Текст книги "Архив Долки"
Автор книги: Флэнн О'Брайен
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 13 страниц)
Annotation
Теперь все романы О’Брайена и том его избранных колонок (а также горсть более мелкой прозы) существуют на русском – включая и этот, «Архив Долки» (1964), последний роман, вышедший при жизни автора. Книга эта – подарок легендарного Протея ирландской литературы и журналистики всем любителям абсурда и фанатам «Третьего полицейского»: сумасшедший ученый Де Селби пытается уничтожить мир, откачав из воздуха весь кислород, попутно применяя множество собственных абсурдных изобретений. Имеется и двое поражающих воображение полицейских, а также Джеймз Джойс (живой и здоровый) и Блаженный Августин, главные герои книги – Хэкетт и Мик – словно сошли со страниц Бекетта, а нас, читателей, ожидает и детективный сюжет, и любовная линия, и драма идей, и абсурд, и, конечно, ирландский юмор.
И вот еще что: все имена собственные приведены в соответствии с современной произносительной нормой английского языка.
Флэнн О'Брайен
Глава 1
Глава 2
Глава 3
Глава 4
Глава 5
Глава 6
Глава 7
Глава 8
Глава 9
Глава 10
Глава 11
Глава 12
Глава 13
Глава 14
Глава 15
Глава 16
Глава 17
Глава 18
Глава 19
Глава 20
Послесловие переводчика
notes
1
2
3
4
5
6
7
8
9
10
11
12
13
14
15
16
17
18
19
20
21
22
23
24
25
26
27
28
29
30
31
32
33
34
35
36
37
38
39
comments
1
2
3
4
5
6
7
8
9
10
11
12
13
14
15
16
17
18
19
20
21
22
23
24
25
26
27
28
29
30
31
32
33
34
35
36
37
38
39
40
41
42
43
44
45
46
47
48
49
50
51
52
53
54
55
56
57
58
59
60
61
62
63
64
65
66
67
68
69
70
71
72
73
74
75
76
77
78
79
80
81
82
83
84
85
86
87
88
89
90
91
92
93
94
95
96
97
98
99
100
101
102
103
104
105
106
107
108
109
110
111
112
113
114
115
116
117
118
119
120
121
122
123
124
125
126
127
128
129
130
131
132
133
134
135
136
137
138
139
140
141
142
143
Флэнн О'Брайен
Архив Долки
Посвящаю эти страницы моему Ангелу-хранителю и сим обращаю его внимание: я всего лишь паясничаю и потому прошу проследить, чтобы никаких недоразумений, когда я отправлюсь домой, не возникло.
Глава 1
Долки – прибрежный городок, от Дублина милях, наверное, в двенадцати к югу, на побережье. Город этот неправдоподобен, нахохлен, тих, делает вид, что спит. Улицы его узки, не вполне очевидны как таковые, а перекрестки их – словно бы случайны. Мелкие лавки смотрятся закрытыми, однако на самом деле работают. Долки выглядит скромным поселеньем, кое, по ощущениям путешественника, должно существовать бок о бок с населенным пунктом первостепенной важности и достоинства. Так и есть: Долки – паперть небесного созерцанья.
Узрите же. Взойдите затененной унылой тропой, что подобна проулку, per iter, так сказать, tenebricosum{1}, и посмотрите, как внезапно разразится, словно по волшебству отдернули занавес, она. Да, Вико-роуд.
Боже праведный!
Сама дорога мягко загибается вверх, и за невысокой стеной слева от пешеходной тропы простирается очарование: каменистое разнотравье, стремительно ниспадающее к словно бы игрушечной железной дороге где-то там, внизу, и за нею – безмерное вечное море, что покойно шевелится на громадных просторах залива Киллини. Высоко в небе, кое соединяется с ним по шву вовсе не безупречному, к востоку безмолвно тянется с натугою караван легких облаков.
А что же справа? Чудовищное высокомерие: могучее гранитное плечо вздымается все выше, пальто его из дрока и орляка отделано жестким галуном сосны, ели, пихты и конского каштана, а далее – изящными купами стройного, въедливого эвкалипта, и всё это – прелесть мягко трепещущих листьев, сумбур света, цвета, дымки и изобильного воздуха, чудо, кое сплошь виридоново, вселиственно, вертикально, венчиково, вихрево, в тени ветвей – даже вечеренно. О небеси, уж не просочилось ли что из словаря сержанта Фоттрелла?
