Текст книги "Земля надежды"

Автор книги: Филиппа Грегори

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 41 страниц) [доступный отрывок для чтения: 15 страниц]

– Ты очень заботишься обо мне, – сказал он. – Я ценю это.

Она могла бы вечно стоять так, в залитом теплым солнечным светом дворе, с его рукой на плече. Но Джон снял руку.

– Так кто же это был?

– Известие из Уайтхолла. Король покупает для королевы усадьбу в Уимблдоне, и они хотят, чтобы ты делал там сад.

Она на мгновение замолчала.

– Советник короля и его первый министр под судом, судьи настроены враждебно, ему грозит смертная казнь, а у короля есть время, чтобы послать за тобой и заказать новый сад.

– Что ж, по крайней мере, это решит проблему с продажей семян и растений, – сказал Джон. – Если я буду делать новый сад для короля, значит, нам понадобятся все наши запасы. Мы снова с прибылью, Эстер. Мне сразу нужно ехать?

– До того, как я узнала, о чем идет речь, я сказала, что ты по дороге в Отлендс. Так что можешь ехать сегодня или завтра.

– Наши беды кончились! – счастливо воскликнул Джон. – Новый сад для короля! И он покупает все наши саженцы и растения.

– Не думаю, что наши неприятности закончатся так быстро, – осторожно сказала Эстер. – Будь очень осторожен, Джон, когда встретишься с королем и королевой.

Когда Джон приехал в Уимблдон, короля и королевы было не найти.

– Их величества гуляют в саду одни, – сказал один из придворных. – Вам велено пойти туда и найти их. Вы можете подойти к их величествам.

Джон, привычный к дворцовым нравам, ожидал, что с королем и королевой, которые гуляли одни, будет двадцать-тридцать придворных. Но на сей раз они действительно были одни, только вдвоем. Она держала его под руку, и, когда они шли рядом, ее шелковые юбки шелестели, прикасаясь к его ногам.

Джон колебался, думая, что, раз уж они предпочли быть действительно только вдвоем, значит, наслаждаются этим одиночеством. Но когда они обогнули газон и заметили его, королева улыбнулась, а король поманил его характерным слабым мановением руки. Хотя они желали, чтобы все всегда думали, что они влюблены друг в друга, они предпочитали видеть друг друга в основном на публике. Королеве гораздо больше нравилось, когда все видели, как она купается в лучах обожания короля, а не когда они наслаждались уединением.

– А, садовник Традескант! – сказала королева.

Джон поклонился и упал на одно колено. Король поманил его пальцем, показывая, что Джон может встать, и Джон поднялся.

Он сразу увидел, что они гуляли по парку не просто ради беззаботного отдыха. Щеки королевы разрумянились, а веки были красными. Король выглядел бледным и напряженным.

– Ваши величества, – осторожно сказал Джон.

– Король купил для меня этот хорошенький домик, чтобы забыть обо всех наших волнениях, – сказала королева со своим мелодичным акцентом. – У нас сейчас очень много треволнений, садовник Традескант. Мы желаем отвлечься.

Джон поклонился.

– Тут может получиться превосходный сад, – сказал он. – Почва хорошая.

– Я хочу, чтобы все было сделано заново, – нетерпеливо сказала королева. – В прелестном стиле, соответствующем дому.

Она показала на усадьбу. Это было красиво расположенное новое здание из красного кирпича, с террасы двумя плавными дугами спускались ступени лестницы, а сад был расположен по склону холма.

– Хочу много фруктовых деревьев. Мы с королем будем приезжать сюда в середине лета, спасаться от шума и суеты двора, будем есть фрукты со своих деревьев, пить вино из своего винограда и есть дыни с…

Она замолчала.

– С грядок, – сказал король. – Они ведь растут на г…грядках, Традескант?

– Да, ваше величество, – сказал Джон. – Мой отец научился выращивать вкусные и спелые дыни, когда работал на сэра Генри Вуттона в Кентербери, и научил меня. Здесь я смогу выращивать для вас дыни и все виды фруктов.

