Текст книги "Архив Долки"

Автор книги: Флэнн О'Брайен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 13 страниц)

– Так был ли весь «Улисс» целиком опубликован в итоге, как думаете?

– Уж точно надеюсь, что нет.

Мик помолчал пару секунд и звонком призвал обслугу. Что мог он сказать? Судя по всему, уместна была бы встречная откровенность.

– Мистер Джойс, – сказал он торжественно, – могу сообщить вам, что вы долго были вдали от происходящего. Книга «Улисс» вышла в Париже в 1922 году, с вашим именем на титульном листе. И сочли ее великой книгой.

– Боже смилуйся. Вы меня разыгрываете? Я немолод. Помните об этом.

Мик похлопал его по рукаву и знаком велел слуге принести еще напитков.

– Поначалу ее восприняли сурово, однако с тех пор она издавалась повсюду, в том числе и в Америке. Десятки – буквально – десятки почтенных американских критиков сочинили о ней трактаты. Даже о вас самом и о вашем методе уже понаписали книг. И все гонорары за «Улисса» должны бы скапливаться на вашем счете. Трудность разнообразных ваших издателей в том, что они не ведают, где вы.

– Ангелы господни да защитят нас!

– Вы странный человек, мистер Джойс. Прощелыги, что пишут всякую дрянь, гоголем ходят, а цена им пучок пятачок. Ваше же имя – на великой книге, а вы стыдитесь до смерти и просите у Господа прощения. Вот те на. Я отлучусь ненадолго, облегчиться. Чувствую, это сейчас самое уместное.

– Как вы смеете вменять мне похабщину?

Мик встал несколько порывисто и вышел с заявленной целью, но встревожился. Его блеф, если правильно это так называть, вовсе не достиг цели. Джойс в отрицании своем был серьезен и, судя по всему, в глаза не видывал книгу «Улисс». Какой политики теперь следовало бы придерживаться?

Когда он вернулся и уселся, Джойс быстро заговорил приглушенным и серьезным тоном.

– Слушайте, надеюсь, вы не против, если мы сменим тему, – сказал он. – Я сообщил вам о важности для меня будущего. Я не шучу. Я хочу, чтобы вы мне помогли.

– Как уже сказал, почту за удовольствие.

– Так вот, вы слыхали о Поздних откровениях^{128}. Может, я и не достоин, но желаю податься в иезуиты.

– Что? Вот это да!..

Потрясение в голосе у Мика было из рода задышливых. В голову ему пришла еще одна книга, «Портрет художника в юности». В ней было отречение от семьи, веры, даже родины – и обещание молчания, изгнания и хитроумия. Что из того, казалось, сейчас здесь? Болтун, репатриант, безыскусник? И все-таки разве даже человеку гениальному нельзя передумать? И важно ли, что ум его выказывает признаки расстройства, а память – увядания? Стремление в лоно наиболее интеллектуального из орденов Церкви – безусловно, громадная неожиданность, и его, быть может, не стоит принимать целиком всерьез. И все же этот человек – хранитель собственной бессмертной души, и кто такой Мик, сам на пороге священного узилища траппистов, чтобы сомневаться в желании Джойса причаститься к религиозной жизни? Его, возможно, не примут, само собой – из-за скандальных литературных трудов, приписанных ему, или даже в силу возраста, однако решение это принимать Отцу-провинциалу^{129}Общества Иисуса, а не Мику.

– Мой Французский план^{130}, если можно так его именовать, – продолжил Джойс, – я мог бы отложить до уединения в Ордене. Что любопытно: у меня множество записей о хорошем и похвальном, сочиненном этими тремя проходимцами, которые во всем остальном торговали кровью, – я говорю о Марате, Робеспьере и Дантоне. Странно… как лилии, что пробиваются на куче навоза.

Мик задумчиво отпил, преобразуя мысли в благоразумные слова.

– Мистер Джойс, – сказал он, – насколько я знаю, на подготовку отца-иезуита уходит четырнадцать лет. Это немалое время. Вы куда быстрее могли бы стать врачом.

– Если Господь помилует меня, я буду испытуемым, даже если на это уйдет двадцать лет. Что значат эти мишурные годы в сей юдоли скорби? Вы знакомы с кем-нибудь из иезуитов лично?