Но отчего название такое – Вико-роуд? Следует ли здесь, в великолепии этом, вспомнить некоего философа{2} и его видение удела человеческого на Земле: тезис, антитезис, синтез, хаос? Вряд ли. А следует ли сравнить сие с Неаполитанским заливом? И думать не стоит, ибо в Неаполе положено быть жаре и превозмогающим тяготы иссушенным итальянцам – и никакого нежного ирландского небосклона, никаких ветерков, что кажутся почти цветными.
На громадном расстоянии впереди и выше посильно разглядеть маленький белый обелиск, воздвигнутый над несколькими ступенями, где можно сидеть и созерцать все это зрелище: море, полуостров Хоут на той стороне залива, а вдалеке справа – смутные очертанья гор Уиклоу, синие либо серые. Уж не в честь ли Создателя всего этого великолепия воздвигнут был памятник? Нет. Быть может, в память о достославной ирландской личности, кою Он когда-то сотворил, – Иоанна Скота Эригена, вероятно, или же, допустим, Парнелла?{3} Разумеется, нет: в честь королевы Виктории.
Майкла Шонесси донимала Мэри. Праздно мелькала она, искусительно, на закраинах его сознания: темно-карие глаза, светлые волосы, мягкость и вместе с тем – достоинство. Она воистину была ему докукой, однако вечно где-то рядом. Он нахмурился и сжал кулак, но прерывистое бормотание прямо у него за спиной возвестило о приближении Хэкетта.
– Как она поживает, – спросил он, поравнявшись, – эта благочестивая твоя Мэри?
Вовсе не впервые этот смазливый мужлан явил способность угадывать мысли – мерзкое дарованье.
– Не лезь не в свое дело, – нелюбезно ответил Шонесси. – Я вот никогда не спрашиваю про даму, которую ты именуешь Астериск Агнес.
– С нею все очень хорошо, если тебе интересно, спасибо.
Они двинулись дальше, вяло держась за свои влажные купальные принадлежности.
В низкой береговой стенке имелась крошечная брешь, через которую можно было попасть на ухабистую тропу к железнодорожным путям далеко внизу, а там пешеходный мостик вел к купальне под названием «Белая скала». У этой бреши стоял человек, кое-как опираясь о стену рукой. Приблизившись, Шонесси увидел, что человек тот худощав, высок, гладко выбрит, а на чрезмерно крупной голове его редкие светловатые волосы расчесаны на пробор.
– Бедолага поранился, – заметил Хэкетт.
Лицо человека было мирно и сдержанно, но чуть искажено гримасою. Обут в сандалии, правая ступня в области большого пальца запачкана свежей кровью. Они остановились.
– Вы поранились, сударь? – спросил Хэкетт.
Человек вежливо оглядел того и другого по очереди.
– Видимо, да, – отозвался он. – Там, внизу, повсюду объявления об опасностях моря. На суше обычно куда больше опасностей. Я расшиб палец на правой ноге о маленький острый осколок гранита, которого не заметил на этой чертовой тропе.
– Наверное, мы бы могли вам помочь, – сказал Шонесси. – С удовольствием проводили бы вас к гостинице «Рапс», в Долки. Нашли бы вам аптекаря или, вероятно, врача.
Человек чуть улыбнулся.
– Любезно с вашей стороны, – ответил он, – но я сам себе врач. Может, вы могли бы посодействовать и проводить меня домой?
– Ну разумеется, – сказал Шонесси.
– Далеко ли вы живете, сударь? – спросил Хэкетт.
– Вон там, – сказал человек, указав на возвышавшиеся деревья. – С пораненной ногой взбираться тяжко.
Шонесси понятия не имел, что на указанной твердыне имеется дом, но почти напротив была крошечная калитка, различимая в грубой ограде вдоль дороги.
– Если только вы уверены, что дом там есть, – бодро сказал Хэкетт, – мы почтем за честь уместно облегчить ваши тяготы.
– Достоинство этого дома в том, что почти никто, кроме почтальона, о нем не ведает, – ответил человек доброжелательно.
