Текст книги "Черная книга секретов"

Автор книги: Фиона Э. Хиггинс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 14 страниц)

Ф. Э. Хиггинс
Черная книга секретов

Посвящается Беатрисе

Non nihi, non tibi, sed nobis

ПРЕДУВЕДОМЛЕНИЕ АВТОРА

Мне впервые привелось столкнуться с «Черной книгой секретов» Джо Заббиду и с мемуарами Ладлоу Хоркинса благодаря весьма любопытному стечению обстоятельств. Обе эти рукописи, туго скатанные в трубку, обнаружились запрятанными в полость деревянной ноги. Как именно попала ко мне эта самая деревянная нога, сейчас не суть важно; гораздо важнее история, изложенная в бумагах Заббиду и Хоркинса.

К величайшему моему сожалению, я должна сообщить читателю, что для обоих манускриптов минувшие века не прошли бесследно, и, когда я развернула их, оказалось, что они изрядно пострадали от сырости и плесени. Большая часть написанного на хрупких, испещренных пятнами страницах не поддавалась расшифровке. Посему привожу здесь лишь те фрагменты, которые мне удалось прочитать – строго в том порядке, в котором они и были написаны. Я вынуждена была исправить ошибки Ладлоу Хоркинса, чьи отношения с орфографией и пунктуацией оказались поистине натянутыми, но иного вмешательства себе не позволила. Касательно лакун в манускриптах, что же мне оставалось делать, как не заполнить их, призвав на помощь всю силу своего воображения? Таким образом, я восполнила недостающие звенья в истории Джо и Ладлоу, как мне показалось верным. Я старалась по мере сил не отклоняться от правды, какую мне удалось извлечь из скудных сведений, имевшихся в моем распоряжении. Не дерзаю считать себя автором этой истории – я лишь та, кто поведал ее миру.

Глава первая

Из мемуаров Ладлоу Хоркинса

Едва открыв глаза, я понял, что наступил самый страшный миг во всей моей разнесчастной жизни. Я лежал на холодном земляном полу подвала, озаренного дрожащим светом сальной свечи, которой оставалось едва ли на час. Со стен и потолка свисали угрожающего вида медицинские инструменты, а темные засохшие пятна на полу, вероятнее всего, говорили о кровопролитии. Мои ужасные подозрения укрепились окончательно, когда я увидел у противоположной стены кресло – кресло, оснащенное крепкими кожаными ремнями на подлокотниках, спинке и ножках и явно предназначенное для одной-единственной цели – удерживать вырывающегося пациента.

Надо мной склонились мать с отцом.

– Видать, очухался! – обрадованно воскликнула мать.

Отец рывком поднял меня с пола. Сопротивляться его железной хватке я не мог, и он завернул руки мне за спину, а мать цепко ухватила меня за волосы. В отчаянии взгляд мой метался от одного ухмыляющегося лица к другому, но напрасно: я знал, что родителей мне не разжалобить и на спасение рассчитывать нечего.

Тут ко мне подступил некто третий, доселе таившийся в темноте, и, жесткой рукой взяв меня за подбородок, заставил разинуть рот и полез в него грязным пальцем, оказавшимся отменно мерзким на вкус. Палец этот пробежался по моим деснам.

– Ну, сколько? – нетерпеливо спросил отец.

– Неплохо, неплохо, даю по три пенса за штуку, всего около дюжины будет, – отозвался обладатель грязного пальца.

– Договорились! – согласился отец. – Да и кому и на кой нужны зубы?

– Кому-то, надеюсь, нужны, – сухо ответил Грязный Палец. – Недаром же я ими торгую. Тем и живу.

Все трое расхохотались – мамаша, папаша и Бертон Флюс, печально известный зубодер из Козлиного переулка.

