Текст книги "Убийство к ужину"

Автор книги: Фолькер Клюпфель

Соавторы: Михаэль Кобр
сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 18 страниц)

Клуфтингер решил слегка подтолкнуть неторопливого рассказчика:

– Господин Штоль, давайте ближе к делу. Какое это имеет отношение к убийству Лутценберга и в связи с чем вы чувствуете за собой вину? Объясните наконец, будьте добры.

– Ну да, ну да. Так вот, значит, пораскинул я умишком и хотел уж звонить в президиум. Я так и сказал жене, чтоб она вам позвонила.

– И что дальше? – поторопил Клуфтингер, которому раньше этот человек показался скорее неразговорчивым.

– Вай, так ведь запамятовали оба.

– Что запамятовали?

– Так позвонить. Худая башка у обоих. А вчера с утречка он и звонит. Но тут уж я один виноватый.

– Кто куда звонит? – Клуфтингер уже запутался.

– Так к нам. А кто – не знаю. Он не назвался. Только сказал, будто друг того Лутценберга, Андреаса.

– И чего он хотел?

– Вот. Того же, чего и вы. Где, мол, молодой Лутценберг, потому как в Меммингене его нет, и теперь тот, который звонил, его ищет. И что лучше, мол, найти поскорее, потому как ежели не найдет, так много денег у него сквозь пальцы просочится. Так и сказал – заказ какой-то важный. Ну, я ему сказал, как и вам, мол, тетка у него живет в Вайлере. А потом и про эту хижину. Чтоб заглянул туда. Только наверняка-то не знаю, где она, вот, сказал, у тетки-то и спроси. А потом уж задним умом подумал: какой такой договор? Молодой-то Лутценберг учительствует, подумал я. Нет, тут что-то нечисто. Вот теперь, стало быть, и выходит, это я виноватый в его смерти. Потому как сказал этому, где найти. А он, может, и есть убивец. Тот, который звонил-то. – В голосе Штоля опять послышались нотки раскаяния.

– Понятно. А когда мы были у вас, вы не могли вспомнить об этой хижине? – Вопрос Клуфтингера был скорее похож на упрек.

– Так вот, стало быть.

– Господин Штоль, у вас определился номер звонившего?

– Нет, у нас такого нет. У нас в сыроварне телефон-то такой, что в него надо пальцем крутить.

– Вам не показался каким-то необычным его говор? Он говорил на диалекте или на литературном немецком? А может, в голосе был иностранный акцент?

– Не, не. Ничего такого. Скорее уж на чистом немецком. Хотя, может, и из наших. Я уж ничего больше не понимаю.

– Что еще сказал тот мужчина? Возможно, нам это пригодится.

– Спасибо сказал. Вот и все.

Клуфтингеру больше никакие вопросы не приходили в голову. Он поставил Штоля в известность, что, возможно, еще вызовет его для опознания голоса, и попрощался, не считая нужным поблагодарить за звонок. Он был страшно зол на сыровара. Пусть уж сам разбирается со своей совестью. А у него есть заботы и поважнее.

Он поставил локти на стол, опустил голову в ладони и прикрыл глаза. Что он упустил? Наверное, надо было настойчивее расспрашивать фермеров в Бёзершайдэгге, а ему мешала мысль о пармезане. Но что бы это изменило? Тогда они вообще не знали, что их заинтересует молодой Лутценберг. И откуда было знать, что Штоль сообщил не все известное ему? В чем он может себя упрекнуть? А как незнакомец вышел на след Лутценберга? Наверное, тоже пообщался со старухой. Конечно, это она разболтала. Теперь, задним числом, он понимает: напрасно они так недооценили Лину Лутценберг. Правда, местная полиция получила указание усилить патрулирование в районе ее улицы, но разве бы она выдала им внука, появись тот у нее?

На половину двенадцатого Клуфтингер назначил совещание, но ничего решительно нового он от него не ожидал.

В дверь постучали, вошли Штробль и Майер. Они закончили с пресловутой коробкой из комнаты Лутценберга.

