Текст книги "Земля надежды"
Автор книги: Филиппа Грегори
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 41 страниц) [доступный отрывок для чтения: 15 страниц]
Тот кивнул.
– И он просто взбесился, – добавил гость.
– Еще бы. И что он теперь собирается делать?
– По этому поводу… ничего не могу сказать.
– Тогда что собирается делать парламент?
Он медленно покачал головой. Эстер, видя, что ее муж уже готов взорваться от нетерпения, а их посетитель все еще обдумывает свой ответ, прикусила губу, чтобы заставить себя промолчать и не вмешиваться.
– По этому поводу… тоже не могу сказать.
Джон быстрым шагом пошел было к двери, потом повернул обратно.
– А что делается в городе? Все спокойно?
Деревенский сквайр тряхнул головой, озадаченный такой быстрой сменой темы разговора.
– Ну, для поддержания спокойствия собираются вызвать специальные отряды лорд-мэра, все королевские слуги попрятались, в Сити все позакрывалось, а народ приготовится к бунту… или к чему-нибудь похуже.
– Что может быть хуже? – спросила Эстер. – Что может быть хуже бунта в Сити?
– Война, я думаю, – медленно сказал гость. – Война может быть хуже, чем бунт.
– Кого с кем? – сурово спросил Джон. – Война кого с кем? Что вы говорите?
Посетитель посмотрел ему в лицо, явно борясь с необъятностью того, что он должен был сказать.
– Боюсь, что это будет война между королем и парламентом.
Наступило короткое потрясенное молчание.
– Значит, дошло уже до этого? – спросил Джон.
– Вот поэтому я и приехал посмотреть на самое интересное в Лондоне. Я пообещал себе, что не уеду домой, не посетив вас.
Джордж осмотрелся.
– И теперь я вижу, это даже больше, чем я ожидал.
– Я все вам покажу, – пообещала Эстер. – Простите наше нетерпение узнать новости. А что вы будете делать, когда вернетесь домой?
Он вежливо поклонился ей.
– Я соберу всех мужчин среди своих домочадцев, вооружу их и буду обучать сражаться, чтобы они могли защитить свою страну от врагов.
– Но вы будете сражаться на стороне короля или парламента?
Он снова поклонился.
– Мадам, я буду сражаться за свою страну. Я буду сражаться за правое дело. Единственная закавыка – хотел бы я знать, кто прав.
Эстер показала ему все самое интересное в их коллекции и потом, как только смогла, оставила его одного с позволением самому открывать ящики шкафов и рассматривать всякие мелочи. Джона не было ни в доме, ни в оранжерее. Как она и опасалась, он, уже накинув походный плащ, был на конюшне и ждал, пока оседлают его кобылу.
– Ты не поедешь! – воскликнула она.
– Я должен быть там, – возразил Джон. – Я не могу сидеть здесь и ждать, пока дойдут какие-то обрывки информации.
– Ты всего лишь садовник, – сказала она. – Ты не придворный и не член парламента. Что тебе до того, ссорится король с парламентом или нет?
– Но я на самом краешке событий, – Джон был тверд. – И знаю слишком много, чтобы спокойно отсиживаться дома и нянчиться с собственным неведением. Если бы я знал обо всех о них меньше, я бы меньше переживал. Если бы я знал больше, мне легче было бы разобраться во всем и решить, что делать. Я как раз посередине между знанием и неведением и должен решить, на чьей я стороне!
– Оставайся в неведении! – сказала она с внезапной страстностью. – Иди в свой сад, займись рассадой для садов Уимблдона и Отлендса. Занимайся делом, для которого ты был рожден. Оставайся дома, здесь ты в безопасности.
Он тряхнул головой и взял обе ее руки в свои.
– Я ненадолго, – пообещал он ей. – Переберусь через реку в Уайтхолл, разузнаю новости и вернусь домой. Не волнуйся ты так, Эстер. Я должен узнать, что происходит, а потом сразу домой. Для нас же лучше, если я буду знать, куда ветер дует. Для нашей же безопасности.
Она не отнимала рук, наслаждаясь теплом его мозолистых ладоней.