Договорившись о цене за мои зубы, они оживились и втроем потащили меня к зловещему креслу. Но сдаваться так легко я не собирался, а потому принялся лягаться и брыкаться, орать и плеваться изо всех сил. Знал я, какой такой торговлей жил Бертон Флюс: он промышлял тем, что за гроши драл у отчаявшихся бедняков здоровые зубы, а потом втридорога перепродавал богатеям. Ноги мои подкосились от страха, и силы оставили меня – я понял, что помощи ждать неоткуда и мне предстоит мука мученическая.

Воспользовавшись тем, что я обмяк, родители запихнули меня в кресло. Действовали они слаженно: мать дрожащими с похмелья руками пыталась пристегнуть ремнями мои щиколотки, а отец крепко прижал меня к креслу. А безжалостный зубодер уже подступал ко мне, зловеще пощелкивая своим орудием – блестящими гнутыми щипцами, – глотая слюнки и сладострастно причмокивая в предвкушении пытки, которую он мне устроит. Щелк-щелк, повторяли его щипцы, щелк-щелк. Я и по сей день уверен, что Бертон Флюс извлекал из своих чудовищных занятий не только выгоду, но и удовольствие: негодяю нравилось причинять боль беспомощным пациентам. Не в силах терпеть долее и не дождавшись, пока руки-ноги мои окажутся надежно пристегнуты (и тем самым совершив роковую ошибку), зубодер навалился на меня со своими щипцами, и вот уже я ощутил холод железа на деснах. Зубодер нацелился на мои передние зубы, надавил коленом мне на живот и, наложив щипцы, потянул. Я взвыл от невыносимой боли. Будто пламенем охватило каждый мой нерв, в глазах потемнело, – казалось, мне заживо откручивают голову. Но вот зуб зашатался, хрустнул, и боль накатила с удвоенной силой. Я брыкнул ногами, забился и услышал хриплый хохот родителей – видно, их смешили коленца, которые я выкидывал, извиваясь в кресле.

И тогда меня обуяла ярость, из груди моей вырвался рык затравленного дикого зверя, и пелена боли перед глазами сменилась пеленой гнева. Вырвав неплотно пристегнутую ногу из кожаных пут, я со всей силы лягнул отца в живот, и он рухнул на пол как подкошенный. Зубодер от неожиданности выпустил свой инструмент и остолбенел; воспользовавшись этим подарком судьбы, я перехватил щипцы и двинул Бертона тяжелой железякой в висок. Потом выпростал вторую ногу и спрыгнул на пол, не обращая внимания на стонущего отца. Зубодер сползал по стене, держась за голову, а мать забилась со страху в угол.

– Не бей меня, Ладлоу, пощади, сынок! – взмолилась она.

Не стану отрицать – у меня было сильнейшее искушение отвесить и ей тоже, но, увидев, что отец завозился и пытается подняться, я решил бежать немедленно, пока они вновь не схватили меня. Швырнув щипцы на пол, я проворно шмыгнул за дверь, скатился с крыльца и припустил по улице. Вдогонку мне неслись отцовская брань и материнские вопли. Я не оглядывался, ибо мне казалось, что за спиной у меня, в желтом свете газовых фонарей, маячат ощеренная физиономия отца и блестящие щипцы зубодера.

На бегу я лихорадочно прикидывал, куда же мне деваться. Родителям были превосходно известны едва ли не все мои укрытия. Я решил спрятаться у мистера Джеллико, но, добежав до его лавки, обнаружил, что двери и ставни заперты. Напрасно я колотил в ставни и звал своего доброго покровителя – ни слова в ответ. Тут я проклял свою горькую судьбу на чем свет стоит. Уж если мистера Джеллико нет дома в столь поздний час, значит, он отбыл самое меньшее на несколько дней. Слабое утешение в нынешнем моем безвыходном положении!

«Куда же деваться?» – спросил я сам себя и сам себе ответил: на тот берег реки Фодус, в трактир «Ловкий пальчик» – его хозяйка, Бетти Пеготти, женщина сердобольная и, быть может, не бросит меня в беде. Чтобы добраться до моста, нужно было выйти из проулка на улицу. Там-то меня и подкарауливали мои мучители – мать, отец и зубодер Флюс.

