Текст книги "Архив Долки"

Автор книги: Флэнн О'Брайен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 13 страниц)

– Господи боже мой, ты перестанешь уже наконец чесаться и допьешь свой лимонад?

– Интересно, куда этот несчастный олух Чарли делся после вчерашней ссоры?

Далее – пабы. Вскоре он понял, что в целом они здесь старомодного вида, какие по-прежнему отыскиваются в маленьких ирландских городках: темные, с деревянными перегородками, что расходятся от стойки с одинаковым шагом, пристанища секретности и раздельности. Все заведения, которые он посетил и где в интересах бдения тщательно ограничивал свое питие маленькими порциями светлого хереса, оказались, справедливо будет отметить, довольно грязными, и почти всегда человек за стойкой – либо сам хозяин, либо его приказчик – облачен был в рубашку с коротким рукавом, а сама рубашка редко бывала лучшей.

Все выглядело удручающе. Вероятно, допустил он, что Джойс временно укрылся где-то еще – дабы избежать летнего наплыва толп бестолковых отпускников. Изгнанник, беженец или беглец корней не имеет даже в своей стране.

Одно заведение смотрелось несколько уединенно и замкнуто, и Мик зашел туда. Темно здесь было, да, и несколько небольших тесных компаний мужчин собралось вокруг своих темных напитков. Глава заведения – коренастый, круглолицый жизнерадостный человек шестидесяти пяти, облаченный выше стойки в запятнанный свитер. Мик поприветствовал его как мог весело и попросил маленький херес. Напиток предоставили вполне добродушно.

– Вы, на мой глаз, смотритесь дублинцем, дружишче, – просиял хозяин. – Из тех, кто считает, что держит Скерриз на плаву.

– Ну да, я из тех краев, учтиво признался Мик.

– Батюшки, удачи тому, что они в брючных карманах носят. Знаете, что они там держат?

– Несколько фунтов, видимо.

– Руки они там держат.

– Торговля скверная, выходит?

– Ой, да вовсе нет, я б не сказал. Но это наша публика да бешеные, что приезжают из Бэлбригэна да Раша^{97}, – вот кто нашему старому городочку жить-то дает. Вся эта отпускная шатия и гроша ломаного не стоит, когда они парой бутылок закидываются, ну тремя, – думают, они уже на грани дибашырства. И бутылок чего хоть?

– Ну, стаута, наверное. Не виски же, верно?

– Пха! Бутылок гуландского светлого. На лето приходится специально заказывать. Знаете, что это? Это моча, вот что. Моча лошажья.

– Откуда вы знаете, какова лошажья моча на вкус? – спросил Мик, довольный вопросом.

– Откуда… откуда я знаю? Я сам пару пинт выпил в Дублине сколько-то лет назад. От нее клейдесдалем^{98}несет, сами унюхаете.

Мик вежливо выпил и улыбнулся. Прирожденная болтливость держателей пабов должна в его поисках не на шутку помочь.

– Что ж, – сказал он, – всякому своя отрава, видимо. Я вообще-то заскочил сюда всего на день-другой. Слыхал, один мой дядя живет где-то здесь, прозывается Капитаном Джойсом, кажется. Немало лет уж как мы потеряли связь. Худощавый такой, в очках, преклонных лет.

Хозяин паба словно бы потряс головой.

– Джойс? Не, это вряд ли. Тут столько народу приезжает-уезжает, понимаете. Принимает ли он по смаэну^[32] «Джеймисона» или «Тулламора»?

– Не уверен. Знаю, что бывал он за границей. Может, скорее склонен был бы к капельке вина или, может, ликера.

– Вина? – Само слово, казалось, потрясало. – Ох нет, нисколько, не здесь. Никогда о такого пошиба личностях у себя в заведенье не слыхал, хотя один старый господин, из армейских, имеется, пьет портвейн, пока у него дрянь эта из носков не польется. Но звать его Стюарт.

– О, это неважно. Наверно, поспрашиваю я еще, но это из чистого любопытства. На самом деле я тут глотнуть свежего соленого воздуха, какой у вас тут.

– Ну, этого в избытке – и бесплатно.

Мик допил свое и отбыл. Куда двинуться дальше?

В ближайший паб, конечно.

