Текст книги "Черная книга секретов"

Автор книги: Фиона Э. Хиггинс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 14 страниц)

Глава пятая

Из мемуаров Ладлоу Хоркинса

Я вовсе не собирался открывать Джо все карты; сам не знаю, отчего я признался ему, что промышлял по карманам. Что касается ростовщиков, разумеется, мне прекрасно было известно, кто они такие и чем занимаются. В бытность свою в городе я немало видывал их и имел с ними дело. Мать с отцом постоянно воровали и все, что им удавалось раздобыть, несли в заклад – или же отправляли меня выручить за добычу деньги. В городе ростовщики держали свои лавки чуть ли не на каждом углу, а работали эти лавки и день и ночь. Особенно в них бурлила жизнь после выходных, когда к ростовщикам толпами стекались те, кто просадил все деньги в карты или в кости или же пропил в кабаке. Поэтому утром в понедельник витрины ростовщиков представляли собой зрелище весьма занятное: чего в них только не было выставлено! Поиздержавшиеся жители Города готовы были заложить последнюю рубашку, а также штаны, башмаки (нередко стоптанные и просившие каши), трубки, шапки, миски и горшки (в том числе и ночные) – словом, все, за что рассчитывали получить хотя бы пару грошей.

Однако ростовщики знали свое дело и не принимали в заклад все подряд. Да и платил ростовщик обычно мало, но если клиенты начинали ворчать и винить ростовщика в жульничестве, тот холодно говорил: «Тут вам не благотворительная лавочка. Или берите, или проваливайте».

Как правило, клиентам ничего не оставалось, как взять предложенные ростовщиком гроши – ведь выбора у них не было. Конечно, заложенную вещь можно было выкупить, но только платить за выкуп приходилось уже больше. Вот так ростовщики и зарабатывали свое богатство, наживаясь на бедняках.

И только Амбарт Джеллико не походил на своих собратьев-ростовщиков. Начать с того, что лавка его располагалась не на виду, а в глухом закоулке – в тупике Закладной улицы. Если не знаешь, где искать, нипочем его заведение не найдешь. Сам-то я впервые попал к мистеру Джеллико, когда искал не лавку ростовщика, а убежище – от матери с отцом спрятаться. Закладная улица оказалась такой узкой, что даже мне приходилось протискиваться по ней бочком. Где-то вверху серела полоска грязного городского неба. Сначала я подумал, что лавочка заперта, но потом, когда ткнулся в дверь, она распахнулась. Хозяин стоял за прилавком, но меня в упор не увидел – он вроде как грезил наяву.

Я кашлянул – мол, тут я.

– Простите, – сказал хозяин и заморгал, словно спросонья. – Чем могу служить, юноша?

За весь день я впервые услышал такие приветливые речи. В тот раз я сбыл мистеру Джеллико колечко, которое стырил у одной дамы – прямо с пальца снял. Я так умею: они, бывало, засмотрятся, как я жалостное лицо делаю, а я тем временем знай обирай с них часы, кошелек и все прочее, что подвернется. У мистера Джеллико при виде кольца глаза на лоб полезли.

– Матушкино, конечно? – спросил он, но на ответе не настаивал.

На вид мистер Джеллико был бедняк бедняком, ничуть не лучше, чем его посетители. Носил он обычно одежду, которую никто не выкупал из заклада, но и приобретать никто не желал. Сам бледный, что твое тесто, – солнца-то он целыми днями не видел. Ногти длинные и обычно черные, лицо морщинистое, заросшее седой щетиной. Почему-то на кончике носа у него всегда висела капля, время от времени он промокал нос красным носовым платком, который держал в жилетном кармане. В тот первый день я выручил у него за кольцо целый шиллинг, поэтому вскоре наведался вновь, со свежей добычей, и получил еще шиллинг. Ну а уж потом я к нему забегал, как только представлялась возможность.

Уж не знаю, зарабатывал ли мистер Джеллико своим делом; похоже, что не особенно. Народ у него в лавке не толпился, а грязная витрина обычно пустовала. Как-то раз я увидел в витрине каравай.