– Знаком. По крайней мере с одним – неким отцом Гравеем, с Лисон-стрит. Он англичанин, но вполне умен.

– А, великолепно. Представите меня ему?

– Разумеется. Естественно, это примерно все, на что я тут гожусь. В смысле делами Церкви заправлять Церкви. Если б я мог попытаться, скажем… вмешаться или надавить, я бы очень скоро наказал себе не лезть не в свое дело.

– Я это совершенно понимаю. Прошу лишь о тихой беседе с отцом-иезуитом – после рекомендации ответственного, почтенного человека вроде вас. Остальное предоставьте ему, мне и Господу.

Судя по тону, он был доволен, и сквозь сумрак даже казалось, что он улыбается.

– Что ж, я рад, если наш небольшой разговор идет как надо, – сказал Мик.

– Да, – отозвался его собеседник. – Я в последние дни думал о своих школьных порах в колледже Клонгоуз-Вуд^{131}. Конечно, это все очень нелепо, однако, полагаю, если все же стану иезуитом, как замыслил, возможно ли – возможно ли, повторюсь, – в мои преклонные годы получить назначение ректором Клонгоуза? Могло б такое случиться?

– Конечно, могло б.

Пальцы Джойса держались за его мартини, поигрывали бездумно. Ум же цеплялся за что-то иное.

– Должен быть в этом честен – и осторожен. Разумно было б сказать, что у меня более одной веской причины сделаться отцом-иезуитом. Я желаю преобразовать – сначала само Общество, а затем, его посредством, и Церковь. Вкралась ошибка в… порочные верования… некоторые бесстыжие суеверия… поспешные допущения, коим нет доказательств в слове Писаний.

Мик нахмурился, обдумывая.

– Вопросы учения, в смысле? Они могут быть связанными между собой.

– Прямое внимание к слову Господню, – подхватил Джойс, – искоренит все сатанинские кривотолки. Вы знаете иврит?

– Боюсь, нет.

– Ах, слишком мало кто знает. Слово «руах» – важнейшее. Оно означает «дыханье» или же «дуновенье». «Спиритус» – так мы это именуем на латыни. Греческое наименование – «пневма». Видите, какая выходит цепочка смыслов? Все эти слова означают жизнь. Жизнь, дыхание жизни. Дыханье Божье в человецех.

– Все эти слова означают одно и то же?

– Нет. Ивритское «руах» означало лишь Божественное бытие, кое выше человека. Позднее стало означать воспламенение, так сказать, сотворенного человека дыханием Бога.

– По-моему, это не очень ясно.

– Ну… дабы постичь горние понятия посредством дольних слов, потребен опыт. Это слово – «руах» – буквально означает не внутренне присущую энергию Бога, а его трансцендентную энергию, привносящую божественное содержание в человека.

– Вы хотите сказать, что человек – отчасти Бог?

– Даже древние дохристианские греки обозначали словом «пневма» безграничную и всемогущую персону Бога и телесные чувства человеческие – в силу внутренне присущей им «пневме». Господь желает, чтобы человек наделен был Его «пневмой»^{132}.

– Ну… Вряд ли кто-то в этом сомневается. То, что вы именуете «пневмой», и отличает человека от зверя?

– Если угодно, однако неверно говорить, что наделенность человека, божественно, «руахом» или же «пневмой» делает его отчасти Богом. Бог есть две Персоны, Отец и Сын. Они сосуществуют как ипостаси. Это вполне ясно из упоминаний обеих Божественных персон в Новом Завете. Ваше внимание я в особенности обращаю на Дух Божий – или же Святой Дух, как его более привычно именуют.

– И что же о Святом Духе?

– Святой Дух – изобретение бесшабашных ранних Отцов. Тут у нас путаница мысли и языка. Те несчастные невежественные люди связывали «пневму» с тем, что они считали делами Духа Святого, тогда как это всего лишь выдох Бога-Отца. Это деятельность существующего Бога, а потому прискорбная и постыдная ошибка считать это ипостасью, Третьей персоной. Богопротивная ерунда!

Мик взялся за свой стакан и уставился в него разочарованно.

– Вы, значит, не верите в Дух Святой, мистер Джойс?

– В Новом Завете нет ни слова о Святом Духе или о Троице.

– Я не очень… поднаторел в изучении Библии. Негромкий хмык Джойса оказался беззлобным.

