Текст книги "Архив Долки"

Автор книги: Флэнн О'Брайен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 13 страниц)

Вместе с тем Мик заметил, что его собственные дела и положение возвысились поразительно. Он присматривал за людьми неопределимого калибра, здравомыслие коих более чем сомнительно. Вполне очевидно, эту задачу поставил перед ним Всевышний, что возводило Мика в некотором роде в ранг священника. Он уж точно в той же мере священник, что и отец Гравей, от которого и Де Селби, и сам Мик отмахнулись как от бестолкового. Что верно, то верно: Мику не хватало формальных священнических навыков, однако с этим можно разобраться погодя. Благословенному растению следует позволить время несуразности, неловкости и неумелых попыток, прежде чем ожидать, что миру откроется чарующий цветок, источающий спасительный аромат. Мик всерьез подумал – хотя позднее перестал быть в этом уверен, – что как раз в то утро на Сент-Стивенз-Грин ему впервые пригрезилось, что он должен вступить в ряды служителей Церкви и возделывать не покладая рук этот древний виноградник.

Он встал и рассеянно отправился по извилистым дорожкам. Настроен он был на отречение от мира, пусть и бесформенное. А как же мать? Эта дама была стара и довольно-таки в упадке^– если говорить о здоровье. Была у нее младшая сестра, тоже вдова, но вполне устроенная, в Дрогеде^{108}. Нет, разлука со старухой-матерью не будет преградой, а знание, что он стал священником, воссияет над ее закатными летами, словно благодатная свеча.

Вот еще что. Он тратил слишком много карманных денег на выпивку. Нисколько не был он ни пьянчугой, ни дебоширом, это уж точно. Проклятье пабов – в их повсеместности и доступности. Если кому угодно в Дублине требовалось поговорить с кем-то, будь повод для разговора обыден или важен, встреча неизменно назначалась в пабе. Социальный недуг это, невротический порок развития общества, положение, в котором, пожалуй, значимый фактор – ненадежное свойство климата. Были, разумеется, и чайные, и кофейни, даже бары в некоторых гостиницах, где уместен изящный бокал хереса. Отчего-то все они для мужских возлияний – обстановка неподходящая, и вовсе не потому, что не выпить здесь пинту портера. Говорить, что всему свое время и место, – пошлость, но в истине этой мысли не откажешь: можно играть на аккордеоне, принимая ванну, однако никто не пробовал. Мик резко сел на скамейку где-то в совсем другом месте Грина, но красивый, лишенный особых черт пейзаж оказался тем же: люди спешили, птицы летали, хлопотал и покрикивал одинокий павлин, лодырничая в тени у каких-то невысоких зарослей. Не было ль тщеты в том, что мило и привычно?

Его связь с Мэри, когда он осмыслил ее трезво, в действительности была очень поверхностна и ничтожна: возможно, справедливым было бы слово «обыденна». Разумеется, греховной она не была, и вовсе ничего в ней такого от поведения, какое Мик связывал с именем Хэкетта. Он положит этому конец и ничего не потеряет, однако не слишком резко и уж точно без бахвальства скверными замашками. И впрямь легко позволить приверженностям, каких больше не чувствуешь, отпасть.

Он праздно пнул камешек под ногой. Ну-с, какой же орден? К счастью, сомнения оставались лишь в частностях. Делаться обычным мирским священником немыслимо, ибо это повлечет за собой долгие годы в колледже Мейнута^{109}, образовательном учреждении, основанном Британским правительством, дабы помешать молодым ирландским священникам получить умения и знания в центрах уровня Парижа и Лёвена^{110}. Оттуда Мик выйдет как КПС, или католический приходской священник, возможно, его приставят к какому-нибудь приходу в Суонлинбаре. Сказал он это со скорбью, и, Боже прости его за эти слова, однако подавляющее большинство КПСов, каких ему приходилось знавать, – люди невежественные, вероятно, ученные механике обыденного богословия, но совершенно не посвященные в искусства, не ведающие великих классических мастеров – латинян и греков, погруженные в трясину безвкусицы. И все же он допустил, что их можно считать рядовыми пехотинцами христианской армии и не оценивать слишком пристально и по одному.