Майер сообщил без особого энтузиазма, что, кроме других фотографий, на которых Вахтер то с выскобленной, то с зачерканной физиономией позирует вместе с отцом Андреаса, ничего особо интересного не обнаружилось.

– Мы перелопатили все. В основном тексты – это оригиналы или копии газетных статей из времен совместной деятельности Вахтера и Лутценберга. То ли отец собирал эти заметки, то ли сын нашел их позже и оставил комментарии. Возможно, он раскопал их в каких-нибудь архивах или библиотеках.

– И что конкретно он комментировал? Или это все-таки делал его отец?

Штробль опередил Майера с ответом:

– Нет, пометки делал сын. У нас достаточно образцов его почерка с квартиры в Меммингене. Почерки у обоих схожи, но тут определенно Андреас Лутценберг.

Майер снова перехватил инициативу:

– Он делал одно и то же: подчеркивал те места в статьях, где, по его мнению, с отцом обошлись несправедливо, особенно где превозносят Вахтера. А в разных интервью Вахтера все поля исчерканы замечаниями типа «неслыханно!», «подло!», «гнусная ложь!» или просто «свинья!». Вот вам и мотив: глубокая личная неприязнь. Определенно он не мог простить бывшему компаньону отца его успешной карьеры.

– А что про отца? По нашим сведениям, он добровольно ушел из профессии и открыл частную сыроварню, так ли это? – спросил Клуфтингер, не ожидая, впрочем, от коллег ответа.

– Мне вот что бросилось в глаза, – непривычно вкрадчиво продолжил Майер, – причем только после повторного или даже третьего прочтения. Не знаю, правда, может, это мои домыслы… В общем, я задался вопросом: почему Андреас Лутценберг так ненавидел Вахтера? И именно благодаря его комментариям я обратил внимание, что в начале опытов оба молодых ученых были как бы на равных. У обоих берут интервью, обоих упоминают с одинаковой частотой и представляют командой: пишут об их проекте, их успехах, их достижениях.

Клуфтингер взглядом показал Майеру продолжать, даже Штробль, который наверняка знал в общих чертах соображения Майера, весь превратился в слух.

– А потом, когда в специальных журналах пошли сообщения, что новые исследования вскоре завершатся прорывом в молокообрабатывающей промышленности, имя Лутценберга практически не упоминается. Публикуют и цитируют исключительно Вахтера. А тот говорит уже о своих разработках, о своем институте. Лутценберг уходит в небытие. Постороннему человеку в глаза это не бросается, и если бы не пометки Андреаса… Да. Так вот, дальше разразился скандал, и Вахтер снова переходит на «мы», «нас» и, более того, выдвигает Лутценберга на передний план. Как ответственного за происходящее. Не знаю, но, может, этим объясняется ненависть сына к Вахтеру. Он посчитал, что Вахтер сделал из отца козла отпущения. Но возможно, мои выводы и неверны. – Майер скромно опустил глаза.

– Все логично! Да. Если это так, то становится понятным, зачем Андреас Лутценберг вошел в контакт с Вахтером. Он жаждал посмертной реабилитации отца. Хорошо, очень хорошо, Майер.

Майер расцвел. Он просто купался в лучах похвалы шефа.

– В коробке мы обнаружили еще кое-что, – вмешался Штробль.

– Что же? – Клуфтингер всегда поощрял дух соревнования в подчиненных.

– Вот. – Штробль разложил перед шефом ряд фото.

Комиссар бросил рассеянный взгляд. На всех оказался изображен один и тот же хозяйственный двор, очевидно, заброшенное крестьянское хозяйство с большим крытым строением – то ли бывшим гумном, то ли механическим цехом. На некоторых снимках перед ним стоял автомобиль для транспортировки грузов, а на одном – даже тяжелый трейлер с крытым верхом. Небольшая фотосерия задокументировала его отправление от означенного сооружения. Не все фотографии были резкими, большинство размытыми и довольно темными.

– На всех снимках один и тот же двор. Представления не имею, где это может быть. Расстояние между фотографом и объектом довольно значительное, номера трейлера идентифицировать невозможно, к тому же на брезенте прицепа нет никаких логотипов. Эксперты в лаборатории тоже подтвердили: увеличить номер так, чтобы его можно было прочесть, не удается.