– Говоришь-то ты правильно, но сам похож на мальчишку, собирающегося удрать, – проницательно заметила она. – Ты просто хочешь быть в центре событий, муженек. И не отрицай!
Джон лукаво подмигнул ей и быстро поцеловал в обе щеки.
– Прости, – сказал он. – Так оно и есть. Можно, я удеру с твоим благословением?
У Эстер захватило дух от неожиданного нечаянного объятия, и щеки ее вспыхнули.
– С моим благословением, – повторила она. – Конечно, я благословляю тебя. Всегда.
Он вскочил в седло и неторопливым шагом пустил лошадь со двора. Эстер приложила руку к щеке, там, где ее легонько коснулись его губы, и проводила Джона взглядом.
Ему пришлось подождать, пока подойдет паром с местами для лошадей.
Движение на улицах Сити на той стороне реки было оживленным, как никогда. Сотни людей толклись на узких улочках, спрашивали друг у друга, нет ли новостей, останавливали продавцов баллад и разносчиков листовок и требовали у них новостей.
Вооруженные группы маршировали по дорогам, расталкивая пешеходов и требуя, чтобы те кричали: «Ура! За короля!» Но тут же на другой дороге появлялась группа, выкрикивающая: «Ура! За Пима![7]7
Джон Рут Пим (1584–1643) – выдающийся английский политический деятель, главный руководитель парламентской политики.
[Закрыть] Долой епископов! Долой королеву-католичку!»
Когда Джон увидел, что две такие группы двигаются навстречу друг другу, он испугался, что его втянут в драку, и вместе с лошадью укрылся в боковой улочке.
Но роялисты перешли на одну сторону улицы, будто торопились по очень срочному делу, которое заставило их быстренько исчезнуть. Противники старательно сделали вид, что не заметили их, и не стали за ними гнаться.
Джон посмотрел на эту картину и понял, что никто, как и он сам, не готов к открытому столкновению. Скандалисты на улице даже потасовки не хотели, не то что настоящей войны. Он подумал, что страна наверняка полна именно такими людьми, такими же, как он, как честный парламентарий из Йовила. Все они понимали, что находятся во власти перемен, и все хотели принять участие в этих переменах, все хотели поступить правильно, но были очень, очень далеки от понимания того, что же правильно.
Отец Джона знал бы. Он был бы за короля. У отца Джона была та самая несгибаемая вера, которой его сын так и не научился.
Джон поморщился, подумав, насколько силен был его отец отсутствием сомнений и насколько глубоко погряз он сам в многочисленных сомнениях. В итоге он все еще оплакивал одну женщину, почти влюбился в другую и женился на третьей. Будучи на службе короля, в глубине сердца был на стороне оппозиции. И получалось, что он постоянно разрывался между всеми.
Вокруг дворца Уайтхолла толпы были еще гуще. У ворот стояли вооруженные стражники с угрюмыми и мрачными лицами, сжимая в руках перекрещенные пики.
Джон, подъехав к постоялому двору, оставил лошадь в конюшне и в толкотне и давке пешком вернулся ко дворцу.
Толпа представлял собой все ту же странную смесь людей. Были там попрошайки, нищие, калеки в лохмотьях и старых потрепанных ливреях, которые собрались там, чтобы покричать, а может, и получить несколько монет за продажную верность тому, кто заплатил.
Были там и рабочие, и женщины, и подмастерья с ремесленниками, и рыночные торговцы. Были и одетые во все черное серьезные проповедники церквей индепендентов и сектантов, были богатые купцы и люди из Сити, которые сами в драку не полезли бы, но сердца их жаждали борьбы.
Были там и матросы с кораблей, стоявших в порту. Они тоже кричали в поддержку парламента, потому что обвиняли короля и его французскую жену в бездействии по отношению к пиратам Дюнкерка. Были там и обученные отряды солдат, кое-кто из них пытался навести порядок и собрать всех своих вместе, а кое-кто впадал в неистовство и начинал вопить, что они все готовы умереть за права парламента.
Вся эта пестрая толпа орала и вопила на все лады, от свиста и шиканья тех, кто сам не знал, за что выступает, до упорядоченных выкриков тех, кто, наоборот, прекрасно понимал, чего хочет: «Долой епископов! Долой королеву!» И самый последний призыв, появившийся после того, как король явился в палату общин с мечом: «Долой привилегии!»
