не пьет вино, а ему оно – просто поперек горла. Клуфтингер молча поднялся и пошел на кухню. Жена последовала за ним. Не удостоив муженька даже взглядом, она поставила тарелки в мойку и только на выходе прошипела:

– Тебе осталось еще громко рыгнуть, высморкаться в салфетку, и выступление будет завершено.

Он, конечно, ожидал грозы, но столкнулся с чем-то похуже. Против метания громов и молний у него с годами уже выработался иммунитет и эффективная технология громоотвода, в основе которой лежал преданный собачий взгляд. Но такой поворот оказался неожиданностью. Клуфтингер стоял посреди кухни, растерянный и обиженный. Он же не сделал – и даже в мыслях не имел – ничего плохого. Это Лангхаммер постоянно цеплял его и лез на рожон. Она не могла этого не видеть!

Он вынул из холодильника пиво, снял с полки глиняную пивную кружку, предназначенную для особых случаев, и с нечистой совестью, но твердой решимостью исправить положение дел и оказать гостям должное уважение направился в гостиную.

Там беседа о предстоящей поездке была в полном разгаре, а от скверного расположения духа его жены вроде бы не осталось и следа. Она оживленно обсуждала с подругой погоду на Балеарских островах. Клуфтингер налил себе пиво и отодвинул подальше бокал риохи. Заметив нацеленный на него взгляд, полный недоумения, он сказал в свое оправдание:

– Что-то в последнее время у меня от красного вина изжога. – И с разочарованием вынужден был признать, что желаемой цели не достиг.

– Знаешь, Эрика, – подала голос Аннегрет, – а хорошо бы нашим «соломенным вдовцам» объединиться в отсутствие жен. Например, вместе покухарить, как думаешь? А то ведь совсем отощают, пока мы там будем наслаждаться экзотическими кушаньями.

– Великолепная идея! – подхватил доктор с неподдельным энтузиазмом. – Что скажете, Клуфтингер?

Клуфтингеру даже показалось, что он это всерьез, но нет, быть того не может!

– А? Да, конечно. Было бы неплохо… – пробормотал он, покрываясь липким холодным потом.

– Ну, пару-другую фунтов моему-то не помешало бы скинуть, – нежно улыбнулась Эрика и погладила супруга по животу, который любовно называла «пивным животиком», а наедине величала мужа «пузанчиком». Коллеги за спиной шутили, что он перекинул ранец вперед. Клуфтингер решил смириться.

Лангхаммер осклабился. На мгновение повисла тишина. Хозяин дома, каковым он себя сегодня, правда, не чувствовал, воспользовался моментом и поднялся со словами:

– Так мило, что вы к нам сегодня заглянули…

– Раз уж ты встал, принеси блюдо с сыром из холодильника, – прощебетала жена, тем самым наголову разбив его усилия элегантно свернуть посиделки.

– Сыр полезен, особенно на сверхсытый желудок. Прекрасно, прекрасно! – возликовал Лангхаммер, когда Клуфтингер вернулся.

Эрика начала рассказывать, как непросто оказалось купить настоящий испанский сыр, как она отыскала его в единственной в городе лавочке с деликатесами…

Клуфтингер закатил глаза, но удержался от замечания по поводу цены.

– Я знаю этот магазинчик. Ах, Эрика, у них бывает бесподобный пармезан, отменной выдержки, stravecchio^[2]. Вы непременно должны купить на пробу.

У Клуфтингера в голове не переставал щелкать калькулятор, он все еще пытался хотя бы грубо подсчитать стоимость ассорти на блюде, поэтому сырный экскурс доктора воспринимал лишь обрывками. До него доносилось: «выдерживают в пещерах», «кристаллы соли», «два года естественного вызревания» и определения типа «превосходный, редкостный, изысканный».

– Вы ведь тоже не откажетесь от хорошего куска пармезана, а? Господин комиссар? – вырвал его из математических упражнений Лангхаммер.

Но вырвал не совсем. Из обращенного к нему вопроса «господин комиссар» уловил только то, что доктор просит пармезана.

– О, конечно. По-моему, у нас в холодильнике еще остался. Я принесу, если хотите.

У жены округлились глаза, но она принудила себя к снисходительной улыбке и мягко заметила:

– Но, дорогой, он же тертый!

Гости принялись хохотать. Клуфтингер не понял причину их веселости, однако по напряженной позе жены увидел, что снова сел в лужу. Он попробовал реконструировать ход событий. Значит, так: речь шла о пармезане… в холодильнике действительно лежат пакетики этого сыра как готовой приправы к спагетти, кстати, единственного «экзотического» блюда, которое он употреблял регулярно и с удовольствием… Правда, он не слышал, чтобы содержимое пакетов ели «кусками»… Так вот в чем дело!