Они пересекли дорогу – сопровождающие легонько поддерживали пострадавшего под локотки. За калиткой узкая, но довольно гладкая тропинка прихотливо пробиралась вверх меж древесных стволов и кустарников.
– Пора бы мне представиться, – проговорил раненый. – Мое имя Де Селби.
Шонесси объявил свое, добавив, что все зовут его Миком. Он обратил внимание, что Хэкетт представился просто мистером Хэкеттом; в этом Мику почудилось вежливая отстраненность, вероятно – высокомерие.
– В этих местах, – отметил Де Селби, – поразительное обилие недотеп, обормотов и паскудников. Искусны ли вы, господа, в ирландском языке?
От такого non-sequitur[1] Шонесси оторопел – в отличие от Хэкетта.
– Я о нем знаю премного, сударь. Прекрасный язык.
– Так вот, слово mór означает «большой». У меня перед домом – мы уже близко – имеется лужайка, для местного ландшафта на удивление просторная. Я подумал назвать дом, соединив слова mór и «ширь». Слово-гибрид, разумеется, так что с того? Нашел я в Долки мызгуна по имени Тейг Макгеттигэн. Он местный извозчик, рукодельник и синоптик: совершенно нет ничего такого, чего бы он не умел. Я попросил его изобразить на воротах это название, сказал нужные слова. Но погодите – сейчас сами увидите, что получилось.
Дом уже показался в виду – приземистая вилла из дерева и кирпича. Они приблизились, и лужайка Де Селби и впрямь оказалась довольно обширной, однако, увы, то был покатый простор, заросший жесткой, косматой травой, расцвеченной пазником. На деревянной калитке красовалось нанесенное черной краской название: «ШУР-МУР». Шонесси с Хэкеттом прыснули, а Де Селби замысловато вздохнул.
– Ну, боженька свидетель: я всегда чуял, что Тейг – наш местный Леонардо, – фыркнул Хэкетт. – Я с этим шельмецом близко знаюсь.
Они осторожно протиснулись внутрь. Ступня у Де Селби теперь уж была не только окровавлена, но и замурзана.
Глава 2
– Наш покалеченный приятель, похоже, вполне себе приличный сегоша[2], – отметил Хэкетт из своего кресла. Де Селби удалился применить «лечение к своему pedal pollex[3]», и гости с любопытством глазели по сторонам, разглядывая комнату. Она была продолговатой по форме, просторной, с низким потолком. Нижние дюймов восемнадцать стен сплошь отделаны полированными панелями, в остальном же оклеены выгоревшими зеленоватыми обоями. Никаких картин. Два тяжелых книжных шкафа красного дерева, набитые до отказа, стояли в нишах по обе стороны от камина, у пустой же стены комнаты размещался объемистый поставец. Множество стульев, маленький столик посередине, а у дальней стены – довольно большой стол, нагруженный всевозможными научными инструментами и приборами, в том числе и микроскопом. Над всем этим нависало нечто, похожее на мощную лампу, а слева стояло лиеровское фортепиано{4} с нотами на пюпитре. Со всей очевидностью, жилище холостяка, однако чистое и опрятное. Музыкант ли он, врачеватель, богодухновенный, землемер-фармацевт… ученый-гений?
– Уютно он тут устроился, так или иначе, – сказал Мик Шонесси, – и очень хорошо спрятался.
– Он из тех, – отозвался Хэкетт, – кто способен замышлять любые потехи – в эдаких тайных штаб-квартирах-то. Глядишь, окажется опасным типом.
Де Селби вскоре вернулся, довольный, и занял свое место посередине, встав спиной к пустому камину.
– Поверхностное повреждение сосудов, – отметил он любезно, – все теперь промыто, продезинфицировано, умащено и забинтовано, обратите внимание, так, что непроницаемо даже для воды.
– Хотите сказать, что собираетесь и дальше купаться? – спросил Хэкетт.
– Разумеется.
– Браво! Ай да молодец.
– О, что вы, такова моя работа. Кстати, не будет ли неуместным поинтересоваться, чем вы, господа, занимаетесь?