Джон пробрался в передние ряды толпы, прямо к воротам дворца Уайтхолла и крикнул, обращаясь к стражнику и пытаясь перекричать шум:
– Джон Традескант! Садовник короля!
Стражник чуть подвинулся, Джон поднырнул под пику и вошел.
Старый дворец Уайтхолл был самым беспорядочным из всех королевских дворцов, сплошная путаница из зданий, дворов и садов, то там, то здесь украшенных статуями и фонтанами, оживленных пением птиц. Джон, надеясь встретить знакомое лицо, направился к королевским покоям. Завернув за угол, он остановился как вкопанный, потому что столкнулся почти лоб в лоб с самой королевой.
Она бежала, плащ развевался у нее за спиной, в руках она держала ларец с драгоценностями. За ней мчался король, в руках у него был походный пюпитр для бумаг. А за ним неслись дюжина слуг и служанок, и каждый тащил в руках то, что мог унести. А за ними следовали две няньки с двумя младшими королевскими детьми на руках. Пятилетняя принцесса Елизавета торопилась изо всех сил, стараясь не отставать, а оба молодых принца, Карл и Иаков, замыкали процессию.
Когда королева заметила его, Джон упал на колени, но она бросилась к нему и сунула ему в руки ларец.
– Садовник Традескант! – воскликнула она. – Возьми это!
Она повернулась к королю.
– Мы должны подождать! – настаивала она. – Мы должны смело взглянуть в лицо этому сброду! Мы должны их запугать!
Король потряс головой и жестом показал ей, что надо двигаться дальше. Она неохотно побежала впереди него.
– Я г…говорю тебе, они все взбесились! – кричал король. – Мы должны выбираться из Сити! Здесь не осталось ни одного преданного сердца. Они все сошли с ума. Нам нужно добраться до Хэмптон-Корта и подумать, что мы будем делать дальше! Там нужно будет вызвать солдат и посоветоваться.
– Мы пугаемся собственной тени, как дураки! – завизжала она. – Мы должны встретиться с ними лицом к лицу и подавить их! Иначе мы так всю оставшуюся жизнь и будем убегать!
– Мы п…пропали! – закричал он. – П…пропали! Ты что, думаешь, я хочу, чтобы тебя судили за измену? Ты что, думаешь, я хочу увидеть твою голову на пике? Ты что, думаешь, я хочу, чтобы этот сброд схватил тебя и детей вот прямо сейчас?
Джон присоединился к свите слуг, бегущих за королевской четой к конюшне. Всю дорогу их ссора становилась все более и более неразборчивой, по мере того, как ее французский акцент от ярости становился все заметнее, а его заикание все усиливалось от страха. Когда они добрались до конюшен, королева была вне себя от ярости.
– Трус! – гневно прошипела она. – Если ты сейчас уедешь из этого города, ты навсегда потеряешь его. Конечно, легче убежать, чем попробовать вернуть утраченные позиции. Ты должен показать им, что ты не боишься.
– Я… я… ничего не боюсь!
Он распрямил спину.
– Н…ничего! Но прежде чем делать что-то, я должен быть уверен, что ты и дети в безопасности. И именно вашу безопасность, мадам, я пытаюсь обеспечить в данную минуту. А о себе я не беспокоюсь! Н…ничуть!
Джон протиснулся вперед и поставил ларец с драгоценностями на пол кареты. Все происходящее снова продемонстрировало ему странную смесь робости и горделивости в характере короля. Даже в эту минуту, когда толпа колотила в ворота дворца, они оба разыгрывали все те же роли в своем бесконечном маскараде. Даже сейчас казалось, что они не совсем реальны.
Джон оглянулся. Слуги выглядели как зрители величественной пьесы. Никто не торопил события, никто не говорил ни слова. Единственными актерами были король и королева. В их пьесе были и потрясающий романтизм опасности, и героизм, и проигранное дело, и внезапное бегство.