– Ха-ха-ха! – Клуфтингер присоединился к общему веселью, будто так остроумно пошутил намеренно.

– Знаете что, дорогой мой, заходите ко мне на следующей неделе. Побалуемся сырком, разопьем бутылочку доброго вина, – отсмеявшись, предложил доктор.

– Лучше уж вы ко мне, попотчую вас клецками с сыром по-швабски, – выпалил уязвленный Клуфтингер и прикусил язычок. А что, если его ирония будет воспринята всерьез? Он же в жизни не готовил клецек.

– Только если обещаете не посыпать их вашим пармезаном из пакетиков…

Когда стих очередной взрыв хохота, снова стало тихо.

– После третьего затишья по домам пора, дружище, – пошутил Клуфтингер в надежде, что гости прислушаются к народной мудрости.

Стало тихо.

Ему уже не терпелось остаться дома наедине с женой, чем бы это ни грозило в завершение вечера. Но его мечтам не суждено было осуществиться. Тишина повисала еще не раз, однако Лангхаммеры оставались к «народной мудрости» равнодушны. Откланялись они лишь ближе к полуночи.

– Значит, договорились, – хлопнул его доктор по плечу, – я загляну, и мы – два «холостяка» – устроим славный мальчишник.

К этому времени воля Клуфтингера оказалась уже окончательно сломлена, и он обреченно буркнул:

– Жду с нетерпением.

Что такое настоящая тишина, он узнал, когда они остались дома вдвоем и жена молча начала убирать со стола.

– Давай помогу, – предложил он.

– Давай, – индифферентно согласилась она и удалилась в ванную.

Настаивать на выяснении отношений Клуфтингер благоразумно не стал. Покончив с мытьем посуды, он с удовлетворением констатировал, что его самые страшные опасения не сбылись: в гостиную его с подушкой и одеялом не выселили. Значит, надежда еще оставалась.

Когда Клуфтингер наконец добрался до постели, Эрика сделала вид, будто уже спит. Он ласково погладил жену по плечу. Она легонько вздохнула, и это послужило знаком: «грубиян и деревенщина» не так уж бесповоротно отвергнут.

Пробудившись воскресным утром, фрау Клуфтингер уловила аромат свежесваренного кофе. Она накинула халат и прошла в гостиную. По выходным в отличие от будней они завтракали там. Сегодня стол уже был накрыт, и в дверях показался супруг с кофейником. Это появление растрогало жену даже больше того, что она увидела на столе. Милее свежих булочек, за которыми муж специально съездил в самую рань, милее стакана выжатого апельсинового сока, ее любимого, милее блюда с фруктами, придвинутого к ее тарелке. Кофейник, который он держал в руках, они использовали только по большим праздникам: в Рождество, на Пасху, на юбилеях, когда за столом собиралась родня.

Обычно Клуфтингер не мог взять в толк, чем плох удобный и практичный стеклянный сосуд из кофеварочной машины, которым они пользуются ежедневно, и каждый раз изображал недоумение, объясняя жене, насколько нецелесообразно переливать кофе, к тому же в холодный фарфор, где вдобавок не видишь уровень жидкости. И вот он по собственной инициативе взял «правильный» кофейник. Только ради нее. «Не такой уж он бездушный чурбан, как кажется, – думала фрау Клуфтингер. – Это только оболочка грубая». Она расцвела навстречу ему улыбкой, мягко тронула за плечо. И Клуфтингер понял: гроза, собиравшаяся вчерашним вечером, окончательно разогнана утренним солнечным лучом.

Подавив в зародыше неприятную мысль о том, как все-таки легко укротить женщину, он тем не менее решил поразмышлять об этом на досуге, когда жена уедет. Это доставит ему удовольствие.

– Я так рада возможности провести еще один чудесный день вдвоем, – промурлыкала она.

О том, что утром он успел уже позвонить Штроблю и тот спросонок сообщил ему о вызове дочерей Вахтера в президиум на допрос по поводу пропавшего альбома на десять утра, он пока умолчал.

Настенные часы пробили половину девятого, и не позднее чем через час ему придется посвятить жену в свои воскресные планы. До той поры он намеревался просто наслаждаться вновь обретенным миром.

Проведя пятьдесят пять минут в гармонии за семейным завтраком, комиссар понял: настало время сообщить супруге о предстоящей отлучке. У него засосало под ложечкой, а поскольку он не желал растягивать казнь, то поступил, как и подобает мужчине: вручил женщине чашу горького вина разом, не давая яда по капле.

– Дорогая, не сердись, но мне надо…

И с первых слов понял: вино слишком горькое. Продолжить он не успел. Чело жены омрачилось, и чаша опрокинулась на него.