– Разумеется, нет, поскольку вас вырастили католиком. Не поднаторело и католическое духовенство. Те древние спорщики, риторы, богословы, совместно именуемые Первыми отцами, были мерзавцами, что забили себе головы измышленьями и решили, что это Господь их напрямую вдохновил. Пытаясь пресечь Арианский спор, Александрийский собор в 362-м^{133}, утвердив равенство сути Сына и Отца, пошел дальше и объявил третью ипостась – Дух Святой. Без всякого освистания, без всякого даже обсуждения предмета! Батюшки-светы, не кажется ли вам, что рассудка им не достало?

– Я всегда считал, что Господь есть три Божественные персоны.

– Ну, поздненько же вы проснулись, дружок. Святой Дух официально изобрели на Константинопольском соборе в 381 году^{134}.

Мик потер скулу.

– Вот те на, – сказал он. – Интересно, что об этом подумали бы Отцы Святого Духа?

Джойс шумно постучал по своему стакану и буркнул слуге, тот явился и унес посуду прочь. Затем собеседник Мика прочувствовано затянулся сигарой.

– Но одно вы все же знаете, – спросил он, – Никейский символ веры?

– Это уж все знают.

– Да. Отец и Сын были подробно определены на Никейском соборе, а Святой Дух едва ли упоминали. Августин для ранней Церкви был тяжкой обузой, и Тертуллиан вскрыл это настежь. Он настаивал, что Дух Святой происходит от Отца и от Сына – quoque^{135}, знаете ли. Восточная церковь с подобным искажением учения ничего общего и иметь не желала. Раскол!

Джойс заплатил еще за два напитка, затем вновь уселся. Голос его ожил, словно от удовольствия спора. Миков ум тоже внезапно пробудился от упоминания об Августине, и он пытался облечь в слова довольно смутную мысль, лепившуюся у него в голове. Он пригубил херес.

– Это слово – «пневма» – мистер Джойс…

– Да?

– Ну, вы помните моего друга Де Селби, которого я при вас упоминал?

– Помню, разумеется. Долки.

– Я вам говорил, что он физик… а также богослов.

– Да. Поразительная смесь, хоть и не противоречивая, между прочим.

– Вы, возможно, рассмеетесь мне в лицо, предложи я вам поверить, что встречался с Блаженным Августином – в компании Де Селби.

Сигара Джойса тускло озарилась.

– Ей-ей – смеяться? Разумеется, нет. Есть некоторые условия… опиаты… газы… – множество способов запутать слабый рассудок человеческий.

– Благодарю вас, мистер Джойс. О деле с Августином я расскажу как-нибудь в другой раз, однако обстоятельства этой встречи были связаны с действием вещества, посредством которого, со слов Де Селби, можно остановить течение времени – или обратить его.

– Что ж, это сильное заявление.

– Верно. Однако оборот, каким он описывал свою работу, – «пневматическая химия». Улавливаете? Вновь это слово «пневма».

– Да, так и есть. Жизнь, дыханье, вечность, память прошлого. Мне необходимо подумать об этом человеке – Де Селби.

– Я рад, что вы серьезны и рассудительны. «Пневма» в ее божественном аспекте, похоже, как-то связана с явлением Блаженного Августина.

– Не следует потрясаться чему бы то ни было лишь из-за того, что оно выглядит невозможным.

Мысль Мика была занята описанием другой встречи, коя, пусть и не невозможна, уж точно маловероятна.

– Мистер Джойс, – сказал он, – у меня случился еще один необычный опыт, который также, судя по всему, связан с этой самой «пневмой».

– О, неудивительно. Это большая тема. Мы именуем ее пневматологией.

– Да. Я знаю некоего сержанта Фоттрелла, тоже из Долки. У него имеется развитая теория опасности езды на велосипедах, даже если они оборудованы пневматическими шинами.

– Ах, велосипеды? Никогда не питал любви к этим механизмам. Старый дублинский извозчик – вот каким методом предпочитал перемещаться мой отец.

– Так вот, сержант считает, что, есть ли пневма в шинах или нет, велосипедист подвергается суровой тряске, и происходит взаимное смешение атомов велосипеда и человека.

Джойс молча отпил.