– И красивые цветы, – добавила королева. – Белые и голубые цветы в регулярном саду.

Джон поклонился в знак согласия, стараясь спрятать лицо. Белые и голубые цвета были цветами Девы Марии. Королева просила сделать ей католический сад почти что в самом Лондоне, когда город был на грани восстания.

– Нам нужно обзавестись местом, где мы сможем укрыться в эти смутные времена, – сказал король. – Маленький потаенный сад, Традескант. Место, где мы могли бы б…быть самими собой.

Королева, аккуратно подбирая шелковые юбки, чтобы не запачкаться о мокрую землю, отошла в сторонку, чтобы осмотреть заброшенный ручей.

– Я понимаю, – сказал Джон. – Ваше величество, вы собираетесь жить здесь только летом? Мне бы нужно это знать. Если вас не будет здесь осенью, значит, мне не нужно будет высаживать растения для этого времени года.

– Да, – сказал король. – Это будет летний д…дворец.

Джон кивнул в ожидании последующих распоряжений.

– Мне будет приятно подарить ей с…симпатичный небольшой домик, который принадлежал бы только ей, – сказал король, наблюдая за королевой, стоявшей в дальнем конце маленький террасы. – Мне предстоит заняться очень важным делом – я должен защитить корону от необузданных и порочных людей, которые рады были бы свергнуть меня. Я должен защитить корону от левеллеров, с…с…сектантов и индепендентов, которые хотят порвать узы, соединяющие страну воедино. И всем этим должен заниматься я. Только я могу защитить страну от немногих безумцев. Чего бы это мне ни стоило, я должен сделать это.

Джон знал, что не нужно ничего говорить, но в голосе короля звучала такая странная смесь уверенности и откровенной аффектации, что он не мог промолчать.

– Вы уверены, что вам необходимо все это делать? – тихо сказал он. – Я знаком с несколькими сектантами, они очень тихие люди, им ничего не нужно от Церкви, только возможность молиться по-своему. И уж совершенно точно, что никто в нашей стране не хочет причинить вред вам, или королеве, или принцам.

Карл выглядел трагично.

– Нет, х…хотят, – просто сказал он. – Они заходят все дальше и дальше, не думая о стране. Они хотят урезать мои права, пока я не превращусь в незначительного принца, вроде венецианского дожа, или в орудие в руках парламента. Они хотят, чтобы власть, которую мне передал отец, а ему передала его тетя, превратилась в ничто. Когда наша страна была по-настоящему великой? При короле Генрихе, королеве Елизавете и моем отце, короле Иакове. Но они этого не помнят. Они не хотят помнить. Я должен бороться с ними, как с изменниками. Это в…война не на жизнь, а на смерть.

Королева услышала повышенный голос супруга и поспешила присоединиться к ним.

– В чем дело, муж мой? – спросила она.

Король повернулся к жене, и Традескант обрадовался, что она подошла, чтобы успокоить короля.

– Я говорил, что эти ненормальные в парламенте не успокоятся, пока не разрушат мою церковь и мою власть.

Джон ждал, что королева утешит его, скажет, что ничего дурного против него не замышляется. Он надеялся, она напомнит королю, что король и королева, которыми он так восхищался – его отец Иаков и двоюродная бабка Елизавета, – всю свою жизнь плели сложные нити компромиссов и добивались соглашения.

Оба они имели дело с сильными парламентами, и оба употребляли всю свою власть, все свое обаяние на то, чтобы обратить споры в свою пользу, разделяя оппозицию и соблазняя своих врагов. И ни тот, ни другая не встали бы в оппозицию, силой пытаясь переломить баланс власти в стране. Они выжидали бы, а потом разрушили бы силы врагов.

– Мы должны уничтожить их, – категорично заявила королева. – Прежде чем они уничтожат нас и страну. Мы должны захватить контроль над парламентом, армией и церковью, а потом удержать его. И мы не пойдем ни на какие компромиссы, так ведь, любовь моя? И ты никогда и ни в чем не уступишь!

Он взял ее руку и поцеловал, как будто королева дала ему самый мудрый и взвешенный совет.