Клуфтингер, погруженный в размышления, проговорил вполголоса:

– Зачем он это снимал? Почему эти фотографии сложены в коробку вместе с испоганенными снимками Вахтера и вырезками из газет?

– Очевидно, Андреас Лутценберг вышел на какой-то след.

Клуфтингер внимательнее рассмотрел фото. Возможно, мелькнет что-либо знакомое из его поездок или отпускных походов, какие-нибудь характерные черты… Нет, ничего. Вокруг хутора только луга да небольшой лесок. Правда, неподалеку просматривается еще один крестьянский двор, но и он похож на сотни других между Брегенцем и Аугсбургом.

– Необходимо выяснить, где все это снято. Возможно, тогда мы продвинемся. А съемку со спутника можно задействовать? Если уж американцы во времена их «Бури в пустыне» смогли рассмотреть каждый кустик в Ираке, каждый бассейн Саддама, то уж в Альгое-то можно найти одинокий хутор? Добейтесь разрешения.

– Будет сделано. Есть подходы, – отрапортовал Штробль, тем самым давая понять, кто в этом задании главный, кто берет на себя руководство данным полем деятельности.

Когда помощники ушли, Клуфтингер подкрутил рычажок на своем офисном кресле и откинул спинку немного назад. В непринужденной позе ему всегда легче думалось.

Кто знает, вполне вероятно, Лутценберг, которого они нашли в грязи у горной хижины, на самом деле убийца Вахтера. Ответ они могли бы получить, взяв того живым. Клуфтингер вздохнул. Два часа, а может, и всего лишь час! Если бы они прибыли на место преступления раньше!

Но как бы то ни было, теперь есть новая зацепка.

Он взял любимый блочок бумаги для заметок с логотипом пивной и пометил себе: на следующей летучке дать подчиненным задание выявить всех бывших сотрудников, работавших у Вахтера и Роберта Лутценберга. Если кто-то терся с ними в одной лаборатории или хотя бы отделе, то они должны знать, какая кошка между ними пробежала и почему сын одного из бывших партнеров занимался всей этой историей даже после смерти отца. Там кроется причина, почему обе семьи разошлись, и это в один голос подтверждали обе дочки Вахтера. А Клуфтингер ни секунды не сомневался, что тут они не покривили душой.

Он набрал по внутреннему номеру секретаршу и попросил ее связаться с администрацией местного самоуправления в Вайлере и запросить свидетельство о смерти Роберта Лутценберга, отца Андреаса. В нем должна быть указана причина смерти. Помимо этого, ему нужны полные данные врача, подписавшего это свидетельство.

Не то чтобы комиссар видел в этом какую-то перспективу для следствия, просто он хотел узнать, от чего Роберт Лутценберг умер в столь сравнительно молодые годы.

Санди приложила все усилия, и уже через полчаса у него на столе лежала справка о том, что Роберт Лутценберг умер от рака желудка. Впрочем, в справке причиной было указано: «в результате полиорганной недостаточности», но как следствия осложнения онкологического заболевания. Еще через десять минут в кабинете зазвонил телефон, и Санди соединила его с лечащим врачом Лутценберга.

Врач на диалекте, говорящем о его происхождении из Линдау, поблизости от Швейцарии, сообщил, что Лутценберг долгие годы страдал гастритом. Часто открывалась язва, мучили колики. К тому же он являлся заядлым курильщиком, всегда напряженным, постоянно нервозным. Однажды его все-таки удалось уговорить обследоваться. Так и был диагностирован рак. Попробовали удалить часть желудка, но не помогло: метастазы обнаружились почти во всех органах. Безнадежный случай. Больной, кстати, до последнего не бросавший курить, через шесть недель скончался дома. Ему давали только морфий для купирования острых болей.

Клуфтингер повесил трубку, призадумался и решил, что информация небесполезна, хоть и не продвинула его в расследовании. Ладно, в конце концов, многих надежд на эту версию он и не возлагал.

После вчерашнего суматошного дня сегодняшний показался ему тоскливым. Никаких новых сенсаций не обнаруживалось, поэтому после четырехчасового совещания он мог со спокойной душой отправиться домой и подумать о предстоящем вечере.

