Текст книги "Земля надежды"
Автор книги: Филиппа Грегори
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 41 страниц) [доступный отрывок для чтения: 15 страниц]
– Сначала уроки, – сказала она. – А ты, Малыш, аккуратно напиши в своей тетрадке все наши имена.
– А потом пойду облезать, – сказал он.
Эстер уложила одежду Джона и добавила пару баночек с летними заготовками в корзину с едой, которая должна была поехать за ним в фургоне. В день отъезда она встала пораньше, чтобы проводить его из Ковчега.
– Не нужно было тебе вставать, – неловко сказал Джон.
– Конечно, нужно. Я ведь твоя жена.
Он отвернулся и подтянул потуже подпругу своего гнедого жеребца, чтобы уклониться от ответа. Они оба знали, что после первой ночи они не занимались больше любовью, а теперь он уезжал неизвестно на сколько.
– Пожалуйста, ты там поосторожней при дворе, – мягко сказала Эстер. – Сейчас для людей с принципами нелегкие времена.
– Если меня спросят, я должен говорить то, во что я верю, – сказал Джон. – Я не лезу вперед со своим мнением, но и отрицать свои убеждения не собираюсь.
Эстер помедлила.
– Тебе ведь необязательно отрицать то, во что ты веришь. Просто можно промолчать и уйти от обсуждения, – предложила она. – Королева особенно чувствительна ко всем вопросам, связанным с ее религией. Она верна католической вере, и сам король все больше и больше склоняется к тому же. Так что сейчас не самое подходящее время для независимого, мыслящего человека, хоть для баптиста, хоть для пресвитерианца. Особенно теперь, когда он пытается заставить шотландцев молиться по молитвеннику архиепископа Лауда.
– Ты что, собираешься мне советы давать? – спросил он с ноткой раздражения в голосе, отчетливо намекавшей, что жена всегда занимает второе место по сравнению с мужем.
– Я знаю двор, – уверенно сказала она. – Я всю молодость там провела. Мой дядя все еще официальный придворный художник. Мне пишут с полдюжины кузенов и друзей. Я знаю, что там происходит, муж мой. Я знаю, что там нет места для человека с независимым мышлением.
– Едва ли им интересно, что думает их садовник, – с издевкой сказал Джон. – Точнее, всего лишь младший садовник. Меня еще даже не назначили на место отца.
Она снова помедлила.
– Им настолько интересно, что они вышвырнули шута Арчи только за то, что он пошутил над архиепископом Лаудом. А Арчи был в большой милости у королевы. Им очень даже интересно, что ты думаешь. Они берут на себя заботу о том, что думают все мужчины, женщины и дети. Вот из-за чего весь сыр-бор. Из-за того, что думает каждый человек в глубине собственного сердца. Вот из-за этого каждый шотландец до единого должен подписать свой личный договор с королем и поклясться, что он будет молиться по молитвеннику архиепископа. Они только и мечтают, как бы разузнать, что думает каждый человек в их королевстве.
Она помолчала.
– И они на самом деле могут задать тебе этот вопрос, Джон. И у тебя должен быть приготовлен ответ, который сможет их удовлетворить.
– У меня есть право говорить с моим Богом так, как я этого хочу! – упрямо возразил Джон. – Мне не нужно заучивать молитвы наизусть, я не ребенок. Мне не нужен священник, который будет диктовать мне, что говорить. И уж точно мне не нужен епископ, раздувшийся от гордыни и богатства, чтобы он говорил мне, что я должен думать. Я могу разговаривать с Господом напрямую, когда кладу Его семена в землю или собираю Его фрукты с Его деревьев. Тогда Он говорит со мной напрямую. И тогда я воздаю Ему хвалу. Я, конечно, пользуюсь молитвенником – но я не верю, что это единственные слова, которые слышит Господь. И я не верю, что из всех людей Господь прислушивается только к епископам, разряженным в стихари, и я не верю, что королем Карла сделал Господь и что служить королю означает то же самое, что служить Господу. И Джейн…
Тут Джон замолчал, его вдруг осенила мысль, что не подобает говорить со своей молодой женой о постоянной и непреходящей любви к ее предшественнице.