Там исход оказался отрицательным. Заведение было с низким потолком, мрачное, а необщительный человек за стойкой, казалось, на лице имел серое цветенье болезни. Мик принял еще один маленький херес.

– Как сезон в этом году? – спросил он у невыразительного соседа.

– Хороших мало, – ответил сосед, – и один из них я.

Это заявлялось уже рубашкой с открытым воротом и крепким напитком, но не виски – вероятно, бренди.

– Что ж, – сказал Мик, – хорошее место для тихого отдыха.

– Могло б, когда не надо тащить всю свою чертову семью. Детей, жену и сестру жены.

Все втуне. Проговорив:

– Всяко лучше, чем одному, – Мик вышел вон. Похоже, дело делалось очень втихую. Полшестого, пабам являть себя во всю силу еще рано. Воздух был душным, бессолнечным. Мик вспомнил о содержимом небольшой котомки, прихваченной на всякий случай: пижама, полотенце и купальный костюм. Отправился прогуляться вдоль пристани, пренебрегая тамошними пабами, выбрался на мыс и шел, пока не обнаружил, где сесть возле купального места, известного как Капитаново, где можно было поплавать при любом уровне воды. Там отдохнул, употребляя свой благоразумный напиток и лениво разглядывая величественный полукруглый бело-желтый пляж внизу, где компании людей прохлаждались с детьми, одевались или раздевались – или пытались читать. То была сцена беззаботности и покоя, и, по всеобщему мнению, подобные промежутки по крайней мере раз в год для человека очень полезны. И все же он всегда сторонился таких формальных летних отпусков в местах вроде Скерриз. Располагай он деньгами, подходящим было б отправиться на Рейн, в Париж, может, в Рим и на Средиземноморье.

Время – разбавленная его разновидность – текло мимо него, и, вероятно, он задремал. Когда встрепенулся, дошел до Капитанова, разделся и нырнул. Надвигавшийся прилив оказался свеж и прохладен, очень приятствен. Мик почувствовал себя вполне обновленным, когда добрался до обеденного зала гостиницы и попросил официантку подать два всмятку вареных свежих яйца. То, что он уже мог бы назвать привычкой, заставило его оглядеть всех, кто вокруг него ел, кое-кто – отпускники, – а также компанию громогласных мужчин, которыми он пренебрег как безобидными выпивохами. Мик сколько-то побыл в обеденном зале, читая вечернюю газету, а на пути вон остановился в холле – спросить юную даму, не найдется ли здесь для него кровати на ночь.

– На одну ночь?

– Да, но я пока не уверен, пригодится ли. И еще несколько часов не буду знать.

– Я постараюсь, но безопаснее было бы забронировать сейчас.

Он сказал, что рискнет и, возможно, заглянет позднее. На самом деле, чтобы уловить хоть какие-то намеки на Джойса, у него было два дня. Он выработал привычку думать наперед.

К тому времени визитов он нанес счетом пять, и ни один не заслуживал повторения. Однако оставалось навестить еще множество публичных заведений. Чувство насыщения после трапезы ослабило его прежнюю решимость касательно легкого хереса, но Мик тем не менее вновь строго утвердил установленный режим. Он занят работой – важной работой. Никаких поблажек.

Уже перевалило за семь, когда он вошел в довольно убогое заведение на краю гавани. Одна порция напитка и примененные глаза и уши сообщили ему, что тут ничего не светит. Здешнее сборище оказалось немаленьким, в основном – чужаки, но шумные, разнузданные и уже изрядно настроенные на долгую ночь. Никаких молчаливых, сардонических романистов здесь не ошивалось. И все же нет ли здесь несуетного закутка, подобающего присутствию писателя? Или же Джойс – отшельник, скрытый в каминном углу, избегающий любых возможностей слияния с общественностью, в страхе и отвращении к людям, сам по себе? Какие б ни были у Мика планы, он понадеялся, что такого закутка не найдется. Чувствительный ум в таком настрое легко возмутить, подумалось Мику: у людей имеются личные причуды, однако шум и гам человеческого общества невозможно отменить или отключить безопасно для того, кто пытается это сделать. В тех, чьи долгосрочные пристанища – монастыри или даже тюрьмы, люди, встречающие их, видят позднее уязвленные ум и сердце, частенько – уязвленные необратимо. По крайней мере таково было у Мика впечатление, но честность заставила его признать, что он толком никогда не сталкивался с личностями, которым досталось такого рода прошлое.