– Барышня принесла, – растолковал мне мистер Джеллико. – Заложила хлеб в обмен на горшок. В горшке она сварит мясо, завтра придет и заложит горшок, а хлеб заберет. Хлеб, конечно, к завтрашнему дню малость зачерствеет, но в воде отмочить можно.

Вот такой ростовщик был мистер Джеллико!

Не знаю, отчего он меня пожалел – именно меня, а не какого другого мальчишку с улицы, их же в Городе – как мышей. Но на такую доброту жаловаться грех. Я рассказал мистеру Джеллико про мамашу с папашей, все как есть, – что им на меня начхать, что только колотушки и попреки от них и вижу. Сколько раз бывало: на улице холод, домой идти страшно, вот я и отправлялся к мистеру Джеллико. А он всегда пустит у очага погреться, чаю нальет, хлеба даст. Потом стал меня учить считать, читать и писать. Даст старую квитанцию и велит писать на обороте. И пока у меня разборчиво не выйдет, он не отступается. Читать и писать я учился по книгам, которые мне давал мистер Джеллико. Иной раз мне говорят, что у меня стиль сухой. Это потому, что книги он давал мне умные, все про войну, про историю, про великих мыслителей. Шуток там что-то не попадалось.

В уплату за уроки я исполнял всякие поручения. Сначала ценники писал, а потом, когда почерк мой сделался получше, мистер Джеллико допустил меня выписывать закладные и все такое. Посетителей было маловато, но мистер Джеллико любил поболтать, и потому с каждым, кто придет, он сначала потолкует, а уж потом закладную выписывает.

Я, бывало, целыми днями сидел у мистера Джеллико в лавочке, помогал ему, а мать с отцом об этом и знать не знали. Сам я рассудил, что лучше им не говорить – еще потребуют, чтобы я обокрал хозяина, чего доброго. Не то что случая не подворачивалось его обокрасть, еще как подворачивался, но я не мог. Вот папашу с мамашей сколько раз обдирал, а мистера Джеллико – рука не поднималась. Это ведь выходило предательство.

Честно сказать, я бы к нему с радостью ходил хоть каждый день, только не всегда удавалось застать его в лавке. Первый раз, когда я увидел, что дверь заперта, решил: ну все, уехал мистер Джеллико. Я еще удивился, что он со мной не попрощался, хотя к тому времени понимал: от людей хорошего не жди. Но прошло несколько дней, и хозяин вернулся. Где был, куда ездил – не рассказал, а я так обрадовался, что и расспрашивать не стал.

Вот так оно все и шло с полгода, пока мамаша с папашей не запродали меня зубодеру и я не пустился в бега. А теперь, пристроившись на полу в доме у Джо Заббиду, я жалел, что не простился с мистером Амбартом Джеллико. Увидимся ли мы еще? Вряд ли.

Я потому и обрадовался, что Джо Заббиду тоже оказался ростовщиком. Конечно, мистера Джеллико он не напоминал, но все-таки одной профессии люди, как-то спокойнее. Тем более тут не Город. Тогда мне казалось, что все наперед ясно – и с мистером Заббиду, и с деревушкой Пагус-Парвус. Но я еще не знал, чем занимаются ростовщики, которые берут в заклад секреты.

Глава шестая
Лавка открывается

В самом деле, деревушка Пагус-Парвус нимало не походила на Город. Она лепилась на склоне горы, в краю, название которого менялось столько раз, что никто уже и не помнил, как эта местность называлась изначально. Вся деревушка состояла из одной-единственной улицы, мощенной булыжником и застроенной вперемежку жилыми домами и лавками. По виду постройки напоминали лондонские, какие были там в эпоху Великого Пожара. Первые и вторые этажи домов нависали над улицей (а у богача Иеремии Гадсона над улицей нависал и третий этаж с четвертым). Временами дома на противоположных сторонах улицы почти соприкасались. Окна, маленькие, в свинцовых переплетах, тоже не особенно пропускали свет. Наружные стены домов были крест-накрест перечеркнуты балками. Вследствие того что деревушка стояла на склоне горы, дома со временем покосились и покривились, а некоторые осели в землю. Казалось, толкни один – остальные тут же повалятся как подкошенные.