– Вот видишь, какие у меня советчики! – с улыбкой сказал он Традесканту. – Видишь, какая она умница и какая непреклонная. Достойная наследница королевы Елизаветы! Женщина, которая могла бы снова победить испанскую Армаду.

– Но мы говорим не об испанцах, – заметил Джон.

В голове у него звучал голос Эстер, приказывающей ему замолчать, но он все-таки рискнул и продолжил:

– Мы говорим об англичанах, следующих голосу своей совести. Это ваши подданные, а не иностранные враги.

– Они – изменники, – с яростью промолвила королева. – И поэтому они хуже испанцев, которые, может быть, и враги нам, зато верны своему королю. А изменник хуже бешеной собаки. Его нужно уничтожать, не раздумывая.

Король кивнул.

– Мне ж…жаль, садовник Традескант, что ты симпатизируешь им.

Невзирая на легкое заикание, слова прозвучали в высшей степени угрожающе.

– Я просто надеюсь на мир и на то, что все добрые люди могут надеяться на мир, – пробормотал Джон.

Королева посмотрела на него, обуянная внезапным подозрением.

– Ты – мой слуга, – сказала она категорично. – Не может быть никаких сомнений, на чьей ты стороне.

Джон попытался улыбнуться.

– Не знал, что нужно выбирать чью-то сторону.

– И тем не менее, – жестко сказал король. – Конечно, мы выбираем, на чьей мы стороне. Много лег я платил тебе деньги, и ты работал в моем доме или в доме моего дорогого герцога, когда был еще совсем мальчишкой. И твой отец всю жизнь работал у моих советников и слуг и у советников и слуг моего отца. Ты ел наш хлеб с того самого времени, как тебя отлучили от груди. Так на чьей ты стороне?

У Джона перехватило горло. Он сглотнул, чтобы стало легче дышать.

– Я за процветание родины, за мир, за то, чтобы вы владели всем, что принадлежит вам, ваше величество, – сказал он.

– Всем, что всегда принадлежало мне, – подсказал король.

– Конечно, – согласился Джон.

Королева неожиданно улыбнулась.

– Но ведь это же мой дорогой садовник Традескант! – беспечно сказала она. – Конечно, он за нас. Ты же первым бросишься в битву со своей маленькой мотыжкой?

Джон попытался улыбнуться и вместо ответа просто поклонился.

Королева положила руку ему на плечо.

– А мы никогда не предаем тех, кто верен нам, – сладким голосом проворковала она. – Мы связаны с тобой так же, как и ты связан с нами, мы никогда не предадим верного слугу.

Она кивнула королю, как бы предлагая ему запомнить этот урок.

– Когда человек готов дать обет верности, он найдет в нас верного господина.

Король улыбнулся жене и садовнику.

– Конечно, – сказал он. – От самого высокопоставленного слуги до самого низшего. Я никогда не забываю ни верности, ни предательства. И все у меня получают по заслугам.

Лето 1641 года

Джон вспомнил эти слова в тот день, когда графа Страффорда бросили в Тауэр, в тюрьму для изменников, чтобы казнить после того, как король подписал Билль об опале[6]6
  В XV в. утвердилось право парламента прямо объявлять преступными те или иные злоупотребления. При этом издавался специальный акт, утверждаемый королем и получивший название «Билль об опале».


[Закрыть] – смертный приговор графу.

Король поклялся Страффорду, что никогда не предаст его. Он написал ему записку, в которой давал слово короля, что за его службу никогда не пострадают «ни его жизнь, ни честь, ни состояние». Это были точные слова.

Самые осторожные и хитрые члены Тайного совета бежали из страны, когда поняли, что парламент атаковал главным образом не короля, а Тайный совет. Большинство из них очень быстро поняли, что, несмотря на все обещания, король и пальцем не пошевелит, чтобы спасти доверенного слугу от смерти за своего короля. Но епископ Или и архиепископ Уильям Лауд были слишком медлительными или слишком доверчивыми. Их тоже бросили в Тауэр, вместе с их союзником Страффордом за заговор против безопасности королевства.