Джон почувствовал, как от шума толпы на площади в груди колотится сердце, он познал глубокий инстинктивный ужас перед толпой. Ему вдруг почудилось, что ворота вот-вот падут под натиском толпы и все эти люди ворвутся на конюшенный двор. И если они найдут тут королеву, рядом с ее дорожной каретой и с ларцом, полным драгоценностей, то может случиться все, что угодно. Вся сила и мощь королевской семьи, которые так успешно культивировала королева Елизавета, покоилась на создании и поддержке дистанции, волшебства и блеска. Дайте простому народу хотя бы раз услышать, как королева орет на их короля, точно французская торговка кружевами, и все – игра окончена.
– Я доставлю тебя в Хэмптон-Корт! И когда ты будешь в безопасности, я вернусь и раздавлю этих предателей! – поклялся Карл.
– Ты раздавишь их сейчас же! – завопила она. – Сейчас, до того, как наберут силу. Ты выйдешь к ним и бросишь им вызов. Ты уничтожишь их, или, клянусь, я уеду из этого королевства и никогда больше не вернусь! Во Франции умеют уважать принцессу крови!
Настроение сцены внезапно изменилось. Король взял руку королевы и склонился над ней. Шелковистые волосы упали и скрыли его лицо.
– Н…никогда не говори так, – сказал он. – Ты – королева этой страны, королева всех сердец. Это преданная страна, они л…любят тебя, я люблю тебя. Никогда даже не д…думай о том, чтобы оставить меня.
За воротами снова раздались громкие крики. Джон, позабыв о том, что ему надлежит помалкивать, не мог больше ждать в момент, когда им грозила опасность быть схваченными на конюшне, как пара слуг, собравшихся бежать вместе.
– Ваше величество! – торопливо сказал он. – Вы должны либо готовиться к осаде, либо попытаться вывести отсюда карету! Через минуту толпа будет здесь!
Королева остановила на нем взгляд.
– Мой верный садовник Традескант! – воскликнула она. – Оставайся с нами.
– Становись на запятки, – приказал король. – Будешь сопровождать нас к безопасности.
Джон изумленно уставился на него. Единственное, о чем думал он сам, это только о том, чтобы донести до них безотлагательность ситуации.
– Ваше величество? – переспросил он.
Король подсадил королеву в карету, где уже ждали маленькие принцы Карл и Иаков, с глазами, от ужаса большими, как блюдца. Туда же забрались няньки с малышами и сам король. Джон захлопнул за ними дверцу. Он хотел сказать, что никак не может ехать с ними, но услышал нарастающий рев толпы у ворот и испугался, что, если они начнут с ним спорить, требовать его услуг, сомневаться в его верности, это снова может вызвать задержку.
Джон отступил чуть назад, ожидая, когда карета тронется в путь. Но она не двигалась. Никто ничего не делал без конкретного приказания, а король и королева снова были заняты спором.
– Да черт побери! Трогай! – заорал Джон, принимая командование на себя в отсутствие другого начальства, и сам запрыгнул на запятки, рядом с лакеями, цеплявшимися за спинку кареты.
– Давай на запад, в Хэмптон-Корт. И поезжай аккуратно. Не дай тебе Бог кого-нибудь сбить. Но не останавливайся!
Но даже и после этих слов лакеи замешкались у ворот, ведущих со двора.
– Открывай ворота! – заорал на них Джон, готовый взорваться от гнева.
Они бросились вперед, подчиняясь первому ясному приказанию, услышанному за целый день, и огромные деревянные ворота распахнулись настежь.
Когда ворота раскрылись и оттуда медленно выехала карета, мужчины и женщины в первых рядах толпы сразу же подались назад. Джон увидел, что они были захвачены врасплох внезапным движением ворот, видом прекрасных лошадей, богатством и роскошью позолоты королевского экипажа.
Изукрашенная карета короля с плюмажем из перьев на каждом углу крыши, огромные, высоко вскидывающие ноги арабские кони, запряженные под хомутами красной кожи с золотыми заклепками, все еще сохраняли таинство власти, божественной власти, даже если внутри этой кареты сидела королева-католичка. Но стоявшим впереди некуда было отступить под напором толпы, толкавшей их в спины.
