Текст книги "Земля надежды"
Автор книги: Филиппа Грегори
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 41 страниц) [доступный отрывок для чтения: 15 страниц]
Он беспокоился, что его отнесло слишком далеко от города вниз по течению, может даже совсем близко к морю.
– Джеймстаун? Близко? Джеймстаун?
Женщина со стрелой, изготовленной к выстрелу, коротко улыбнулась.
– Близко нет, – сказала она.
Странным образом ему послышалась в ее голосе уэльская напевность.
– Вы говорите по-английски! – воскликнул Джон.
Она не кивнула в ответ, не улыбнулась, и натяжение тетивы ничуть не уменьшилось.
– Я – мирный человек, – сказал Джон. – Я пытался заняться сельским хозяйством на своей земле у дома, на берегу реки. Я голодал и обжег руку. Я хотел найти друга и попросить о помощи. Я – мирный человек. Я ищу индейскую девушку, индейскую женщину. Сакаханну.
Ни одна из женщин не среагировала на имя.
– Я хочу сделать ее своей женой, – сказал Джон, решительно и безрассудно. – Если она согласится. Я вернулся в Виргинию…
Он замолчал. Ему в голову пришло, что они в своем невежестве могут и не знать, как называется их страна.
– Я вернулся сюда из своего дома, чтобы быть с ней.
– Сакаханна замужем за моим братом, – четко произнесла женщина со стрелой на тетиве. – Он был с ней, когда она принесла тебе дары еды. Мы не знали, что ты съешь сразу все – как свинья желуди. Мы не хотели, чтобы ты заболел.
Джон ощутил, как от смущения горит кожа на лице.
– Это было глупо, – сказал он. – Я был очень голоден.
Мысль о том, что эти люди обсуждали его жадность, а может быть, и видели, как его рвало и как его пронесло, заставила его желать лишь одного – закрыть глаза и оказаться где-нибудь в другом месте. Пусть даже снова в своем маленьком домике, глядя в глаза смерти. Но только не здесь, перед женщиной, глядящей на него со спокойным любопытством.
– Почему Сакаханна не показалась сама? – спросил он. – Теперь, когда она замужем, я готов быть ее другом.
Он снова посмотрел на стрелу.
– Я не делал ей зла, – торопливо добавил он. – Я хотел жениться на ней еще тогда, когда она была девушкой.
Лицо женщины не смягчилось. Внезапно Джон ужаснулся – его спасли для того, чтобы потом казнить какой-то кошмарной казнью! В Джеймстауне ходили рассказы о том, как пленникам разрезали животы и у них на глазах вытаскивали оттуда внутренности.
– Я не собирался причинить ей вред, – сказал Джон. – Я не собираюсь причинить вред никому из вас.
– Твой дом стоит там, где мы охотимся, – заметила вторая женщина. – Ты распугал дичь, и олени теперь прокладывают в лесу другие тропы, чтобы уйти подальше от твоего выжженного поля и твоего запаха.
– Сожалею, – снова проговорил Джон.
Он вспомнил карту у губернатора, с огромными лесными массивами, не отмеченными никакими названиями.
– Я думал, лес пустой.
Они посмотрели на него, как будто не поняли, что он сказал.
– Пустой?
– Пустой, без людей, – поправился Джон. – Я знал, что там есть животные. Но я не думал, что это ваша земля.
– Животные не владеют землей, – сказала женщина со стрелой, направленной на его тело.
Она говорила медленно, как будто старалась постичь некую чуждую логику.
– Нет, – согласился Джон.
– Но ты знал, что они там есть, что они проходят по лесу.
– Да.
– Мы тоже проходим по лесу, мы идем за ними, когда охотимся на них. Мы расчищаем землю, когда выращиваем себе еду. Как может земля быть пустой?
Джон попытался сглотнуть слюну, но горло было сухим. В голове сильно стучало.
– Так думаем мы, белые люди, – беспомощно сказал он.
Женщина с луком наклонилась, стрела все еще была нацелена ему в живот.
– Вы, белые люди, сказали, что пришли сюда ненадолго, только поискать драгоценные металлы, а потом уйдете, – заметила она. – А теперь вы говорите нам, что земля пустая, и строите дома на звериных тропах, и валите деревья в лесу, и не даете им снова вырасти.