Два следующих визита оказались пустыми. Одно место смотрелось поначалу несколько обнадеживающим, ибо в довольно тихом пабе по дороге к станции он, как оказалось, сел выпить с человеком, который, судя по одежде, речи и поведению, был протестантским священником. Мику не доставало умений распознавать разнообразные оттенки реформатского спектра, а любой вопрос в этом отношении^– дурной тон. Впрочем, человек тот вполне явно Джойсом не был. Любезный (и, следует добавить, довольно трезвый), он пригласил Мика выпить с ним прежде, чем Мик успел заказать себе сам. Пока подавали херес, незнакомец произнес:

– Юное сие Государство это убьет, если они не поберегутся.

– Что? Виски?

– Подоходный налог. Я убежден, что это безнравственная форма налогообложения.

– Означает ли это, что платить подоходный налог грешно?

– Ну, нет. По совести, всяк имеет право выбирать меньшее из двух зол. Но тяжкий подоходный налог подрывает предпринимательство и инициативу – ив конце концов порождает уныние и национальный упадок.

– Общеизвестно, – напомнил ему Мик, – что страна столетиями подвергалась жестоким непомерным налогам и эксплуатации и от Британского правительства, и в кабале этих продажных безжалостных негодяев – отсутствующих помещиков^{99}. Великий Голод^{100} – результат того режима.

– Ах, скверные то были времена в прошлом.

– И надеюсь, не обижу ваше преподобие, обратив внимание на ужас церковной десятины, когда нищее крестьянство вынуждали поддерживать Церковь, в которую они не верили и от которой им не было никакого прока.

– Именно, именно. И это во времена, когда родных им священников травили и искореняли.

– Совершенно верно.

– Но… но, повторюсь, средства от всех этих давних, необоримых зол —> не сей возмутительный подоходный налог. Он не только плох сам по себе, но и вовсе не подходит экономике страны.

Таков был предмет их разговора, и Мик, в свою очередь, заказал еще две порции выпивки. Беседу эту он счел бесплодной и бестолковой.

Убравшись оттуда, он прошел изрядное расстояние до другого конца городка – чуть ли не до задворок, в сторону Раша. Публичные заведения обычно не таятся, но Мик почти проскочил мимо одного, и насторожил его лишь задышливый скрежет штопора. Низкая кровля была крыта соломой, а внутри, в медленном свете пригашенных масляных ламп, выпивали миролюбивые мужчины – в основном портер, пинтами. Беседа шла праздная, негромкая, и Мик отчего-то почуял, что многие клиенты здесь – отставные рыбаки. Он попросил местного приказчика, опрятного моложавого человека, о привычном своем янтарном напитке и удивился, услыхав, как тот говорит:

– Дивный сумерок нынче, – и тем выказывает свое происхождение из дальних северных краев.

Мик ощущал усталость, но был начеку. Свет масляных ламп был мягок, приятен, покоен, как керосиновый, но он внезапно подумал, что услышал, как чей-то голос говорит тоном, от которого Мик вздрогнул. За перегородкой со стороны клиентов он увидел еще одного подавальщика напитков за стойкой, в глубине заведения. Староватый, худой, слегка сутулый, в очках. Густые седые волосы зачесаны со лба назад. Сердце у Мика принялось колотиться. Божечки, неужели нашелся Джеймз Джойс?

Он допил свое, тщательно и вдумчиво, а затем отправился искать уборную, коя всегда находилась на задах дома, обращенного к улице. Возвращаясь, он помедлил в глубине зала. Пожилой человек неуверенно двинулся к нему, помаргивая за толстыми линзами.

– Маленький светлый херес, пожалуйста.

– Разумеется.

Человек этот, занявшись заказом, был точен и спокоен в движениях. Станет ли он разговаривать охотно, задумался Мик. Что ж, его задача – выяснить.

– Довольно людно в городе, – любезно сказал он. – Однако и впрямь ли так или нет, не уверен: я тут, к сожалению, редкий гость.