Как мы уже говорили, единственная улица поднималась в гору и упиралась в церковь, куда местные жители заглядывали только на крестины или на похороны. Уход из этого мира и появление на свет считались событиями, достойными внимания; в остальное же время обитатели деревушки не испытывали потребности ходить в церковь. Здешнего священника, преподобного Стирлинга Левиафанта, такое положение дел целиком и полностью устраивало. Этот пастырь не гонялся за овцами своего стада, но предоставлял им идти каждой своим путем, как кому заблагорассудится.

Кроме того, подъем в гору и впрямь был непомерно крут.

И все же, несмотря на это обстоятельство, а также на снегопад, утром следующего дня возле бывшей шляпной лавки собралась изрядная толпа. Солнце еще не успело показаться из-за облаков, как по деревне прокатился слух, что вместо шляпника в крайнем доме поселился новый обитатель. И местные жители один за другим, пыхтя и отдуваясь, потянулись в гору – собственными глазами убедиться, что слух верен. Действительно, в доме кто-то поселился. Окна, еще вчера мутные, отмыли до блеска, но вот незадача: стекло в витрине было кривое, поэтому, чтобы рассмотреть, что же в ней выложено, приходилось прижимать нос к самому стеклу. Именно это и проделывали изнемогавшие любопытные.

– Что тут теперь, лавка старьевщика? – поинтересовался один из них.

Уместный вопрос, поскольку все содержимое сака, накануне выгруженное хозяином (за вычетом еды и питья), было разложено в витрине и снабжено ценниками. Без ценника осталась лишь деревянная нога, прислоненная в углу.

– Зверями он торгует, – предположил другой любопытный.

Пеструю лягушку в ее стеклянном обиталище, водруженном на прилавок, было хорошо видно даже снаружи, сквозь кривое стекло. При дневном свете она положительно приковывала к себе взгляд: лягушачья шкурка блестела и переливалась алым, зеленым и желтым крапом. В местных прудах водились только самые заурядные лягушки, и ничего подобного тут отродясь не видывали. К тому же у этой удивительной лягушки и лапки были необыкновенные: не перепончатые, а вроде как с длинными пальцами – тонкими и узловатыми. И как она плавала, оставалось загадкой.

Тут за стеклом появился сам хозяин и поместил на витрину табличку с надписью:

ДЖО ЗАББИДУ – РОСТОВЩИК

Местные жители закивали и стали переглядываться – не то чтобы одобрительно, скорее сообщая друг другу: «Вот, я же говорил», хотя насчет ростовщика никто ничего не говорил. Джо тем временем вышел из лавки, неся приставную лестницу, прислонил ее к стене, проворно вскарабкался на самый верх и отцепил выцветшую вывеску со шляпой. Вместо нее на железном шесте утвердился общепринятый знак ростовщичества: три золотых шара, образующих треугольник. Новая вывеска лениво качнулась на ветру и заблестела в лучах низкого зимнего солнца.

– А лягушка продается? – спросили из толпы.

– Увы, нет, – серьезно ответил Джо. – Она мой компаньон.

Такой ответ поразил и развеселил толпу, так что прокатилась волна смешков и шепотков, а над головами присутствующих заклубились облачка пара.

– А нога почем? – справился кто-то еще.

Джо благодушно улыбнулся, слез с лестницы еще проворнее, чем забирался на нее, и выпрямился перед толпой.

– Так! – воскликнул он. – Значит, нога. О ней особый рассказ.

– Какой такой раз сказ? – встрял не в меру любознательный юноша, прославившийся именно любознательностью, а не умом. За спиной у него хмыкнули двое братьев.

– Рассказ, то есть история. Но в другой раз, – отозвался Джо.

Толпа разочарованно завздыхала, но Джо призывно поднял руку и откашлялся.