– Продолжай, – сказала Эстер.
– Джейн никогда не сомневалась в своей вере, даже когда умирала в муках, – сказал Джон. – Она ни за что не отказалась бы от своей убежденности в том, что Господь говорил с ней простыми, ясными словами и что она сама могла говорить с Ним. Она бы умерла за эту веру, если бы пришлось. И хотя бы ради нее, если не ради чего-нибудь другого, я не откажусь от своей веры.
– А как же ее дети? – спросила Эстер. – Ты полагаешь, она хотела бы, чтобы ты умер за веру и оставил детей сиротами?
Джон замер.
– Ну, до этого не дойдет.
– Когда я была в Отлендсе всего лишь шесть месяцев тому назад, только и было разговоров о том, какая у кого вера и как далеко каждый может зайти в своей независимости. Если король настаивает на том, чтобы все шотландцы молились по новому молитвеннику, он обязан требовать того же самого и от англичан. Если он развяжет войну, чтобы заставить их подчиниться, – а поговаривают, что он может это сделать, – то трудно усомниться в том, что в Англии он сделает то же самое.
Джон покачал головой.
– Все это ерунда, – сказал он. – Много шума и переживаний из-за пустяков.
– Это не пустяки, предупреждаю тебя, – непреклонно продолжала Эстер. – Никому не известно, как далеко может зайти король, когда ему придется защищать королеву и ее веру и скрывать свое собственное постепенное соскальзывание в католицизм. Никто не знает, как далеко он может зайти, чтобы заставить всех перейти в ту же веру. Он вбил себе в голову, что единая церковь означает единую нацию и что единую нацию он может держать в кулаке и править ею, не отчитываясь ни перед кем. И если ты будешь защищать свою веру в то же самое время, когда король будет защищать свою, то неизвестно, какие неприятности ты на себя навлечешь.
Джон ненадолго задумался, потом тряхнул головой.
– Может, ты и права, – нехотя согласился он. – Ты – очень предусмотрительная и осторожная женщина, Эстер.
– Ты поставил передо мной задачу, и я ее выполню, – сказала она без малейшей улыбки. – Ты поставил передо мной задачу вырастить твоих детей и быть тебе женой. У меня нет ни малейшего желания превратиться во вдову. Я не хочу растить сирот.
– Но я не предам свою веру, – предупредил он.
– И не надо, просто не выставляй ее напоказ.
Лошадь была готова. Джон потуже затянул накидку и надел шляпу. Он замешкался, не зная, как попрощаться с этой своей новой, такой разумной женой. К его удивлению, она протянула ему руку, как это сделал бы мужчина, и пожала его ладонь, как будто была его другом.
Джон чувствовал, что откровенность этого жеста странным образом согрела его душу. Он улыбнулся ей, подвел лошадь к специальной подставке и с нее сел в седло.
– Не представляю себе, в каком состоянии сейчас там сады, – заметил он.
– Не сомневаюсь, что тебя назначат на место отца, когда ты снова появишься при дворе, – сказала Эстер. – Их промедление объясняется только тем, что тебя там давно не было. С глаз долой, из сердца вон – у них всегда так. А как только ты вернешься, они будут настаивать, чтобы ты снова начал работать.
Он кивнул.
– Надеюсь, мои распоряжения выполнялись, пока меня не было. Если оставить сад хотя бы на один сезон, он отстанет на целый год.
Эстер шагнула вперед и потрепала лошадь по шее.
– Дети будут скучать по тебе, – сказала она. – Могу я им сказать, когда ты вернешься?
– К ноябрю, – пообещал он.
Она сделала несколько шагов назад и дала ему проехать. Он улыбнулся ей, выезжая из конюшенного двора к дороге, что вела к воротам. На первых же метрах он ощутил внезапное чувство радостной свободы – он мог уехать из дома или вернуться домой и все время знать, что и без него все будет в полном порядке. Это был последний подарок от отца, который тоже был женат на женщине, прекрасно управлявшейся со всем и в его отсутствие. Он повернулся в седле и помахал Эстер, все еще стоявшей в углу двора, там, где она могла еще видеть его.