Все эти долгие весенние месяцы парламент заседал по делу Страффорда и выяснил, что тот рекомендовал призвать армию ирландских католиков покорить «это королевство». Если бы король прервал процесс и настоял на том, что Страффорд имел в виду королевство Шотландии, он мог бы спасти его от палача. Но он не сделал этого.

Король молчал в маленькой комнатушке, где сидел и слушал, как шел процесс. Он ни на чем не настаивал. Он предложил, довольно неуверенно, что, если они пощадят жизнь старика, то он никогда больше не послушается его советов. Члены парламента заявили, что не могут даровать ему жизнь. В течение короткого времени король мучительно боролся с собственной совестью. Но борьба длилась недолго. Очень скоро он подписал Страффорду смертный приговор.

– Представляешь, он послал принца Генри просить о помиловании! – Изумленная Эстер вернулась в мае из Ламбета с телегой, полной покупок, и головой, полной новостей. – Бедного маленького мальчика, десяти лет от роду! Король посылает его в Вестминстер, чтобы он выступил перед всем парламентом и попросил о том, чтобы графу сохранили жизнь. И они ему отказали! Разве можно так поступать с ребенком?! Он теперь всю жизнь будет думать, что графа казнили только из-за него!

– Тогда как виноват в этом только король, – поддержал ее Джон. – Он мог отрицать, что Страффорд вообще ему что-то советовал. Он мог выступить в его защиту. Он мог взять на себя ответственность за решения. Но он позволил Страффорду взять всю вину на себя. А теперь он позволит Страффорду умереть за него.

– Его казнят во вторник, – сказала Эстер. – Все рыночные торговки закрывают лавки на весь день и собираются идти в Тауэр, смотреть, как ему отрубят голову. И подмастерья тоже берут выходной, второй праздничный день в мае.

Джон тряхнул головой.

– Вот тебе и королевская благосклонность. Тяжелые настали времена для его слуг. А что слышно об архиепископе Лауде?

– Все еще в Тауэре, – сказала Эстер.

Она поднялась на ноги и ухватилась за борт телеги, чтобы слезть вниз, но Джон вытянул руки, подхватил ее и поставил на землю. Она даже замерла, ощущая непривычность его прикосновения. Это было почти объятие, его рука покоилась на ее талии, а головы почти соприкасались. Потом он отпустил ее и пошел к задку телеги.

– Ты накупила столько всего, будто готовишься к осаде! – воскликнул он.

Тут до него дошел смысл собственных слов, и Джон повернулся к жене:

– Зачем ты накупила столько?

– Не хочу на этой неделе, а может, и дольше, снова ехать на рынок, – сказала она. – И горничных тоже посылать не хочу.

– Почему?

Она ответила коротким беспомощным жестом. Ему вдруг пришло в голову, что до сих пор он видел в ее движениях только уверенность и определенность.

– В городе происходит что-то не то, – начала она. – Я не могу даже объяснить, что именно не так. Неспокойно. Как небо перед грозой. Люди обсуждают что-то, собираясь на углах улиц, и замолкают, когда я прохожу мимо. Все смотрят друг на друга так, как будто хотят заглянуть другому в самое сердце. Никто не знает, кто друг, а кто враг. Король и парламент разорвали страну надвое, как лопнувший стручок гороха. И теперь мы, как горошины, рассыпались и раскатились во все стороны, и никто не знает, что делать.

Джон посмотрел на жену, стараясь впервые за их семейную жизнь понять, что она может чувствовать. Внезапно он понял, в чем дело.

– Ты выглядишь испуганной.

Она отвернулась к борту телеги, как будто этого чувства следовало стыдиться.

– Кто-то бросил в меня камень, – очень тихо сказала Эстер.

– Что?

– Кто-то бросил камень, когда я уходила с рынка. Он попал мне в спину.

Джон был ошеломлен.

– Тебя забросали камнями? В Ламбете?

Она тряхнула головой.

– Да так, только задело. Камень бросили не для того, чтобы сделать мне больно. Я думаю, это скорее было оскорбление, предупреждение.