– Вот он, хватай его! – взвизгнула мать.

И все трое кинулись за мной в погоню, причем проявили поистине удивительно рвение – я надеялся, что силы их быстро истощатся, но мучители все гнали меня и гнали по узким улочкам, по немощеным переулкам, по слякоти и лужам, спотыкаясь о бесчувственные тела местных жителей, валявшихся в грязи, ловко уклоняясь от цепких рук прохожих. Они гнали меня прямиком к реке. Изредка я оборачивался, и всякий раз мне казалось, что охотники настигают. Уж конечно, если они меня изловят, то довершат начатое. Я несся, ощущая на губах соленый вкус крови, и это заставляло меня бежать еще быстрее.

В полном изнеможении, задыхаясь и хватаясь за бок, я взлетел на мост и с полдороги увидел, что у трактира «Ловкий пальчик» стоит карета, готовая вот-вот тронуться с места. И когда колеса ее заскрипели, я из последних сил вскочил на запятки и вцепился в заднюю стенку кареты так, как не всякий утопающий хватается за соломинку. Карета покатилась, и последнее, что я увидел, было искаженное лицо матери, обессиленно рухнувшей на колени там, на берегу. А рядом с ней, потрясая кулаками, ярился и тщетно грозил мне вдогонку зубодер Флюс.

Звать меня Ладлоу Хоркинс, и я не без оснований утверждаю, что удел мой – сплошные злосчастья. Среди прочих злосчастий меня угораздило родиться в городе, что стоит на реке Фодус, – в мерзком зловонном поселении, не заслуживающем собственного имени. Я бы наверняка умер, подобно множеству других детей, если бы не мать с отцом, которые воспрепятствовали этому, руководствуясь соображениями собственной выгоды, и которые запродали меня в руки зубодеру Флюсу. Но, как ни странно, предательство это на поверку оказалось моей главной удачей. Коварный план родителей положил конец моей жизни – точнее сказать, моего прозябания в городе – и стал началом новой жизни под покровительством Джо Заббиду.

Глава вторая

Из мемуаров Ладлоу Хоркинса

Я и ведать не ведал, чей это экипаж и кого он везет. Долго, долго тряслись мы по дороге: пассажир храпел внутри кареты так громко и с такими перекатами, что эти могучие звуки заглушали даже стук колес, а я скорчился на запятках и уцепился за карету, будто обезьянка бродячего шарманщика за плечо хозяина. Давно уже остались позади городские улицы, стемнело, пошел снег. Дорога сделалась уже и куда ухабистее, так что карету то и дело подбрасывало на колдобинах и рытвинах, так что у меня, которого и всегда тошнило от любой качки, теперь чуть душу не вывернуло. Впрочем, полагаю, возница нимало не заботился об удобстве пассажира. Я бы наверняка свалился со своего насеста, если бы руки у меня не окоченели так, что мне было их даже не разжать. Однако, несмотря на холод, снег и ухабы, от которых желудок мой совершал тошнотворные кульбиты, на исходе путешествия я даже начал задремывать. Карета медленно, с натугой поднялась в гору, и я очутился в селении, которому предстояло на ближайшее время стать моим домом, – а именно в глухой горной деревушке Пагус-Парвус.

Сложись мои жизненные обстоятельства иначе, я вряд ли захотел бы поселиться в Пагусе, но тогда, спасаясь от погони и предательства родителей, я не волен был выбирать, куда бежать. Наконец карета остановилась перед внушительным домом, кучер слез с козел и постучал в окошко экипажа.

– Мистер Гадсон! – позвал он. – Приехали, мистер Гадсон!

