Текст книги "Мемуары"

Автор книги: Филипп де Коммин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 50 страниц)

Глава VIII

Возвращаясь к главной теме нашего разговора и завершая эти воспоминания, нужно сказать о заключении договора о браке между нынешним королем, которого тогда звали монсеньором дофином, и дочерью герцога и герцогини Австрийских, что сделано было благодаря гентцам, к великому неудовольствию короля Эдуарда Английского, обманутого в надежде на брак своей дочери с монсеньором дофином, нынешним королем Франции, а этого брака он и королева, его жена, желали больше всего на свете, так что даже не поверили бы никому – ни своему подданному, ни кому другому, если бы им стали предрекать, что все произойдет наперекор их желанию. Ведь совет Англии несколько раз предупреждал, когда наш король завоевывал Пикардию, которая лежит рядом с Кале, что, захватив ее, он может попытаться взять также Кале и Гин. То же самое говорили постоянно находившиеся в Англии послы герцога и герцогини Австрийских, бретонцы и другие, но король Английский ничему не верил, по-моему, не столько по недомыслию, сколько из-за алчности, ибо он не хотел потерять тех 50 тысяч экю, что выплачивал ему наш король, как не хотел и расставаться с удобствами и удовольствиями своей мирной жизни.

По поводу брака дофина с дочерью герцога Австрийского однажды был собран совет в Алсте, во Фландрии, на котором присутствовали герцог Австрийский, нынешний римский король, и депутаты штатов Фландрии, Брабанта и других областей, принадлежащих герцогу и его детям. На совете гентцы действовали наперекор желаниям герцога; до этого они изгнали некоторых людей герцога, отобрали у него сына, а затем заявили ему, что хотят, чтобы этот брак, о котором я говорю, был во имя мира заключен, и заставили его дать согласие против собственной воли. Ведь он был очень молод и при нем почти не было благоразумных людей, поскольку едва ли не все сторонники Бургундского дома или погибли, или перешли на нашу сторону (я имею в виду важных особ и таких, кто способен давать советы и оказывать помощь). А своих людей у него было мало. Кроме того, потеряв жену, которая была владелицей этих областей, он не осмеливался говорить столь решительно, как раньше.

Короче говоря, король, извещенный об этом монсеньором де Кордом, весьма обрадовался. Был назначен день, когда ему должны были привезти в Эден невесту дофина. А за несколько дней до того, а было это в 1481 году[389]389
  В действительности не в 1481, а в 1482 г.


[Закрыть], сеньору де Корду был сдан за деньги хорошо укрепленный город Эр, расположенный в Артуа, который очень важен для фламандцев, поскольку находится на границе области; а сдал город сеньор де Коен [390]390
  Жан де Берг. Под этим именем Коммин ниже упоминает его в качестве одного из послов Фландрии и Брабанта.


[Закрыть] из Артуа, который держал город от имени герцога Австрийского и сеньора де Бевра, своего капитана. И хотя фламандцы хотели умалить силу своего государя, они все же боялись ослабления своих границ и расширения владений короля.

Когда все, о чем я говорил, было согласовано, к королю прибыли послы Фландрии и Брабанта. Однако решающее слово оставалось за гентцами, которые были наиболее сильными и держали в своих руках герцогских детей; но они всегда первыми были готовы ко всяким смутам. С послами приехали от имени римского короля, чтобы добиться мира для своей страны, и некоторые рыцари, юные и неразумные, как он сам. Среди них были мессир Жан де Берг и мессир Бодуэн де Ланнуа, а также один секретарь.

Король был уже очень болен и с большой неохотой решился допустить их до себя; очень тяжело было ему принести и клятву во исполнение заключенного договора, и все это потому, что он не хотел, чтобы его видели. Однако он дал клятву, ибо ему это было выгодно; он ведь неоднократно изъявлял желание заключить упомянутый брак, но при этом хотел получить лишь графство Артуа или Бургундское графство, одно из двух, но господа гентцы, как он их называл, отдали ему оба, а сверх того еще и графства Шароле, Маконне и Осеруа. И если бы они могли передать ему также графства Эно и Намюр со всеми бургундскими подданными, говорящими по-французски, то они охотно сделали бы и это, чтобы ослабить своего сеньора.