– Я – скромный госслужащий, – ответил Мик. – Работу свою терпеть не могу, пошлую ее атмосферу и этот сброд – моих собратьев по конторе.
– У меня все еще хуже, – сказал Хэкетт с притворной скорбью. – Я работаю на отца, он ювелир, но при этом очень осторожен в обращении с ключами. Повысить себе заработок – никаких возможностей. Наверное, можно именовать меня ювелиром или, допустим, под-ювелиром. Или же фальшь-ювелиром.
– Очень интересная работа, ибо я в ней немножко сведущ. Граните ль вы камни?
– Иногда.
– Да. Ну а я – богослов и физик, в науках, что объемлют многие другие – эсхатологию и астрогнозию, например. В покое этой части света возможно подлинно мыслить. Думаю, мои изысканья почти завершены. Но позвольте на миг вас развлечь.
Он присел за фортепиано и после нескольких неторопливых фраз взорвался звуками, которые Мик с невысказанным остроумием назвал безудержной хроматической дизентерией, что была «гениальна» в плохом смысле слова – зачаточна и, по крайней мере на его слух, бессвязна. Хаос сей завершился сокрушительным аккордом.
– Ну, – произнес Де Селби, вставая, – что скажете?
Хэкетт напустил на себя умудренный вид.
– Думаю, я уловил Листа – в его порыве безудержности, – сказал он.
– Нет, – ответил Де Селби. – В основе лежал канон в начале известной сонаты для скрипки и фортепиано Сезара Франка{5}. Остальное – импровизация. Моя.
– Вы великолепный игрун, – позволил себе лукавое замечание Мик.
– Пусть и лишь развлечения ради, однако фортепиано может быть очень полезным инструментом. Погодите, я сейчас вам кое-что покажу.
Он развернулся к инструменту, приподнял половину крышки на петлях и извлек бутылку желтоватой жидкости, которую поместил на стол. Затем, открыв дверцу внизу книжного шкафа, достал три изящных фужера и графин чего-то похожего на воду.
– Это лучший виски, какой можно найти в Ирландии, безукоризненно изготовленный и безупречно выдержанный. Уверен, вы не откажетесь от тискона[4].
– По мне – лучше не придумаешь, – сказал Хэкетт. – Я гляжу, на бутылке нет этикетки.
– Благодарю вас, – сказал Мик, принимая от Де Селби щедро наполненный фужер. Не был он охоч ни до виски, ни до иных дурманов, уж если на то пошло. Но приличия прежде всего. Хэкетт последовал его примеру.
– Вода – вот, – подсказал Де Селби. – Не посягайте на чужих жен и никогда не разбавляйте виски. На бутылке нет этикетки? Верно. Это я изготовил сам.
Хэкетт сделал осторожный глоток.
– Надеюсь, вы знаете, что виски в бутылках выдерживать нельзя. Впрочем, должен сказать, на вкус это хорошо.
Мик и Де Селби разом отхлебнули по умеренному глотку.
– Дорогой мой дружище, – ответил Де Селби, – о хересных бочках, температуре, подземных хранилищах и прочих излишествах я знаю все. Но в нашем случае никакие эти условия не требуются. Сие виски было изготовлено на прошлой неделе.
Хэкетт в своем кресле подался вперед от изумления.
– Что-что? – воскликнул он. – Виски недельной давности? Тогда это никак не виски вообще. Боже милостивый, вы нам сердечный приступ хотите устроить или растворить нам почки?
Вид у Де Селби сделался игривый.
– Вы же сами видите, мистер Хэкетт, я тоже пью это восхитительное снадобье. И я не сказал, что этому виски – неделя. Я сказал, что оно изготовлено на прошлой неделе.
– Ну, нынче суббота. День-другой – не повод для спора.
– Мистер Де Селби, – вкрадчиво встрял Мик, – очевидно, вы проводите различие в сказанном вами, и здесь имеется некоторая тонкость терминологии. Я чего-то не улавливаю.
Де Селби принял порцию снадобья, кою можно было б описать как основательную, и тут же на кротком лице его возникло выражение апокалиптической торжественности.
– Господа, – сказал он отсутствующим тоном, – я овладел временем. Время именуют событием, вместилищем, континуумом, ингредиентом Вселенной. Я в силах устранить время, свести на нет его видимый ход.