Ответ прозвучал с дублинской интонацией, довольно безошибочной, и дружелюбно, словно из подлинной чуткости натуры.

– Ах, думаю, дела в городе в этом году хороши. Конечно, у нас тут тихий угол – и слава богу.

– Вы местный, видимо?

– Нет-нет. Вовсе нет.

Мик поигрался со своим стаканом, выказывая невозмутимость.

– Моя краткая поездка в Скерриз, – отметил он, – вообще-то не ради отпуска. Я приехал сюда поискать кое-кого, кто, похоже, в городе.

– Родственника?

– Нет. Человека, мною очень чтимого, писателя.

– А. Да?

– Дорогой мой сударь, не возьму на себя дерзость спрашивать ваше имя. Я сам его вам назову.

Слабые глаза, казалось, вслепую тыкаются в стеклянные стены пред ними.

– Назовете мне… мое имя?

– Да. Ваше имя – Джеймз Джойс.

Словно камень уронили свысока в недвижимый омут.

Тело напряглось. Человек нервно провел рукой по лицу.

– Тише, прошу вас! Меня под этим именем здесь не знают. Я настаиваю, чтобы вы уважали мои обстоятельства.

Голос тихий, но встревоженный.

– Конечно, уважу, господин Джойс. Более никаких имен. Но я по-настоящему рад встретиться лицом к лицу с человеком ваших достижений. Высоко имя ваше в мире. Вы замечательнейших писатель, новатор, несравненный летописец Дублина.

– Ну что вы, право.

– Не сомневаюсь ни в одном слове.

– У меня была суматошная жизнь. Туда-сюда, сами понимаете. Последняя война оказалась для всех очень злосчастной. Ни вещи, ни люди уж никогда прежними не будут. Правление Гитлера – чудовищная история. О да, люди страдали.

Он теперь говорил свободно, приглушенным голосом, и в нем был, вероятно, намек на облегчение.

– Думаю, мы все ощутили это влияние, – сказал Мик, – даже здесь, в Ирландии, вдали от гущи событий. Думаю, по крайней мере еще один херес мне не повредит.

– Конечно.

– Не удостоите ли меня чести выпить со мной?

– Разумеется, нет, спасибо. Я иногда выпиваю, но не здесь, само собой.

Он налил из бутылки.

– Любезен ваш отзыв на мой труд, – сказал он, – но позвольте заметить, что истинная моя работа едва ли возникла. Кроме того, мне приписывают такое, с чем я – ах – не имел ничего общего.

– Неужели?

– Неразбериха в Европе существенно мне все усложнила. Я потерял ценные бумаги.

– Это серьезная незадача.

– Воистину так.

– А новую книгу вы не… вынашиваете? Пишете ли что-то новое?

Он кратко, мимолетно улыбнулся.

– Писательство – не совсем то слово. Составительство, вероятно, более подходящее – или сращение. Задачу, которую я себе поставил, пожалуй, уместно было б определить как перевод с языка необработанных духовных понятий. Подчеркиваю слово перевод – в отличие от проявления. Это вопрос о том, как донести нечто в понятиях чего-то иного, что… кхм… довольно несочетаемо.

– Ну, я не сомневаюсь, это трудно. И все же вы всегда без запинки доносили и тонкое, и абстрактное.

– Ей-ей, это очень лестно. Но издал я мало.

Мик решил сменить направление разговора.

– Вы – второй великий первооткрыватель, какого мне выпала удача узнать.

– Так-так. И кто же ближний мой, когда в доме своем он?^{101}

– Зовут его Де Селби. Он не литератор, насколько мне известно, и определить его сферу – или сферы – интересов не так-то просто. Он математик-физик, химик, знаток динамики и достиг некоторых ошеломительных выводов в размышлениях о времени-пространстве. Более того, он, похоже, успешно вмешивается в ход или течение времени. Простите, если кажусь сумбурным, однако он, кажется, способен обращать время вспять. А еще он богослов.

Джойс вниманием своим явил заинтересованность.

– Этот Де Селби, – вымолвил он, – где живет?

– Близ Долки, если вам известно, где это.

– Ах Долки? Да. Интересное местечко. Я хорошо его знаю.