Джон хлестнул лошадь кнутом и повернул ее в направлении к Ламбету и парому. Эстер проводила его взглядом и вернулась в дом.
Двор должен был прибыть в Отлендс в конце октября, поэтому Джон сразу по прибытии занялся посадками и подготовкой внутренних дворов, расположенных непосредственно перед королевскими апартаментами.
Регулярные сады всегда хорошо смотрелись зимой. Четкие геометрические линии низких самшитовых изгородей, слегка просвечивающих и выбеленных морозом, выглядели великолепно. Во дворе с фонтанами Джон оставил воду течь на минимальной скорости, так, чтобы холодными ночами она замерзала, образуя сосульки и целые каскады льда. Травы тоже выглядели неплохо. За строгими изгородями пушились перистые листья дудника и шалфея – мороз превратил их в белоснежное кружево. У стен королевского двора Джон пытался вырастить одно из новых растений сада Ковчега – виргинский зимостойкий жасмин. По теплым дням его аромат поднимался к раскрытым окнам наверху, а его цвет выделял куст ярким розовым пятном на фоне бело-черного сада.
Оранжерея королевы была похожа на джунгли, где тесно росли нежные растения, не переносившие английскую зиму. Некоторые из самых красивых кустарников были посажены в бадьи с ручками, в которые продевались шесты. Работники Джона на руках выносили их в сад королевы с первыми лучами солнца, а потом возвращали в оранжерею в сумерках, чтобы она даже зимой всегда могла полюбоваться из своих окон чем-нибудь красивым.
С каждой стороны двери, ведущей в апартаменты королевы, Джон посадил лимонное и апельсиновое деревья, подстриженные в форме красивого шара и стоявшие, точно ароматные стражники.
– Какие они хорошенькие, – как-то раз сказала королева, обращаясь к нему из своего окна, пока в саду под его руководством аккуратно высаживали молодые деревца.
– Прошу прощения, ваше величество, – Джон, сразу же узнав по сильному акценту голос королевы Генриетты-Марии, стянул шапку.
– Я проснулась очень рано, не могла уснуть, – сказала она. – Мой муж обеспокоен, значит, и я не могу спать.
Джон поклонился.
– Люди не понимают, как тяжело бывает нам иногда. Они видят дворцы и кареты и думают, что наша жизнь полна сплошных удовольствий. На самом деле сплошные треволнения.
Джон снова поклонился.
– Ты понимаешь, о чем я? – Она наклонилась из окна, говоря громко, чтобы он слышал ее внизу, в саду. – Когда ты делаешь для меня этот прекрасный сад, ты знаешь, что мы с королем находим в нем хотя бы временное отдохновение, если нам становится уж совсем невмоготу от борьбы за то, чтобы превратить эту страну в великое королевство.
Джон колебался. Ясно, что было бы невежливым откровенно заявить, что его заинтересованность в красоте сада была бы абсолютно такой же, будь она праздной, тщеславной католичкой – а именно такой он ее и считал, – или будь она доброй женщиной, преданной мужу и своему долгу.
Он вспомнил совет Эстер и снова поклонился.
– Я так хочу быть хорошей королевой, – сказала она.
– Все мы этого вам желаем, – осторожно ответил Джон.
– Как ты думаешь, мой народ молится за меня?
– Они просто обязаны это делать, это же есть в молитвеннике. Всем велено по воскресеньям молиться за вас дважды.
– Ну а в душе?
Джон опустил голову.
– Откуда же мне знать, ваше величество. Все, что я знаю, – кусты да деревья. Я не могу заглянуть в души людей.
– Как бы мне хотелось думать, что, разговаривая с тобой, я узнаю, о чем думают простые люди. Я окружена людьми, которые говорят мне только то, что, по их мнению, я хотела бы услышать. Но ты же не будешь мне лгать, садовник Традескант?!
Джон покачал головой.
– Я не буду лгать, – сказал он.
– Тогда скажи мне, что думают о шотландцах? Все против них? Все понимают, что они должны делать то, чего хочет король, должны подписать договор с королем и молиться по молитвеннику, который мы им даем?
Джон, стоя на колене на холодной земле, проклял тот день, когда он понравился королеве, и подивился мудрости жены, предупреждавшей, чтобы он всеми силами избегал подобных разговоров.