– Ну… я бы не стал сходу отметать такую возможность. Пневма в данном случае, возможно, сохраняет жизнь – в смысле, сохраняет физическую целостность ездока. Полчаса в лаборатории – вот что нам здесь принесло бы пользу. Обмен между клетками телесных тканей человека и частиц металла – может, и удивительное явление, но, конечно, это всего лишь возражение рассудка.

– Хорошо. В любом случае сержант в этом не сомневается. Он лично знавал людей, чья работа связана с постоянными велосипедными поездками, ежедневно, и про некоторых он говорил, что они в большей мере велосипеды, нежели люди.

Джойс сумрачно хихикнул.

– Тут у нас имеется выбор. Исследование психики или исследование велосипеда. Я предпочитаю психическое. Ах, ну да… мои собственные неурядицы куда сложнее сержантовых. Мне нужно примкнуть к иезуитам, скажем так, чтобы выкинуть Дух Святой из головы Господней и из Католической церкви.

Возникло молчание. Дело Мика почти было сделано. Вечер выдался краткий, и все же рассказ Джойса о себе, былом и настоящем, не сочтешь незначительным. Джойс поерзал.

– Скажите, – проговорил он, – как скоро смогу я увидеться с отцом Гравеем?

– Как скоро? Что ж, так скоро, как пожелаете, думаю. Эти люди обычно вполне доступны, в любое время.

– Как насчет завтра?

– Батюшки!

– Видите ли, я теперь уже три дня не на работе – как приказчик, в смысле. Может, станем ковать железо, пока оно горячо?

Мик обдумал эту жажду действия. Ничего другого на ум не шло – отчего б и нет?

– Что ж, у меня завтра в Долки назначено. Но если удастся встретить вас где-то в городе полседьмого или около того, полагаю, мы могли бы отправиться на встречу с отцом Гравеем вместе. Я бы позвонил ему днем и назначил свидание.

– Великолепно. Великолепно.

– В котором часу, по-вашему, лучше назначить встречу? Предлагаю место рядом с больницей святого Винсента, на Грин. Но во сколько?

– Да. Я знаю ту больницу. Семь вечера подойдет?

Мик согласился: все опрятно помещается в его расписание. Они умолкли, допивая. Осталось ли что-то отчасти личного по сути, о чем нужно спросить, размышлял Мик, ибо завтра для доверительных бесед возможностей будет очень мало. Да, осталось: одно.

– Мистер Джойс, – сказал он, – я знаю, что эта тема вам неприятна, однако я вынужден вновь коротко обратиться к тому труду – «Улиссу». Не возражаете?

– Нет-нет, это просто скучная, скабрезная тема.

– Насколько я понимаю, у вас нет литературного агента?

– На что же мне подобное пригодится?

– Ну, в смысле…

– Вы считаете, что Общество католической истины – коммерческое издательство в зачатке?

– Это к делу не относится. Не назначите ли вы меня своим литературным агентом?

– Зовитесь так сколько угодно, если вам нравится, – не понимаю чем.

– Ну, тут вот как. Невзирая на ваше неведение, вам, возможно, причитаются деньги с продаж «Улисса» – на счетах у издателей. Может, несколько тысяч фунтов. Не вижу причин, почему бы вам не затребовать эти средства, которые вам должны, – нет причин, почему бы мне не сделать это от вашего имени.

– Вас, возможно, обидит, скажи я, что вы страдаете одержимостью, воспаленным воображением.

Мик легко рассмеялся, чтобы успокоить его.

– Вам следовало бы знать, – сказал он, – что человеку, у которого слегка вскружена голова, следует немного потакать.

– Ну, да… так надо обращаться со взбалмошными детьми. Меньше беспокойств. Но вы не ребенок, даже если бутылочка вам не чужда.

Оба расслабились.

– Никакого вреда от того, что я, как ваш агент, наведу справки, не будет. Верно же?

– Несомненно, нравственного закона здесь не преступить, это уж наверняка. Единственное, что вы обязаны никогда не раскрывать, – мой адрес, в особенности никому из тех похотливых порнографических мерзавцев.

Мик шумно хлебнул.

– Возможно, вы заговорите иначе, – сказал он мирно, – если выяснится, что благодаря «Улиссу» скопилась сумма в 8000 фунтов.

Голос Джойса, когда наконец послышался, был тих и напряжен.