Король, наш повелитель, был очень мудр и хорошо понимал, что такое Фландрия и что значит лишить фландрского графа области Артуа, которая лежит между владениями французского короля и Фландрией и является как бы уздой для фламандцев, ибо оттуда графу поставляют добрых солдат, с помощью которых он наказывает фламандцев, когда они творят глупости. А потому, отнимая у графа Фландрского область Артуа, король делал его самым несчастным сеньором мира, ибо тот уже не мог рассчитывать на повиновение подданных и попадал в зависимость от воли гентцев. В этом посольстве, о котором я сказал, главными были Гийом Рен и Копеноль, правитель Гента, которых я выше упоминал.

По возвращении посольства назад в Эден была привезена и передана в руки монсеньора де Корда герцогская дочь; это было в 1483 году. Ее привезла мадам де Равенштейн, незаконная дочь покойного герцога Филиппа Бургундского, а приняли ее от имени короля нынешние монсеньор и мадам де Бурбон, а также сеньор д’Альбре и другие; они отвезли ее в Амбуаз, где находился монсеньор дофин.

Если бы герцог Австрийский мог отнять ее у тех, кто ее сопровождал, пока они еще не выехали за пределы его земель, то он это охотно бы сделал, но гентцы послали с ней сильную охрану. Кроме того, ему начали полностью отказывать в повиновении, и множество людей присоединилось к гентцам, поскольку те держали в своих руках сына герцога и благодаря этому смещали и назначали людей, как им было угодно. Среди прочих их сторону держал и сеньор де Равенштейн, брат герцога Клевского и главный воспитатель этого ребенка, которого звали герцогом Филиппом и который жив по сю пору, и если господь дарует ему долгую жизнь, то он дождется большого наследства [391]391
  Филипп Красивый, наследник Марии Бургундской, в то время когда Коммин работал над этой книгой, был наследником и своего отца, Максимилиана, но тот его пережил.


[Закрыть].

Кто радовался этому браку – а король Английский горько сожалел, ибо он воспринял его как позор и насмешку над собой и очень боялся, что потеряет пенсию, или дань, как ее называли англичане, которую выплачивал ему наш король. Он боялся также, как бы в Англии не стали его презирать и не подняли восстание против него, особенно если учесть, что он не пожелал в свое время прислушаться к советам. К тому же он видел, сколь усилился и сколь близко подошел к его владениям наш король; это его так сильно удручало, что он, получив эти новости, заболел и вскоре умер, как говорят некоторые, от удара. Как бы там ни было, но причиной болезни, от которой он умер так быстро, была скорбь, вызванная этим браком. В великое заблуждение впадает государь, когда свое мнение ценит больше, чем мнения других, ибо это приводит подчас к большим несчастьям и потерям, которые нельзя возместить. И случилась его смерть в апреле 1483 года [392]392
  19 апреля 1483 г.


[Закрыть].

Как только этот король умер, наш король был немедленно извещен о случившемся, но не выразил никакой радости. А через несколько дней он получил письмо от герцога Глостерского (приказавшего умертвить двух сыновей короля Эдуарда, своего брата), который захватил корону Англии и стал именоваться королем Ричардом.

Этот король искал дружбы нашего короля и, как я думаю, очень хотел получать вышеупомянутую пенсию, но король не пожелал отвечать на его письмо и не стал слушать его посланца, считая герцога Глостерского жестоким злодеем; ведь после кончины короля Эдуарда герцог Глостерский принес оммаж своему племяннику как королю и верховному сеньору, а затем совершил свое преступление и велел предать позору в парламенте Англии двух дочерей Эдуарда, объявив их незаконнорожденными, для чего воспользовался тем, что сообщил ему английский епископ Батский, который в свое время был облечен большим доверием короля Эдуарда, но затем был им смещен и заключен в тюрьму, откуда его выпустили за большой денежный выкуп. Этот епископ утверждал, что король Эдуард поклялся жениться на одной английской даме (и он назвал ее имя), поскольку был влюблен в нее и хотел пользоваться ее ласками, и обещание это дал при нем, епископе. В результате он делил с ней постель, но и в мыслях не держал выполнять свое обещание. Так что такие игры очень опасны, и свидетельство тому – эти улики против короля.