Значит, четверг можно считать вычеркнутым. Будем надеяться, следующий день принесет что-то новенькое.

Ладно, по крайней мере вечерок занят. Он внезапно вспомнил: по четвергам проходят репетиции.

Клуфтингер испытал прилив энтузиазма: хорошо, что он так и не выгрузил этот чертов барабан из машины, теперь не надо будет его загружать.

Репетиция оказалась для него не только первой за последние две недели, но и первой, которой он искренне радовался более чем за месяц. Вполне вероятно, дело оказалось в том, что дома ему было так одиноко, хоть удавись. И вдруг его словно молнией поразило: сегодня же последняя репетиция перед пятничным выступлением! Не то чтобы после трудного дня он целый вечер болтал с женой, но одно ее присутствие, ее сочувственное молчание успокаивали его. Только теперь он это осознал. И разозлился на себя, припомнив поговорку: что имеем, не храним, потерявши – плачем.

Проглотив ком в горле, он отправился на репетицию. От этих сентиментальных мыслей не останется и следа, когда он окажется в мужской компании, где разговоры крутятся отнюдь не вокруг душевных переживаний.

– Ха, в нашем полку прибыло! – хлопнул его по плечу коллега по оркестру.

Клуфтингер, который в этот момент вынимал барабан из багажника, вздрогнул от неожиданности, зато к нему тотчас же вернулась уверенность: мир по-прежнему в полном порядке, хотя бы здесь, где не существовало проблем, которые не решили бы всем «полком».

Когда он вошел в помещение музыкального общества на втором этаже пожарного депо, ему навстречу расплылся в улыбке Йохан, давний приятель.

– Ой, начальник, это не я!

Шутка была не первой свежести и от частого употребления не становилась смешнее, но Клуфтингер поддержал игру:

– А ты уверен, Йохан? Кое-какие улики ведут прямиком к тебе…

Йохана все звали «жердью» из-за тощих рук и ног и почти лысого черепа, так что при росте метр девяносто он казался еще длиннее. И вот этот верзила серьезно вгляделся в лицо Клуфтингера, пока не убедился, что тот шутит, потом издал хриплый смешок, больше похожий на кашель, и хлопнул по стулу рядом с собой. Он искренне обрадовался приходу Клуфтингера. С тех пор как его одолела астма, пришлось сменить тубу на тарелки, а когда приятель отсутствовал на репетиции, ему приходилось еще обслуживать и большой барабан.

– Хорошо, что пришел, Клуфти!

– Спасибо, Ханзи, – изобразил сердечную благодарность Клуфтингер, который знал, что он так же ненавидит свое прозвище, как и Клуфтингер свое.

Репетиция прошла хорошо, хоть комиссар и получил от дирижера несколько неодобрительных взглядов за несвоевременное вступление. И теперь пришло время самой приятной части вечера, а для многих и самой важной. Клуфтингер уж не раз удивлялся, зачем заниматься столь обременительным хобби только для того, чтобы использовать его как повод для дружеских посиделок за кружкой пива.

Сегодня, когда почти полный состав оркестра ввалился в «Мондвирт», ближайшую пивную, комиссар пользовался особым спросом. Ему пришлось изворачиваться, как ужу, отвечая на сыпавшиеся со всех сторон вопросы, выдать пару «секретных» деталей, разумеется, под честное слово, мол, дальше это не пойдет, чтобы потом в кругу семьи друзья-приятели могли похвастаться с трудом добытой информацией «из первых рук». Как бы то ни было, но Клуфтингеру удалось дипломатично рассказать много ничего не говорящего, никого не обидев и не заслужив репутацию зазнайки.

– Если хочешь знать мое мнение, – вступил в разговор Йохан, – этот Вахтер получил по заслугам.

Многие дружно закивали.

Клуфтингер навострил уши:

– Ты его знал?

– Ага, кабы знал, так в морду б дал, – сказал Йохан и подрос еще на пару сантиметров, сорвав одобрительный смех и похлопывания по спине.