У некоторых в толпе в руках были пики, но они использовали их пока что не как оружие, а как древки для стягов. На каждом таком древке было белое полотнище с нацарапанным на нем словом «Свобода!», толпа размахивала ими перед окнами кареты. Джон молился только о том, чтобы королева опустила лицо и хотя бы раз в жизни посидела тихо. Престиж короля мог помочь им безопасно проехать сквозь толпу, если она не настроит народ против себя.
Из кареты до Джона донесся испуганный детский плач.
– Пошел! – скомандовал Джон кучеру, перекрикивая шум толпы. – Давай, давай! – крикнул он изо всех сил. – Дорогу королю! Законному королю!
– Свобода! – крикнул кто-то из толпы, размахивая пикой в опасной близости от его лица.
– Свобода и король! – ответил Джон и услышал, как кто-то тут же подхватил новый лозунг.
Лакей рядом с ним попытался уклониться от плевка.
– Стой спокойно, дурак, или тебя стащат отсюда, – пробормотал Джон.
В любой момент настроение толпы могло измениться от шумного протеста к убийству. Над крышей кареты Джон высматривал улицы, ведущие прочь из города.
– Дорогу законному королю! – кричал Джон.
На перекрестках толпа становилась все гуще.
– Вперед, вперед! – орал Джон кучеру.
Он был абсолютно уверен, что стоит им остановиться хотя бы на секунду, дверцы кареты тут же вырвут с корнем, королевскую семью вытащат из кареты и разорвут на части прямо здесь, посередине улицы.
Если только толпа догадается, что может хотя бы на мгновение остановить карету, в которой сидит король, тогда они тут же поймут, что могут делать все, что им захочется. Все, что еще сдерживало их, была старая суеверная вера в королевскую власть, божественную природу монархии, которую проповедовал король Иаков и в которую страстно верил Карл.
Толпа постепенно смыкалась вокруг кареты, пока та медленно ползла мимо, но никто еще не отваживался дотронуться до нее, как будто боялись обжечь руки о роскошную позолоту. Однако Джон понимал, что как только хотя бы кто-то один хотя бы раз прикоснется, то все сразу поймут, что король отнюдь не бог, не карающая десница. Если они отважатся хотя бы раз прикоснуться, то разорвут всех.
– Назад! – орал Джон. – Дорогу королю!
Все теперь зависело от того, удастся ли карете выдержать мучительно медленную скорость пешехода, нигде не задерживаясь, не останавливаясь, двигаясь постоянно на запад, туда, где солнце посверкивало на воде в открытых сточных канавах, как бы указывая путь к безопасности.
Кто-то потянул его за полу куртки, Джон с трудом сохранил равновесие, ухватившись покрепче за ремень лакея, стоявшего рядом с ним на запятках. Он посмотрел вниз. Это была женщина, лицо ее было искажено яростью.
– Свобода! – выкрикнула она. – Смерть католикам! Смерть католической королеве!
– Свобода и король! – крикнул в ответ Джон.
Он попытался улыбнуться ей, но почувствовал, что губы прилипли к сухим зубам. Только бы королева прятала лицо!
– Свобода и король!
Карета подскакивала на булыжной мостовой. Толпа становилась все гуще, но впереди уже была видна свободная дорога. Кто-то швырнул в дверцу кареты комком грязи, но толпа была слишком густой для того, чтобы швырять камнями. И хотя пики все еще поднимались в воздух при криках «Свобода!», они еще не были нацелены на стекла в окошках кареты.
По мере того как экипаж все дальше продвигался по дороге, ведущей из города, толпа редела, как и рассчитывал Джон. У большей части этих людей были дома, или рыночные прилавки, или даже торговля в Сити, они ничего не выиграли бы, преследуя карету по Вест-вэй. Кроме того, они уже запыхались, и забава им надоела.
– Давайте откроем дверцы! – воскликнул кто-то. – Откроем дверцы и посмотрим на эту королеву, на католическую королеву. Послушаем, как она молится, что это за молитвы, которым они так хотели нас всех научить!
– Смотрите! – завопил Джон так громко, как только мог. – Ирландец!
Он показал назад, туда, откуда они приехали.