– Живет он один, в очень тихом доме среди деревьев, на Вико-роуд. При всех своих увлечениях человек он любезный и гостеприимный. Вовсе не безумный ученый, скажем так.

Любопытство в Джойсе разгорелось, он задумался.

– Интересно, да. Он и преподает тоже или же он – персона университетская?

– Вряд ли, не думаю. Не думаю, что он вообще ходит на службу – в привычном смысле слова. Он никогда не заговаривает о деньгах, но, вероятно, оттого, что их у него уйма.

Джойс опустил взор, размышляя.

– Состоятельный, одаренный, волен потакать своим причудам? Молодец какой.

Мику эта сочувственная мысль понравилась.

– Я всегда думал о вас, – сказал он пылко, – как о персоне, причастной к такого рода компании. В вашей работе, как мне видится, нет никакой спешки – неуместных взрывов, искусственных напряжений и всякого подобного. Вы – не искусствен. Понимаете меня?

– О нет, положение мое вовсе не таково. Ученые устремленья, конечно, хороши. Наша семья увлекалась политикой, господи им помоги, и музыкой, немного.

– Да, но все это – предметы ума. Ученые исследования Де Селби не отменяют интересов к более абстрактным материям. Более того, я уверен, что он бы счастлив был познакомиться с вашей персоной…

Джойс негромко хмыкнул.

– Познакомиться с моей персоной? Батюшки светы! Он, возможно, за это предложение вас не поблагодарит.

– Несерьезно…

– Видите ли, моя работа – очень личная, в смысле, большая часть материалов – у меня в голове. Боюсь, ими не удастся поделиться, и помочь мне никто не сможет. Но, конечно, знакомиться с качественной личностью – всегда удовольствие.

– Понимаю. Есть ли у вашей новой книги название?

– Нет. Я несколько растерян в отношении языка. Я крепко схватываю собственные мысли, доводы… но для меня трудность в ясной передаче мыслей на английском. Видите ли, между, с одной стороны, английским, а с другой – ивритом и греческим как вместилищами эпистемологии имеется значительная разница.

– Понимаю, разумеется, что вы увлекаетесь языком как таковым…

– Мысли мои новы, как вы понимаете, и я опасаюсь…

– В чем же неувязка?

– Они зачастую непостижимы.

– Батюшки. Но мы говорим абстракциями. Я бы обратился к чему-нибудь осязаемому, настоящему и потолковал о «Финнегана подымем».

Джойс слегка опешил.

– Боже правый. Вы ее знаете? Известная была песня в мои юные годы^{102}.

– Нет, я о книге.

– Я не знал, что песню напечатали. Когда-то я и сам очень любил петь. Ирландские мотивы, баллады и старые добрые «приидите, верные»^{103}. Во дни сердца юного^{104}, так сказать.

– Но вы же наверняка слышали о книге с таким названием – «Финнегана подымем»?

– Не забывайте, пожалуйста, что меня в этой стране долгое время не было. Если кто-то сделал из старых мелодий оперу, я счастлив. Какая умница. Том Мур меня всегда привлекал. «Как часто в тиши» – прекрасная песня^{105}.

– Сентиментальная, да.

– Увы, так обыкновенно и говорится. То, что трогает, отметается как сентиментальное. Подлинные старинные традиционные песни – очень я их люблю.

Заговаривается ли он? Часы Мика подсказывали, что близится время закрытия. Он решил, если потребуется, остаться в Скерриз на ночь.

– Скажите же мне вот что, сударь, – произнес он, – не будете ли вы возражать, если я поведаю Де Селби о нашем разговоре, не сообщая, где вы находитесь, и предложу вам навестить Долки и познакомиться с ним или же встретиться с ним здесь – или там, где, по вашему мнению, удобнее?

Джойс помедлил, задумавшись, нервно потирая стойку пальцем. Вероятно, все слишком поспешно. Он слегка нахмурился.

– Я бы хотел познакомиться с этим человеком, если вы мне дадите слово, что он не болтлив, – ответил Джойс медленно, – однако я предпочел бы, чтобы он сюда не приезжал.

– Понимаю.