– Простите, – сказал Джон. – Мы не знали, что вы живете здесь. Если вы поможете мне добраться до Джеймстауна, я скажу губернатору…
Он умолк. Внезапно она отвела от него стрелу, как будто потеряла всякий интерес к этому разговору.
– Мы решим, что с тобой делать, когда мужчины вернутся домой, – отрывисто проговорила она. – Пока что оставайся здесь.
Джон раскинул руки, стараясь продемонстрировать послушание и безвредность.
– Ребенок принесет тебе поесть, – сказала другая женщина. – Здесь не гадить. За этим иди в лес.
Джон почувствовал, что щеки его заалели, и проклял себя за то, что он такой идиот, что стесняется диареи, когда ему вполне может грозить потеря кишок.
– Конечно, не буду, – сказал он, цепляясь за чувство собственного достоинства.
Женщина посмотрела на него.
– Мы все тебя видели, – сказала она. – Но мы – чистые люди. Мы – Народ. Повхатаны. Пока ты с нами, гадить будешь в лесу и потом прикрывать за собой.
– Да, – сказал Джон. – Я хочу пить.
– Ребенок принесет тебе поесть и попить, – сказала другая женщина и опустила стрелу в колчан на боку. – Только не объедайся.
– А Сакаханна? Она здесь?
Джон постарался задать вопрос спокойным, нейтральным голосом, но в голове снова, как молотком, застучало, едва он подумал о ней.
Они безразлично посмотрели на него, потом повернулись и вышли.
Ребенок принес горшок, наполненный ледяной водой. Джон осторожно отпил из него. Горшок был угольно-черный, гладкий, как мраморный. Джон не мог сообразить, как горшок был сделан. Он был элегантен, как погребальная урна из королевской коллекции.
Джон ждал.
Ребенок – Джон даже не мог сказать, был ли это мальчик или девочка – одетый только в фартучек из оленьей шкуры, а в остальном совершенно нагой, сидел на корточках на пороге хижины и смотрел на него серьезными темными глазами. Джон попытался улыбнуться. Лицо ребенка осталось спокойным. Джон прислонился к стене хижины и стал ждать дальше.
Сквозь небольшой квадрат дверного проема он видел, как удлиняются тени, потом услышал пение, доносившееся издалека. По молчаливой настороженности ребенка он догадался, что тот услышал эти звуки за несколько минут до него. Джон посмотрел на ребенка и поднял брови, как бы спрашивая, что происходит. Ребенок остался торжественно серьезным, как настоящий воин, и, как могущественный воин, только покачал головой.
Джон снова откинулся назад.
Пение зазвучало ближе. Джон вслушался внимательнее. Он был уверен, абсолютно убежден, что расслышал голос Сакаханны. Разум говорил ему, что это невозможно, что он слышал, как она говорит, всего раз или два и что, конечно же, он не мог распознать ее голос среди многих других. Но он все равно ощутил, как забилось сердце, все равно наклонился вперед, и даже уши заболели от усилия расслышать ее яснее.
– Сакаханна? – прошептал он.
Ребенок, узнав имя, кивнул, потом простым грациозным жестом указал на дверь, она стояла там, в раме золотистого вечернего света, она была выше, чем он помнил, лицо стало немного серьезнее, волосы теперь росли у нее по обеим сторонам головы, но по-прежнему были заплетены в косички справа. Она была одета в чулки из оленьей шкуры и коротенькое платьице из того же материала. Ее руки и щеки были украшены красными спиралями.
– Сакаханна! – сказал он.
Она стояла перед ним, она внимательно осматривала его, не улыбаясь, потом подошла чуточку ближе и протянула руку. Джон, не зная, что следует сделать, тоже протянул ладонь, и они торжественно, как члены парламента, пожали друг другу руки.
Ее пальцы, теплые и сухие, сомкнулись на его ладони, и при этом легком прикосновении Джон почувствовал невероятный прилив желания. Его глаза замерли на ее лице, и он увидел, с трудом веря собственным глазам, что от ее глаз к губам распространилась медленная улыбка, и вот все ее лицо осветилось радостью.