– Идет во дворец! Ирландский священник!
С ревом толпа повернула назад и побежала ко дворцу, спотыкаясь и поскальзываясь на булыжниках, преследуя свои собственные ночные кошмары.
– А теперь гони! – заорал Джон кучеру. – Гони изо всех сил!
Кучер хлестнул лошадей, они рванулись вперед, карета дернулась, подскакивая на булыжной мостовой. Джон висел, прилепившись к задку кареты, как ракушка, покачиваясь на кожаных ремнях и пряча голову после того, как ветер сдул с нее шляпу.
Когда они выбрались в пригороды Лондона, улицы стали спокойны, люди либо забаррикадировались в домах и молились о мире, либо отправились в город.
Джон почувствовал, как судорога отпускает его горло, он ослабил хватку за ремень и спокойно покачивался всю дорогу до Хэмптон-Корта.
В Хэмптон-Корте короля не ждали. К приезду королевской семьи ничего не было готово. Кровати и мебель, ковры и картины – все осталось в Уайтхолле.
Выйдя из кареты, семья остановилась перед наглухо запертыми дверями дворца. Ни один слуга не появился, чтобы открыть им дверь.
Джону казалось, что мир рушится вокруг него. Он замешкался и оглянулся на своего государя. Король прислонился к грязному колесу кареты и выглядел совершенно изможденным.
– Не ожидал я такого приема! – мрачно сказал Карл. – Двери моего собственного дворца закрыты передо мной!
Королева умоляюще посмотрела на Традесканта.
– Что нам делать?
Джон почувствовал раздражающее чувство ответственности.
– Подождите здесь, – сказал он. – Я пойду найду кого-нибудь.
Он оставил королевскую карету стоящей перед внушительными и величественными парадными дверями и обогнул здание. Кухни были в обычном неряшливом состоянии – пока во дворце нет короля, вся обслуга отдыхает.
– Проснитесь, – Джон просунул голову в дверь. – Король, королева и королевская семья ждут у дверей, пока вы их впустите.
Его слова произвели эффект брандера, взорвавшегося посреди скопища мелких шлюпок в гавани Уитби.[8]8
Уитби – город на побережье Северного Йоркшира, центр рыболовства и кораблестроения.
[Закрыть] Сначала воцарилось ошеломленное молчание, а потом поднялся страшный переполох.
– Бога ради, откройте же парадную дверь и впустите их! – приказал Джон и вернулся во внутренний двор.
Король все еще стоял, прислонившись к карете, и разглядывал внушительные крыши дворца с таким вниманием, как будто никогда их раньше не видел. Королева все еще сидела в карете. Ни тот, ни другая не двинулись с места с того момента, как Джон оставил их, хотя дети хныкали в карете, а одна из нянечек молилась.
Джон изобразил на лице улыбку, подошел ближе и поклонился.
– Сожалею о столь скверном приеме, – произнес он.
Пока он произносил эти слова, парадная дверь со скрипом отворилась, и оттуда выглянула испуганная физиономия лакея.
– Но в доме есть пара кухарок и домашних слуг, – обнадеживающе заявил Джон. – Они смогут обеспечить комфорт вашим величествам.
При виде слуги королева несколько оживилась. Она поднялась на ноги и подождала, пока лакей поможет ей выйти из кареты. Дети вышли вслед за ней.
Король повернулся к Джону:
– Благодарю тебя за ту службу, что ты оказал нам сегодня. Твой эскорт был очень полезен.
Джон поклонился.
– Я рад, что ваше величество благополучно прибыли сюда, – сказал он.
Уж по крайней мере это он мог сказать с чистой совестью. Он в самом деле был рад, что смог благополучно вывезти их из Лондона. Он не мог остаться в стороне и наблюдать, как принцев и королеву толпа вытащила бы из кареты, точно так же, как не смог бы спокойно наблюдать за тем, как обижали бы Эстер и его детей.
– Пойди распорядись, чтобы нам приготовили к…комнаты, – велел король.
Джон замешкался.
– Я должен вернуться домой, – сказал он. – Я распоряжусь, чтобы все было сделано так, как вы пожелаете, и потом отправлюсь домой.