– Но с какой стати кто-то на рынке Ламбета хочет тебя оскорбить? Или о чем предупредить?

Она пожала плечами:

– Все прекрасно знают, что ты – королевский садовник, слуга короля, и твой отец тоже служил королю. И всем этим людям совершенно не хочется знать, что у тебя на душе, о чем ты думаешь как человек. Они думают о нас как о королевских слугах, а короля не очень-то почитают в Ламбете и в Сити.

Мысли в голове у Джона закружились водоворотом.

– Тебе больно? Ты ушиблась?

Она хотела ответить отрицательно, но споткнулась на первом же слове. И тут Джон, не раздумывая, обнял ее, дал выплакаться на его груди и выговориться.

Она боялась, она очень боялась. И боялась каждый рыночный день с того самого дня, когда вновь был созван парламент, а король вернулся домой после поражения от шотландцев.

Торговки отказывались обслуживать ее, они заламывали цены, они обвешивали ее, когда она покупала муку. А мальчишки-подмастерья бежали за ней и выкрикивали разные слова. И когда ей в спину ударил камень, она решила, что это был всего лишь первый из града камней и что за ним последуют другие, собьют ее с облучка, сбросят на землю, и она так и останется лежать на улице.

– Эстер! Эстер!

Джон крепко держал жену, ее охватила буря рыданий.

– Моя дорогая, моя дорогая, моя маленькая женушка!

Она мгновенно перестала плакать.

– Как ты назвал меня?

Он сам не понимал, что говорит.

– Ты назвал меня своей маленькой женушкой и дорогой… – повторила она.

Она вытерла глаза, но другой рукой крепко держала его за воротник.

– Ты назвал меня дорогой, ты никогда еще так меня не называл.

На его лице появилось знакомое замкнутое выражение.

– Я испугался за тебя, – сказал он, как будто это был грех – назвать жену ласковым именем. – На секунду я забылся.

– Ты забыл, что уже был женат. Ты обращался со мной так, как будто я – твоя жена, жена, которую ты… любишь, – сказала она.

Он кивнул.

– Я рада, – мягко сказала она. – Я бы так хотела, чтобы ты любил меня.

Он очень нежно высвободился из объятий.

– Мне не следует забывать, что я уже был женат, – твердо сказал он и пошел к дому.

Эстер осталась рядом с повозкой, глядя на то, как за ним закрылась кухонная дверь. И поняла, что у нее не осталось больше слез, чтобы плакать. Осталось лишь одиночество, разочарование и сухие глаза.

Лето 1641 года

За все лето Эстер больше ни разу не появилась на рынке. Она была права, опасаясь настроений, царивших в деревне Ламбет.

Как-то ночью мальчишки-подмастерья точно с цепи сорвались, эту лихорадку подхватили рыночные торговки и даже серьезные прихожане местной церкви. Они собрались в решительную толпу и прошли по улицам, выкрикивая: «Долой папистов! Долой епископов!» Самые громкие и отчаянные крикуны осмелились даже повторить пару раз «Долой короля!».

Они перебросили несколько горящих веток через высокие стены пустующего дворца архиепископа и попытались прорваться через запертые ворота, правда, без особого энтузиазма. Потом они прошли по Хай-стрит Ламбета и выбили все окна, в которых не горел свет в поддержку парламента. Они промаршировали вниз по дороге, но так и не добрались до Ковчега.

И Джон возблагодарил Господа за удачу Традескантов, вновь поместившую их на самой грани великих событий и опасностей и в то же время пощадившую семью, находившуюся на волосок от крупных неприятностей.

После той ночи Джон посылал на рынок помощников садовника и конюха. И хотя они часто путались в заказах и останавливались в тавернах, чтобы пропустить по кружечке эля, по крайней мере, это означало, что любое ворчание по поводу королевского садовника направлено не на Эстер.