– Только не говори, будто тебе надо куда-то ехать по службе. Только не в это утро. Не после вчерашнего вечера, который я тебе едва лишь простила. Ты не можешь так просто взять и уйти! В этот день, так чудно начавшийся! Последний перед моим отъездом, который я хочу провести с тобой!

Она не переставала стенать, и когда он вывел машину из гаража.

Клуфтингер ехал, не особо задумываясь о том, как будет вести допрос сестер.

Он радовался, что на дороге есть движение, хоть и не слишком оживленное. Тотальное воскресное затишье было ему не по душе. С тех пор как разрешили в выходные открывать булочные, он нередко выбирался за свежими булочками или утренними газетами. Правда, по большей части в те дни, когда приезжал домой сын. С женой они пришли к молчаливому согласию – без булочек в воскресенье вполне можно обойтись, тем более черный хлеб полезнее для здоровья.

Но в дни визитов Маркуса Клуфтингер наслаждался ролью заботливого отца семейства. А если, как сегодня, случались такие обстоятельства – приходилось заглаживать вину перед женой, – он тоже пускался в утреннее путешествие, пока она спала. Клуфтингер обожал настроение, царившее в пекарне воскресным утром. Настроение молчаливой мужской солидарности. Сюда приходили преданные отцы семейства, нашедшие наконец свободное время, чтобы сделать своим близким приятное; влюбленные юнцы, жаждавшие после бурной ночи устроить своим пассиям классический «завтрак в постели», которые на обратном пути у заправки разорялись еще и на розу. Появлялись здесь и динамичные, спортивного типа юноши, забегавшие перекусить перед пешим восхождением или туром на горных велосипедах. Он чувствовал с ними родственную связь и в тот момент охотнее всего прыгнул бы к ним в машину, дабы присоединиться. Да, здесь он был среди «своих». Даже на тех парней, которых в других обстоятельствах он, мягко говоря, недолюбливал – владельцев «Гольф-ГТИ», «Пежо 205», «опель-калибра» и им подобных авто, спойлеры которых чуть не скребли по асфальту, а на их спорткарах, как он полагал, устанавливались дополнительные бензиновые двигатели, – в этой обстановке комиссар смотрел весьма благосклонно. Они ведь тоже принадлежали крепкому мужскому сообществу «Воскресное раннее утро».

Проходя мимо дежурной части, он попросил коллег проводить к нему наверх «свидетельниц», как только те прибудут, и начал свое восхождение по пустынным пролетам и коридорам.

Штробля он обнаружил на своем этаже возле ксерокса. Тот уже не таким заспанным голосом, как по телефону, объявил начальнику, что полчаса назад звонила Юлия Вагнер и извинилась за сестру: та, мол, гостит сейчас у приятелей на Боденском озере, а вечером прямо оттуда уезжает к себе в Италию.

– Она спросила, можно ли ей прийти одной…

Клуфтингера насмешило виноватое выражение на его щетинистом лице. Видно, сегодня парень не счел нужным, а может, не успел чисто выбриться.

– Ну и?..

– Я сказал, что можно. Неправильно?

– Да все правильно, не переживай!

Комиссар хлопнул его по плечу, и оба прошли в кабинет. Вскоре в дверь постучали. Полицейский в форме привел Юлию Вагнер.

Юлия и сегодня предпочла надеть строгий костюм. Как только она присела к письменному столу, Клуфтингер, не тратя времени на политесы, выложил перед ней альбомы.

– Посмотрите. Может быть, что-то бросится вам в глаза.

Она бегло пролистала два из них.

– Это наши семейные фотографии, я прекрасно их знаю. Что в них необычного? Все в порядке, как я вижу, пустых мест нет…

– Вы невнимательны, фрау Вагнер. Отсутствует альбом за годы с 1970-го по 1986-й. Есть ли у вас этому объяснение? В квартире вашего отца его не обнаружили, хотя на книжных полках царит идеальный порядок. Раз уж вам хорошо известны эти альбомы, возможно, вы поделитесь с нами, какого плана фотографии содержались в пропавшем?

– Ну, наизусть все я, конечно, не помню, но думаю, ничего для вас интересного. Все тот же хлам, что и в этих альбомах: наши детские фотографии, фото с разных мест, где мы отдыхали, какие-то семейные праздники. Ничего эпохального. В те годы мы каждое лето ездили отдыхать с семейством Лутценбергов, и в основном отец фотографировал нас.

– Как полагаете, у кого-то была причина похитить эти фотографии?