Очевидно, сам он был человеком для закрытого ордена. Какого же? Трудно сказать. Чутье его, еще не слишком отчетливое, тяготело к более строгим, монашеским орденам, хотя – и тут можно было бы снисходительно улыбнуться – он не знал, сколько подобных орденов существует и как уставы их различаются по строгости. В одном он почти не сомневался: Орден святого Иоанна Божьего предполагал пожизненный обет молчания. Отчего-то в радушной живости Грина этот недостаток казался вполне мелким. Что плохого в некотором покое – для разнообразия? Цистерцианцы – тоже хорошие люди, как ему казалось, то же и картузианцы^{111}. Ему смутно казалось, что понятие «закрытый орден» несколько путает и, вероятно, неверно толкуется. Оно не означало полного монашеского уединения, безжалостной чахлой диеты, подъема с дощатых лож посреди ночи, чтобы стоять службу, и облачения в рабочие часы в грубейшие и совершенно не изящные хламиды. Были, конечно же, истинные монахи такого героического пошиба, однако Мик уклонился от вопроса, не греховно ли уничижителен подобный режим. Laborare est orare^[33], да, однако обратное вряд ли верно. Возьмем Отцов Святого Духа^{112}. Это закрытый орден, насколько Мику было известно, однако они учительствовали, Отцы имели право на епархии вне Церкви, а также, считал он, проповедовали за рубежом. Он с печалью осознал, что в устройстве, организации и управлении Вселенской церкви ужасно несведущ. Несомненно, перспектива когда-нибудь стать папой римским была для него маловероятна.

Средь всех этих смутных раздумий глаза его оставались открытыми, взгляд уперт в землю, однако невидящ. И все же зрение вернулось к нему, когда приблизились к Мику два черноватых предмета, не очень-то опрятных. То была пара ботинок, не порожних. Взгляд Мика вознесся к округлому сияющему лицу типчика, известного Мику под именем Джека Даунза. Лицо было приятным и, казалось, говорило, что происходит с юга страны, из края пригожих коров, праздных плодовитых свиноматок и милых кур первозданного яйца. Годов ему было, вероятно, двадцать два, студент-медик, и, в дублинских понятиях, «шалопут». Подобное звание незаслуженно, ибо предполагает, что носитель его вечно ошивается попусту, дуется в карты, пьет, путается с девушками и не делает совершенно ничего, а лишь сидит с книгой да ходит на лекции. Мик знал, что Даунз уже безупречно преодолел три года медицинского образования. Его равная готовность усваивать таинства физиологии и пинты простого портера ошарашивала много кого, не исключая Хэкетта, кто иногда поминал синдром Даунза: «Степень тупости, какая способна выдавать сведения, не относящиеся к заданному вопросу, однако изложенные с такой подробностью и форшлагами, что вопрошающий редко дерзает заявить, что ответ неверен». Сие тоже было несправедливо, но мнение Мика уже давно состояло в том, что университетская учеба – дело пустое. Два университетских колледжа Дублина были забиты под завязку сынками бесчестных провинциальных трактирщиков.

– Черт бы драл, – жизнерадостно прорычал Даунз, – ты что здесь делаешь, унылый ты сливин?^[34]

– Добрутро, Джек. Да просто отдыхаю и думаю о своем.

– Вот так боже ты мой? Почти полдень. Ты всего три часа как из постели выбрался, а уже отдыхаешь? Какого беса ты не зарабатываешь себе на жизнь или по крайней мере не сидишь где-нибудь в часовне и не читаешь «Аве Марию» за Святые Души? Небось, все еще зовешь себя ирландцем. Гобдо^[35], вот ты кто, Майкл.

– Ой, да завязывай уже, – сказал Мик насупленно. – Для твоей шумной, буйной да сиволапой пэддоватой чепухи рановато еще, а уж отчитывать меня за недостаточную набожность не смей вообще никогда.

– Вот как? Что-то тебя грызет. – И далее совершил последний из ожидаемых поступок содействия. Сел рядом. – Не бери в голову, – сказал он тоном, замышленном как участливый, – смотри проще на все и сам увидишь: то, что, как тебе мерещится, тебя тревожит, просто выпарится. Ты квантовую теорию Планка понимаешь?