– Что мне делать с 8000 фунтов? – спросил он. – Человек, который завтра предпримет первый шаг к Ордену иезуитов?

– Как, думаю, уже напоминал вам, они зовутся Обществом, а не Орденом. И вот еще что я вам скажу. Если они вас примут, они примут вас таким, какой вы есть, – хоть бедным, хоть богатым. Основатель Лойола был аристократом, не забывайте. И к тому же…

– Что?

– Если проходимцы-негодяи из Парижа или откуда-нибудь упрекали вас в том, чего вы не писали, и пытались очернить ваше славное имя, не будет ли выглядеть Божественным вмешательством, если их недостойные проделки принесут вам громадные материальные блага?

Джойс запальчиво курил.

– Но говорю вам: я не хочу денег и не нуждаюсь в них.

– Может, все не так. У иезуитов богатый выбор. Может, они не шибко тяготеют к голодранцам.

Воспоследовавшее молчание, возможно, означало, что Джойс осмысляет эту довольно свежую мысль. Наконец он заговорил.

– Хорошо же. Если эта чудовищная книга и впрямь заработала 8000 фунтов, о которых вы сказали, и эти деньги могут быть получены законно, каждый пенни их поступит иезуитам – за вычетом пяти фунтов, которые я выделю Праведным душам^{136}.

Вскоре после этого они расстались, Мик отправился пешком на станцию, более чем удовлетворенный.

Он сомневался, возьмут ли иезуиты человека в возрасте Джойса, не говоря уже обо всем остальном. Возможно, его примет к себе какой-то другой орден. Любой – кроме траппистов, поспешно предупредил он сам себя. Эту общину ему при Джойсе упоминать нельзя ни в коем случае.

Глава 19

Мик, проходя через Грин к больнице, взглядом проник сквозь плетенье кустов и железной ограды. Да, Джойс уже был на месте, и Мик замер, чтобы разглядеть его трезво в чахлом вечернем свете прежде, чем Джойс поймет, что за ним наблюдают. Теперь уж не был он незнакомцем, и все же в его одинокой фигуре было нечто слегка удивительное. Он выглядел как зрелый человек, расслабленный, из-под небольшой шляпы виднелась стальная седина – символ медленного отлива жизни, а также опыта, мудрости и – кто знает? – невзгод. Вид у него был опрятный, чистый, при нем – прогулочная трость. Щеголь? Нет. Посадка головы его средь суеты уличного движения и прохожих выдавала неуверенность зрения. Если б чужой человек попробовал определить Джойса социально, он бы, пожалуй, опознал бы в этом человеке тип ученого – математика, быть может, или же усталого пожилого госслужащего, но уж никак не писателя и тем более не писателя великого, который (предположительно) несколько не в себе. Мик не сомневался, кстати, что Джойс и впрямь сочинял буклеты для Общества католической истины, ибо подражание и передразнивание для интеллектуально одаренных – обычные навыки: действительно, точность играемой роли, предписанной какой-нибудь жуткой умственной ипостасью, свойственна большинству людей, не здравых рассудком. Кто ж не взирал и не восхищался с жалостью подлинным поведением, речью и замашками какого-нибудь Наполеона, Шелли или даже Микеланджело?

И все-таки этот самый Джойс мог быть как-то связан с созданием «Улисса» и «Финнегана подымем», и уж точно куда плотнее, чем, возможно, галлюцинаторное приписывание авторства Силвии Бич. Не исключено, что обе книги – монументальные труды нескольких поразительно одаренных умов, но срединный, объединяющий ум, похоже, незаменим. Не облыжные обвинения в авторстве сбили Джойсу ум набекрень, а одинокое усилие угнаться за надуманной репутацией – вот что в конце концов вывело ему рассудок из хрупкого равновесия. И все же кое-что радостное о Джойсе сказать было можно: никакого в нем вреда. Даже и неприятностей от него никаких – и уж точно угрозы ему самому или окружающим. Его желание сделаться католическим священником (и, увы, в одном из наиболее разборчивых орденов) – блажь, конечно, однако великая будет милость со стороны иезуитов, если они его примут. В их нескольких домах по всему Дублину и по всей Ирландии (если пойти дальше) наверняка имеется какой-нибудь закуток, некая маленькая опрятная синекура, где он сможет обрести покой. Вновь пришел на ум их девиз: Ad majorem Dei gloriam^[39]. Это их долг – помогать тому, ныне падшему, кого они когда-то взялись просвещать. Джойсово помрачение касательно «Финнегана подымем» было непроглядно – и желательно, подумалось Мику, чтобы движенье его мыслей было полностью направлено прочь от книг и писательства. Он, Мик, обязан попытаться так и сделать, а также подчеркнуть невозможность (это Джойс, кажется, признавал и сам) имени Джеймз Джойс в общении с духовенством. Самое распространенное имя в Дублине и Уиклоу – Бёрн. Пусть будет отставным учителем Джеймзом Бёрном, с опытом жизни на континенте. Ну не блистательная ли мысль навестила Мика прямо там, на Грин? Он уже упомянул это имя в телефонном разговоре с отцом Гравеем.