– Он сбил нам цены на молоко, – объяснил Рожок, который, как и Йохан, являлся фермером.

Грегор Мерк получил свое прозвище из-за дирижера, который на репетициях постоянно требовал от него: «Рожок, темп!»

– Что значит сбил цены? – невинным тоном спросил Клуфтингер, будто интересовался исключительно из личного любопытства.

– С тех пор как он тут объявился, за молоко нам платят гроши, – пожаловался Грегор.

– Нет, погоди, не совсем так. Цены они снизили не сразу, сначала все было по-старому, а потом уж все время говорили: рыночная экономика, мол. Так вроде. А нам из-за нее пришлось экономить на каждой марке, – подхватил Йохан, гордый тем, что удалось щегольнуть острым словцом.

– А при чем тут Вахтер? – Клуфтингер хотел докопаться до сути.

– Так ведь наши денежки пошли на его содержание, – вошел в раж Грегор. – Он снимал сливки, а мы остались с сывороткой из-под простокваши. Вот при чем!

Клуфтингер решить больше не подливать масла в огонь, его коллеги по цеху уж слишком завелись. Он взял себе на заметку позже выяснить всю подноготную.

– Как твое колено, Клуфти? – внезапно вырос перед ними Пауль с кружкой пива. – Ну-ка уступи место мастеру, Рожок! – заставил он потесниться Грегора и, кряхтя, плюхнулся на скамью.

Клуфтингер смекнул: Пауль намекал на представление с погоней на кладбище, как-никак у него там оказались «места в партере». Но сейчас его не столько задевали воспоминания о той неприятной истории, сколько мучила упущенная возможность взять Андреаса Лутценберга живым.

– Нормально, – немногословно ответил он.

– Зрелище было еще то, там, на похоронах, – продолжал развивать тему Пауль. – С того дня мы все, кто там присутствовал, делали ставки, появишься ли ты еще на репетиции. Ты стал такой знаменитостью!

Клуфтингер вымученно улыбнулся и перевел разговор в другое русло:

– О чем я хотел тебя спросить, Пауль, не знаешь, случайно, где бы это могло быть?

Он вынул из заднего кармана фотографию одинокой фермы с домом и хозяйственной постройкой.

Пауль недоверчиво покосился на него:

– А это по твоему делу, да?

Клуфтингеру ничего не пришло в голову, чтобы выдать какую-нибудь правдоподобную версию. Мысли кружились роем, и ни одну не удавалось ухватить. Поэтому он честно признался:

– Ну… некоторым образом.

Лицо трубача тут же прояснилось и исполнилось значительности.

– Ну-ка, дай сюда, раз уж это так важно.

Он чуть не вырвал фото из рук комиссара. Возможность принять участие в расследовании убийства льстила его самолюбию. Он подслеповато вглядывался в снимок, подержал его на свету, покрутил так и сяк, даже оборотную сторону чуть не обнюхал и все-таки с сожалением признал:

– Нет, не знаю. – И тут же оправдался: – А ведь никто не исходил все наши места, как я.

– Это точно. Потому и спрашиваю, – искренне согласился Клуфтингер, запихивая фотографию обратно, и успокаивающе добавил: – Все равно ты мне очень помог.

Польщенный Пауль кивнул и отхлебнул из своей кружки знатный глоток пива.

Клуфтингер не сильно покривил душой. По крайней мере теперь можно быть уверенным, что двор этот стоит не в окрестностях Альтусрида, которые Пауль на самом деле знал как свои пять пальцев.

Пятничное выступление прошло успешно, и выходные, несмотря на манящую погоду, Клуфтингер провел дома, по большей части в постели или на диване. Оказывается, за неделю он страшно вымотался. Хорошо еще, в субботу успел до закрытия магазинов закупить продукты на воскресенье, по крайней мере запастись колбасой и хлебом, чтобы ничего не пришлось готовить. Он наслаждался свободой холостяка – есть перед телевизором руками, не стесняясь, пускать ветры и ходить по дому в старых спортивных штанах. Этим все и ограничилось. Спать он лег рано.