Я знал немало придворных, которые, если бы им подвернулось столь приятное приключение, не упустили бы его и дали бы такое же обещание. Этот злодей епископ лелеял месть в своем сердце почти 20 лет. Но за это он был наказан; у него был горячо любимый сын, которого король Ричард хотел всячески облагодетельствовать и женить на одной из упомянутых двух дочерей брата, лишенных своего достоинства, а именно на той, что нынче является королевой Англии и имеет прекрасных детей. Этот сын по приказу короля Ричарда, его господина, служил на военном корабле, который был захвачен у нормандского побережья. После споров между теми, кто взял его в плен, он был доставлен в парижский парламент и помещен в Пти-Шатле, где и просидел, пока не умер от истощения и голода.

Король Ричард, умертвивший двух своих племянников, не намного пережил его, как и герцога Бекингемского. Ибо господь очень быстро послал королю Ричарду врага, у которого не было ни гроша за душой и, как кажется, никаких прав на корону Англии – в общем, не было ничего достойного, кроме чести; но он долго страдал и большую часть жизни провел пленником, преимущественно в Бретани, попав в возрасте 18 лет в руки герцога Франциска (который, правда, хорошо обращался с ним как пленником); получив немного денег от нашего короля и набрав около трех тысяч нормандцев – самых больших головорезов, каких только удалось найти, он высадился в Уэльсе, где к нему присоединился его отчим, сеньор Стенли, почти с 25 тысячами англичан. К исходу третьего или четвертого дня он сошелся с этим злодеем королем Ричардом, и тот был сразу же убит, а он короновался и царствует по сей день.

Я уже рассказывал в другом месте об этих событиях, но здесь уместно было упомянуть о них еще раз, чтобы показать, как господь в наше время платит наличными, не откладывая на будущее, за подобные жестокости. Он наказал и многих других в то же самое время, в чем Вы убедились бы, если бы нашлось кому об этом поведать.

Глава IX

Итак, заключив столь желанный для него брак дофина [393]393
  Брак заключен не был – Маргарита и дофин были только помолвлены.


[Закрыть], король держал фламандцев в своих руках; Бретань, которую он ненавидел, жила с ним в мире (он навел на бретонцев страх, разместив на границе с ними большое войско); в Испании также все было спокойно, и король и королева Испанские желали только дружбы с ним, правда, и их он держал в напряжении и вводил в расходы из-за области Руссильон, которая перешла к нему от Арагонского дома, переданная королем Хуаном Арагонским, отцом ныне царствующего короля Кастилии, в качестве залога, пока не будут выполнены некоторые условия договора, которые и до сих пор еще не выполнены [394]394
  Руссильон был передан Людовику XI в 1462 г. в качестве залога за финансовую и военную помощь, предоставленную для подавления восстания в Барселоне. Должен был оставаться в руках французского короля, пока не будет погашен долг.


[Закрыть].

Что касается государств Италии, то они искали его дружбы, заключили с ним несколько союзных договоров и часто присылали свои посольства. В Германии ему подчинялись швейцарцы не менее, чем его собственные подданные. Короли Шотландии и Португалии были его союзниками. Часть Наварры делала все, что он пожелает [395]395
  Коммин имеет в виду одну из враждовавших в то время феодальных партий Наварры, которая возглавлялась Екатериной де Фуа и пользовалась поддержкой короля.


[Закрыть]. Собственные подданные трепетали перед ним, и что бы он ни приказал, выполнялось сразу же, беспрекословно и безоговорочно.

Со всего света ему присылали вещи, которые считались полезными для поддержания его здоровья. Папа Сикст, последний из усопших пап, носивших это имя [396]396
  Сикст IV умер в 1484 г.