Мик пересек улицу и коснулся руки Джойса прежде, чем тот обернулся и узнал его.

– А, – сказал он, – добрый вечер. Славный сухой денек выдался.

– Так и есть, – отозвался Мик, – и, надеюсь, будут у нас успешные сумерки, если вы понимаете, к чему это я. У нас до встречи с отцом Гравеем есть немного времени.

Джойс невесело улыбнулся.

– Надеюсь, отец Гравей – не из породы суровых святых отцов, – вымолвил он.

– Нет, – сказал Мик. – Я говорил вам, он англичанин, и единственная опасность лишь в том, что он бывает бестолков.

Он взял Джойса под руку и повел его за угол, на. Лисон-стрит.

– Хочу обрисовать вам, – сказал он, – кое-какие простые положения. Можем потолковать и на Грин, однако, вероятно, вкратце лучше бы у Грогана^{137}.

Они вошли в публичное заведение, и тут Джойсовы осторожные повадки явили его оторопь.

– Слушайте, – сказал он, – больше всего я бы сейчас желал немножко выпить, но отправляться на собеседование, касающееся службы Богу, с алкоголем во вздохе – не опрометчиво ли?

Мик подтолкнул его к сиденью в закутке и нажал на звонок вызова обслуги.

– Во-первых, – отозвался он, – отец Гравей сам, как и большинство иезуитов, нисколько не теряется, когда обнаруживает стакан солодового у себя в руке. Во-вторых, мы примем немного джина, а не виски. Джин не пахнет – ну или так о нем говорят. Зато он помогает языку и воображению. Сам я выпью с вами вместе вопреки своей воле, поскольку намерен бросить полностью – возможно, с сегодняшнего дня.

Он заказал два стакана и тоник.

Джойс молча уступил, но сложилось впечатление, что он отродясь о джине не слыхивал. Возможно, «Женевер»^{138} было б названьем получше.

– Значит, так, – сказал Мик собранно, – ваше имя отныне Джеймз Бёрн. Ваше имя – Джеймз Берн. Поняли? Сможете запомнить?

Джойс кивнул.

– Бёрн – фамилия моих родственников с материнской стороны^{139}. Разумеется, запомню. Джеймз Бёрн. – Он мощно отхлебнул, обманутый тоником, и уверенно кивнул. – Да, меня зовут Джеймз Бёрн.

Хлебнул еще раз, по-прежнему кивая, позвонил и заказал еще по одному. Мик слегка занервничал.

– Не принимайте эту безобидную малость слишком поспешно, – посоветовал он. – Далее: вы – учитель на пенсии, с некоторым опытом жизни во Франции.

– Точно. Я любой перекрестный допрос выдержу, какой хотите, на эту тему.

Казалось, он спокоен, уверен в себе, даже счастлив. Отзывчив он был более обычного, и Мик искренне почувствовал, что Джойс сможет произвести впечатление на совершенно беспристрастного человека вроде отца Гравея. Возникнет ли вопрос о свидетельстве о рождении? Вероятно, однако с этим можно до поры повременить.

Стуча в обширную, невыразительную дверь большого дома № 35 по Нижней Лисон-стрит, выглядели они достаточно почтенно. Дверь открыл нечесаный неприветливый юнец и пригласил их пройти по коридору в приемную, коя была (подумалось Мику) вульгарной, угрюмой и, несомненно, грязноватой. Святость и чистота не всегда дружат, отметил он, но почему юноша, отправившийся на поиски отца Гравея, сам в то утро не умылся и не привел себя в порядок, совершенно не ясно.