– Нет.

– Ясно. Значит, без толку рассказывать про эрги. Ты не знаешь, где Чэтэм-стрит?

– Конечно, знаю.

– Так-то лучше. Эта улица довольно близко, а на ней имеется отличное заведение, у Нири^{113}. Подымись же, обопрись на мою сильную руку, я отведу тебя туда и закажу тебе там пинту. По правде говоря, мне она нужна и самому.

– Что ж, это хорошая причина туда пойти.

Мик глянул на Даунза, и в голосе у него слышалось подлинное отчаяние. Полученное приглашение оказалось поперек предшествовавшим грезам.

– Джек, не рановато ли нынче браться за эти игрища? Загонять в себя смаэны солода в половине второго?

– Нисколечко. Никаких вообще страхов. Да и в любом случае мне надо с тобой потолковать. Если разговаривать в таком месте, нас подслушают.

– Когда у тебя ближайший экзамен?

– В ноябре. Прорва времени.

– Не лучше ль тебе заняться вмещением теории-другой себе в голову, нежели портера в брюхо?

– Трудно сказать. Пойдем.

Он встал эдак развязно – и в то же время неотвратимо. Что Мику оставалось делать? Он теперь был в безразличном настроении. Тоже встал, и они направились прочь из Грина к Графтон-стрит и вскоре оказались у Нири – в несуетном, укромном прибежище. Джек Даунз заказал две пинты без формальностей уточнить, чего желал бы Мик, и изничтожил половину своей по ее прибытии, одним исполинским глотком. Закинул ноги на ближайший стул.

– Скажи мне, Мик, авик, – произнес он угодливо, – в каких-таких бедах ты нынче?

Мик хихикнул.

– Бедах? Ты сам это первым сказал. Ни в каких я не в бедах, насколько мне известно.

– Боже милостивый! Ты там в Грин сидел такой несчастный, словно скорбное пугало.

– Ну, есть у меня маленькая незадачка, но ее легко устранить, думаю. Запор.

– Ох черт, – сказал Даунз презрительно, – у всех, само собой, он есть. Это как первородный грех. Но ты глянь на меня. Я вот в настоящей беде.

– Что стряслось?

– Да много чего. Мне сегодня чуть позже шести надо быть на вокзале Кингзбридж, встречать поезд. Мой старик приезжает меня навестить.

– Ну и что тут такого? Я знаю, что ты со своим отцом ладишь, да и что он не идет, когда приезжает в гости, на попятный, если надо содействовать со вспомоществованием. Да и с колледжем у тебя все в порядке.

Даунз крякнул.

– Слушай, – сказал он, – тут случилась чертова заваруха. Когда он тут был в последний раз – показал золотые часы свои, бесценную семейную реликвию, и сказал, дескать, с ними что-то не так. Мы вместе сходили к одному часовщику, и тот гений быстро понял, в чем беда. Назвал цену, которую старик мой и выплатил. От меня требовалось на неделе забрать часы и хранить их в целости и сохранности.

– И ты что же?

– Я и да, и нет. Я их забрал, это да, и шли они первоклассно. Следом я сделал нечто очень глупое.

– Только не говори мне, что ты их потерял.

– Нет, я их заложил.

Мик с трудом справлялся со своей нежеланной пинтой, когда это услышал. Не воистину ли очень глупы все люди, включая его самого?

– Где ты их заложил?

– В «Мередите», на Кафф-стрит^{114}.

То был общепринятый среди университетских студентов ломбард. Мик осмыслил положение. Серьезным оно ему не показалось.

– Сколько ты за них получил?

– Два фунта десять. Все, что попросил.

– Где квитанция?

– Вот.

Поискав, он извлек нечто похожее на всамделишную квитанцию.

– Моя ужасная беда, – угрюмо произнес Даунз, – что я напрочь банкрот. Вдребезги. Первое, что папуля спросит, – про часы. Без часов устроит трахтарарах и смерть лютую. Он на станции будь здоров какую головомойку может мне учинить.