Джону пришлось уехать в Отлендс. Но перед отъездом он заказал деревянные ставни на все окна в доме, особенно на большие окна венецианского стекла в зале редкостей. Он нанял еще одного работника, чтобы тот не спал по ночам, а наблюдал за Саус-роуд на случай, если по ней пойдет толпа. И как-то глубокой ночью они с Эстер с затененными фонарями вышли из дома вычистить старый ледник и поставить тяжелый засов на толстые деревянные двери, чтобы получилось надежное хранилище для самых ценных экспонатов.

– Если они пойдут против нас, бери детей и уходи из дома, – распорядился Джон.

Она покачала головой, и он не смог не восхититься ее хладнокровием.

– У нас есть пара мушкетов, – возразила она. – И я не позволю банде бездельников-подмастерьев разорить наш дом.

– Тебе не следует рисковать, – предупредил он.

Она улыбнулась напряженной, решительной улыбкой.

– Сейчас все, что ни делай, все рискованно, – сказала она. – И я прослежу за тем, чтобы мы безопасно пережили это время.

– Но я должен уехать. – В голосе Джона было беспокойство. – Меня вызывают в Отлендс. На следующей неделе туда приедут их величества, и я должен показать им сады в самом наилучшем виде.

Она кивнула.

– Я знаю, ты должен уехать. Я постараюсь сделать так, чтобы здесь все было в порядке.

Джон был в Отлендсе, ожидая, что приедет весь двор, но королева появилась в одиночестве. Короля и половины двора не было. Шли слухи, он отправился на север, чтобы самому вести переговоры с шотландцами.

– Он в Эдинбурге и все исправит. – Королева, улыбаясь любезной улыбкой, нашла Джона в саду, обрезающего розы.

Она старалась скрывать скуку. С ней было только несколько придворных дам. Старая свита, состоявшая из флиртующих, артистичных бездельников, распалась. Самые предприимчивые и амбициозные джентльмены сопровождали короля. От двора воюющего короля исходил притягательный аромат возможностей и продвижения, а молодежь устала от мира и двора, в течение столь долгого времени посвященного супружеской любви.

– Все разрешится благополучно, – обещала королева. – Как только они увидят своего короля, он очарует их и заставит признать, что они были глубоко не правы, выступив против него.

Джон кивнул.

– Надеюсь, что так оно и будет, ваше величество.

Она подошла к нему поближе и понизила голос.

– Мы не вернемся в Лондон, пока все не уладится, – призналась она. – Даже в мое маленькое поместье в Уимблдоне. Мы шагу не сделаем к Вестминстеру! После смерти моего лорда Страффорда…

Речь ее прервалась.

– Они говорят, что следующей после графа буду я! Они будут судить меня за то, что я давала королю изменнические советы!

Джону с трудом удалось удержаться от того, чтобы не взять в свои руки одну из ее маленьких белых ручек. Она выглядела по-настоящему испуганной.

– Он должен был держать себя с ними смелее, – прошептала она. – Мой муж не должен был позволять им схватить Страффорда и Лауда. Если он будет позволять им хватать наших людей одного за другим, то мы все пропали. И тогда он останется совсем один, а они уже попробовали крови. Он должен был грудью встать на защиту Уильяма Лауда, он должен был сделать все, чтобы спасти Страффорда. Как я могу быть уверена, что он защитит меня, если понадобится?

– Ваше величество, так далеко все не зайдет, – попытался утешить ее Джон. – Вы же сами говорите, что король вернется домой и все разрешится.

Она сразу повеселела.

– Он может швырнуть им в парламент пару баронских титулов и должности при дворе, – сказала она. – Они ведь все низкого происхождения, обычные простолюдины из провинции. У них нет ни образования, ни воспитания. Они откажутся от своего безрассудства, если предложить им хорошую цену.

Джон почувствовал, как в груди поднимается хорошо знакомое чувство раздражения.

– Ваше величество, я думаю, что они – люди принципиальные. И лорда Страффорда они обезглавили не по капризу. Я думаю, они верят в то, что делают.

Она тряхнула головой.