– Они знают, что таково желание короля, – тактично сказал он. – Нет в стране мужчины или женщины, или даже ребенка, который бы не знал, что таково желание короля.
– Значит, больше ничего и не нужно! – воскликнула она. – Король он или нет?
– Конечно, король.
– Значит, его желание – закон для всех. И если кто-то думает иначе, значит, он – изменник.
Джон снова вспомнил Эстер и ничего не сказал.
– Бог свидетель, я молюсь о мире, – наконец произнес он достаточно честно.
– Я тоже, – сказала королева. – Хочешь помолиться со мной, садовник Традескант? Я разрешаю своим любимым слугам молиться в моей часовне. Я сейчас иду к мессе.
Джон силой заставил себя не отшатнуться в ужасе от нее и от ее богопротивного католичества. Пригласить англичанина к мессе было преступлением, которое каралось смертью. Законы против католиков были очень ясными и очень жестокими. Но так же ясно было то, что король и королева пренебрегали этими законами при дворе.
– Я весь грязный, ваше величество.
Джон показал ей руки, перепачканные землей, изо всех сил стараясь говорить тихо. Хотя весь кипел от ярости при таком явном несоблюдении закона и был глубоко потрясен тем, что она могла подумать, будто он примет такое приглашение к преклонению перед идолами и дорогой в ад.
– Я не могу пойти в вашу часовню.
– Тогда в другой раз.
Она улыбнулась, преисполненная удовольствия и от вида его смирения, и от своей собственной снисходительности. Она даже не представляла себе, что он был на волосок от того, чтобы броситься вон из сада в приступе праведного гнева. Для Джона католическая часовня была равна вратам ада, а католическая королева – в шаге от вечного проклятия. Она пыталась соблазнить Джона отринуть его веру. Она пыталась соблазнить его на худший грех в мире – на идолопоклонничество, на обожествление кумиров и отрицание слова Господня. Она была женщиной, глубоко погрязшей в грехах, пытаясь и его затащить с собой в эту пропасть.
Она захлопнула окно, озябнув на холодном ветру, не попрощавшись, не разрешив ему встать с колен. Джон остался стоять коленопреклоненным, пока не уверился, что она ушла и что аудиенция окончена. Тогда он поднялся на ноги и оглянулся. Его помощники все еще стояли на коленях там, где рухнули на землю, когда распахнулось окно.
– Можете встать, – сказал Джон. – Она ушла.
Они с трудом поднялись, отряхнули колени, жалуясь, что ноги затекли.
– Бог даст, снова она не высунется, – сказал тот, что помоложе. – Ну почему она не оставит вас в покое?
– Она думает, я – ее верный слуга, – горько ответил Джон. – Она думает, я расскажу ей, о чем думают люди. Чего она совсем не понимает, так это того, что никто никогда не скажет ей ни слова правды, потому что любое несогласие рассматривается как измена. Они с королем завязали нам души узлом, и теперь, что бы мы ни делали, о чем бы мы ни подумали и что бы мы ни сказали, мы все равно будем не правы. А в таком положении хочется эти узлы разрубить, чтобы освободиться.
Он увидел, что садовники смотрят на него с удивлением.
– Ну, хватит время зря тратить! – нетерпеливо рявкнул Джон. – На сегодня уже достаточно на коленях настоялись.
Зима 1639 года
Долгие рождественские праздники двор всегда проводил в Уайтхолле. Поэтому Джон смог оставить королевские сады Отлендса дремать под сильным морозом, в ноябре уехать домой в Ламбет и провести Рождество дома.
На двенадцатую ночь дети подготовили ему маленькие подарки, а он привез им сладости и гостинцы с зимней ярмарки в Ламбете. Для Эстер он привез пару ярдов серого шелка на платье.
– У них был еще и синий шелк, но я не знал, какой тебе больше понравится, – объяснил он.
Он бы точно знал, что придется по душе Джейн, но даже не замечал, во что одета Эстер. У него сложилось только достаточно общее впечатление сдержанной элегантности.
– Мне нравится этот. Спасибо.
После того как дети отправились спать, Эстер и Джон остались у камина, попивая эль и грызя орешки в теплой атмосфере семейного очага.