– Мы с ним виделись всего раз, коротко. Не такой уж он жуткий.

– Он может быть и хуже, если речь про те часы. Я никакой байки не могу даже сочинить.

Мик коротко хохотнул.

– Если посмотришь на положение в лоб, – проговорил он, – ты поймешь, что оно в самом деле вполне простое. Твои дела в колледже в порядке, и я знаю, что домохозяйке своей ты платишь впрямую, заблаговременно. Твой добрый отец даст тебе ex gratia^[36] подарок в десять фунтов – на удачу. Тебе только и надо, что взять взаймы, чтобы забрать часы, и в долгу ты будешь всего несколько часов. Все просто!

– Занять? Но где? Мне три фунта понадобятся.

– Ну есть же у тебя какие-то друзья? Э, нет, на меня смотреть не надо. Стаканы у нас пусты, моя очередь покупать выпивку. И я на сей раз буду пить «Виши».

Он подозвал приказчика и распорядился, в то же время вынимая все деньги из правого кармана брюк – три полукроны и какую-то еще мелочь. Явил выловленное.

– Под мое слово чести, Джек, – сказал он серьезно, – это совершенно все деньги, какие у меня есть.

Даунз окинул собранное встревоженным взглядом.

– Я знаю, – сказал он. – Год назад я одолжил двадцать пять шиллингов у домохозяйки, чтоб купить подарок младшей сестре на конфирмацию. К ней я опять не могу обращаться, хоть долг и отдал. По-моему, она знала, что никакой сестры у меня нет.

Прибыли напитки, Джек сделался молчалив и угрюм, а Мик взялся решать эту задачку в уме. Джек Даунз вроде приличный малый, в конце концов, и заслуживал помощи. Выход, судя по всему, был один, хотя и влек за собой некоторый риск его, Мика, финансовому равновесию. Спасение Джека было у него в кармане: чековая книжка, покамест не початая.

Во всех его смутных сверхъестественных и научных маневрах, напомнил Мик себе, не стоит упускать из виду истинное проявление человеческого благородства – сострадание. Рядом с ним любые иные добродетели поверхностны и скудны. Любовь и жалость – вот другие имена тому, что на латыни именуется caritas, благотворительность. Даже вещное тварное не было ею нацело обделено. И коли рискует он потерять три фунта, не дешевый ли это способ облегчить мятущийся ум, предотвратить разлад в семье и поддержать условия счастливые и ведущие к неотменяемым достижениям в жизни другого человека?

Да, долг его вполне ясен. И все же не помешает некоторая осторожность. Выписать чек, не сходя с места – совершенно точно нет. Среди черт натуры Джека Даунза имелась порывистость. Любое предприятие, за какое бы Мик тут ни взялся, должно состояться под его присмотром, от начала и до конца. Наконец он заговорил.

– Джек, – сказал он, – вполне правда, что я показал тебе все деньги, какие у меня есть. Разумеется, мне и самому фунт не помешал бы – если иметь в виду предстоящие мне в ближайшие день-два определенные небольшие расходы. Так вышло, что есть у меня крошечный скрытый припас – крошечный, повторяю, но к нему в чрезвычайных обстоятельствах можно обратиться…

Даунз глядел на него теперь без выражения, а затем явил некое подобие улыбки.

– В смысле…

– В смысле, у меня есть чековая книжка. Я выпишу чек на предъявителя, и мы вместе наведаемся в Банк Ирландии. Ты зайдешь в банк, обналичишь чек, написав свое имя на обороте. Я подожду снаружи. Затем ты выйдешь, отдашь мне деньги, и мы посмотрим, что можно поделать с часами.

Воздействие на Даунза, произведенное такой простой щедрой речью, оказалось очень приятным. Лицо его слегка озарилось, а личность принялась излучать дружелюбие.

– Мик, ты диковинного сорта ангел, какому не помешало бы побриться, ведун небесный.

Мик выписал чек, и далее в этой истории есть мало что рассказать. Даунз нырнул в банк, Мик поразмышлял, возникнут ли там по поводу его первого в жизни чека вопросы. Ну так не возникли. Вскоре четыре чистеньких банкноты оказались у него в руке.