– Дамы и господа, меня зовут Джо Заббиду, – объявил он, с присвистом напирая на «дж». – Я прибыл, и я к вашим услугам. Эта вывеска, три золотых шара, свидетельствует о том, что я ростовщик. Ремесло это древнее, почтенное, уходит корнями в глубь веков. Полагаю, оно пошло из Италии. Я обещаю вам, – с этими словами он прижал правую руку к сердцу и возвел глаза к небу, – что дам достойные деньги за все, что вы принесете в заклад, и буду по справедливости взимать комиссионные, ежели вы пожелаете выкупить свои вещи. Принимаю все: одежду, обувь, утварь, украшения, часы…

– Деревянные ноги! – выкрикнул кто-то.

Джо не обратил на выкрик ни малейшего внимания. Не сбившись, он уверенно продолжал:

– Поверьте моему слову. Джо Заббиду вас не обманет.

На миг над толпой повисло молчание, затем раздались аплодисменты. Джо поклонился и улыбнулся присутствующим.

– Благодарствуйте, – произнес он, когда самые смелые подошли пожать ему руку. – Вы очень любезны.

А в это время Ладлоу вскочил как подброшенный. Мальчику приснился страшный сон: будто колют его тысячами мелких иголок. Пробудившись, он обнаружил, что в очаге трещит огонь и что одно полено плюется искрами, осыпает ими его, Ладлоу, щеки. Джо куда-то подевался, но на столе имелись хлеб, молоко и пиво, и Ладлоу мигом понял, что зверски голоден. Он напился парного молока и уплел порядочный ломоть теплого хлеба. Насытившись, он было пристроился подремать еще, но снаружи послышался шум, и мальчик подкрался к двери – поглядеть, что творится на улице.

Джо все еще здоровался с местными. Заметив Ладлоу, он кивнул толпе, которая никак не желала рассасываться и все не могла надивиться на пришельца. Появление Джо стало для деревушки настоящим событием. Сюда редко жаловали гости.

«А жаль, что редко», – подумал Джо, рассматривая окружающих. Да они же все на одно лицо! Нос крючком, узкие, близко поставленные глазки, кривые ухмылки. Кое-какие различия попадались, но в общем и целом было видно – здесь принято жениться на ближайшей родне.

«Им не помешал бы приток свежей крови», – добавил про себя Джо. А вслух сказал, обращаясь к подмастерью:

– Неплохо нас принимают, да, Ладлоу?

И продолжал пожимать все новые и новые руки. А Ладлоу стоял на пороге лавки и прикидывал, есть ли чем поживиться в карманах у местных. Но прикидывал он лениво.

Глава седьмая
Утро Гадсона

Между тем Иеремия Гадсон проснулся с невыносимой головной болью. Мучила его и тошнота: сказывались последствия вчерашнего загула.

– Дешевый эль, – проворчал он. – И чего я пью в этом мерзком, грязном Городе? Зачем туда езжу?

Впрочем, ответ он знал и сам. В Город Иеремия Гадсон ездил потому, что не доверял местным деревенским трактирщикам: неизвестно, что нальют и сколько воды туда плюхнут. В тот единственный раз, когда Гадсон осчастливил своим присутствием заведение «Маринованный пескарь» у подножия холма, ему показалось, будто хозяин, Бенджамин Туп, плюнул в подаваемый эль. Однако обвинение было возмущенно отвергнуто, и с тех пор Гадсон в местные трактиры не ходил. К тому же его бесили другие посетители – почти все они числились у него в должниках. Брать у них деньги – это он пожалуйста, но пить бок о бок рядом с теми, кто тебе должен, – увольте. Должников появление Гадсона тоже не радовало.

Вот потому-то Иеремия и наносил визиты в Город, где облюбовал «Ловкий пальчик» – трактир, расположенный прямо на мосту над рекой Фодус. Там-то он давал себе волю: угощался и пивом, и вином, и сигарами, резался в карты в пестрой компании посетителей – ворья, шулеров, шарлатанов и, уж наверно, одного-двух убийц. Гадсон никогда бы не признался в этом, но в «Пальчике» он чувствовал себя как дома.

Вспомнив, что спустил в карты немалую сумму, Иеремия застонал еще пуще.