Король едва заметно повел рукой, что означало «нет».
Джон колебался.
– Ос…оставайся, пока здесь не установится хоть какой-то порядок, – невозмутимо сказал король. – Скажи им, чтобы приготовили наши личные покои и обед.
Джону ничего не оставалось делать, как только поклониться, осторожно отступая, удалиться и отправиться выполнять его приказания.
Сделать, собственно говоря, можно было немногое. Во всем дворце нашлась только одна кровать, достойная их.
И вот король, королева и оба наследных принца вынуждены были устроиться на ночь в одной постели, на единственной проветренной простыне в целом дворце.
Обед был подан обильный, но назвать его королевской трапезой было трудно. Не было позолоченных тарелок и кубков для сервировки. Все внешние приманки монархии – гобелены, ковры, золотые блюда и драгоценности, даже богато расшитое постельное белье, все, что всегда путешествовало вслед за королем по всей стране, – все осталось в Уайтхолле. В пустовавших дворцах оставались только вещи средней руки, и Хэмптон-Корт не был исключением. Королева ела из оловянной посуды с видом оскорбленного достоинства.
Обед подавали кухонные работники и придворные скромного происхождения и положения, которые присматривали за дворцом в отсутствие короля. Они подавали блюда согласно этикету, преклонив колено, но все церемонии на свете не могли скрыть, что на оловянных блюдах, которые ставились на простой дощатый стол, подавали всего-навсего хлеб и мясо.
– Завтра ты будешь сопровождать меня и королеву в Виндзор, – сказал король, закончив обед. – А оттуда в Дувр.
Традескант, сидевший за нижним столом, встал со скамьи и припал на колено на засохший тростник, покрывавший доски пола.
– Да, ваше величество.
Он держал голову низко, чтобы не было заметно его изумление.
– Проследи, чтобы лошади были готовы на рассвете, – приказал король.
Королевская семья поднялась со своих мест за верхним столом, находившимся на подиуме, и покинула парадный зал через дверь сразу за столом. Их гостиная наверняка была холодной и полной дыма из-за дымохода с плохой тягой.
– Они что, бегут? – спросил у Джона один из придворных, когда тот поднялся с колен. – Все сразу?
Джон посмотрел на него с ужасом.
– Они не могут так поступить!
– Им что, было так необходимо бежать из Лондона? Как трусам?
– Что вы можете знать об этом? Настроение сброда, собравшегося вокруг Уайтхолла, было достаточно воинственным. Были моменты, когда я боялся за их жизнь.
– Чернь! – презрительно усмехнулся придворный. – Они могли бросить им кошелек с золотом, и настроение тут же поменялось бы. Но если они бежали из Лондона, они могут совсем покинуть страну? За этим они торопятся в Дувр? Сесть на корабль, идущий во Францию? А что тогда будет с нами?
Джон покачал головой.
– Сегодня утром я расстался с женой перед конюшней в Ламбете, – сказал он. – Я едва понимаю, где я сам сейчас нахожусь, не говоря уже о том, чтобы рассуждать, что станется с королем, королевой и их королевствами.
– Что ж, бьюсь об заклад, они спасаются бегством, – бодро заявил молодой человек и добавил совсем тихо: – И скатертью дорога.
Потом он щелкнул пальцами, подзывая свою собаку, и вышел.
Путешествие в Дувр было долгим, утомительным и холодным.
Укутанная королевская семья ехала в карете, а Джон, держась за ремень, стоял на запятках, на месте ливрейного лакея. К тому времени, когда карета, грохоча, вкатилась в замок в Дувре, пальцы Джона посинели, холодный ветер выбивал слезы из глаз, каждая косточка на лице болела так, будто у него была лихорадка. Со своего места позади кареты он слышал из-за стука колес, как королева на всем пути по длинным замерзшим дорогам нескончаемо жаловалась.
Ту ночь они спали в замке Дувра, в лучшем комфорте. Потом целую неделю не трогались с места, не в состоянии принять никакого решения. Вначале ждали известий, потом решили плыть во Францию, пропустили прилив, передумали, снова стали ждать свежих новостей.