– Я усматриваю здесь подлинные приметы аскезы, – сказал Джойс любезно.

– Да, – согласился Мик. – Недалеко отстоящей от пустынь древности. Могу утешить вас: святые отцы питаются очень хорошо, а за ужином принимают красное вино.

Джойс знающе улыбнулся.

– Но, полагаю, это не обязательно. Во дни мои во Франции я столовых вин избегал. Это дурацкое французское заблуждение – что безопасную питьевую воду добыть невозможно.

Дверь беззвучно отворилась, и пред ними предстал отец Гравей. Мик уловил, что отец только что трапезничал и был в хорошем настроении.

– Так-с, – произнес он, протянув им обе руки, – добро пожаловать в наш скромный дом.

Состоялось формальное рукопожатие, и священник уселся.

– Отец Гравей, – сказал Мик, – вот он, мой друг Джеймз Берн. Он много лет преподавал за рубежом, однако ныне вернулся в лоно, так сказать.

– А, мистер Бёрн, очень приятно.

– Я здесь, отче, – добавил Мик, – лишь чтобы представить вас друг другу и далее отбыть. Джеймз желает немного потолковать с вами.

– Разумеется. Мы здесь слуги и нисколько не стыдимся этого звания. Мы даем советы, лишь когда о них просят… – Он умолк и хмыкнул. – А иногда и без спроса.

– Вы очень любезны, отче, – сказал Джойс. – Мне, благодаря вам, уютно. Вы меня успокаиваете.

Возникла пауза, словно все ждали, когда кто-нибудь из них скажет хоть что-то, намекающее на цель этого визита. Наконец отец Гравей ловко открыл дверь.

– Если тревожат вас дела духовные, мистер Бёрн, – сказал он, – я, разумеется, пообщаюсь с вами один на один.

– Я в любом случае ухожу, – поспешно произнес Мик.

– Вы имеете в виду исповедь? – нервно спросил Джойс. – Боже, нет, дело не в ней. Слава богу, в этом я вовсе не нуждаюсь. Но да, верно, дело мое, скажем так, духовное.

Отец Гравей кивнул ободряюще.

– Видите ли, отче, – встрял Мик, – мистер Бёрн желает примкнуть к вашему дому. Он стучится в вашу дверь.

Джойс пылко закивал.

– Что ж… ясно, – сказал отец Гравей, со всей очевидностью растерянный.

– Он не так стар, как может показаться, – услужливо добавил Мик.

Отец Гравей пристально рассматривал свои изящные руки.

– Что ж, положение в общих чертах таково, – начал он. – Оставляя в стороне сам по себе священнический труд, община отвечает за всю свою интеллектуальную работу, в том числе литературные дела, преподавание и внутренние административные задачи Общества, и местные, и международные. Мы самодостаточны, почти – дерзнул бы я сказать – почти по правилам первобытной Церкви. Чтобы удовлетворять простые временные нужды, мы привлекаем мальчиков из заведений, мальчиков обыкновенно слегка ущербных умственно, однако подобные условия обычно помогают им и идут на пользу. И, господа, постель я себе стелю сам.

Джойс слегка взмахнул руками, невпопад.

– Отче, – произнес он еле слышно, – дело не в том, что я нищ или что-нибудь в этом духе. У меня довольно приличная работа в сфере питания. Просто в духовном отношении я… без руля и без ветрил. Желаю служить Всевышнему по собственному изволению и впрямую. Хочу примкнуть к одному из домов Общества и… знаете ли, работать там.

– Понятно, – сказал отец Гравей снисходительно. – Но по нашим правилам принять такого человека, как вы, мистер Бёрн, не очень-то просто. Мне нужно переговорить с отцом Болдуином из замка Ратфарнэм, это другой наш дом, и, вероятно, с Миллтаун-парком^{140}. Мы довольно простецкие люди, мистер Бёрн. Откровенно говоря, мы не по садоводческой части.

Джойс и Мик переглянулись.

– Слава богу, мы всегда рядом с какой-нибудь общиной добрых монахинь, которые с радостью снабжают нас прекрасными цветами для алтарей.

– Вообще-то, отче, – влез Мик, – не этого рода дела у мистера Бёрна на уме.