Утром в понедельник он с новыми силами взялся за дела. Не заезжая в президиум, он решил с утречка пораньше заявиться на завод в Кругцелле. Позвонив секретарше старшего владельца предприятия, он попросил ее на восемь тридцать обеспечить ему встречу с обоими Шёнмангерами. Спрашивать, найдется ли у них для него время, он не счел нужным.

Фрау Мозер перезвонила ему почти сразу и сообщила, что в означенное время господин Шёнмангер будет ждать его у себя в кабинете, сын тоже подойдет.

– Чем могу служить, господин комиссар? – Карл Шёнмангер отложил бумаги и поднялся из-за стола, чтобы пожать визитеру руку.

– У меня появился к вам еще ряд вопросов.

– Хорошо, присядем сюда. – Он сделал жест в сторону мягких кресел. – Кофе, господин Клуфтингер?

– С удовольствием, если не затруднит.

На завтрак он выхлебал чашку растворимого кофе, и это ни в какое сравнение не шло с тем, который готовила ему по утрам жена.

– Ну что вы, какие трудности! Мы закупили несколько кофейных машин, автоматических, они сами мелют зерна, сами варят и мгновенно выдают свежий кофе. Сын настоял на их приобретении.

Не успел Клуфтингер начать разговор по существу дела, как вошла фрау Мозер с ароматным кофе. Точно как в дорогущем кафе.

– Господин Шёнмангер, меня, собственно, интересует вот какой вопрос: на чем основывается ваша ценовая политика при закупке молока у фермеров? Цены твердые или как-то варьируются?

Шёнмангер подобного вопроса явно не ожидал, но ответил сразу, без утайки:

– Ну, все молочные фермы у нас на договорах, по истечении определенного срока цены пересматриваются. Крестьяне живут в основном на государственные субсидии в соответствии с общей политикой Евросоюза. А наши выплаты для них лишь дополнительный доход. Однако деньги мы им выплачиваем регулярно, по мере забора продукции. Субсидии они получают раз в год, многие растрачивают их почти сразу, а потом едва сводят концы с концами.

– Все ли фермеры получают одинаковую плату за молоко?

– В принципе да. Но имеются некоторые особенности. У нас есть фермеры, чьи прадеды поставляли молоко на наше производство. За них мы несем некую ответственность и не можем бесконечно снижать цену. Вот, например, есть один старый крестьянин, у которого осталось в коровнике шесть голов. Он привозит молоко сам, на тракторе, чтобы сэкономить на молоковозе. Иногда в его молоке содержится такое количество микроорганизмов, что приходится его выливать, но мы будем принимать его продукт и дальше, пока он держит хозяйство. А что делать? Мой сын, разумеется, категорически против.

При этих словах в кабинет ворвался Петер Шёнмангер и вместо приветствия выпалил с порога:

– О чем речь?

– О ваших ценах на сырье, господин Шёнмангер, – спокойно ответил комиссар.

Юниор тоже не ожидал такого поворота дела и растерянно посмотрел на отца.

– Не волнуйтесь так! – бросил ему Клуфтингер и снова обратился к Карлу Шёнмангеру: – А вам известно, что крестьяне ропщут на низкие закупочные цены? И мне хотелось бы знать, как у вас производятся расчеты.

Как он и полагал, Шёнмангер-сын не смог сдержать раздражения.

– Что? Низкие цены? С чего это вы взяли? Они могут сколько угодно вопить, эти крестьяне! А мы – современное предприятие, которое нацелено на рентабельность! Поскольку конъюнктура на рынке меняется, мы рискуем головой! А за их спинами стоит государство со своими субсидиями. И они еще имеют нахальство диктовать нам цены! Нет уж, увольте! Это мы здесь хозяева, и мы определяем ценовую политику. А они зависят от нас. Если мы не станем закупать у них молоко, куда они с ним денутся? И я всегда ставил и буду ставить этих крестьян на место. Не нравится – мы можем спокойно закупать сырье в другом месте.

– И в каком же другом месте, если не на близлежащих молочных фермах, позвольте спросить? – с настороженной вежливостью осведомился Клуфтингер.