Юлия откровенно рассмеялась:

– Возможно, у нас с сестрой, чтобы никто не мог нас шантажировать голыми попами на фото, где мы барахтаемся в лягушатнике с соседскими мальчишками. Может быть, еще у матери и у фрау Лутценберг, чтобы стереть всяческую память о тех дурацких прическах, которые они тогда носили. Господин комиссар, ну кому могли понадобиться скучные семейные фотографии?

– Я надеялся, вы нам что-то подскажете. Ладно, перейдем к другому фрау Вагнер. Та семья, которую вы упомянули, родители были дружны с ними?

– Лутценберги? Тогда – да. Их сын – нашего возраста, а господин Лутценберг и наш отец были друзьями еще со студенческой скамьи. Потом подружились и их жены. Всем было хорошо в отпуске: наши матери нашли друг в друге компаньонку для шопинга, отцы – партнера для тенниса, а мы, дети, – приятелей для игр.

– Лутценберги присутствовали на похоронах? – спросил Клуфтингер, зацепившись за призрачную пока ниточку, хотя и сам не понимал, куда она может вывести, просто следуя интуиции.

– Нет, насколько могу судить. Впрочем, нечего было и ожидать, ведь их контакты давно прервались. Даже если бы кто-то из Лутценбергов встретился мне на улице, через столько лет я бы никого не узнала.

– То есть контакты вашего отца с его лучшим другом просто затухли?

– Нет, все было иначе. Между ними точно черная кошка пробежала. Они страшно поругались, а после этого мы с Лутценбергами уже не общались. Мне кажется, ссора вышла на профессиональной почве, ведь отец работал с Лутценбергом в одном исследовательском отделе. Во всяком случае, тот определенно завидовал успеху отца. У него-то карьера складывалась не так удачно. Наверное, такой успешный специалист, как мой отец, уже не хотел иметь ничего общего с этим неудачником.

– А откуда вам известно, что возникли какие-то профессиональные проблемы? Контактов-то между вашими семьями уже не существовало.

– Отец узнал от их общих знакомых, будто Лутценберг вступил во владение какой-то сыроварней в Западном Альгое. Дело хорошее, но не его уровня. Дипломированный биохимик с классными научными разработками и вдруг – простой сыровар? Нет уж, даже не говорите!

Клуфтингер проявил живой интерес.

– А вам известен нынешний адрес Лутценберга?

– К сожалению, нет. Я уже сказала, отец получал информацию из третьих рук. Впрочем, если вам поможет, я знаю, где расположена та сыроварня. Название оказалось таким дурацким, что я его даже запомнила. Бёзершайдэгг или нечто в этом роде. Недалеко от Линденберга.

Клуфтингер сделал стойку. Возможно, этот Лутценберг будет им полезен.

Он попрощался с Юлией Вагнер, даже проводил ее до двери, не преминув, однако, напомнить, чтобы она не выпадала из поля зрения, поскольку может еще понадобиться, а потом повернулся к Штроблю, который 150 время всего разговора тихо сидел в кресле, но все мотал на ус.

– Ну и что скажешь? – поинтересовался он у коллеги.

– Сказать нечего, но опросить этого Лутценберга не мешало бы. А эту сыроварню я знаю. Местечко называется Бёзершайдэгг, выше Шайдэгга. Жена там покупала сыр, когда вернулась из Швейцарии. Знаешь, они там делают даже пармезан.

Только от одного звука этого слова Клуфтингер содрогнулся и закатил глаза.

– Ладно, завтра прокатимся туда, – закончил он. – Все лучше, чем сложа руки ожидать результатов розыска.

Он отпустил подчиненного, закрыл окна в кабинете и заспешил к своему авто. В конце концов, дома ждала жена, и определенно не в лучшем настроении. Он же в противовес ей чувствовал себя после разговора с дочкой Вахтера окрыленным и даже забыл разогреть мотор своего старенького комби, естественно, тот выдал ему полный кошачий квартет и клубы черного дыма. Но Клуфтингер и это принял с благосклонной улыбкой.

Вырулив со стоянки на дорогу, он вспомнил свои утренние размышления, и в его голове зародилась безумная идея, как обставить свое возвращение к покинутой половинке наилучшим образом. Для ее воплощения он даже сделал изрядный крюк к одному из тех торговых комплексов на заправке, которые в последнее время выросли на окраине города, как грибы. Он выбрал розу, упакованную в фольгу, за четыре с половиной евро – дороговато, конечно, но сегодня он готов был потратиться. На кассе перед ним молодой человек в тренировочном костюме из парашютного шелка расплачивался за плейер и две пачки «Мальборо». Интересно было бы узнать подноготную такой покупки. Может, парень заскочил купить сигарет, а уже на месте соблазнился на дорогую игрушку. «Мир сходит с ума», – улыбнулся Клуфтингер самому себе и весело зашагал к машине.