«Ничего страшного, – утешился он. – Повышу арендную плату, вот все и восполню».

Иеремия Гадсон предпочитал искать самый простой выход из любого неприятного положения. Повышение арендной платы неизменно выручало его – ведь в арендаторах, у Гадсона ходила почти вся деревня, и в должниках тоже, а жалеть их ему и в голову не приходило. Иеремия с головой укрылся одеялом, но заснуть опять не смог – из-за вони.

«И зачем это я столько луку съел», – подумал он, сбросил одеяло, отодвинул полог и сел на кровати. Гадсон сморщился от дневного света, и только потом до его сознания дошел шум и гам, поднявшийся снаружи, на улице. Спотыкаясь и рыгая, Иеремия добрался до окна и увидел, что на вершину холма поднимается толпа народу. (Дом Гадсона стоял у подножия.)

– Полли! – заорал Гадсон. – Полли!

– Да, сэр! – Служанка мигом вскочила на ноги. До этого она возилась у очага и размышляла о зеленоглазом мальчишке, которого видела накануне ночью.

– Что там за тарарам? Поспать не дают!

– Сдается мне, это оттого, что шляпная лавка открылась, сэр.

– И что там теперь – шляпы? – оживился Иеремия.

Он обожал щегольнуть новой шляпой, а еще лучше – цилиндром, да побольше. В цилиндре он чувствовал себя особенно важной персоной. Кроме того, цилиндр придавал ему внушительности: неизменно напыженный Иеремия был коротышкой.

– Насчет шляп не скажу, сэр, а только пошел слух, будто в лавке теперь зверями торгуют, – ответила Полли.

– Зверями? – Гадсон фыркнул. – Да кто тут может себе позволить зверей дома держать, хотел бы я знать!

Даже мысль, что кто-то из его арендаторов завел себе питомца, неизъяснимо раздражала Иеремию. Сам-то он не отказывал себе ни в каких удовольствиях, но его взбесило само предположение: как, еще кто-то в деревне… Взведенный, побагровевший, он быстро оделся и заторопился на вершину холма. Его мутило, и спиртуозное дыхание со свистом вырывалось у него изо рта. Руки Иеремия Гадсон сунул поглубже в карманы, воротник поднял повыше. Когда служанка сообщила ему, что никак не разыщет хозяйский шарф, перчатки и кошелек, настроение Иеремии не улучшилось.

– Треклятый кучер! – бормотал Гадсон, увязая в снегу. – Выпороть бы его до крови! Ворюга!

Полли выждала, пока хозяин отойдет подальше, после чего закуталась в свой поношенный красный плащ и последовала за Гадсоном, держась, однако, на почтительном расстоянии. Тот поспел как раз к началу речи Джо Заббиду. Почуяв его присутствие и исходящее от него зловоние, местные жители сторонились. Едва ростовщик договорил, Иеремия Гадсон пробился вперед.

Глава восьмая

Из мемуаров Ладлоу Хоркинса

Пока Джо здоровался с местными, я прятался за дверью и в щелку разглядывал каждого из них. Хозяин никого не пропускал, кто подходил, всем руки пожимал. Я заметил, что при этом он еще каждому что-то говорил – уж не знаю, что именно, а только женщины на его слова улыбались и светлели, а мужчины расправляли плечи и выкатывали грудь колесом. Я и сам улыбнулся, не понимая отчего.

Тут в задних рядах толпы началось какое-то движение. Я вытянул шею и увидел, что вперед проталкивается тучный коротышка с потным лицом. Перед ним все так и расступались. Подойдя поближе к Джо, коротышка приосанился с чванным видом, склонил голову набок и сощурился на вывеску ростовщика, точно кот на мышь.

Неприятный это был господин, весь какой-то набыченный, будто вот-вот бросится в драку. Я решил, что лучше не попадаться ему на глаза, и потому не двинулся с места.

Хозяин, похоже, тоже заметил коротышку, однако решил и виду не подавать. Наконец коротышка не выдержал – подошел к Джо поближе и громко кашлянул три раза. Только тогда Джо как будто увидел его и представился.