– Мало ли в стране крестьянских хозяйств! – огрызнулся Петер Шёнмангер и как-то вдруг осекся. – По сравнению с тем, что платят большие фирмы в Верхней Баварии, например, наши фермеры купаются в золоте. Давно пора и нам идти в ногу со временем, да вот отец никак не может отказаться от своих романтических представлений о «наших» старых поставщиках, разве нет?

– Разумеется, наших, если тебе угодно так именовать, – остановил излияния сына старший Шёнмангер. – И пока я возглавляю фирму, я и несу ответственность за тех, кто поколениями работает вместе с нами.

– Спасибо. Это все, что я хотел узнать, – поднялся комиссар.

По дороге к своему «пассату» Клуфтингер злорадно усмехался, довольный тем, как ловко он утер нос юнцу: с отцом респектабельно попрощался за руку, а сына удостоил едва заметным кивком.

По дороге воображение живописало ему картины, как взбунтуются против юниора фермеры, когда Карл Шёнмангер сложит с себя полномочия руководителя фирмы. А самое главное: было ли заявление Петера о других источниках поставок одной лишь бравадой?

В своем кабинете Клуфтингер решил первым делом навести порядок на письменном столе. Возможно, порядок на столе восстановит порядок и в мыслях. Он разместил отчеты по соответствующим стопкам, фотографии сложил отдельно. Из заднего кармана вынул снимок одинокого хутора и присоединил его к общей куче. Усевшись в кресло, он понял, что еще не готов сосредоточиться на работе, поэтому вскочил снова, смочил в раковине матерчатый носовой платок, который по настоянию жены всегда носил в кармане брюк, и принялся протирать поверхность стола. Потом выстирал платок мылом, прополоскал и повесил сушиться на спинку кресла. Сын назвал бы его действия «отлыниванием от работы».

Сев за стол, он снова взял в руки изрядно надоевший снимок и уставился на него, чтобы хоть чем-то заняться. Внезапно его точно кольнуло, он аж подпрыгнул в кресле и выудил из кучи соответствующий негатив, радуясь как ребенок, что благодаря наведенному порядку искать долго не пришлось. Зажав находку в кулаке, он выскочил из кабинета, бросил на ходу Санди, чтобы она предупредила экспертов в фотолаборатории о его неотложном визите, и помчался в подвал президиума.

– Привет! Нужна срочная помощь! – Клуфтингер чуть не ввалился в лабораторию вместе с дверью. – Можете мне увеличить негатив так, чтобы стали видны мелкие детали? И когда отпечатаете снимок?

Роланд Поршт, которого за огромным монитором было почти не видно, с удивлением посмотрел поверх очков на ворвавшегося комиссара.

– Здравствуйте, господин Клуфтингер. Конечно, можем. А какие отпечатки с негатива вам нужны?

– Увеличенный сектор кадра. Пожалуйста, можете проявить срочно?

Поршт, фотолаборант предпенсионного возраста, отечески улыбнулся:

– Господин Клуфтингер, мы уже давно не проявляем фотографии. Негатив я могу вам прямо сейчас просканировать, инвертировать и распечатать в любом приемлемом увеличении. Это не проблема. Давайте ваш материал.

Очевидно, романтические представления Клуфтингера о работе полицейской фотолаборатории сильно устарели. Сегодня уже никто не стоит часами в темной комнате с красным светом и ванночками с химикатами. Все давно компьютеризировано. Клуфтингеру даже подумать было страшно, какой перестройки на новые технологии потребовал от старых коллег прогресс. От фотопленки «АГФА» до цифрового фото. И кажется, они справились с этим без труда. По крайней мере самому Клуфтингеру давали сто очков форы. А в Порште он ценил его добросовестность: если требовалось что-то срочное, тот никогда не отговаривался загруженностью и не ворчал – всем, мол, срочно.

– А, это фото, – кивнул эксперт, – я уже им занимался. Номерные знаки на грузовике прочитать не удастся. Я все перепробовал.

– Нет, мне не нужен грузовик. Видите, вон там с краешку просматривается еще одна ферма или ее часть. Не могли бы вы увеличить этот фрагмент? Там возле дома какие-то агрегаты.

– Это можно. А что вас в них так заинтересовало?