Изнутри кареты никто не откликнулся, и кучер, поднявшись на крыльцо дома, позвонил в колокольчик. На звонок вышла девочка-подросток, не слишком-то довольная. Кучер называл ее Полли. Вдвоем они с усилием извлекли из кареты спящего пассажира и втащили в дом. Это трудоемкое мероприятие сопровождалось громким храпом хозяина и не менее громким пыхтением и ворчанием слуг. Воспользовавшись подвернувшейся возможностью, я слез с запяток и скользнул внутрь кареты, где обнаружил кожаный кошелек, шарф плотного тисненого шелка с бахромой и пару добротных перчаток. Без промедления я обмотал шарфом шею, а перчатки натянул на озябшие руки. В кошельке, увы, оказалось лишь чуточку мелочи, но для начала и это годилось. Выбравшись из кареты, я увидел, что служанка стоит на крыльце и смотрит прямо на меня. Мгновение мы неотрывно глядели в глаза друг другу, а потом служанка едва заметно улыбнулась. Тут послышались шаги кучера. Самое время улизнуть! Улица шла под уклон, но, сам не зная почему, я побежал в гору.

Подъем дался мне нелегко – очень уж он был крут, да и ветер дул в лицо, хотя снег, к счастью, уже прекратился. Но здешнего ветра было вполне довольно – ледяной и колючий, он резал лицо как ножом, так что я поневоле задумался, где бы найти крышу над головой. Несмотря на поздний час и отсутствие фонарей, я отлично разбирал дорогу, но помогала мне не луна, точнее, тонкий серпик месяца в небе, а свет, лившийся на улицу из окон окрестных домов. Похоже, не я один сейчас бодрствовал, хотя на церковной колокольне пробило четыре часа ночи.

Достигнув вершины холма, я увидел, что вплотную к церкви стоит пустующий дом – поодаль от прочих местных построек, от которых его отделял узкий проулок. Я двинулся вокруг заброшенного дома, ища, где же вход, но тут за спиной у меня по снегу заскрипели чьи-то шаги. Я шмыгнул в темноту проулка и затаился. С холма медленно, осторожно спускался сутулый человек с деревянной лопатой на плече. На ходу он невнятно бормотал себе под нос. Не оглядываясь по сторонам, он миновал меня и скрылся во тьме ночи.

Не успел прохожий с лопатой исчезнуть, как из ночного мрака появилась другая фигура – этот человек возник из темноты беззвучно и мгновенно, словно соткался из самой ночи. Он быстро шагал в гору, прямиком к заброшенному дому. Незнакомец приметно хромал на правую ногу и даже следы на снегу оставлял разной глубины.

Думаю, я был первым, кому повстречался Джо Заббиду в этой деревушке. И знаю, что, когда он покинул Пагус-Парвус, я стал последним, кто его видел. Но почему мы появились одновременно? Было ли то простое совпадение, или же, как я подозреваю, так распорядились некие неведомые силы? В отличие от меня Джо Заббиду беглецом не был. У него имелась определенная цель, которую он, однако, до времени держал в глубокой тайне.

Глава третья
Прибытие

Описать Джо Заббиду – задача не из легких. Возраст его не поддавался определению. Телосложения он был ни плотного, ни худощавого – скорее сказать, узкого. Ростом высок, что в Пагус-Парвусе было только во вред: деревушку выстроили в те времена, когда народ был в среднем дюймов на шесть пониже, чем сейчас, так что потолки с дверными проемами рассчитаны были на людей поменьше.