[Закрыть], будучи извещен о том, что король из благочестия желает получить антиминс[397]397
  Антиминс – холст, на который во время мессы клали гостию.


[Закрыть], на котором служил мессу святой Петр, тут же прислал его вместе с другими реликвиями, которые ему были позднее возвращены.

Священная склянка с миром, находившаяся в Реймсе и никогда не покидавшая своего места [398]398
  Миром, содержавшимся в этой склянке, совершалось помазание на царство французских королей.


[Закрыть], была принесена ему прямо в его комнату в Плесси и, когда он умирал, стояла на буфете. Он намеревался помазаться миром, как это было сделано при его коронации; и хотя многие полагали, что он хотел умастить все тело, в это поверить нельзя, поскольку склянка очень мала и не содержит такого количества этого масла. Я видел ее в то время, о котором говорю, а также и тогда, когда короля погребали в соборе Клерийской богоматери.

Турок, ныне царствующий[399]399
  Баязет II.


[Закрыть], направил к нему посла, который доехал до Прованса. Но король не пожелал принять его и не позволил ему ехать дальше. Посол вез ему большой список реликвий, оставшихся в Константинополе в руках Турка, которые тот предлагал королю вместе с большой суммой денег, чтобы король соблаговолил получше охранять брата этого Турка, находившегося в нашем королевстве в плену у родосцев[400]400
  Брат Баязета Джем, спасаясь от преследований брата, попросил убежища на Родосе и оттуда был отправлен во Францию. О его дальнейшей судьбе см. гл. XV и XVII книги седьмой.


[Закрыть]. Сейчас он в Риме, в руках папы.

Из всего сказанного можно понять, сколь умен и велик был наш король, и то, как его уважали и почитали в мире, как лечили его, чтобы продлить ему жизнь, и благочестивыми, угодными богу средствами, и мирскими. Однако все это было бесполезно, и он должен был перейти туда, куда перешли и его предшественники. Господь был очень милостив к нему, ибо он не только создал его самым мудрым, самым щедрым и самым достойным из всех государей, что царствовали одновременно с ним и были его врагами и соседями, которых он во всем превосходил, но и позволил ему пережить их, хотя и не надолго; ведь герцог Карл Бургундский и его дочь герцогиня Австрийская, король Эдуард и герцог Галеаццо Миланский, король Хуан Арагонский – все они умерли раньше него; правда, герцогиню Австрийскую и короля Эдуарда он пережил совсем не намного. У всех у них добро совмещалось со злом, ибо они были людьми; но без всякой лести можно сказать, что у него было гораздо больше качеств, соответствующих его положению короля и государя, нежели у любого другого. Я почти со всеми этими государями был знаком и знал, на что они способны, а потому сужу справедливо.

Глава X

В этом, 1482 году король пожелал увидеть монсеньора дофина, своего сына (которого не видел уже несколько лет), поскольку настороженно относился к его общению с множеством людей при дворе: он заботился о здоровье ребенка и в то же время опасался, что его могут сбить с пути и воспользоваться им для создания какой-нибудь коалиции в королевстве. Ибо именно так случилось с ним самим, когда он в 13-летнем возрасте[401]401
  Людовику было 16 лет, когда он в 1440 г. принял участие в антикоролевском выступлении знати, названном современниками Прагерией – по чешской столице Праге, ставшей в то время благодаря гуситскому движению своего рода символом борьбы с королевской (императорской) властью вообще.


[Закрыть] по наущению некоторых сеньоров королевства выступил против короля Карла VII, своего отца; эта война получила название Прагерии и длилась недолго. Среди прочего он рекомендовал своему сыну, монсеньору дофину, некоторых советников и всячески убеждал его никого не лишать службы, ссылаясь на собственный опыт: когда король Карл VII, его отец, почил в бозе и корона перешла к нему, он разжаловал всех добрых и именитых рыцарей королевства, которые служили его отцу и помогли ему отвоевать Нормандию и Гиень, изгнать англичан из королевства и воестановить мир и добрый порядок, благодаря чему оно ему досталось в цветущем состоянии, и тем самым навлек на себя большую беду, ибо из-за этого началась война так называемого Общественного блага (о ней я рассказывал в другом месте) и она могла привести к тому, что его бы лишили короны.