– Следующая остановка, Джек, – «Мередит». Пройдемся.

Через полчаса они остановились расстаться. При Джеке были почтенные карманные часы, а также некоторая сдача с трех фунтов. Он шумно разорялся на предмет воздаяния Мику, но тот оборвал его и наказал непременно встретить вечером отца. Освободившись, он поспешил в подвальный ресторан и принял там крепкий кофе с рогаликами. Не трапеза ли сие, своего рода, подумал он, приличествующая доброму самаритянину? Купленная им газета, как выяснилось, чтению не подлежала. Он чувствовал себя растерянным, но счастливым и решительно вышвырнул из головы любые мысли о Мэри, Де Селби и даже Джойсе. Всем надо заниматься по очереди – и молча. Что теперь? Он зашел в кино, не заботясь узнать, что показывают. До пяти вечера – за полцены.

Вернувшись домой в обычное время, Мик ощутил голод.

– Ты на вид уставший, – отметила мать. – Очередной трудный день?

– Ох да, мама, – сказал он, плюхаясь в кресло. – Провинциалы эти, случается, бывают очень хлопотны.

Глава 15

Мик был вполне пунктуален: вечером той пятницы он в восемь сорок вечера толкнул входную дверь в полицейский участок Долки. Наконец на смену беседе и рассужденью пришло действие. Он ответил полицейскому Хвату на приветствие: тот, сидя в приемной, сложил красные черты свои в гримасу, коя предполагала изобразить улыбку.

– Ах, но до чего ж славный вечер, – хмыкнул он, – вот было б время прошмыгнуть к Ларкину за парой крушкинов^[37] портера или, может, поболтать с той ладной чернявой девахой из Лонгфорда, какую ПС держит у себя в кухне, святые силы!

Мик с приятностью кивнул.

– Да, мистер Хват, но некоторым есть, о чем другом помыслить. Сержант и моя персона думаем собрать местных, заинтересованных в велосипедных гонках. Славный здоровый спорт.

– Пусть тогда сами поступают на инженерные курсы починки пробитых покрышек, – пробормотал Хват, – Большая шишка – внутри, на задах.

– Благодарю.

Сержант Фоттрелл действительно оказался в помещении, которое именовал своим кабинетом: коленопреклонен у своего велосипеда, занят какими-то настройками. Велосипедные прищепки – на нем.

– Приятственных вам приветствий, – сказал он, вскинув взгляд.

– Вы готовы к извилистому пути, сержант?

– Мы готовы и бодры, – ответил он, – но в отчаянных обстоятельствах вынужден был одолжить насос полицейского Хвата.

– Что? Вы же не собираетесь брать с собой велосипед?

Сержант встал и посмотрел на Мика искательно.

– Мы нынче на возвышенном тайном деле, – сказал он доверительным тоном, – и не желаем, чтобы кто бы то ни было презрительно осыпал нас предосудительными знаками внимания. Для меня отправляться по дорогам либо улицам этого прихода без моего велосипеда – хуже, чем показываться на публике без брюк.

– Ну, я понимаю, однако…

– Я никогда не появлялся на людях без велосипеда, хотя сие не означает, что я настолько заблудший болван, чтобы на велосипед садиться.

Мик осознал, что это не вопрос этикета, а дисциплины, чувствительной, как сталь. Со всей очевидностью его, Мика, роль – быть вертким, дипломатичным. Задача: добыть контейнер у Де Селби и спрятать его на ночь как можно неприметнее. Споры либо разногласия немыслимы.

– Разумеется, сержант. Я вполне понимаю, что велосипед, ведомый рядом, – разновидность маскировки. Очень одобряю. Но одна мысль пришла мне на ум.

– А, микроволна? И какова же она?

– Я только что вспомнил, что у вас под замком в одной из камер содержится мой велосипед. Не пристойно ли было б и мне катить его рядом?

Сержант нахмурился. В велосипедной литургии сие был вопрос явно затейливый. Мик закусил губу.