Одет Джо Заббиду был по погоде, хотя и старомодно, о чем красноречиво свидетельствовал его наряд. Мода предписывала пальто с высоким воротником, а на Джо был тускло-зеленый плащ с серебряными застежками, спадавший до пят. Сам плащ соткан был из великолепной шерсти якостаров, коими славятся высокогорные края северного полушария. Якостары – животные наподобие овец, но более напоминают лам, потому что ноги у них длиннее и сами они стройнее. Раз в году, в сентябре месяце, якостары линяют, но лишь отважным скалолазам под силу подняться в горы, где воздух холоден и разрежен, и собрать там шерсть. Потому-то шерсть якостаров и ценится весьма дорого. Подбит же плащ Джо был самым дорогим мехом, какой только есть на свете, – мягчайшими, нежнейшими шкурками шиншилл. Обувь пришельца также заслуживала внимания: на ногах Джо сверкали начищенные черные кожаные ботинки, а на них спускались отглаженные лиловые «невыразимые». На шее у Джо красовался плотный шелковый шарф, голову согревала меховая шапка, глубоко надвинутая на самые уши. Буйная шевелюра Джо так и норовила выбиться из-под шапки, высылая на разведку несколько седых прядей, спадавших ему на лоб.

Джо шагал по деревне, и в такт шагам пришельца на поясе его позвякивала связка ключей. В правой руке Джо нес потрепанную кожаную сумку-сак, порядком износившуюся и даже побелевшую на швах, а в левой – веревочную котомку, такую мокрую, что с нее капало. Из котомки по временам доносилось прерывистое поквакивание.

Быстрым шагом Джо поднимался по крутой улочке в гору, пока наконец не достиг последнего здания по левой стороне – а именно пустующей лавки. Дальше, за каменной оградой, простиралось деревенское кладбище, а за ним высилась местная церковь. За церковью же, то есть за границей деревушки, дорога устремлялась в серую неизвестность. На порог лавки намело снегу; снег выбелил и уголки окон, стоявших настежь, по всей видимости, уже давно. Вид у дома был унылый: краска облупилась со стен, а потрескавшаяся вывеска в виде шляпы с пронзительным скрипом покачивалась на ледяном ветру. Джо помедлил, устремив взгляд на расстилавшуюся перед ним деревенскую улицу. Была еще глубокая ночь – или, если хотите, ранее утро, – однако во многих окнах сквозь занавеси и ставни мерцал желтый свет керосиновых ламп или свечей. Джо всмотрелся и увидел, как за окнами снуют тени местных жителей. По губам его пробежала улыбка.

– Местечко подходящее, – произнес он.

Помещение собственно лавки оказалось весьма тесным: от витрины до прилавка шага три, не более. Джо прошел за прилавок и отворил крепкую дверь, ведущую в заднюю комнату, освещавшуюся лишь призрачным лунным светом, струившимся в крошечное окошко на противоположной стене. Обстановка была самая скромная: стол, два стула с деревянными решетчатыми спинками, небольшая плита и узкая кровать вдоль стены. А вот очаг для такой комнаты был поистине гигантским – фута три глубиной и шесть длиной, он занимал чуть ли не всю стену. По обе стороны очага стояло по креслу, обитому потертой тканью. Да, подумал Джо, не дворец, но выбирать не приходится.

Несмотря на поздний час, он принялся обустраиваться на новом месте. Первым делом он зажег масляную лампу на столе. Размотал шарф, снял шапку, расстегнул плащ и сложил все это на кровать. Затем развязал свой сак и принялся выкладывать его содержимое на стол – к вящему интересу не замеченного хозяином, но очень внимательного наблюдателя. Тот, притаившись под окном, даже не шелохнулся: круглыми от изумления глазами он следил, как Джо извлекает одежду, обувь, кучку разных безделушек и побрякушек, затем кое-какие недешевые украшения тонкой работы, потом каравай хлеба, бутылку портера, еще одну бутылку – темного стекла, без этикетки, четверо часов (все с золотыми цепочками), латунный фонарь-«молнию», прямоугольный стеклянный сосуд со сдвижной крышкой, большую черную книгу, чернильницу, перо и в довершение всего – искусственную ногу превосходного красного дерева. Да уж, поместительный оказался сак, ничего не скажешь.