– Ты была права насчет того, что надо быть поосторожнее в Отлендсе, – сказал Джон. – В Ламбете все только и говорят о войне с Шотландией. В северных графствах армии уже под ружьем, а король созвал военный совет. Говорят, что и ополчение призовут.
– Они действительно думают, что король должен начать войну из-за молитвенника? А он и в самом деле думает, что оружием сможет заставить шотландцев молиться словами архиепископа Лауда?
Джон потряс головой, выражая несогласие.
– Там дело посерьезнее, чем просто молитвенник. Король думает, что ему необходимо ввести единую церковь для всего королевства, чтобы связать всю страну воедино, всех нас подчинить своей воле. Он забрал в голову, что, если шотландцы откажутся подчиниться своим епископам, значит, они и королю не захотят подчиняться.
– Тебе не придется идти в армию? – спросила Эстер, переходя к сути дела.
Джон скривился.
– Может, придется заплатить кому-то, чтобы пошел вместо меня. Может, из Ламбета призывать не будут. А может, меня оставят в покое потому, что я уже и так на королевской службе.
Эстер запнулась.
– Но ты же не откажешься идти на службу по соображениям совести?
– Конечно, это против совести – стрелять в человека, который не сделал мне ничего дурного и который только и хочет, что молиться своему Богу по-своему, – сказал Джон. – Ведь такой человек, будь он из Шотландии, Уэльса или из Англии, говорит фактически то же самое, что и я. Он не может быть моим врагом. Ей-богу, я скорее похож на шотландского пресвитерианца, чем на епископа Лауда.
– Но если ты откажешься идти на военную службу, тебя могут призвать насильно. А если и тогда будешь сопротивляться, обвинят в измене.
– Да, времена нынче не из легких. Всем нам надо стараться быть верными своей совести и Богу.
– И постараться остаться незамеченным, – сказала Эстер.
Джон вдруг осознал, какими разными были их мнения.
– Эстер, жена моя, а ты вообще во что-нибудь веришь? – спросил он. – Я никогда не слышал от тебя ни единого слова веры или убежденности. Ты говоришь только о выживании и умении избегать неловких вопросов. Ты вышла замуж и пришла в дом, где все всегда были верными слугами короля и его священнослужителей. За всю свою жизнь мой отец ни разу не сказал слова против хотя бы одного из его хозяев. Я с ним не соглашался, это мне не по нраву. Но я – человек с высоким моральным сознанием. Я всегда придерживался мнения, что каждый должен сам искать свой путь к Богу. Как только я стал достаточно взрослым, у меня появились свои убеждения, чтобы думать за себя, молиться собственными словами. И я стал протестантом, убежденным протестантом. И даже если у меня возникают сомнения, глубокие сомнения, а вера колеблется, я рад тому, что у меня есть эти сомнения и что я сам над ними размышляю. Я не бегу к священнику, чтобы тот сказал мне, что я должен думать, чтобы он поговорил с Господом вместо меня.
Ее прямой взгляд встретил его пристальные глаза.
– Ты прав. Я верю в выживание, – категорически сказала она. – В общем-то, это все. Это моя вера. Самый безопасный путь для меня и моих близких – подчиняться королю. И если вдруг то, что я думаю, отличается от того, что приказывает король, я предпочту держать свои мысли при себе. Покровители и заказчики моей семьи все из знати и из королевской семьи. Я выросла при дворе. Я верна своему королю и своему Богу. Но, как каждый придворный, прежде всего я думаю о своем собственном выживании. И я, как и все прочие, боюсь, что моя вера в ближайшие месяцы подвергнется таким же суровым испытаниям.
Рекрутеры не пришли за Джоном. Но он получил письмо от мэра Лондона.
Джон должен был заплатить налог, который потребовал сам король для войны с Шотландией. Король продвигался на север, и ему отчаянно нужны были деньги для того, чтобы экипировать и вооружить своих солдат. А солдат все прибавлялось – из Ирландии, наемники из Испании.