– Джон, – ласково сказала она, ее акцент певуче растянул его имя. – Добро пожаловать к моему народу.
Он сразу же пустился в объяснения:
– Я собирался приехать, как обещал, я действительно собирался приехать. Я не собирался предавать тебя. Я намеревался вернуться. Но когда я добрался до дому, мой отец умер, а детям нужна была мать…
Он замолчал, когда увидел, что она тряхнула головой и пожала плечами.
– Я знала, что ты собирался вернуться, – сказала она. – Но когда ты не приехал, нам с матерью пришлось уйти из Джеймстауна и найти наш народ. А потом пришло время, когда мне нужно было выходить замуж, и теперь я замужем.
Джон был готов убрать свою руку, но она крепко держала ее.
– Это мой сын, – сказала она, улыбнувшись ребенку в дверях.
– Твой сын?!
– Сын моего мужа. Его первая жена умерла, и теперь я – мать для этого мальчика, и у меня есть собственная маленькая девочка.
Джон почувствовал, как сожаление, такое же мучительное, как тошнота, окатило его всего.
– Я никогда не думал…
– Да, я теперь взрослая женщина, – непреклонно сказала она.
Джон тряхнул головой, отказываясь принять правду, что прошло столько лет.
– Я должен был приехать. Я хотел приехать.
– Ты повредил руку? И болел?
– Я сам виноват в своей болезни, – сказал Джон. – Я слишком долго голодал, а потом съел яйца, что ты мне прислала – ведь это была ты?
Она кивнула.
– Они были такие вкусные, но я съел их слишком быстро. И обжег руку об котелок, а потом рана открылась…
Она взяла его руку и наклонила голову, чтобы рассмотреть рану. Джон смотрел на макушку ее черноволосой головы и вдыхал знакомый слабый запах ее теплой кожи и медвежьего жира, который отпугивал насекомых, и чувствовал, как поднимается желание, пока наконец не подумал, что сейчас он прижмет ее к груди, чего бы это ему ни стоило. Он должен подержать ее в объятиях, хотя бы раз перед тем, как умрет.
Она подняла глаза и сразу прочитала на его лице желание. Она не отшатнулась, как это сделала бы англичанка. Но и не подалась к нему. Она стояла очень тихо, оценивая его мысли, читая его желание, его страх, его потребность в ней.
– Я думаю, мы сможем вылечить твою руку, – мягко сказала она. – Пойдем.
Маленький мальчик в дверях отступил в сторону, и Сакаханна вывела Джона из хижины наружу, в вечерний свет.
Джон моргнул. Он стоял в центре поселения, вокруг него высились длинные вигвамы, построенные из дерева, со стенами из переплетенного тростника. Над крышей каждого вигвама курилась маленькая спираль душистого дыма, а у порога стайками играли дети.
В центре площади вольготно расположилась группка мужчин. Они разговаривали тихими уверенными голосами, один из них натягивал на лук тетиву, другой заострял тростинки для наконечников стрел.
Когда Сакаханна вывела Джона из хижины, мужчины подняли глаза, но не сказали ни слова, никак не показали, что заметили его присутствие. Они приняли его присутствие так, как один зверь замечает другого. Одним всепоглощающим взглядом они увидели и оценили его походку, отпечатки его сапог на земле, его запах, спутанные неопрятные волосы, болезненную бледность лица. Они оценили его способность бороться, бежать, прятаться. Они почуяли, что он их боится и что доверяет Сакаханне. Потом они вернулись к своим занятиям и разговорам, будто им нечего было сказать о нем или ему. До поры до времени.
Сакаханна повела его по узкой улочке, по обеим сторонам которой стояли вигвамы. В конце горел большой костер, и посреди углей стояли с полдюжины черных горшков, а на решетке громоздились шампуры с мясом. Джон почувствовал, как желудок сжался от голода, но Сакаханна повела его мимо еды к хижине, стоявшей напротив костра.
Стоя перед входом, она выкрикнула слово, может, это было имя. Занавеска на двери распахнулась, и оттуда выглянула старуха.
– Сакаханна?
– Муссис.