– Похоже, он занятный. Допускаю, что, вероятно, он мог бы помочь мне перенести на бумагу то, что есть у меня в голове, поскольку изобретательность и вовлеченность, какие подразумевает подобная работа, требуют напряжения исключительного аппарата разума. Сие того рода трясина задач и новаторства, в кою луч свежего ума мог бы вполне пролить некий свет.

– Вы не сочтете ум Де Селби ни бесплодным, ни связанным каким бы то ни было шаблоном.

– Уверен в этом.

– Могли бы вы предложить дату и время встречи с ним, скажем, в Долки?

– Боюсь, это преждевременно. Мне сначала нужно еще потолковать с вашей персоной.

– Будь по-вашему. Я могу остаться здесь в гостинице на ночь и повидать вас завтра свежим утром.

– Нет. Завтра меня здесь вовсе не будет. У меня выходной. Но прежде чем встречаться с вашим другом, я желаю протяженно беседовать с вами, поскольку кое-что необходимо прояснить с самого начала. Я человек серьезно недопонятый. Скажу даже так: оклеветанный, очерненный, опозоренный и опороченный. Доходили до меня слухи, что некие невежественные люди в Америке сделали из меня посмешище. Даже моего несчастного отца не обошли стороною. Тип по фамилии Гормен^{106} написал, что «он вечно ходил с моноклем в глазу». Вообразите!

– Я и сам подобное слыхал.

– Невыносимо.

– Я бы на подобных людей внимания не обращал.

– Ах, легко сказать. Даже здесь, где моя личность совершенно не известна, ко мне относятся как к ханже, как к святой Марии-Анне^{107} – лишь потому, что я каждый день хожу на мессу. Католической Ирландии не достает одного – христианской милости.

Мик сочувственно склонил голову.

– Вынужден с вами согласиться, – сказал он. – Мы публика очень смешанная. Но… если предстоит уехать поездом в Дублин нынче же ночью, я должен немедля уйти, поскольку до станции порядком. Завтрашняя встреча не обсуждается. Пусть так. Какой другой день предложите?

– Думаю, нужно немного подождать и встретиться где-нибудь не здесь. Мне подойдет утро вторника, на той неделе.

– Да. Городская гостиница, думаю, – разумное, опрятное место. Полагаю, у них есть бар. Устроит?

Джойс помолчал мгновение, нахохлившись.

– Ну, да… Дальний зал, в полдень.

– Очень хорошо. И вы даете мне разрешение рассказать Де Селби, что мы познакомились, и намекнуть на возможность некоего литературного сотрудничества?

– Что ж, думаю, да.

– Сударь, до встречи во вторник – и благодарю вас премного.

– С богом.

Глава 14

Позднее ночное возвращение Мика из Скерриз оставляло ему назавтра незанятый день, хотя из дома он вышел якобы, как обычно, на службу. Инстинкт подсказывал ему держаться подальше от Долки, где в ближайшую пятницу ему предстояла важная работа. Чем ему занять себя в этот свободный день?

Перво-наперво он отправился на Сент-Стивенз-Грин и поискал место там – что в такую рань довольно просто. Грин – обнесенная загородкой игровая площадка близ центра города, буйство цветочных клумб и фонтанов. Миленький пруд с островками, через который посередине перекинут мостик, – приют водоплавающих, многие редки, а по оттенку и жизненной силе не уступают местными цветам. Через Грин постоянно ходили великие множества людей, поскольку так удавалось срезать по диагонали путь между Эрлзфорт-террейс, где располагался Университетский колледж, и началом Графтон-стрит – вратами суматошного центрального Дублина. Что любопытно: это вместилище кутерьмы (каким Грин временами казался) было прекрасным местом для созерцания и планирования, словно вся его бурливая жизнь обеспечивала анестезию – так, пожалуй, отыскивается одиночество в толпе.

Он откинулся на спинку скамьи, закрыл глаза и задумался над тем, что, судя по всему, приходилось на его долю дел. Дел было несколько, однако, пусть и крупные, сложными или не улаживаемыми они отнюдь не казались. Он почти восхищался своим ловким управлением обстоятельствами, кои в определенном смысле превосходили самый этот мир. Он положит конец дьявольским козням Де Селби, к примеру, но средствами, кои представляли собой ни много ни мало опереточную уловку. Мик опять-таки оказался в положении, из которого ему по силам доказать, что Джеймз Джойс, писатель и гениальный творец, – не мертв, как повсеместно принято думать, а жив и вполне здоров, в стране своего рождения. Да, все так: карта его в этом отношении краплена словоохотливым выпивохой доктором Крюиттом, но Мик сомневался, что последний и сам-то верил в полученные им сведения; как бы то ни было, доктор не пытался их проверить. Возможно, объяснение тому – простая лень, и Мик с приятностию осознал: грех лености на самого него не навесишь.