Вскоре после того, как король поговорил с монсеньором дофином, своим сыном, и завершил переговоры о его браке, о чем я уже говорил, его постигла болезнь, которая и унесла его из этого мира; она началась в понедельник и продолжалась до субботы той же недели, предпоследнего дня августа 1483 года. Я присутствовал при его кончине, поэтому хочу немного о ней рассказать.

Как только с ним случилась эта беда, он потерял речь, как бывало и прежде, а когда она к нему вернулась, он чувствовал себя как никогда слабым, хотя еще и до этого он был так слаб, что с большим трудом подносил руку ко рту; а худым и истощенным он был настолько, что вызывал жалость у всех, кто его видел.

Король, решив, что умирает, в тот же час послал за монсеньором де Боже, мужем своей дочери, который ныне является герцогом Бурбонским, и велел, чтобы тот отправился к его сыну, королю (именно так он назвал его), в Амбуаз, поручив дофина и всех его слуг его попечению; он передал герцогу все королевские полномочия и обязанности, велел никого не допускать до короля и наставил его во многих важных и необходимых делах. И если бы сеньор де Боже во всем или хотя бы отчасти следовал его наставлениям (ибо некоторые из них были весьма необычными и их невозможно было придерживаться), так, чтобы в общем они были выполнены, то уверен, что это пошло бы на пользу и королевству, и ему самому, если иметь в виду последующие события.

Затем он послал к сыну канцлера со всеми его служащими, чтобы отвезли королевские печати. Туда же отправил часть лучников из охраны, с капитаном, весь свой охотничий и соколиный двор и всех прочих. Всех навещавших его он также отправлял в Амбуаз к королю, как он говорил, и просил хорошо ему служить. И через всех передавал ему что-нибудь, а более всего через Этьена де Века, который был воспитателем нового короля и служил у него первым камердинером, за что король, наш повелитель, сделал его бальи города Мо.

Речь, восстановившись, ему уже более не изменяла, как не изменял и рассудок, который никогда не был столь здравым, ибо ему постоянно прочищали желудок и потому испарения не поднимались в голову. За все время болезни он не издал ни одной жалобы, в отличие от других, которые держатся иначе, когда чувствуют себя плохо. Я, по крайней мере, принадлежу по натуре к этим последним и знаю еще некоторых таких же – ведь недаром говорят, что жалобы облегчают боль.

Глава XI

Речь его все время была вразумительной; и длилась его болезнь, как я сказал, с понедельника до субботнего вечера.

Здесь я хотел бы сравнить горе и зло, что он причинил другим людям, с тем горем и злом, которые он претерпел сам перед смертью, поскольку я надеюсь, что его страдания зачтутся ему как частичное очищение от грехов и откроют ему врата рая; и если его страдания были не столь велики и продолжительны, как причиненные им другим людям, то, значит, у него было иное и более высокое предназначение в этом мире, чем у них. Ведь если даже он и не страдал ни от кого, а, напротив, добился такого повиновения, что казалось, будто вся Европа для того только и создана, чтобы ему служить, то в этом случае и то малое, что ему пришлось снести против своей воли и привычки, ему было очень тяжело пережить.

Он не переставал надеяться на того доброго отшельника, который, как я говорил, приехал из Калабрии и находился в Плесси, и постоянно посылал к нему с просьбой, чтобы тот соблаговолил продлить ему жизнь, ибо, несмотря на все указания, что он дал тем, кого отправил к монсеньору дофину, своему сыну, он воспрял духом и обрел надежду избежать смерти. И если бы такое случилось, он удалил бы от себя всех, кого направил в Амбуаз к новому королю. В связи с теми надеждами, что он возлагал на отшельника, один теолог и другие[402]402
  Теолог Жан де Рели, Оливье ле Дэн и др.