– Король берет католиков, чтобы сражаться с протестантами? – спрашивал возмущенный Джон. – Что дальше? Французские солдаты с родины его жены? Или испанская армия? И зачем было нужно побеждать Армаду,[2]2
Непобедимая Армада – крупный военный флот (130 тяжелых кораблей), созданный и собранный Испанией в 1586–1588 годах для разгрома английского флота во время англо-испанской войны (1587–1604). В результате нескольких кровопролитных боев Непобедимая Армада была сильно потрепана англо-голландским флотом.
[Закрыть] бороться за то, чтобы сохранить свободу от католицизма, если теперь мы сами зовем их сюда?
– Тише, – сказала Эстер.
Она закрыла дверь гостиной, чтобы посетители комнаты редкостей не могли слышать возмущенный выкрик ее мужа.
– Я не буду платить!
– Подожди и подумай, – посоветовала Эстер.
– Не буду, – повторил Джон. – Для меня это дело принципа, Эстер. Я не буду давать деньги на армию католиков, которые пойдут войной на людей, думающих так же, как и я, чья совесть так же чувствительна и ранима, как и моя.
К его удивлению, она не стала спорить, только прикусила губу и склонила голову. Джон посмотрел на верхушку ее чепца и ощутил наконец, что он хозяин в собственном доме и должным образом убедил жену в важности принципиального отношения к событиям.
– Я сказал, – твердо повторил он.
– Конечно, конечно, – тихо согласилась она.
Эстер не стала возражать Джону, но в этот же день и во все последующие она помаленьку воровала из небольших сумм, полученных от посетителей. Пока не набрала достаточно, чтобы оплатить налог Джона без его ведома, если сборщик налогов появится вновь.
Сборщик не вернулся. Лорд-мэр Лондона и важные люди из Сити за его спиной ничуть не больше Джона жаждали отдать тысячи фунтов золота на войну короля против врага, который был естественным союзником. Особенно в ситуации, когда король требовал деньги без согласования с парламентом.
1640 год
Ввиду полного отсутствия добровольно собранных денег король был вынужден созвать парламент. Впервые за десять лет сквайры и лендлорды вернулись в Вестминстер, веря в то, что наконец-то они могут приступить к выполнению своей главной задачи – советовать королю и править страной.
Эстер отправилась в сад сообщить Джону последнюю новость о парламенте. Почки на яблонях набухали и лопались, показывая миру бело-розовые лепестки, скрученные и смятые внутри, как ленты, засунутые в карман.
– Может, король прислушается к голосу народа, – с надеждой сказал Джон.
– Может, – ответила она. – Но пока он слушает старого графа Страффорда[3]3
Томас Уэнтворт, граф Страффорд (1593–1641) – английский политический деятель; первый министр Карла I, был казнен по обвинению в государственной измене.
[Закрыть] и королеву. Целых два голоса вместо одного. Ты думаешь, он предпочтет голос народа голосу собственной жены, которая пытается собрать армию английских католиков и привести им на подмогу испанскую армию?
– Нет, – сказал он, поразмыслив. – Конечно же, нет.
Эстер кивнула.
– Выручка от сада падает, – предупредила она. – Люди не заказывают растения и семена. Сейчас у нас должно быть самое прибыльное время года, а у нас тихо, как зимой. Никто не думает о садах, когда король уже наполовину воюет с шотландцами и созвал парламент, в котором заседают несогласные с ним.
– Какое-то время мы еще продержимся, – сказал Джон.
– Весной мы зарабатываем больше, чем за весь оставшийся год, – сказала она. – Я смотрела в наших бухгалтерских книгах. Если война начнется весной, это будет самое худшее, что только может случиться с нами. Если неопределенность продлится до июня или июля, тогда в этом году мы не получим прибыли.
– А как дела с редкостями?
– Посетителей много, потому что сейчас в городе полно людей, – сказала Эстер. – Сельские дворяне, приехавшие заседать в парламенте, хотят посмотреть Ковчег Традескантов. Но если ситуация с Шотландией станет более серьезной, думаю, и они перестанут приезжать. Наше ремесло целиком зависит от того, как себя чувствуют люди. Если у них все хорошо, тогда они готовы тратить деньги на удовольствия, на поездки в гости, на посещение выставки редкостей, на свои сады, в конце концов. Если страна воюет, ей не до садов.