Какое там: уж кто деятелен и подвижен, так это Мик. Помимо физической встречи с Джойсом он обнаружил, что ум писателя неуравновешен. Джойс не осознавал, что дописал и издал «Финнегана подымем», ибо слишком несуразно было предполагать, будто некий черновик, с которым еще предстояло работать, ушел в печать по ошибке и без ведома автора. Издатели, как это было известно Мику, безответственному ребячеству предаваться не склонны, в особенности когда речь идет о важном значимом имени. Джойс, тем не менее, никакой чудаковатости манер или речи в пабе в Скер-риз не выказал и работу свою, за которой Мик столь неожиданно застал его, выполнял собранно и точно. Не был ли и сам Де Селби с приветом, и, если так оно и есть, как эти два исключительно развитых, однако рассеянных ума поведут себя при столкновении? Воссоединятся ли тихо и плодотворно или же сшибутся в убийственной неразберихе? Не заплутал ли сам Мик умом своим, планируя свести вместе этих двоих? Ну, вряд ли. Де Селби никаких прямых знаков помешательства не выказывал – напротив, явил ему на встрече с Блаженным Августином доказательство, что силы и связи его по меньшей мере сверхъестественны. Рискнуть и усомниться в подлинности угрозы ДСП Мик не мог вовсе. Он, попросту говоря, в долгу перед человечеством – в долгу, от какого не отопрешься никакой предельной трусостью или словоблудием.

Но воображение Мика не желало успокаиваться. Сплотят ли Джойс и Де Селби свои ошеломительно сложные и многообразные сознанья, чтобы произвести чудовищное землетрясение новой книги, такой, что потеснит и саму Библию? Де Селби запросто мог бы выдать невероятные материалы, вероятно – посредством ангелов, тогда как Джойсу по силам предоставить неземные уменья великого писателя. Ответ, похоже, состоял в том, что Де Селби не интересовался литературой или необогословием, а также не стремился улучшить или украсить ни этот мир, ни людей в нем: его задача – уничтожить и то, и другое, вместе с собой и Джойсом, в устрашающем истреблении.

Допустим, знакомство Джойса с Де Селби совпадет с обнаружением последним, что бочонок исчез, – как быть тогда? Обвинит ли он Джойса и убьет его? Такой исход окажется, мягко говоря, неудачнейшим, и, вероятно, Мик не сумеет откреститься (по крайней мере перед самим собою) от личного участия в этом кровопролитье. Да, его поступки напрочь рискованны – обстоятельства иными быть не могли. И теперь в истории с Де Селби уже слишком поздно сдавать назад, хотя, в принципе, Мик мог оставить Джойса в покое и навсегда забыть о городке Скерриз. Но и это как возможность не было определенным, ибо он выдал Джойсу имя Де Селби и место его обитания в Долки, и Джойс вполне мог появиться в тех краях по собственному изволенью. Отвратительный оборот приняли бы дела, поскольку означало бы, что Мик над обстоятельствами уже не властен. Ясно было, что он должен явиться на вторую встречу с Джойсом в Скерриз: поступки человека, чей мозг рассеян, непредсказуемы, однако возможно и то, что им удастся управлять изощренными, а то и бессовестными уговорами. Но был ли вообще тот человек Джойсом? Мог ли некто столь презиравший Бога, стать столь необычайно набожным, столь дотошным в следовании долгу перед Церковью? Как подобное умонастроение – пусть, скажем, и позднейшее – можно примирить с витиеватой и напыщенной похабщиной «Улисса» и, хоть и в припадке нездоровья, с персонажем столь низменным, как Молли Блум?