Все же нет, – произнес сержант неспешно. – Вы по чистой божественной сути – личность, которая едет на велосипеде, когда вообще берется с ним взаимодействовать. Я же – несходной наклонности. Я ни разу в жизни не находился верхом на велосипеде – и никогда на нем не окажусь, до конца света сего.

– Договорились, – согласился Мик. – Давайте же отправимся. Соблюдем расписание.

И они отправились – однако через черный ход, без ведома полицейского Хвата.

Сумерки давно уж сгустились, и Мик с сержантом не явили почти никакого зрелища на узких улочках Долки, скверно освещенных неравномерно расположенными газовыми фонарями и почти безлюдных, если не считать приглушенных голосов и потоков света из пабов там и сям, кои сообщали, что жизнь по-прежнему цела. Вскоре они оказались в начале пологого подъема Вико-роуд. Давно уж миновали они гостиницу «Рапс», не упоминая ее и никак не обозначая, что кто-либо из них там бывал. Повадка сержанта Фоттрелла была непринужденна, скрытна, безмолвна. Мик был бы рад, если 6 сержант вел себя проще, и принялся разговаривать с ним буднично, приглушенным голосом.

– Мы с вами, сержант, сказал он, – свершаем нечто полезное и, полагаю, нравственно достойное, лишая этого человека, Де Селби, его резервуара смертоносных микробов, кои он хранит.

– Сами себя мы чтим нашим патрицианским попечительством, – отозвался сержант, и Мик расценил это как согласие. Хмыкнул дружественно.

– Хотел бы поведать вам о моем особом личном жертвовании. Как вам известно, я госслужащий.

– Величье и властная длань, сосуд Государства, – проговорил сержант.

– Что уж тут, стараемся как можем. У госслужащего конечное количество дней отпуска в году. У меня всего три недели. Госслужащий может просить весь отпуск одним куском, а может отщипывать по чуточке, по капельке.

– Или же, кратче говоря, по капельке и по чуточке, – подсказал сержант. Тихий щелкающий шепоток его велосипеда тенью накрывал его слова.

– Но помните, – продолжил Мик, – день есть день, а день отпуска есть день отпуска. В субботу работа завершается в час дня, и большинство из нас считает это полуднём. Так оно и есть, видимо. Но нет такого – «полудень отпуска». Понимаете?

– Неукоснительно следую за вами.

– Вот изымем мы этот предмет у Де Селби и спрячем его у дороги, забрать его нужно будет наутро, пораньше. Оставлять его там на все выходные – риск слишком ужасный, чтобы и полминуты о нем помыслить.

Сержант исторг своего рода согласный стон.

– Даже и десятую долю. Если грузовой вес этого дьявольского чуда науки окажется предположительно разумным, вероятно, мы могли бы увезти его на раме моего велосипеда и спрятать в участке под кроватью.

Это предложение – верх безответственности – ужаснуло Мика.

– Ради всего святого, сержант, ни в коем разе. Это оставит человечество по-прежнему уязвимым для опасностей, выпестованных Де Селби. В выходные полицейский Хват может обнаружить контейнер, пока вас не будет на месте, и попытаться его вскрыть, думая, что это бочонок сидра.

Сержант сардонически хихикнул.

– Отец Камминз, младший священник, отбыл в графство Типперэри, навестить хворую матушку. Мы могли бы оставить сей предмет ничтожно втихаря внутри исповедальной будки в церкви. Ни единый человек, приверженный здравомыслию, не сунется туда ни за что.

Они приближались по Вико-роуд к крошечной бреши в изгороди, коя открывала проход к жилищу Де Селби. Мик причинил им обоим заминку, придержав велосипед сержанта. Сие – дабы подчеркнуть.

– Сержант Фоттрелл, – сказал он потаенным пылким голосом, – я продумал эту операцию до мельчайших подробностей. Мы не смеем отступать от плана. Мы доставим предмет Де Селби вплоть до этого заграждения, если потребуется – будем катить его, и спрячем здесь на ночь. Рано утром близ моего дома остановится такси, шофер подождет. Когда я воссоединюсь с ним, мы отправимся сюда, заберем предмет и привезем его туда, где он навеки окажется в безопасности. Ну не просто ли сие?