– У меня все-таки есть служба в Отлендсе, – напомнил Джон. – Я займу место своего отца, стану главным садовником и буду получать такое же жалованье, какое получал он.
Эстер кивнула.
– На худой конец, мы, конечно, проживем на твое жалованье.
– В самом худшем случае мы можем закрыть Ковчег и жить в Отлендсе, – сказал Джон. – Конечно, домик там совсем небольшой, но как-нибудь проживем, если уж не сможем себе позволить содержать Ковчег.
– Не уверена, что я хотела бы жить в королевском дворце в такие времена, как сейчас, – настороженно сказала Эстер.
– А я думал, что ты у нас такая роялистка!
– Я не хочу становиться ни на чью сторону, – сказала Эстер. – По крайней мере, пока я не знаю точно, что это будут за стороны. И особенно когда я не знаю, какая сторона победит.
Ситуация со сторонами прояснилась очень быстро: после того, как плохо оплачиваемая армия короля, не горевшая желанием сражаться, была побеждена шотландцами, захватившими Ньюкасл и Дарем и выбившими из короля мир, по условиям которого он был вынужден созвать в Англии новый парламент. Всей стране, за исключением, может быть, короля и королевы, стало ясно, что шотландцы и индепенденты[4]4
Индепенденты – религиозно-политическое движение в Англии XVI–XVII вв., объединявшее множество разных конгрегаций. Они считали, что каждая конгрегация должна быть свободна и независима от другой и от государства. Они решительно выступали против каких-либо обязательных молитв, гимнов или обрядов и предоставляли каждому участнику религиозного собрания право свободной проповеди и толкования Священного Писания.
[Закрыть] обратили короля в бегство.
Эстер начала обмениваться письмами с госпожой Херт, матерью первой жены Джона, которая жила в Сити, держала глаза и уши открытыми, была так же скептически настроена, как и Эстер, и совершенно оправданно волновалась о безопасности своих внуков.
…Новый парламент захочет объявить импичмент Страффорду точно так же, как старый горел желанием проделать то же самое с Бекингемом. Если у Джея когда-то были хоть какие-то дела с графом, или его отец переписывался с ним, нужно все спрятать, а еще лучше уничтожить. Говорят, что Страффорд – предатель, ради короля и королевы готовый вести войну против собственной страны. Его хотят обвинить в государственной измене, направленной против народа Англии. И если обвинение будет выдвинуто против одного королевского слуги, сколько еще народу окажутся виноватыми?
Эстер поднялась наверх, на чердак и открыла старый комод Джона, набитый бумагами. Традесканты поставляли графу семена и саженцы, но никаких компрометирующих писем там не было. А ведь в те годы Джон Традескант был известен как человек, умеющий молчать, как человек, который регулярно путешествовал по Европе и которому можно было доверить письмо или записку.
Граф был крикливым и несимпатичным пожилым человеком, согнутым подагрой и теряющим зрение. В католической Ирландии он железной рукой вводил протестантские порядки. Но сейчас он был уже стар.
Король призвал его в Англию только потому, что нуждался в его беспринципно ясных советах и был признателен ему за рекомендацию вешать старейшин в парадных облачениях в городах, не пославших достаточно денег на королевскую армию, – за то, что они не смогли разъяснить народу безотлагательность и напряженность ситуации. Граф дюжину раз проходил мимо Джона в садах Отлендса, но никогда не обращал на него ни малейшего внимания, разве что глянул в его сторону.
Традесканты были абсолютно свободны от любых обвинений в соучастии. Но многие королевские слуги предпочли исчезнуть, уехать за границу, укрыться в своих загородных поместьях. Другие не были столь осторожны и расторопны. В декабре арестовали архиепископа Лауда. Его поместили в Тауэр, где ему предстояло ждать изъявления воли парламента.
В тот вечер Эстер больше не молилась ни по каким молитвенникам, а просто читала Библию короля Иакова,[5]5
Библия короля Иакова – перевод Библии на английский язык под патронажем короля Англии Иакова I и выпущенный в 1611 году.
[Закрыть] единственный текст, не определявший, «за» или «против» короля настроен этот дом.