Женщина что-то быстро проговорила, и Сакаханна ответила ей. Она сказала нечто, на что старуха фыркнула от смеха и бросила на Джона быстрый веселый взгляд, будто он был предметом насмешки. Потом старуха протянула руку, чтобы посмотреть на ожог на его ладони.
Сакаханна жестом велела ему показать руку.
– Она – мудрая женщина, она вылечит рану.
Джон нерешительно разжал пальцы и показал шрам. Он выглядел хуже, чем раньше. Там, где лопнул пузырь, на свежее мясо попала грязь, рана гноилась и плохо пахла. Джон смотрел на руку со страхом. Если бы такая рана была у него в Лондоне, подумал он, цирюльник-хирург просто отрезал бы руку, чтобы помешать инфекции дойти от руки до сердца. Инфекции он боялся немногим меньше, чем дикарей и лечения, которое они могли прописать.
Женщина что-то сказала Сакаханне, в ответ Сакаханна хихикнула – совсем как та девочка, которую знал Джон. И повернулась к нему:
– Она говорит, тебя нужно очистить, но я сказала, что ты уже это сделал.
Женщина смеялась, Сакаханна улыбалась, но Джон, которому было больно и страшно, смог только мрачно кивнуть.
– Но она говорит, прежде чем лечить рану, нужно выгнать болезнь с потом.
– Пропотеть?
– В… – Сакаханна не знала английского слова. – В маленьком домике. В маленьком домике.
Женщина кивнула.
– Мы пойдем туда сейчас, – сказала Сакаханна. – Тогда до захода солнца мы сможем найти траву для раны.
Женщина и Сакаханна повели его на край деревни. На самом краю поселения стояла круглая хижина, еще меньше той, в которой он был, из отверстия на крыше вился густой дым.
– Там очень жарко, – объяснила Сакаханна.
Джон кивнул. Все это выглядело просто пугающе.
Сакаханна осторожно положила руку на его грязную рубаху.
– Нужно снять одежду, – сказала она. – Всю, и пойти туда голому.
Инстинктивно руки Джона ухватились за ремень на штанах, и он тихонько взвизгнул от боли, когда грубая ткань коснулась открытой раны на ладони.
– Вот! – сказала Сакаханна, будто ее требование получило подтверждение. – Снимай одежду и иди в маленький домик.
Он нехотя стащил с себя рубаху. Старуха с интересом посмотрела на его бледную кожу, как будто он был окороком, приготовленным для копчения. Джон бросил на маленький домик быстрый испуганный взгляд.
– Сакаханна, меня убьют? – спросил он. – В таком случае я бы предпочел умереть в штанах.
Она не засмеялась над его страхами. Она покачала головой.
– Я не привела бы тебя к смерти, – просто сказала она. – Я ведь целый месяц охраняла тебя в лесах. И потом, я же сказала тебе, что люблю тебя. Ничего не изменилось.
В душе промелькнуло то же чувство шального желания, окатившее его при встрече. Джон доверился ей полностью. Он развязал тесемки и спустил штаны на землю. Высвободил ноги из сапог и сбросил вонючие носки. Он стоял обнаженным перед двумя женщинами и чувствовал, как его гениталии съеживаются под любопытным, веселым взглядом старухи и очевидным отсутствием интереса со стороны Сакаханны.
– Войди туда. – Она жестом показала на ступеньки, ведущие в темноту, наполненную дымом. – Там есть лежанка. Ложись. Тебе будет жарко, будешь потеть, как в лихорадке. Когда Муссис позовет тебя, можешь выходить. Но не раньше.
Джон сделал шаг к домику, но замешкался. Знакомая твердая маленькая ладошка Сакаханны подтолкнула его в поясницу.
– Иди, – настойчиво сказала она. – Ты все думаешь, Джон. Просто делай.
Он улыбнулся тому, насколько верными были ее слова, спустился по ступенькам в кратком приливе храбрости и рухнул в темноту головой вперед.
Хижина была заполнена едким травяным дымом, и жарко там было чрезвычайно. Он теперь понял, что хижина была вырыта в земле, как подвал, для того, чтобы сама земля служила печью и хорошо держала тепло. В самом центре хижины виднелся небольшой очаг, в котором горкой лежали алые угли, а рядом стоял кувшин с сухими листьями. В помещении была невысокая скамья, сложенная из камней, и она была такой горячей на ощупь, что Джон смог сесть на нее с большой опаской, после того, как кожа привыкла к теплу.