[Закрыть] решили сказать ему, что он обольщается и что в его случае он может рассчитывать только на милосердие божье; при этом разговоре присутствовал его врач, мэтр Жак Куатье, которому он всего более доверял и платил ежемесячно 10 тысяч экю, надеясь, что тот продлит ему жизнь. Итак, мэтром Оливье и этим врачом, мэтром Жаком, было принято решение сказать королю, что нужно думать только о своей совести, оставив все прочие мысли, и не надеяться на этого святого человека, на которого он возлагал упования.

И точно так же, как он в свое время очень быстро возвысил их без достаточных оснований до положения столь высокого, какого они не заслуживали, так и они быстро взялись без страха высказать это, отбросив почтительность и уважение, с которыми должно обращаться к государю, к которому их и подпускать бы не стоило; и поступили они так, как добро бы поступить было тем людям, которых король долгое время держал при себе, а незадолго перед смертью удалил из-за своих подозрений. И подобно тому, как было объявлено о смерти двум важным особам, которых он некогда казнил, причем один из них исповедался перед смертью, а другой нет (это были герцог. Немурский и граф де Сен-Поль), – и объявлено посланным для этого комиссаром, вкратце сообщившим о вынесенных приговорах и предоставившим им исповедника, чтобы они могли за тот небольшой срок, что был им дан, распорядиться своей душой, – точно так же и трое вышеупомянутых[403]403
  Т. е. Жан де Рели, Оливье ле Дэн и Жак Куатье.


[Закрыть] объявили нашему королю о смерти в кратких и безжалостных словах, сказав: «Сир, нам нужно исполнить свой долг. Не уповайте более на этого святого человека и ни на что другое, ибо пришел Ваш конец, а поэтому подумайте о своей душе, поскольку ничего другого не остается». Каждый из них поспешно добавил что-то еще, и король ответил: «Я надеюсь, что господь поможет мне, ибо, возможно,– я не так уж сильно болен, как вы думаете».

Сколь же больно было ему слышать эти слова и этот приговор! Ведь ни один человек не боялся так смерти и не делал столь многого, чтобы избежать ее, как он. Пока он был здоров, он все время просил своих слуг и меня, что если он занеможет, то чтобы ему не говорили о смерти и не произносили этого страшного слова, а лишь побуждали бы исповедаться, ибо ему казалось, что у него не станет сил выслушать столь жестокий приговор. Однако он стойко выслушал его и держался вплоть до самого смертного часа, как никто другой, кого мне приходилось видеть умирающим.

Он велел передать кое-что сыну, которого называл королем, спокойно исповедался и прочитал несколько молитв, как подобает при приобщении святых тайн, совершенном им по собственной воле. Как я уже сказал, он говорил столь ясно, как если бы никогда не был болен, и говорил все о таких вещах, которые могли быть полезны королю, его сыну. Между прочим, он сказал, что желает, чтобы сеньор де Корд в течение шести месяцев не отходил от короля, его сына, и чтобы он ничего не предпринимал ни против Кале, ни против других крепостей, поскольку, хотя эти действия пошли бы на пользу королю и королевству и были согласованы с ним, они все же опасны, особенно осада Кале, так как могут встревожить англичан. Но более всего он хотел, чтобы после его кончины в течение пяти или шести лет королевство хранило бы мир, коего сам он при своей жизни никогда не терпел. Королевство и на самом деле нуждалось в мире, ибо, хотя оно и было велико и могущественно, оно устало и ослабело, особенно из-за того, что войска бродили из одного района в другой, как они продолжали действовать и впоследствии, разоряя все на своем пути.

Он велел не вступать в борьбу с Бретанью и дать возможность герцогу Франциску жить в мире, не вызывая у него опасений и страхов, и таким же образом велел держать себя в отношении всех дру^ гих соседей королевства, чтобы король, его сын, и королевство могли пользоваться миром до того, пока король не вырастет и не достигнет совершеннолетия, когда будет распоряжаться всем по собственной воле.