Они двинулись дальше, ибо сержант оказался не склонен к спору. Он считал себя – вполне уместно – профессиональным советчиком в том, как вламываться в дома в общественных интересах. И когда они добрались до бреши в ограде, явил чудесное проворство и скорость, скрыв велосипед в кустах и листве.

В бесшумном восхожденье средь деревьев Мик заботливо вел сержанта за рукав. Дом был полностью погружен во тьму, из него – ни шепотка жизни. Очертанья его, в некоторых подробностях, вполне виднелись на диковинной его прогалине. Входную дверь было видно, однако она никак сержанта к себе не повлекла: теперь он, потянув Мика за рукав, объялся тенью дерев и хитроумно повел их в обход дома.

Их поманили к себе два небольших окна, каждое с двумя фрамугами равного размера. Обход дома по-казал, что дом на удивленье мал и сплющен – по сравненью с фасадом.

Сержант выбрал окно и извлек тонкий карманный ножик. Подлез в область защелки, повозился с торцами фрамуг и, к оторопи Мика, внезапно отодвинул нижнюю, без всякого ножа, отчего возникло отверстие примерно два фута на полтора. В оное сунул он крупную голову и тихонько позвал:

– Есть тут кто? Есть тут кто?

Никакого ответа из мрака не долетело. Он вынул голову и применил ее, дабы могуче кивнуть Мику. Затем поместил в щель исполинскую правую ногу, после чего стремительным, крайне сложным изгибом протиснул туда всего себя. Мик с трудом последовал за ним, попутно подумав, что их безрассудное вторженье ни в коей мере ни чертами своими, ни прытью не походило на то, как случается это в преступном мире, описанном в книгах. Разумеется, насколько ему было известно, ни он, ни сержант не вооружены (если договориться не брать в расчет ножик в сержантовом кармане). Сержант осторожно и тихо закрыл окно.

Мик извлек маленький фонарик с ярким, но очень узким лучом, и оглядел помещенье. Они, судя по всему, оказались в опрятной кухне. Имелся здесь грубоватый скобленый стол, буфеты, полки с пакетами и жестянками, холодильник, маленькая электрическая плита и несколько стульев. Жилище человека аккуратного.

Закрытая дверь под рукою Мика легко открылась внутрь, и он тихонько повторил воззванье сержанта, без ответа: «Есть тут кто?» Пройти вперед, к передней части дома, преодолеть краткий коридор и войти в переднюю оказалось легко. Он провел сержанта в гостиную, кою фонарик вскоре явил пустой. На полу валялись газеты, с кресла свисал коврик. На камине размещался горшок и небольшая чашка с признаками потеков. Мик впрямую направился к поставцу с ключом наготове меж пальцев. Тусклая металлическая емкость оказалась на своем месте, в точности как он видел ее прежде. Он поманил сержанта и беззвучно передал ему фонарик. Бочонок легко перекатывался с боку на бок, но Мик обнаружил, что поднять его стоя на коленях не удается. Он потянул на себя, скользом. Ящик поставца возвышался над полом примерно на дюйм, и емкость выпала навстречу ему, боком, на прикрытый тонким ковром пол. Устройство бочонка, великолепно точное, было таково, что он упокоился на своем экваторе, а полюса в равной мере далеко от пола. Мик на сколько-то откатил емкость от поставца, который после чего запер. Встал, взял у сержанта фонарик и жестом предложил ему поднять бочонок и положить его на стол. Что сержант быстро и легко проделал.

Очевидно, что теперь допустимо некоторое послабление осторожности.

– Тяжелая? – прошептал Мик.

– Нисколько, – прилетел пронзительный ответный шепот, кой слышно было из Долки, – примерно вес месячной овцы, ей-ей.

Чего он не сказал «месячного ягненка»? Мяк попробовал поднять бочонок самостоятельно. Удивился, ибо массивный вид оказался обманчивым. Подумал, что тут весу как у средних размеров пишущей машинки.

– Понесем по очереди, – прошептал он, – я буду всегда впереди – путь меж деревьев непрост. Выйдем через переднюю дверь. Идти нужно осторожно и медленно. Несите первым. Я открою и закрою дверь.