– Что ж, возьмем замок Ратфарнэм, – продолжил добрый священник. – Там всегда найдется что полоть, и заниматься этим надо, но я знаю, что ректор приучает отцов в этом участвовать, ибо свежий воздух полезен духовенству в той же мере, в какой и их пастве. Но настоящее садоводство – совсем другой коленкор. Вы опытный садовник, мистер Бёрн?

Мик заметил, что оттенок лица у Джойса сделался слегка бледнее обычного.

– Конечно же нет, громко сказал он.

– Я знаю, у них там имеется садовник на полной ставке, хотя он теперь уж староват. Есть ли у вас еще какие-нибудь рабочие навыки или умения, мистер Бёрн? Шеллачная полировка, плотницкое дело, переплетное?..

– Нет, – отрывисто произнес Джойс.

– По латуни что-нибудь?

– Нет.

Отец Гравей терпимо улыбнулся.

– Так-так, мистер Бёрн, – сказал он, – говоря словами солдата, мы еще не разбиты. Буду с вами предельно откровенен и скажу, что есть кое-что, донимающее Общество во всех домах в этой стране…

– Не соперничество ли с Христианскими братьями?^{141} – спросил Мик, широко улыбнувшись.

– Ах нет. Кое-что куда сокровеннее. Я об исподнем Отцов.

– Небеси святые, – проговорил Джойс.

– Нет нужды теоретизировать о том, – продолжил отец Гравей в своей добродушной манере, – как Всемогущий распределил некоторые навыки между полами. Попросту говоря: вязанье, шитье и иное подобное рукоделье – исключительно достижения женщин. Исподнее отцов вечно в состоянии, близком к распаду, однако правила наши запрещают наем женщин, даже на самые грубые работы. Моя собственная нательная рубашка вас бы сейчас повеселила. Вся в дырах.

Джойс, похоже, совершенно растерялся – и смутился.

– Но, отче, разумеется же, монахини могли бы вам помочь – даже, в смысле, в благотворительном порядке.

– Нет-нет, мистер Бёрн, правила наши не позволяют никаких связей в такой вот хозяйственной сфере. Красивые цветы для алтаря – это пожалуйста.

– Но, отче, – вмешался Мик, – не могли бы выпускники иезуитских колледжей помогать в этом деле? Забирать вещи к себе, в смысле. В конце концов у всех у них есть жены и дочери.

– А также матери и сестры, – добавил Джойс.

Отец Гравей задумчиво улыбнулся.

– Общество Иисуса, господа, – это еще и самоуважение.

Все торжественно примолкли.

– Но, небеси, отче, должен же быть способ с этим…

– Если б мы знали, – отметил отец Гравей, – почему пот настолько едок, мы бы, вероятно, чего-то добились. Верьте слову: моя нательная рубашка – гнилье.

Лицо Мика затуманилось отчаянием.

– Так что же вы все-таки предпринимаете?

– Ну, почти все отцы знают, как штопать носки. Отец д’Арбуа, местный француз, совершает героические подступы к исподнему – и один из наших слуг-мальчиков подает немалые надежды. Но, слава богу, есть во всем этом просвет. Отец Ректор очень щедр на обновы. В отношении здоровья отцов он очень внимателен. Сдается мне, он на короткой ноге с приказчиком из «Тодда Бёрнза»^{142}.

Джойс, доселе совершенно ошарашенный, теперь облегченно улыбнулся.

– Отец Гравей, – сказал он, – эта хозяйственная незадача, может, и кажется чудовищной, однако меня нисколько не смущает.

– Правда, мистер Бёрн?

Священник уставился на него задумчиво, затем перевел взгляд на Мика.

– Знаете, мистер Бёрн, – сказал он, – ни в коей мере не желаю быть самонадеянным, но, думаю, вы мне подбросили одну мысль. Эта ничтожная неувязка в равной мере имеется и в других наших домах. Не в колледжах по стране, разумеется, – не в Клон-гоузе, Мангрете, Галуэе. Кастелянши и обслуга там есть, но вспомним о доме Манреса в Доллимаунте, о Лойоле в Доннибруке^{143}, о замке Ратфарнэм, о Миллтаун-парке. Улавливаете, мистер Бёрн? Исподнее отцов во всех этих учреждениях просто в лоскуты.