Выше я начал сравнивать те страдания, что он причинил многим другим людям, жившим под его властью и ему повиновавшимся, с теми муками, что он претерпел сам перед смертью (и если его собственные мучения были не столь сильными и долгими, то, как я выше говорил, они тем не менее были очень тяжкими для него ввиду того, что по своей натуре он требовал повиновения более, чем кто другой в его время, и более всех им и пользовался, так что даже одно слово, сказанное наперекор его воле, было для него уже большим наказанием), и поэтому рассказал о том, сколь бесцеремонно ему было возвещено и объявлено о его близкой смерти. Но еще за пять или шесть месяцев до этого король проникся недоверием ко всем людям, особенно к тем, которым была доверена власть. Он боялся своего сына и приказал его строго охранять, так что с тем никто не виделся и не вступал в разговоры, кроме как по приказанию короля. В конце он стал сомневаться в своей дочери и зяте, нынешнем герцоге Бурбонском, и всегда разузнавал, что за люди приезжают вместе с ними в Плесси, а под конец разогнал совет, который был созван в замке герцогом Бурбонским по его же собственному повелению.

А когда его зять с графом Дюнуа, встретив посольство, прибывшее на бракосочетание его сына в Амбуаз, вернулись в Плесси с множеством людей, то король, велевший усиленно охранять ворота, взошел на галерею, выходившую во двор замка, призвал одного из капитанов гвардии и приказал ему пойти ощупать вышеназванных сеньоров, дабы узнать, нет ли у них под одеждой кольчуг, и сделать это, беседуя с ними, чтобы не слишком было явно.

Согласитесь, что если он и вынуждал многих людей жить при нем в страхе и опасениях, то за это он поплатился, ибо на кого же он мог положиться, если не доверял даже собственному сыну, дочери и зятю! И я говорю это не только ради его оправдания, но и в назидание всем другим сеньорам, которые стремятся к тому, чтобы их боялись. В старости они все почувствуют, что возмездие неизбежно, и как бы во искупление своих грехов будут бояться всякого человека.

Сколь же велико было страдание этого короля, коль он испытывал такие страхи и сомнения! У него был врач по имени мэтр Жак Куатье, которому он выплатил наличными 55 тысяч экю, из расчета по 10 тысяч экю в месяц, а также дал епископство Амьенское его племяннику и другие должности и земли ему самому и его друзьям. Этот врач был груб с ним и разговаривал так резко и оскорбительно, как не разговаривают и со слугами; однако король его настолько боялся, что ни за что бы не осмелился его удалить, и лишь жаловался на него тем, с кем разговаривал. И все это потому, что врач однажды дерзко ему сказал: «Я знаю, что в одно прекрасное утро Вы удалите меня, как Вы поступили и с другими, но клянусь (и он произнес страшную клятву), что после этого Вы не проживете и восьми дней!». Эти его слова настолько напугали короля, что после этого он только и делал, что заискивал перед ним и осыпал наградами. А это было для короля настоящим чистилищем в сем мире, если учесть великое послушание, оказываемое ему всем народом и могущественными особами.

Это правда, что король, наш повелитель, создал жуткие места заключения в виде железных клеток и деревянных, обитых снаружи и изнутри железным листом, шириной около восьми футов, а высотой – футом больше роста человека, и со страшными замками. Первым их изобрел епископ Верденский, и он же был посажен в первую из них, как только она была построена, где и пролежал 14 лет [404]404
  Гийом де Аранкур. См. примеч. 117


[Закрыть]. Многие впоследствии проклинали епископа, в том числе и я, когда испытал, что это такое, проведя в заключении при нынешнем короле восемь месяцев.

А еще король ввел страшные ножные кандалы, сделанные немцами, очень тяжелые и изнуряющие: на каждую ногу надевалось кольцо вроде ошейника, с трудом открывающееся, а к нему массивная и тяжелая цепь, на конце которой было железное ядро жуткого веса. И называли их «королевскими дочками». Я видел много знатных узников с ними на ногах; впоследствии они, к своей великой чести и радости, вышли из заключения и получили от короля большие блага. Среди них был сын монсеньора де ла Грютюза [405]405
  Был взят в плен в битве при l‘инегате.