Ах, Молли Блум! Стоит ли Мику употребить свой свободный беззаботный день и выйти на связь с Мэри – может, позвонить ей в «Бутик» или как она его там зовет? Он обнаружил, что хмурится. На него наползло некое онемение. Думал он рыхло и порывисто, а не строго. Он сурово наказал себе действовать рассудочно и проследить, чтобы все принимаемые решения были и разумны, и необратимы.

Пожилой человек в Скерриз был Джойсом, просто некоторые области его рассудка подавлены опытом, пережитым среди ужасов нацистской Европы. Он не отрицал литературной работы, однако на странном его поприще бармена – вероятно, очень временном – Джойса можно было простить за то, что его не заботят прежние увлечения. А что же его образцовая жизнь сына Церкви? Этот вопрос касался психологического, психотического, вероятно, теологического. В этом Мик едва ли способен был судить: еще бы, как же забыть знаменитую дилемму святого Павла?

Если же и в самом деле во второй беседе с Джойсом удастся договориться о его знакомстве с Де Селби, у Мика к тому времени уже все будет готово. Двое пожилых людей исполинского интеллектуального потенциала, несколько необузданные умом, могли бы, встретившись, обрести единство намерений и неожиданные общие приверженности. Обоим, несомненно, известно, что такое виски. Мик размышлял, продолжит ли Де Селби в отсутствие своего смертоносного сосуда производить безупречно выдержанное виски, коему всего семь дней отроду? Можно ли ожидать основания фирмы «Де Селби, Джойс и Ко.», производителей спиртного, солодовников и оптовых торговцев, с целью вывести на всемирные рынки высококлассные алкоголи и сколотить состояние? Мик улыбнулся этой мысли, вновь пожурив свой ум за всплеск фантазии.

Теперь Мэри. С чего бы ему в свой выходной день встречаться с ней или даже звонить? Он уже давно думал – или считал за должное, – что глубоко, безнадежно в Мэри влюблен. Ой ли? Влюбленность есть слабость, какую легко отнести на счет других людей, однако возросшая честность Мика с самим собой вынудила посмотреть на этот неловкий вопрос впрямую. Во-первых, Мэри неутомимо испытывала и отчитывала его, даже в том, что касалось исключительно его самого. Она тщательно подчеркивала свою от него независимость как от сопровождающего мужчины и вполне безудержно высказывала свои представления об искусстве, манерах, обычаях, да и о политике, а также обо всех остальных человеческих предприятиях. Ее представления? Насколько в самом деле ее самоличными они были? Несомненно, в ее маленьком дворце моды изобиловали глянцевые журналы, а искусство умно выражаться вовсе не ново. Вероятно, она смогла усвоить краткие цитаты из Малларме или Вольтера, когда уловка оказывается кстати. Можно убедительно доказать, что она в действительности презирает его. В сущности, она не более чем позлащенная распутная девка, вероятно, при множестве других господ – приверженных компаньонов. Или рабов, марионеток?

Несравненные связи Мика в последнее время с людьми (или существами) совершенно за пределами обыденного направляли все его мозговое внимание вовне, а вовсе не внутрь его самого. Необоснованный недосмотр, чистое небрежение. Он и надеяться не мог на сообразное противодействие чужим поступкам, коли природа его самого и его собственная сила неведомы в подробностях ему самому – даже и не знакомы. Всяк должен знать, как применять свои силы – все свои силы. Де Селби – показательный пример. Хэкетт и сам Мик считали, что в отношении ДСП и своей способности отменять время он лжет, однако Де Селби доказал, что это не так. Факт есть факт: Де Селби располагал силами, непонятными широкой публике, был беспредельно ловок и готов врать в мелочах, как кто угодно. Был он умел и в замалчивании простых мирских дел – так, что это будило любопытство даже о самых низменных: к примеру, где он берет деньги? Ему необходимо есть и пить, закупать оборудование и реактивы – налог в пользу бедных платить, в конце концов. Где берет он презренный металл, чтобы выполнять подобные неизбежные, пусть и прозаические обязательства? Если жил он на состояние уже заработанное – как именно, в таком случае, заработанное? Может, он грабитель банков из США, втихаря процветающий на громадных трофеях, вероятно, после того как уложил своих сообщников, никак с ними не поделившись? Де Селби – загадка, однако странноватая аура его была как у загадки недоброй.