Несколько «кликов» мышки, и вот уже глазам Клуфтингера предстал во всей красе желаемый фрагмент в большом формате.

– Одни лишь сельскохозяйственные машины, а?

– Пожалуй, – согласился Поршт.

– Так, один пресс-подборщик, несколько резервуаров для навоза, сенокосилки, грабли-ворошилки, бороны… И… секундочку… минимум восемь старых тракторов.

– И только двух фирм – «Айхер» и «Порше», – уточнил Поршт. – Все до семидесятого года выпуска, могу вас заверить.

Клуфтингер изумленно воззрился на коллегу:

– А как вы определили?

– По цвету, господин Клуфтингер. «Айхер» всегда были синими, а «Порше» – всегда красными. Я ведь сам вырос на хуторе, и мне ли не знать? Обе фирмы уже не выпускают такую технику. А кроме того, посмотрите на обтекаемую форму кабин – все типично для старых моделей.

– Точно-точно, «Айхеры» всегда были светло-синими, – предался Клуфтингер воспоминаниям. – Помню, ребенком во время сенокоса и мне удавалось покататься на маленьком тракторишке нашего соседа. Интересно, а что хозяин делает со всеми этими машинами? – размышлял он вслух, наморщив лоб, и вдруг лицо его просветлело. – А вам не кажется, что скорее всего торгует?

– Вообще-то есть такие сумасшедшие коллекционеры, но в нашем случае, думаю, весь этот хлам выставляется на продажу. Надо посмотреть объявления в газетах о предложении старых тракторов «Порше» и «Айхер».

Клуфтингер воодушевился.

– Точно! Это зацепка! Спасибо, вы здорово помогли, – поблагодарил он чуть ли не на бегу.

– Эй, а фотографии! – крикнул Поршт, но Клуфтингера уже и след простыл.

Санди Хенске как раз сидела на телефоне, пытаясь дозвониться в рекламный отдел «Альгойер цайтунг», чтобы запросить частные объявления о продаже подержанной сельскохозяйственной техники за последние месяцы, когда в приемной появился Поршт. Он протянул ей негатив и фото с увеличенным фрагментом, к которому оказался приклеен желтый липкий листочек с заметкой: «Возможно, „Крестьянский листок“. Привет от Поршта».

– И маленькая подсказочка, – шепнул Поршт секретарше, не без гордости тыча пальцем в записочку.

Санди прикрыла рукой микрофон на трубке и так же тихонечко ответила:

– «Листок» шеф уже просматривает. Ты светлая голова, Порштик, а уж Клуфти – о-го-го! Сам дошел.

После одного корпоратива, выпив на брудершафт, они были с фотолаборантом на короткой ноге. Послав уходящему приятелю воздушный поцелуй, она снова переключилась на телефон.

– Прошу прощения. Слушаю вас.

Двадцать минут спустя на столе у Клуфтингера лежали уже два факса с пятнадцатью частными объявлениями, и это немного успокаивало: он предполагал, что их количество будет много больше. Объявления из приложения к «Альгойер цайтунг» выглядели, с точки зрения потребителя, более привлекательными, чем в еженедельном «Крестьянском листке». Там предлагались большие новые машины, широкий спектр молочной продукции и даже мелькали предложения типа: «Ищу работящую молодую спутницу жизни с целью совместного ведения фермерского хозяйства».

Клуфтингер, выдавая себя за клиента, обзвонил номера из этого списка и вскоре мог смело вычеркивать почти все: то трактора выглядели новее, чем на означенном фото, то не подходила марка изготовителя сельхозтехники.

Услышав о пресс-погрузчике фирмы «Менгеле», он поначалу навострил уши, а продавец все расписывал, какие у него есть еще два трактора и универсальная дробилка… Клуфтингер нетерпеливо спросил адрес, чтобы можно было все увидеть собственными глазами, и дорогу.

– Гёрисрид. Кемптенервальд-штрассе. Это новый микрорайон. Вторая улица направо, если подъезжать с Кайзерсмад. Последний дом на линии. Тракторы стоят во дворе, остальное в гараже. Проглядеть невозможно.