[Закрыть] из Фландрии, плененный в сражении, – его король женил, сделал своим камергером, сенешалом Анжу и дал 100 копий; также сеньор де Пьен [406]406
  Луи д’Альвен.


[Закрыть], попавший в плен во время войны, и сеньор де Вержи [407]407
  Гийом де Вержи.


[Закрыть] – они оба получили от него кавалерийские отряды и стали или его камергерами, или его сына, заняв одновременно и другие посты; то же случилось и с монсеньором де Ришбургом [408]408
  Жак де Люксембург сир де Ришбург.


[Закрыть], и с братом коннетабля, и с одним человеком по имени Рокаберти [409]409
  Рокаберти служил Хуану II Арагонскому, а затем перешел на службу к Людовику XI.


[Закрыть], из Каталонии, также взятым в плен во время войны, – его король облагодетельствовал, – и со многими другими из разных стран, которых было бы слишком долго перечислять.

Однако все это не относится к нашей главной теме, хотя следует сказать, что, подобно тому как в его время были изобретены эти разнообразные страшные узилища, так и сам он накануне смерти оказался во власти страха, такого же и даже большего, чем испытывали его узники; такое состояние я считаю великой милостью для него, поскольку оно частично искупило его грехи. Я говорю об этом также и для того, чтобы показать, что ни один человек, как бы высоко он ни стоял, не может избегнуть страданий, либо тайных, либо явных, и особенно это касается тех, кто вынуждает страдать других.

Король к концу дней своих приказал со всех сторон окружить свой дом в Плесси-ле-Тур большой железной оградой в виде массивной решетки, а на четырех углах дома поставить четырех железных «воробьев», больших, прочных и просторных. Решетка была установлена напротив стены со стороны замка, а с другой стороны – у крепостного рва, одетого камнем; в стену же были вделаны часто посаженные железные броши, каждая с тремя или четырьмя остриями. Кроме того, он велел, чтобы при каждом «воробье» было по 10 арбалетчиков, которые лежали бы во рвах и стреляли во всех, кто приблизится до открытия ворот, а в железных «воробьях» прятались бы в случае опасности.

Понятно, что эти укрепления были недостаточно мощны против большого числа людей или армии, но король ведь не этого боялся. Он боялся только того, чтобы какой-нибудь сеньор, или несколько сеньоров, не захватил – то ли силой, то ли путем сговора – замок ночью и не присвоил себе власть, вынудив его, короля, жить иа положении умалишенного и не способного к управлению. Открывались ворота и спускался мост в Плесси только с восьми утра, после чего в замок входили служители; капитаны охраны расставляли обычный караул у дверей и назначали дозор из лучников у ворот и во дворе – все как в строго охраняемой пограничной крепости. Входили в замок только через калитку и лишь с ведома короля, не считая майордома и людей таких хозяйственных служб, которые королю на глаза не показывались.

Можно ли с честью содержать короля в более тесной тюрьме, чем та, в которой он сам себя содержал? Клетки, куда он сажал других, имели по восемь футов вдоль и поперек, а сам он, столь великий король, имел для прогулок маленький двор замка. Но он даже и туда не спускался, а оставался на галерее, из которой выходил только в комнаты; и мессу слушать ходил, минуя двор.

Кто же после этого скажет, что король не страдал, если он так ограждал и оберегал себя, если питал такой страх к своим детям и всем близким родственникам, если ежедневно менял и передвигал с одной должности на другую своих слуг и людей, живших при нем и обязанных ему и почестями, и благами, – ведь никому из них он не осмеливался довериться, обрекая себя на столь необычные узы и заточение. Правда, место его заточения было большим, чем обычная тюрьма, однако и сам он был больше, чем обычный узник.

Могут, пожалуй, возразить, что бывали люди и более мнительные, чем он. Но они жили не в мое время и, может быть, не отличались такой мудростью, и не имели столь добрых подданных; к тому же они, возможно, были жестокими тиранами, тогда как наш король не причинил зла никому, кто его не оскорбил.