– Возьми травы из горшка и брось в огонь! – крикнула снаружи Сакаханна.
Джон с неохотой послушался и высыпал сухие листья в огонь. Хижина немедленно наполнилась волной черного дыма, который высосал из его легких весь воздух и оставил его задыхающимся, с шумом, судорожно хватающим воздух, пытающимся восстановить дыхание.
Дым повалил его, как беспомощное дерево, Джон растянулся на камнях и почувствовал, как от едких испарений из глаз катятся слезы. Нос болел от жары, казалось, что даже уши внутри болят от ужасной жары, нехватки воздуха и сильного запаха.
Он ощутил, что уплывает в состояние невероятных видений. Он видел Френсис с лопаткой и лейкой в саду Ламбета… он видел герцога Бекингемского, хохочущего и откидывающего темнокудрую голову… он видел Джонни, тот только что родился, такой красненький, мокренький и пронзительно вопящий… он видел Джейн, улыбающуюся ему сквозь пламя свечей в их первую брачную ночь. Он видел отца, умирающего в постели, устланной цветами, он видел розы сорта «Розамунда», которые он послал по реке в часовню отца Джейн для заупокойной службы.
Откуда-то издалека до него донесся голос, говоривший на незнакомом языке, и он открыл глаза. Дым немного рассеялся, и жара уже не казалась такой невыносимой. Кожа была розовой, как у младенца. Джон был весь мокрый от пота, кожа стала гладкой, точно у ящерицы, греющейся на солнце.
– Она говорит, можешь выходить! – услышал он английскую речь.
Но не сама команда, а звук голоса Сакаханны вырвал его из оцепенения, провел вверх по ступенькам и вывел на солнечный свет.
– Ага, – удовлетворенно сказала старая женщина при его появлении.
Она кивнула Сакаханне и набросила ему на плечи накидку из оленьей шкуры, чтобы уберечь от вечерней прохлады.
Джон оглянулся, ища свою одежду. Все исчезло, за исключением сапог. Сакаханна стояла посреди небольшой группки женщин, и все они с жизнерадостным любопытством смотрели на его наготу.
Сакаханна выступила вперед и протянула ему сверток с одеждой. Джон взял его и увидел, что там была набедренная повязка – кусок ткани, который нужно было пропустить между ног и закрепить на поясе спереди и сзади, килт и рубаха из оленьей кожи. Он отшатнулся.
– Где моя одежда?
Сакаханна решительно покачала головой.
– Она воняла, – сказала она. – И в ней были вши и блохи. Мы – чистые люди. Ты не можешь носить свою одежду в наших домах.
Он почувствовал стыд и невозможность спорить.
– Надень это, – сказала она. – Мы тебя ждем.
Он завязал пояс набедренной повязки вокруг талии и почувствовал себя гораздо лучше, когда скрыл наготу от взглядов стольких блестящих черных глаз.
– А зачем все они здесь?
– Искать траву для твоей руки, – объяснила она.
Джон посмотрел на свою ладонь. Рана стала чище после того, как он пропотел, но в самой середине все равно еще оставалась складка гноящейся плоти.
Он натянул рубаху и расправил килт. Джон подумал, что, наверное, выглядит совершенно абсурдно со своими большими белыми ногами под этой красиво изукрашенной юбкой, да еще и в тяжелых сапогах. Но никто из женщин не засмеялся. Они отправились в путь, впереди ровным быстрым ходом бежала старуха, за ней гуськом остальные женщины, замыкала процессию Сакаханна. Оглянувшись на Джона, она велела ему следовать за ними.
Он помнил этот беспощадный ровный темп, которым она передвигалась по лесу, когда они были там вместе. Теперь все женщины шли с той же скоростью, слишком быстрой для него, чтобы просто идти, и слишком медленной для того, чтобы бежать. Он то шел, то бежал за ними короткими рывками, оставляющими его задыхающимся, а Сакаханна ни разу не обернулась посмотреть, поспевает ли он за ними. Она просто ровно шла вперед, как будто под ее легкие мокасины не попадали ни камешки, ни колючки.