– Конечно же, нет! Они постоянно в своих собственных целях плетут интриги с шотландцами, или голландцами, или с кем-нибудь еще. Палата лордов их не поддерживает, двор против них. Это просто мелкие человечишки из деревень, кукарекающие, как маленькие петушки на собственных навозных кучах. И мы должны просто свернуть им шеи, как маленьким петушкам.

– Молюсь за то, чтобы король нашел способ договориться с ними, – упорно повторил Джон.

Она улыбнулась ему чарующей улыбкой.

– Ну конечно, я тоже! Он пообещает им что угодно, тогда они проголосуют за налоги, так нужные нам, за армию, чтобы разгромить шотландцев. Потом они могут возвращаться к своим навозным кучам, а мы сможем снова править без них.

Осень 1641 года

Дела короля и королевы могли бы обернуться по-разному, если бы не четвертое королевство – Ирландия.

Новость о том, что Страффорд мертв, пронеслась по Ирландии, как огонь по пустоши. Страффорд заправлял в Ирландии со смесью жесткого законопослушания и ужасающего произвола. Он правил ирландцами, как циничный старый солдат, и единственным законом в стране был закон неодолимой военной силы.

Как только он умер, ирландские католики в дерзком урагане ярости восстали против протестантских угнетателей. Страффорд жестоко подавлял их. Но Страффорда больше не было. Самые разные слухи носились по королевству, пока наконец каждый крестьянин, который называл себя мужчиной, не взялся за вилы или мотыги и не набросился на вновь прибывших протестантских поселенцев и жадных захватчиков ирландских земель – протестантских лордов. Восставшие не щадили ни самих поселенцев, ни их женщин, ни детей.

Новости о том, что произошло, самым жутким образом приукрашенные перепуганным воображением протестантского меньшинства в стране, которая им не принадлежала, дошли до Лондона в октябре и в тысячи раз усилили ненависть против католиков. Даже Эстер, обычно такая рассудительная и уравновешенная, отбросила благоразумие и вечером в семейной молитве молилась вслух о том, чтобы Господь покарал ужасных варваров-ирландцев и сохранил свой избранный народ, находящийся в этой самой что ни на есть варварской стране. И дети Традесканта, Френсис и Джонни, с глазами, полными ужаса от того, что слышали в кухне и на конюшне, тоже испуганно прошептали «аминь».

Католические повстанцы поднимали протестантских детей на пики, жарили их на костре и ели на глазах мучеников-родителей. Католические повстанцы жгли дома и замки вместе с их протестантскими владельцами, запертыми внутри. У каждого был рассказ, полный свежего и невероятного ужаса. Никто не подвергал эти истории сомнению. Все они были правдой. Все происходящее было хуже самого страшного ночного кошмара. А на самом деле все было еще хуже, чем рассказывали.

На краткое время это все напомнило Джону ту ожесточенную женщину в Виргинии, называвшую индейцев язычниками и чудовищами и рассказывавшую истории о том, как снимали скальпы, сдирали кожу и пожирали заживо. На мгновение он отступил от того ужаса, который захватил всю Англию, на мгновение он усомнился в том, были ли все эти истории так правдивы, как клялись рассказчики. Но только на мгновение. Обстоятельства были такими убедительными, истории были такими яркими. Все говорили об этом. Это должно было быть правдой.

Но ситуация становилась все хуже. На улицах Ламбета и Лондона люди не называли это восстание ирландским. Его называли восстанием королевы. Все были абсолютно убеждены в том, что кошмарные истории, доходившие из Ирландии, – это святая правда. И что восстание в поддержку дьявольских католиков раздувала сама Генриетта-Мария. Что королева хотела видеть свободной католическую Ирландию и что, как только она отважится, она призовет своих собратьев-католиков из Ирландии в Англию, чтобы они и в Англии резали и ели английских младенцев.

Весна 1642 года

Парламент все еще заседал, подбираясь в своей работе все ближе к прямым обвинениям против королевы. Эти обвинения были уверенными и ужасающими, парламент не колебался и не собирался отступать. Они обвинили в государственной измене двенадцать епископов. Обвинения предъявлялись одному за другим, пока перед судом палаты общин не прошла целая дюжина епископов. Теперь их жизни висели на волоске.