После беспорядков в Лондоне придворные мало-помалу собирались в Дувре, вельможи прибывали из своих поместий.
Каждый имел свое мнение, всех король выслушивал с истинно королевской любезностью, но прийти к единому мнению никак не могли – никто не был в состоянии действовать.
Пока в течение этой недели промедления король и королева бросались от одного решения к другому, к ним присоединилась одиннадцатилетняя принцесса Мария, которая должна была отправиться в плавание к своему жениху в Голландию. И обнаружила, что королева, ее мать, была крайне зла на дочь за то, что та собиралась выйти замуж за протестанта и покинуть семью в трудный час. Принцесса Мария не пыталась возражать матери и вести себя непокорно, но куксилась в красноречивом молчании.
На рассвете из Тауэра привезли два тяжелых мешка. Джон ни о чем не спрашивал, но по суровому выражению лица стражника, который ни на мгновение не выпускал мешки из виду, предположил, что король отсылает сокровища страны за море, вместе с женой, и что ростовщики Европы будут снова кружить над драгоценными камнями Англии, как ястребы над жертвой.
Наконец король и королева приняли решение расстаться. Принцесса Мария должна была отплыть в Голландию на одном корабле, королева и трое младших детей собирались добраться до Франции на другом – на «Льве». Два принца – Карл и Иаков – оставались с королем в Англии, чтобы попытаться найти решение, каким образом удовлетворить требования парламента.
Пока королевская чета с трудом расставалась, Джон и прочие слуги ждали на причале на некотором расстоянии. Король держал обе руки супруги и нежно целовал их.
– Ты не уступишь им ни дюйма, – сказала королева.
Голос ее был требовательным и пронзительным, так что все стоявшие на причале могли слышать, как злая фея околдовывает короля Англии.
– Ты не сделаешь ни единой уступки. Их необходимо поставить на колени. Они должны знать, кто хозяин. Ты не должен даже говорить с ними, прежде чем не поставишь меня в известность.
Карл снова поцеловал ее руки.
– Нет, – пообещал он. – Л…любовь моя, моя дорогая, любимая. Я буду думать о тебе все время.
– Тогда думай о том, что я не смогу вернуться, пока ты не казнишь предателя Пима за измену! – яростно сказала она. – И подумай о своем сыне, которому ты должен передать наследство в целости и сохранности. А я соберу в Европе такую армию, что мы уничтожим их, если они не согласятся! Так что не уступай ни в чем, Карл, я не разрешаю!
– Моя дорогая, д…дорогая, любимая, – тихо повторял он.
Он поднял голову от ее рук, и она поцеловала его прямо в губы, как будто принимала у него торжественную клятву.
– Не забудь! – страстно воскликнула она. – Мы уже и так слишком многое потеряли из-за твоей слабости! Ни единой уступки без моего согласия. Ты должен сказать им, что это они должны признать свое поражение – и церковь, и армия, и парламент. Я – королева, а не рыночная торговка, и я не собираюсь торговаться с ними. Ни единой уступки.
– Счастливого пути, любовь моя, – нежно сказал он.
Наконец она ему улыбнулась.
– Да хранит тебя Бог, – сказала она.
Не думая о том, какое впечатление ее жест произведет на слуг короля, ожидающих на причале, она перекрестила его голову ужасным католическим жестом. И Карл склонил голову под знаком Антихриста.
Генриетта-Мария подобрала свои пышные юбки и осторожно взошла по сходням на отплывающий корабль.
– И не забудь, – повысив голос, крикнула она уже с палубы корабля. – Никаких уступок!
– Нет, любовь моя, – печально сказал король. – Я скорее умру, чем р…разочарую тебя.
Корабль отошел от причала, и король велел подать ему коня. Он сел в седло и поскакал вперед, один, по крутым склонам холмов, окружавших маленький город, стараясь не упускать из виду парус королевы. Он скакал и махал ей шляпой, пока все уменьшавшийся корабль не исчез окончательно в блеклом тумане, стелившемся по волнам. И помазаннику Божьему ничего более не оставалось, как медленно и печально вернуться обратно в замок Дувра и написать жене, обещая, что он всегда будет делать только то, что она посчитает правильным.