Старуха, бежавшая впереди, успевала смотреть по сторонам, по обе стороны тропинки в поисках нужных растений. Джон признал в ней умелую и опытную травницу, когда она остановилась и указала в глубь леса. Она высмотрела нужное растение на бегу, в сумерках. Джон взглянул на растение. Оно было похоже на печеночник, но он никогда раньше не видел такой формы.
– Жди здесь, – приказала Сакаханна и последовала за остальными женщинами.
Они приблизились к растению, уселись в кружок вокруг него и на какое-то время погрузились в молчание, как будто молились. Джон почувствовал какое-то странное покалывание в затылке, как будто совершался какой-то могущественный и таинственный процесс. Женщины протянули руки над растением, как будто проверяли тепло над кухонным горшком, потом все вместе начали в сложном рисунке водить руками над и вокруг растения. Сначала они тихонько напевали мелодию, потом в монотонно повторявшейся песне появились и слова.
Темнота под деревьями сгущалась. Джон понял, что солнце село, в верхних ветвях деревьев слышались непрерывный шорох и щебет, воркование птиц, устраивающихся на ночь. Внизу на лесной поляне женщины продолжали петь, пока наконец старуха не наклонилась и не отщипнула от растения побег. Остальные проделали то же самое.
Джон беспокойно переступал с одной стертой ноги на другую. Женщины поднялись на ноги и направились к нему, жуя траву. Джон ждал, что ему тоже предложат пожевать, но они начали водить вокруг него хоровод.
Первой остановилась Сакаханна и жестом показала, что ему следует вытянуть руку. Джон разжал пальцы, и Сакаханна наклонилась ртом к его ладони и аккуратно выплюнула разжеванную траву ему на рану. Джон вскрикнул, трава попала точно в середину гниющей плоти, но он не мог отдернуть руку, потому что Сакаханна крепко держала ее.
Остальные женщины столпились вокруг, и каждая плюнула так же сильно и точно, как лондонский уличный мальчишка. Травяной сок не оставался на ране, а глубоко проникал внутрь. Джон только повизгивал при каждом ударе, чувствуя, как терпкий, вяжущий сок проникает в разлагающуюся плоть. Старуха подошла последней, и Джон приготовился. Он оказался прав, ожидая, что ее плевок ударит как мушкетная пуля, точно в самую середину поврежденной ладони. После того как он вскрикнул, старуха достала из кармана своего фартука кожаный лоскут, положила лист поверх раны и туго забинтовала руку.
От боли у Джона кружилась голова, и Сакаханна поднырнула ему под руку, поддерживая на обратном пути в деревню.
Уже почти стемнело. Женщины разошлись по своим хижинам, к очагам. Мужчины сидели в ожидании ужина. Сакаханна приветственно помахала рукой одному из индейцев, мрачно наблюдавшему за тем, как Джон, опираясь на Сакаханну, прошел к хижине.
Обнявшись, как любовники, они переступили через порог. Сакаханна помогла Джону прилечь на деревянную лежанку.
– Спи, – ласково сказала она. – Завтра тебе будет лучше.
– Я хочу тебя. – Разум Джона был затуманен болью, дымом и желанием. – Я хочу, чтобы ты легла со мной.
Она рассмеялась низким, приятно удивленным смехом.
– Я замужем, – напомнила она. – А ты болен. Сейчас спи. Я приду утром.
Весна 1643 года, Англия
Холодным весенним днем Александр Норман сел в лодку, направлявшуюся вверх по реке, покинул ее севернее Ламбета и пошел пешком через поля к Ковчегу.
Френсис, праздно поглядывавшая из окна своей спальни, увидела высокую фигуру, подходящую к дому, и нырнула назад в комнату, чтобы причесаться, одернуть платье и содрать с себя фартук. Она скатилась вниз по лестнице как раз вовремя для того, чтобы открыть ему переднюю дверь и послать горничную во двор найти Эстер и сказать ей, что к ним с визитом явился господин Норман.
Он улыбнулся Френсис очень доброй улыбкой.