Задним числом Мику показалось забавным, что Хэкетт в этот миг глянул на часы, быть может – невольно.
– У меня время все еще идет, – прохрипел он.
– Ход времени, – продолжил Де Селби, – рассчитывается относительно движений небесных тел. Оные же как определители природы времени обманчивы. Время изучали и делали о нем заключения многие с виду трезвомыслящие мужи – Ньютон, Спиноза, Бергсон, даже Декарт. Белиберда постулатов относительности Эйнштейна – бесчестная и уж точно липовая. Он пытался сказать, что время и пространство не имеют истинного существования по отдельности и постигать их можно лишь совместно. Занятия, подобные астрономии и геодезии, человечество попросту сбивают с толку. Улавливаете?
Поскольку смотрел он на Мика, тот уверенно тряхнул головой, но решил, что стоит еще раз прилежно хлебнуть виски. Хэкетт хмурился. Де Селби подсел к столу.
– Соображение о времени, – сказал он, – в критериях интеллектуальных, философских или даже математических есть бессмысленность и занятие для халтурщиков. В подобных недостойных распрях какой-нибудь хлыщ от духовенства, обращаясь к понятиям вроде бесконечности или вечности, неизбежно вызывает у публики своего рода церебральную каталепсию.
Мик решил, что тут уместно что-нибудь сказать, сколь угодно глупое.
– Если время иллюзорно, как вы, судя по всему, предполагаете, мистер Де Селби, как же тогда выходит, что вот ребенок рождается, со временем превращается в юношу, затем в мужчину, далее в старика и наконец – в бессильного беспомощного калеку?
Легкая улыбка Де Селби знаменовала его возвращение к добродушному настрою.
– Вот вам еще одна ошибка в формулировке мысли. Вы сводите время к органической эволюции. Возьмем этого вашего ребенка, выросшего в мужчину двадцати одного года отроду. Допустим, вся его жизнь пройдет за семьдесят лет. У него есть лошадь, чья продолжительность жизни составит двадцать лет. Мужчина отправляется на верховую прогулку. Бытуют ли две эти сущности одновременно, однако в разных временных условиях? Не в три ли с половиною раза больше скорость времени для лошади, чем для этого человека?
Хэкетт насторожился.
– Так-так, – сказал он. – Жадина эта, щука, дорастает, говорят, до двухсот лет. Какое тогда у нас выходит временнóе соотношение, если поймает ее да убьет пятнадцатилетний парнишка?
– Сами и посчитайте, – любезно ответил Де Селби. – Расхождения, несоответствия, непримиримости – они всюду. Бедняга Декарт! Пытался свести все происходящее в мире природы к шифру механики, кинетики – но не динамики. Любое движение предметов получалось круговое, он отрицал возможность пустоты и утверждал, что вес существует независимо от сил тяготения. Cogito ergo sum?[5] С тем же успехом написал бы inepsias scripsi ergo sum[6] и доказал бы то же самое, как ему мнилось.
– Труды этого человека, – встрял Мик, – может, и ошибочны в некоторых выводах, однако направляла их его абсолютная вера в Господа Всемогущего.
– Бесспорно. Я лично не сбрасываю со счетов существование высшей силы supra mundum[7], однако временами сомневаюсь, во благо ли она. Где мы с вами при все этой чехарде с картезианской методологией и библейским мифотворчеством? Ева, змий и яблоко. Боже ты мой!
– Угостите нас еще этим напитком, будьте любезны, – сказал Хэкетт. – Виски с теологией не несовместимо, в особенности волшебное, которое древне и при этом недельной давности.
– Разумеется, – сказал Де Селби, поднялся и щедро нацедил в три фужера. Сев на свое место, вздохнул. – Вы, люди, – сказал он, – должны прочесть все работы Декарта, сначала хорошенько выучив латынь. Декарт – великолепный пример слепой веры, оскверняющей интеллект. Он знал Галилея, разумеется, соглашался с его поддержкой теории Коперника, что Земля вращается вокруг Солнца, и вообще-то корпел над трактатом в пользу этой теории. Но узнал, что инквизиция объявила Галилея еретиком, и быстренько рукопись свою припрятал. Говоря нашим с вами современным жаргоном, сдрейфил. И смерть его тоже оказалась донельзя нелепой. Чтобы обеспечить себе корку хлеба, он согласился трижды в неделю в пять утра навещать королеву Кристину Шведскую – учить ее философии. В пять утра, в тамошнем климате! Это его и добило, конечно. Знаете, сколько ему было лет?