Джо умело и привычно сдвинул со стеклянного сосуда крышку, после чего развязал веревочную котомку и мягко положил ее на стол. Миг – и из влажных веревочных глубин под свет лампы проворно выбралась невиданная лягушка: большая, пестрая, с умными глазами. Джо бережно взял лягушку на руки и посадил в стеклянный сосуд. Пестрая питомица его задумчиво помигала и лениво принялась закусывать сушеными насекомыми, которых скармливал ей заботливый хозяин.

Мистер Заббиду как раз отпускал лягушке очередного сушеного жука, когда что-то заставило его насторожиться – не то посторонний шорох, не то какое-то неуловимое движение за спиной. Не обернувшись, Джо вышел из комнаты, провожаемый пристальным взглядом темных глаз за окном. Но поскольку, выходя, хозяин захлопнул за собой дверь, соглядатай не заметил, что Джо вышел не только из комнаты, но и на улицу. А поскольку двигался Джо почти что беззвучно, ему удалось подкрасться к мальчишке под окном, прыгнуть на него из мрака и схватить за шкирку, прежде чем юный джентльмен успел пикнуть. Шкирка была грязная, а шея у мальчишки – тощая.

– Ты зачем за мной следишь? – спросил Джо тоном, не допускавшим уклонений от ответа, и как следует встряхнул свою добычу, приподняв над землей и едва не придушив.

Мальчишка в ответ только хрипел и сучил ногами в воздухе – не иначе, утратил дар речи с перепугу. Он разевал рот, будто рыба, выброшенная на сушу. Джо встряхнул его еще раз, хотя и не так сильно, и повторил свой вопрос, но мальчишка по-прежнему лишь сипел и таращился. Тогда Джо выпустил его, и тот мешком свалился на снег, являя собой самое жалкое зрелище. Встать он уже не мог.

Джо задумчиво хмыкнул и всмотрелся в мальчика. Бледный, хилый городской заморыш, да еще и зубами от холода и страха ляскает так, что язык себе лишь чудом не откусил. А вот глаза у мальчишки необыкновенные – большие, зеленые с прожелтью, да к тому же обведены темными кругами. Джо вздохнул и рывком поставил мальчишку на ноги. Кожа у того была холодная и белая, как снег.

– Ну и как тебя зовут? – спросил Джо.

– Хоркинс, – дрожащим голосом отозвался мальчик. – Ладлоу Хоркинс.

Глава четвертая
Ростовщики и поэзия

Ладлоу молча дрожал в углу, а Джо тем временем развел огонь в очаге. Вот над огнем на крюке утвердился чайник, и Джо принялся помешивать его содержимое.

– Супу хочешь? – спросил Джо у мальчика.

Ладлоу кивнул, и Джо разлил густую похлебку в две миски. Мальчик хлебал свою порцию так жадно, что чуть не подавился.

– Ты откуда? – осведомился Джо.

Ладлоу вытер суп с подбородка и сипло прошептал:

– Из Города.

– Понятно. Обратно вернуться хочешь?

Парнишка яростно замотал головой.

– Что ж, и это вполне понятно, разделяю твои чувства. Насколько я успел убедиться, Город – мерзейшее и грязнейшее место, где люди утратили человеческий облик. Ниже падать уже некуда.

Ладлоу кивнул, пытаясь одновременно отхлебнуть еще супу, так что в результате облил засаленный воротник своей рубашки. Чтобы добро не пропадало, мальчик без колебаний сунул воротник в рот и обсосал с него суп. Джо даже не улыбнулся, лишь с удивлением смотрел на гостя.

– А чем ты занимался в Городе?

Ладлоу со стуком поставил опустевшую миску на стол. Тепло супа медленно разливалось у него в желудке, и мальчик потихоньку начал согреваться.

– Да так, всем понемножку, – уклончиво ответил Ладлоу, но под тяжелым взглядом Джо добавил: – Вообще-то в основном я промышлял воровством. Карманником был.