– Ты прелестно выглядишь, – просто сказал он. – Каждый раз, как я тебя вижу, ты все хорошеешь и хорошеешь. Сколько тебе сейчас? Пятнадцать?
Френсис самым наискромнейшим образом опустила глаза, в душе страшно жалея, что не умеет краснеть. На какое-то мгновение она почти решила заявить, что ей уже пятнадцать, но быстро сообразила, что день рождения означает подарок.
– Пятнадцать мне будет через пять месяцев, – сказала она. – Седьмого октября.
Не поднимая глаз, скромно устремленных на носки туфель, она все-таки заметила движение его руки к клапану глубокого кармана куртки.
– Я тут кое-что принес тебе, – сказал он. – Так, маленькие гостинцы.
Гостинцы оказались вовсе не маленькими. Это были три больших мотка шелковой ленты глубокого алого цвета, продернутой золотой нитью. Там было достаточно и для того, чтобы украсить платье, и для того, чтобы вплести в светло-каштановые волосы Френсис. Несмотря на лишения военных лет, в моде все равно оставались платья с искусно разрезанными и изукрашенными рукавами. Поэтому Френсис и в самом деле очень нужна была лента, ну а кроме того, ленты она просто обожала.
– Тебе ведь нравятся красивые вещи? – Александр Норман не отрывал взгляда от ее сосредоточенного личика.
Его вознаградил совершенно честный, лишенный всякого кокетства взгляд.
– Конечно! Это из-за дедушки! Вокруг меня всю жизнь были красивые вещи.
– Кузен Норман, – любезно сказала Эстер, входя в зал через кухонную дверь. – Я так рада видеть вас, да еще в такой холодный день. Вы прибыли по реке?
– Да, – ответил он.
Он позволил Эстер помочь ему снять теплое пальто и отдал его Френсис, чтобы та отнесла пальто на кухню как следует прогреть его и заодно распорядилась бы подать горячий эль.
– В наши дни нельзя доверять дорогам.
Эстер покачала головой.
– Теперь, когда дворец архиепископа опустел, у нас в Ламбете довольно спокойно, – сказала она. – Все подмастерья уже замучились от маршировок, организации обороны и рытья укреплений. И сил у них не осталось на то, чтобы шляться по улицам и не давать спокойно жить людям постарше и побогаче.
Она пригласила всех пройти в семейную гостиную. Там, перед небольшим огнем, усердно надписывая этикетки на растения, сидел Джонни.
– Дядя Норман! – воскликнул он и вскочил со своего места.
Александр Норман энергично обнял его, и снова рука его нырнула в карман.
– Я подарил твоей сестре с полмили шелковой ленты, а ты не хочешь такую же, украсить свой костюмчик по отворотам?
– Нет, сэр, то есть если у вас есть что-то другое… то есть я всегда скажу спасибо за любой ваш подарок…
Александр рассмеялся.
– Для тебя у меня есть отличная маленькая игрушка, ее сделал один оружейник из Тауэра. Но пообещай мне, что головы рубить ты будешь только увядшим розам.
Он извлек из кармана маленький нож, хитро изогнутый, как бритва цирюльника, так что острое лезвие было спрятано и не опасно.
– Вы позволите, госпожа Традескант? – спросил Александр. – Если он пообещает беречь пальцы?
Эстер улыбнулась.
– Хотела бы я осмелиться сказать нет, – сказала она. – Можешь взять, Джонни, но кузен Норман должен показать тебе, как с ним обращаться, и убедиться, что ты правильно им пользуешься.
– И я могу вырезать этим ножиком?
Александр кивнул.
– Начнем работать, как только я выпью свой эль и расскажу твоей маме городские новости.
– И деревянные свистки? И игрушки?
– Начнем с чего-нибудь попроще. Пойди на кухню и попроси кусок мыла. Попробуем сначала на нем, а потом уже перейдем к дереву.
Мальчик кивнул, аккуратно заткнул пробкой бутылочку с чернилами, убрал лоток с этикетками и вышел из комнаты.
Вошла Френсис и поставила перед дядей кружку с элем, потом взяла шитье и села в кресло у окна. Взглянув через комнату, Эстер подумала, что ее падчерица, склонив каштановую головку над шитьем, могла бы послужить моделью для портрета под названием «Красавица за рукодельем». Живой взгляд блестящих глаз, брошенный искоса, предупредил ее, что девочка великолепно сознает, какую чарующую картину являет собой.