– Джо Заббиду, – сказал он, протягивая коротышке руку.

Тот уставился на моего хозяина, будто на гусеницу какую.

– Гадсон, – процедил он. Руки не подал. – Иеремия Гадсон. Местный делец. Большая часть этой деревни – моя.

Услышав это имя, я навострил уши. Вот, значит, кто, сам того не зная, доставил меня в эту деревушку и заодно изменил мою судьбу.

Слова его, произнесенные с большим апломбом, были встречены в толпе язвительными смешками и сердитым шипением. Коротышка грозно насупился, упер руки в бока и давай принюхиваться – точь-в-точь боров, который роет землю. По сторонам он даже не глядел, и стой я в толпе, мигом бы стащил у него кошелек. Мерзкий тип, он это заслуживал. Тут я вспомнил, что от кошелька-то господина Гадсона уже избавил, и прикусил губу, чтобы не рассмеяться.

Хозяин и Гадсон стояли лицом к лицу. Джо спокойно изучал Иеремию, и я тоже присмотрелся. От этого господина так и разило богатством: волосы припомаженные, пальто темной шерсти – по самой последней моде. Коричневые бриджи и начищенные сапоги для верховой езды – добротные. По правде сказать, разило от него не только богатством, но и кое-чем еще.

– Вот что, мистер Заблуду, или как вас там, – начал Гадсон. – Нечего вам тут делать. Прогорите. У местных за душой ни гроша. – Он злобно хохотнул и еще больше напыжился. – Уж мне ли не знать: они почти все у меня в должниках.

– Посмотрим, посмотрим, – отозвался Джо, слегка отстраняясь от зловонного дыхания Гадсона. – В прошлом я неизменно убеждался, что от моей помощи людям только польза и благо.

– Помощи? – переспросил Гадсон. – Не больно-то нам нужна тут ваша помощь. Местным я помогаю сам. Понадобятся им деньги – они знают, к кому обратиться. Сами увидите, это моя деревня. Прогорите, говорю вам.

Гадсон резко развернулся и, загребая кривыми ногами, зашагал прочь с очень довольным видом: как же, поставил чужака на место, да еще при всем честном народе. Чем быстрее он шел, тем больше смахивал на пыхтящего борова.

– Иеремия Гадсон, – негромко произнес Джо. – О, наши с тобой дороги еще пересекутся.

Появление Гадсона как-то смутило и обескуражило здешних жителей, и толпа потихоньку начала расходиться. По двое, по трое местные спускались с холма, цепляясь друг за друга, чтобы не поскользнуться. Не уходила только девочка, топталась невдалеке. Лицо ее показалось мне знакомым, но, пока она не подошла поближе, я никак не мог ее признать.

– День добрый, – тихо сказала она, и я вспомнил: это же Полли, служанка Гадсона!

– И вам также, – ответил я, а что еще сказать – разрази меня гром, не знал, так что мы просто молча таращились друг на друга. Замученная, замерзшая, ножки тощие, руки покраснели от стужи, а пальцы так и вовсе посинели – она была без перчаток.

– Пойду я, пожалуй, – наконец решилась Полли. – Гадсон разозлится, если узнает, что я с тобой толковала. – С этими словами она поспешила прочь.

Мне стало ее жалко – по всему видать, Гадсон хозяин не из лучших.

Джо все это время, как ни в чем не бывало, наблюдал за нами, прислонясь к стене под вывеской.

А потом вдруг резко повернулся и уставился куда-то в другую сторону. Я посмотрел туда же, куда и он, и увидел сгорбленную фигурку с лопатой на плече. Человечек с лопатой с самого начала стоял в толпе, морщинистое его лицо ничего не выражало. Теперь, когда все разошлись, он, в отличие от остальных, двинулся не вниз, а на вершину холма – на кладбище. Джо дождался, пока человечек скроется за кладбищенской оградой, и поманил меня к себе.

– Поспешим, – велел он и двинулся вслед за человечком.

Я запер дверь лавки и последовал за хозяином, изнывая от волнения.