Хэкетт только что прикурил сигарету, никого не угостив.
– Сдается мне, голова-то у Декарта была малость шалая, – отметил он задумчиво, – и даже не из-за обилия ошибочных мыслей, а потому что глупость это – мужчине в восемьдесят два года вставать в такое несусветное время, да еще и так близко от Северного полюса.
– Ему было пятьдесят четыре, – ровно произнес Де Селби.
– Да черт бы драл, – ляпнул Мик, – замечательный был человек, какие б ни были у него научные убежденья.
– Слыхал я французское понятие, каким его можно описать, – сказал Хэкетт. – Idiot-savant[8].
Де Селби извлек одну-единственную сигарету, прикурил. Из чего именно он заключил, что Мик не курит?
– Хуже всего то, – изрек Де Селби тоном, какой можно было бы назвать прорицательским, – что Декарт был солипсистом. Еще одна его слабость – симпатии к иезуитам. Очень уместно высмеивали его за описание пространства как полноты. Это, конечно, совпадение, но я совершил параллельное, однако несомненное открытие, что время есть полнота.
– Что это значит? – спросил Хэкетт.
– Можно описать полноту как явление или бытование, полное самим собою, однако инертное. Очевидно, пространство этому требованию не отвечает. А вот время есть полнота – неподвижное, неизменное, неуничтожимое, необратимое, по всем условиям – абсолютная статика. Само время не проходит. Это во времени могут возникать перемены и движение.
Мик обдумал сказанное. Комментировать показалось бессмысленным. Зацепиться совершенно не за что, не в чем усомниться.
– Мистер Де Селби, – отважился он в конце концов, – от кого-то вроде меня любая критика или даже мнение о том, что я себе мыслю как сугубо абстрактные соображения, могут показаться дерзкими. Боюсь, я располагаю в отношении времени традиционными представлениями и опытом. К примеру, дозволь вы мне выпить порядком этого виски, что означает «слишком много», я, несомненно, переживу недвусмысленное временнóе наказание. Мой желудок, печень и нервная система наутро будут сокрушены.
– Не говоря уж о сухом блёве, – добавил Хэкетт.
Де Селби учтиво посмеялся.
– То было б изменение, к коему время, в сути своей, никакого отношения не имеет.
– Возможно, – отозвался Хэкетт, – но это научное наблюдение никак не смягчит подлинность страдания.
– Еще настойки? – сказал Де Селби, вновь подымаясь с бутылкой и вновь разливая щедро по фужерам. – Простите великодушно, отлучусь на миг-другой.
Не стоит и говорить: Хэкетт с Миком, когда он покинул комнату, поглядели друг друга с некоторым изумлением.
– Солод-то, похоже, первоклассный, – заметил Хэкетт, – но не добавлен ли в него опий или что-нибудь еще?
– С чего бы? Де Селби сам его пьет изрядно.
– Может, он ушел, как раз чтобы принять какое-нибудь противоядие. Или слабительное.
Мик искренно покачал головой.
– Странный он гусь, – сказал он, – но вряд ли чокнутый или угроза обществу.
– Ты уверен, что он не насмехается над нами?
– Уверен. Считай его чудиком.
Хэкетт встал и поспешно подлил себе из бутылки – Мик от добавки отказался жестом – и прикурил еще одну сигарету.
– Ну, – сказал он, – похоже, не стоит нам злоупотреблять гостеприимством. Думаю, пора идти. Что скажешь?
Мик кивнул. Полученный опыт вышел занятным, о таком не пожалеешь: он мог бы привести к другой занятной всячине – а может, даже к занятным людям. До чего обыденны, подумал он, все его знакомые.
Де Селби вернулся с подносом: тарелки, ножи, блюдце со сливочным маслом и изящная корзинка, наполненная словно бы золотым хлебом.