– Какие новости? – спросила Эстер.
Александр Норман покачал головой.
– Страшные дела творятся. Принц Руперт потерял всякую власть над своими людьми.
Эстер кивнула.
– А я слышала, что король удерживает весь запад страны.
Александр Норман кивнул.
– Он потерял флот, но контролирует большую часть портов. И они все обращены к Франции, то есть он всегда может предоставить возможность для высадки французской армии, если королева сдержит свои обещания.
Эстер кивнула.
– А на Лондон никто не собирается наступать?
Александр Норман повел плечами.
– Я о таком не слышал, но только за этот последний месяц по всей стране вспыхивали разные стычки.
– Близко от нас?
Александр Норман наклонился вперед и накрыл своей рукой плотно сжатые кулачки Эстер.
– Успокойтесь, кузина, – мягко сказал он. – Далеко от вас. Вы же знаете, я предупрежу вас, как только услышу о какой-нибудь опасности для вашего маленького Ковчега. И вы, и ваш драгоценный груз выживут в этот шторм.
Он посмотрел в сторону кресла у окна.
– Френсис, не принесешь мне еще стаканчик эля? – попросил он.
Она сразу поднялась и пошла к двери.
– И оставь нас с твоей мачехой ненадолго одних. Мне нужен ее совет по очень личному делу.
Френсис глянула на Эстер, проверить, не возражает ли та, и, когда Эстер еле заметно кивнула, Френсис слегка подняла брови, сдержанно выражая явно нахальную догадку, и покинула комнату, закрыв за собой дверь.
– Она бывает дерзкой, – сказала Эстер после того, как закрылась дверь. – Но это просто легкомыслие.
– Я знаю, – согласился Александр Норман. – И мне бы не хотелось, чтобы эту легкость духа подавили. Она очень похожа на свою мать. Та тоже была легкомысленной девушкой с веселым нравом. Но свой нрав она держала в узде, под контролем сильного религиозного чувства и строгого воспитания. А Френсис с рождения баловали, начиная с дедушки Джона и заканчивая всеми остальными. Слишком поздно пытаться ее переделать. Мне гораздо больше нравится видеть, как она задирает нос.
Эстер улыбнулась.
– Я тоже так думаю, – сказала она. – Хотя именно мне приходится стараться держать ее в рамках.
– Вас беспокоит ее безопасность?
– Да. Разумеется, я беспокоюсь обо всех, и о здешних ценностях. Но в основном о Френсис. Она сейчас в том возрасте, когда ей следовало бы вести более интересную жизнь – выходить в свет, заводить друзей. Но она сидит здесь взаперти со мной и братом. В этом году везде снова чума, поэтому я не могу разрешить ей побыть с бабушкой и дедушкой в Сити, да и они совсем не светские люди, ни с кем не общаются.
– Она может появиться при дворе в Оксфорде…
На лице Эстер отразилась целая гамма чувств.
– Да скорее я брошу ее в клетку со львами в Тауэре, чем пошлю в эту свору. Все, что было плохо при дворе, когда они все хорошо жили и им хорошо служили, теперь в десять раз хуже, когда они собрались толпой в Оксфорде и девять ночей из десяти пьют, празднуя победы.
– Я считаю точно так же, – сказал Александр. – Я только подумал, может, вы согласитесь рассматривать меня как… Я подумал, может, вы позволите мне предложить ей – и, конечно же, вам тоже – безопасный рай? Я подумал, может, вы уедете отсюда, закроете Ковчег до конца войны, и переедете ко мне, и будете жить у меня, в лондонском Тауэре – самом безопасном месте во всем королевстве?
Она ничего не ответила.
– Я имею в виду замужество, Эстер, – добавил он очень тихо.
Она на мгновение побледнела и немного отодвинула назад свое кресло.
– Вы не ожидали от меня этого? Несмотря на все мои частые визиты?
Она безмолвно покачала головой.
– Я думала, вы просто добры к семье господина Традесканта, – мягко сказала она. – Как друг семьи, как родственник.