– И никаких молитв? – тихо спросил ее Джон, когда домочадцы заканчивали последние дела за день, а Эстер отсчитывала свечи на ночь.
– Я больше не знаю, какие слова предпочел бы Господь, – сухо сказала Эстер. – И уж совсем никто не знает, что потребует человек.
Весна 1641 года
В тот день, когда Страффорда призвали представить отчет в большом зале Вестминстера, в Ковчеге совсем не было посетителей. Все, кто мог раздобыть билет или просто пробраться внутрь, чтобы посмотреть на то, как Страффорд будет отчаянно защищаться, загнанный в угол своими обвинителями, отправились в город. Даже улицы были пустынны.
В неестественном молчании дома в Ламбете вдруг раздался громкий стук в дверь. Френсис побежала было открывать, но Эстер вылетела из комнаты с редкостями и перехватила ее в прихожей.
– Френсис! Не открывай!
Девочка встала как вкопанная.
– Беги в сад, найди отца. Скажи ему, пусть идет в конюшню, седлает лошадь и ждет, пока я не дам ему знать.
Френсис уловила нотки напряженности в голосе мачехи, побледнела, кивнула и побежала. Эстер подождала, пока она скрылась из вида, расправила фартук, поправила чепец и открыла дверь.
Это был церемониймейстер при дворе. Эстер провела его в гостиную.
– Моего мужа сейчас нет дома, – намеренно расплывчато объяснила она. – Если дело срочное, я могу связаться с ним.
– Король в Уайтхолле. И хочет видеть его.
Эстер кивнула.
– Я должна написать ему в Отлендс, – сказала она. – Вы ведь знаете, что он – королевский садовник в Отлендсе. Могу я объяснить ему, зачем король хочет его видеть?
Церемониймейстер поднял брови.
– Я бы сказал, ему достаточно знать, что его хотят видеть, – грубо ответил он.
Эстер слегка поклонилась.
– Конечно, – сказала она. – Но если король желает какие-то семена или растения, нам нужно знать заранее, чтобы приготовить то, что хочет король. А может, ему понадобились какие-то экспонаты из редкостей…
– А, понимаю. Король покупает для королевы охотничий домик в Уимблдоне. Они хотят, чтобы господин Традескант распланировал сад.
Лицо Эстер никак не отразило облегчения, которое она почувствовала.
– Я немедленно пошлю за ним, – сказала она. – Он, может быть, еще не добрался до Отлендса. Он уехал только сегодня утром. Я постараюсь, чтобы его перехватили по дороге и сказали, что он должен возвращаться.
Церемониймейстер кивнул.
– Могу я предложить вам что-нибудь подкрепиться? – спросила Эстер. – Бокал вина?
Церемониймейстер покачал головой.
– Я должен возвращаться в Уайтхолл, – сказал он. – Времена нынче не из легких.
– Очень трудные времена, – с чувством поддержала его Эстер.
Она проводила его до двери, потом направилась на конюшню найти Джона. Он прислонился к колонке во дворе конюшни и наслаждался теплом раннего солнышка.
– Френсис примчалась ко мне с таким лицом, как будто за ней гнались все дьяволы ада, – сказал он беззаботно. – Чего ты так боишься?
– Я думала, это рекрутеры, или сборщик налогов, или послание из суда, словом, все те люди, встречи с которыми тебе лучше было бы избежать, – объяснила она. – Не могу сказать тебе точно, чего я боюсь, но на душе у меня неспокойно, я боюсь за нас. Если приближенный советник короля под судом и ему грозит смертная казнь, это значит, что король никого защитить не может. Получается так, что в наибольшей опасности сейчас самые верные слуги короля. А мы известны как королевские слуги в двух поколениях. Я не хочу, чтобы нашу семью вдруг назвали врагами английского народа только потому, что мы жили на деньги, которые платили нам короли. А о своей безопасности все сейчас должны заботиться сами.
Джон положил руку ей на плечо. Это был его самый первый жест, выражающий привязанность. Эстер стояла очень тихо, как будто к ней приблизился осторожный дикий зверь и она боялась его спугнуть. Она почувствовала, как ее тело почти незаметно тянется к его ласке.