– Присаживайтесь за стол, ребята, подтаскивайте стулья, – сказал он. – Это всего лишь легкая трапеза, как называет ее Церковь. Восхитительные пшеничные рогалики я изготовил, как и виски, сам, но не подумайте, что, подобно древнеримскому императору, я живу, ежедневно боясь отравителей. Я здесь один, а до лавок поход долог и утомителен.
Бормоча благодарности, гости принялись за эту скромную, но приятную пищу. Сам Де Селби ел мало и казался озабоченным.
– Зовите меня богословом или физиком, если хотите, – сказал он наконец вполне пылко, – однако я серьезен и честен. Мои открытия, касающиеся природы времени, произошли на самом деле вполне случайно. Задача моего исследования была совершенно иной. Моя цель с сутью времени не была связана нисколько.
– Да неужто? – произнес Хэкетт довольно вульгарно, поскольку в тот миг вульгарно жевал. – И какова же была главная цель?
– Уничтожить весь мир.
Они воззрились на него. Хэкетт что-то буркнул, но лицо у Де Селби осталось спокойным, невозмутимым, суровым.
– Так-так, – запинаясь, проговорил Мик.
– Он заслуживает уничтожения. Его история и предыстория, да и само его настоящее – мерзкая летопись мора, глада, войны, разрушения и горя столь чудовищных и многообразных, что глубина их и ужас неведомы ни единому человеку. Гниль вездесуща, недуг непреодолим. Род людской окончательно растлен и вырожден.
– Мистер Де Селби, – сказал Хэкетт недостаточно веско, – не грубостью ли будет спросить, как именно уничтожите вы мир? Не вы его создали.
– Даже вы, мистер Хэкетт, уничтожали вещи, которых не создавали. Мне и на фартинг нет дела, кто этот мир создал и каковы были его великие намерения, смехотворны или же кошмарны. Сотворенное омерзительно и отвратительно, и хуже даже полное его уничтожение не будет.
Мик понял, что настрой Хэкетта подталкивает к перепалке, а потребно было прояснение. Даже и малое толкование Де Селби пролило бы свет на важный вопрос: истинный ли он ученый или же просто полоумный?
– Не уразумею я, сударь, – скромно завел разговор Мик, – как можно уничтожить этот мир, если только не устроить небесное столкновение его с каким-нибудь другим великим небесным телом. Как может человек вмешиваться в движение звезд – вот нерешаемая загадка для меня, сударь.
Натянутость несколько сошла с лица Де Селби.
– Поскольку пиршество наше завершено, выпейте еще, – сказал он, придвигая бутылку. – Упомянув об уничтожении мира, я не имел в виду физическую планету, а лишь всякое проявление и разновидность жизни на ней. Когда цель моя будет достигнута – сдается мне, вскоре, – ничто живое, ни единой травинки, ни даже блохи – на планете не останется. Сам я тоже, конечно, прекращу существовать.
– А как же мы? – спросил Хэкетт.
– Вы неизбежно разделите судьбу рода человеческого, коя есть уничтожение.
– Гадать без толку, мистер Де Селби, – пробормотал Мик, – однако не входит ли в ваш план расплавление всего льда на полюсах или еще где и тем самым затопление всего, подобно Потопу в Библии?
– Нет. Байка про Потоп попросту глупа. Нам рассказывают, что он был вызван ливнем, который шел сорок дней и сорок ночей. Вся эта вода должна была существовать на Земле прежде чем начался дождь, ибо не может пролиться больше, чем было подъято. Здравый смысл подсказывает мне, что это все детский лепет.
– Такова лишь жалкая рациональная отговорка, – встрял Хэкетт. Ему хотелось показать, что и он не дремлет.
– Какова же тогда, сударь, – спросил Мик с мучительной застенчивостью, – разгадка, высшая сущностная тайна?
Де Селби эдак скривился.
– Нет у меня возможности, – объяснил он, – подарить, господа, вам, не имеющим научного образования, даже и проблеск моих исследований и достижений в пневматической химии. Моя работа заняла большую часть моей жизни и, пусть помощь и сотрудничество иностранцев и предоставлены мне были щедро, даже они не смогли постичь главный мой постулат, а именно: уничтожение атмосферы.
– В смысле – отмену воздуха? – непонимающе спросил Хэкетт.