– Умозаключительно, – отозвался сержант, налагая могучие длани на добычу.

Медлен и тщателен был их поход до прорехи в ограждении у дороги, ибо судьбоносен был их груз, а укрытие его в поросли – стремительно. Хоть ни в единой малости не пошел их замысел не так, сердце у Мика стучало на протяжении всего пути – и даже после, когда они с сержантом и извлеченным из кустов велосипедом гуляючи спускались по Вико-роуд.

– Вы знаете, – сказал сержант тихим доверительным тоном, – знаете что? Вы знаете, что произойдет завтра в шесть утра?

– Нет – что? – спросил Мик, внезапно слегка испугавшись. Какую совершенно очевидную вещь они упустили?

– В шесть или около того, – продолжил сержант, – западный ветер принесет свирепый вихорь ливней и дерзновенные тучные вспышки, кои перепугают до полоумия несчастных селян и садовников, чьи урожаи все еще на земле, и хляби вод, ужасающие видом своим.

Это пророчество слегка повеселило Мика. Сержант, человек вечно впередсмотрящий, явно считал их ночную службу завершенной и конченой, закрытой книгой, выеденным яйцом, чем-то, что можно далее не упоминать и даже в помыслах не касаться. Миков замкнутый на себе, хитросплетенный, захламленный ум счел подобное упорядоченное, простое положение дел неусвояемым, однако благодарен был, что сержант смотрел на вещи вот так, ибо отношение сержанта оказалось для Миковой странной обеспокоенности бессознательно утешительным.

Он откликнулся на разговор о погоде и был вознагражден кратким докладом о катастрофах далекого прошлого, возникших из непростительных шалостей природы, и о том, что Ирландский картофельный голод черных 1840-х – следствие исключительно недель мрачнейшего в истории человечества мороза! Они добрались до участка, и Мик протянул сержанту руку – в знак признательности и прощания, но тут сержант, взяв Мика за плечо, ввел его в участок.

– Чайничек чаю будет нам обоим на пользу, – сказал он тоном предположительно обольщающим, – и на хлюплые хныки полицейского Хвата по поводу пробоя покрышек не обращайте внимания.

«Хныки» он произнес как «хняки».

Глава 16

Покидая полицейский участок в тот вечер, Мик с удивлением отметил, что времени всего-то чуть за десять. Вопреки здравому рассуждению, он решил навестить гостиницу «Рапс» и лично извиниться перед Де Селби. Готовые небылицы всё лезли и лезли ему в голову. Нынешнюю встречу он назначил, дабы договориться о свиданье Де Селби с прославленным писателем Джеймзом Джойсом. Однако в городе при Мике автомобиль сбил и поранил велосипедиста. Полиция настояла, чтобы Мик отправился в участок и дал письменные показания как свидетель. Полиция явила себя безнадежно медлительной и несведущей. Они сломали ему вечер на основании происшествия, к которому он не имел совершенно никакого отношения, и теперь оставалось лишь извиняться. Он чрезвычайно сожалеет.

Гостиница «Рапс» держала двери открытыми для гостей до одиннадцати вечера, но либо от гибкости совести, либо от ненадежности часов миссис Лаветри время закрытия никогда не было определенным. Сержант Фоттрелл, проклятье многих трактирщиков Долки, не обращал на это заведение никакого внимания – помимо нечастых возлияний в его стенах. Кто бы ни напивался в «Рапсе», сроду никто не добавлял к этому правонарушению другого немыслимого – дебоширства.

Было десять тридцать, когда Мику удалось отыскать Хэкетта, слегка мутноглазого, в баре, с миссис Л., вязавшей за стойкой. Мик почуял, что вечер сложился довольно тихим. Он пожелал всем доброго вечера и подсел к стойке. Миссис Лаветри отправилась по неожиданному заданию – за бутылкой воды «Виши».

– Ну, у тебя великий дар приходить почти вовремя, – несколько шатко произнес Хэкетт. – Напоминает мне, как твоя мать поведала однажды, что ты родился восьмимесячным. Приятель твой отбыл всего пятнадцать минут назад.