Затем прошел слух, что следующей на очереди будет королева.

– Что ты собираешься делать? – спросила Эстер у Джона.

Они сидели в тепле и уюте комнаты с редкостями, где огонь в большом камине помогал содержать коллекцию в тепле и сухости, защищая ее от порывов ледяного дождя со снегом, бившихся в величественные окна. Эстер полировала раковины и драгоценные камни так, что они сияли на своих подставках из черного бархата. Джон готовил ярлыки для новой коллекции изделий из резной слоновой кости, которые только что прибыли из Индии.

– Не знаю, – ответил он. – Я должен ехать в Отлендс, посмотреть, что сажать в садах на следующий год. Там я узнаю, как обстоят дела.

– Планировать сады для королевы, которой вот-вот отрубят голову? – тихо спросила Эстер.

Джон встретил ее взгляд, губы его искривились от беспокойства.

– Я следую твоему кредо, жена. Я стараюсь выжить в эти трудные времена. Лучшее, что я могу придумать сейчас, это вести себя так, как будто все осталось по-прежнему.

– Но, Джон… – начала было она.

Стук в дверь прервал их беседу. Они застыли на месте.

Джон увидел, как румянец отхлынул со щек Эстер и рука, в которой она держала тряпку, задрожала, как будто у нее была лихорадка. Они стояли в полном молчании, потом услышали, как горничная подошла к двери, и вслед за этим обнадеживающий звон монетки, которую посетитель заплатил за осмотр коллекции.

Эстер быстренько убрала тряпку в карман фартука и настежь распахнула перед посетителем красивую двойную дверь в зал. Это был хорошо одетый мужчина, однако, судя по покрою коричневого костюма и обветренному лицу, человек он был не городской. Он приостановился на пороге и осмотрелся, отдавая должное величественному, импозантному залу и теплому огню в камине.

– Да, до чего же хорошо, – произнес он с приятным мягким акцентом западных областей.

Эстер выступила вперед.

– Добро пожаловать, – любезно сказала она. – Это – Джон Традескант, а я – его жена.

Посетитель наклонил голову.

– Меня зовут Бенджамен Джордж, – сказал он. – Из Йовила.

– Приехали в Лондон погостить?

– Нет, по делу. Представляю наш городок Йовил в парламенте.

Джон выступил вперед.

– Моя жена покажет вам нашу коллекцию, но прежде я хотел бы вас спросить: какие новости?

Посетитель явно осторожничал.

– Не могу даже сказать, плохие новости или хорошие, – сказал он. – Я возвращаюсь домой, парламент распущен. Вот все, что я знаю.

Джон и Эстер обменялись быстрым взглядом.

– Парламент распущен?

Посетитель кивнул:

– Сам король ворвался к нам, чтобы арестовать пятерых членов парламента. Никогда бы не подумал, что он вот так вот позволит себе войти в парламент со своими солдатами. Хотел ли он их арестовать за измену или убить прямо на месте, я уж и не знаю!

– Боже мой! – в ужасе воскликнул Джон. – Он обнажил меч в палате общин?

– Что случилось? – настоятельно переспросила Эстер.

– Сначала он вошел очень вежливо, правда, весь окруженный своей стражей. Попросил разрешения сесть и сел в кресло спикера. Но их уже не было – тех, за кем он явился. Они выскользнули через заднюю дверь за полчаса до того, как король вошел через парадный вход. Конечно, их предупредили. Король поискал их взглядом, сказал пару фраз и потом ушел.

Джон старался побороть раздражение, которое вызывала у него медлительная речь их гостя.

– Но зачем же он тогда приходил, если уже опоздал, чтобы арестовать?

Посетитель пожал плечами:

– Я лично думаю, это был просто демонстративный жест, но у него ничего не получилось.

Эстер быстро взглянула на Джона. Джон даже крякнул от нетерпения.

– Вы хотите сказать, что король отправился в парламент вместе со своей стражей, чтобы арестовать пятерых членов палаты общин, и ему не удалось этого сделать?