– Только его биогенную и содержательную составляющую, – ответил Де Селби, – коя есть, разумеется, кислород.
– И таким образом, – вставил Мик, – если вы удалите весь кислород из атмосферы или уничтожите его, прекратится всякая жизнь?
– Довольно грубо сказано, – согласился ученый, вновь подобрев, – однако суть вы улавливаете. Имеются некоторые возможные осложнения, но о них сейчас нет нужды тревожиться.
Хэкетт тихонько подлил себе напитка и явил пылкий интерес.
– Думаю, я понял, – проговорил он. – Выведите автоматически весь кислород, и нам придется жить дальше с тем, что там останется, а оно, так уж вышло, – яд. Но не убийство ли это?
Де Селби этим пренебрег.
– Атмосфера Земли, иными словами – то, чем мы на самом деле дышим, в отличие от разреженной атмосферы на большой высоте, – состоит примерно на семьдесят восемь процентов из азота, на двадцать один – из кислорода, а также из малых количеств аргона и углекислого газа и совсем крошечных – других газов, например, гелия и озона. Интересует нас азот, атомная масса четырнадцать целых и восемь тысячных, атомный номер – семь.
– Пахнет ли чем-нибудь азот? – поинтересовался Хэкетт.
– Нет. В ходе чрезвычайных исследований и экспериментов я произвел химическое вещество, которое полностью уничтожает кислород в любой заданной атмосфере. Малюсенькое количество этого твердого вещества, маленькое настолько, что его не видно невооруженным глазом, превращает содержимое самого большого помещенья на Земле в мертвый мир – при условии, разумеется, что помещенье это как следует изолировано. Позвольте показать.
Он молча склонил колени перед одним из нижних ящиков поставца, открыл дверцу, за которой оказался маленький сейф привычного вида. Его он отпер ключом – внутри размещалась круглая емкость тусклого металла таких размеров, что в ней могло бы поместиться галлона четыре жидкости. Спереди на емкости значились буквы «ДСП».
– Боже правый, – воскликнул Хэкетт, – ДСП! Добрая старая ДСП! Мой дед был из этой шайки.
Де Селби повернул голову и сумрачно улыбнулся.
– Да, ДСП, Дублинская столичная полиция. У меня самого отец там служил. Ее, конечно, давно упразднили{6}.
– И отчего же тогда вы ее пишете на своей банке с реактивами?
Де Селби закрыл сейф и дверцу поставца, вернулся на свое место.
– Простой каприз, не более, – ответил он. – Буквы ни в коей мере не формула и даже не мнемонический намек. Но внутри этого контейнера – ценнейшее вещество на всей Земле.
– Мистер Де Селби, – сказал Мик, порядком напуганный всей этой бойкостью, – допустим, ваш сейф хорош, однако не глупо ли оставлять столь опасное вещество, чтобы какой-нибудь воришка его расплескал?
– Я, к примеру? – вставил Хэкетт.
– Нет, господа, опасности никакой. Никто не знает, ни что это за вещество, ни каковы его свойства, ни как его задействовать.
– А мы разве не знаем? – упорствовал Хэкетт.
– Вы не знаете почти ничего, – с легкостью ответил Де Селби, – но я собираюсь просветить вас глубже.
– Уверяю вас, – вдумчиво сказал Мик, – любые доверенные нам сведения будут сохранены в строгой конфиденциальности.
– О, не беспокойтесь об этом, – вежливо сказал Де Селби, – я не сведения предоставлю, а переживание. Открытие, которое я совершил – и довольно неожиданно, – состоит в том, что лишенная кислорода атмосфера устраняет кажущуюся последовательную природу времени и открывает нам истинное время – и при этом все вещи и созданья, какие время когда-либо содержало или будет содержать, достаточно их призвать. Улавливаете? Давайте вдумаемся серьезно. Подобные обстоятельства эпохальны и вовсе не от мира сего, каким мы его знаем.
Он поочередно вперился в обоих своих новых друзей – весьма сурово.
– По-моему, – объявил он, – вам полагается некоторое личное разъяснение, касающееся моей персоны. Вовсе неверно было бы считать меня христофобом.
– Меня тоже, – нахально брякнул Хэкетт.