– Такой честный ответ не может не радовать, Ладлоу, но сомнительно, чтобы тебе здесь нашлась работа, – сухо сказал Джо. – Деревушка маленькая, много не наворуешь.

– Ничего, что-нибудь да найду, – гордо ответил Ладлоу.

– Охотно верю, – рассмеялся Джо и внимательно оглядел мальчика. – Скажи-ка, что ты еще умеешь?

– Бегаю быстро и умею сворачиваться в комок, так что могу поместиться куда угодно.

Неизвестно, какое впечатление произвел этот ответ на Джо, поскольку на лице его не отразилось никаких чувств.

– Очень полезные навыки, – сказал он. – А как насчет образования? Ты грамотный? Читать-писать умеешь?

– Спрашиваете! – Ладлоу даже надулся от обиды.

Если Джо и удивился, то ничем себя не выдал.

– Тогда покажи мне, на что ты способен. – С этими словами он извлек из кучи вещей на столе чернильницу, перо и клочок бумаги. – Напиши что-нибудь.

Ладлоу ненадолго призадумался, а затем медленно начал выводить на бумаге строчки, от старания высовывая кончик языка. Почерк у мальчика оказался разборчивый, без закорючек.

 

Стешок

Пушыстый кролик кротак нравом,
Он днем влугах все щиплит травы,
Начует кролик втеплой норки,
Что сам он выкапал под горкой.
 

Джо погладил себя по подбородку, чтобы скрыть улыбку.

– А кто научил тебя грамоте – родители?

– Да вы что! – Ладлоу фыркнул. – Им и на меня, и на грамоту начхать. Выучил меня мистер Амбарт Джеллико, городской ростовщик.

– Амбарт Джеллико? Так-таки он самый? – переспросил Джо. – Весьма любопытно, весьма.

– Вы его знаете? – поинтересовался Ладлоу, но Джо не ответил, занятый поисками еще одного чистого листка.

– Так, а теперь напиши вот что… – И Джо продиктовал Ладлоу несколько слов.

Мальчик старательно записал их, вновь высунув язык от усердия, подул на чернила, чтобы быстрее высохли, и протянул листок Джо.

– Заббиду пишется с двумя «б», но ты ведь не обязан был это знать, – заметил Джо, просматривая листок.

Он вновь смерил парнишку пристальным взглядом. Обычный городской мальчишка, что по виду, что по запаху. По запаху особенно. Пронырливый, тощий, грязный, одет кое-как, если не считать шарфа и перчаток – дорогих и явно у кого-то позаимствованных. Хитрая физиономия, такому палец в рот не клади. Сразу видно, парнишка тертый. И к тому же битый, причем совсем недавно – весь в синяках и губы распухли. Но в темных глазищах светится ум… и что-то еще.

– Если хочешь, поступай ко мне на службу, – решился Джо Забидду.

Ладлоу сощурился:

– А платить будете?

– Об этом потолкуем завтра. – Джо зевнул. – А сейчас давай-ка спать.

Он бросил Ладлоу свой плащ, и мальчик, завернувшись в него, устроился на полу у самого очага. Никогда еще Ладлоу не было так тепло и уютно – мягкий нежный мех прямо льнул к телу. Полуприкрыв глаза, Ладлоу наблюдал, как хозяин улегся на кровать, которая оказалась ему коротка, и вскоре захрапел. Убедившись, что Джо уснул, Ладлоу вытащил из-под рубашки кошелек, украденный из кареты, и припрятал его за кирпичом, отходившим от стены. Потом посмотрел на клочок бумаги, исписанный под диктовку Джо.

Меня зовут Джо Заббиду.

Я – ростовщик, беру в заклад секреты.

Ладлоу вновь подивился, что бы это могло значить. Ростовщик – это еще понятно, а вот как можно взять в заклад секрет? Но мальчик недолго ломал голову над этой загадкой: вскоре он погрузился в сон, полный мрачных видений, от которых сердце у него колотилось, как будто он все еще бежал.