Текст книги "Мемуары"

Автор книги: Филипп де Коммин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 46 (всего у книги 50 страниц)

Коммин сознательно отказался от старой социальной доктрины с ее идеалом общественного устройства, поскольку в ней социальные реалии представали в ложном свете. Он рассматривает жизнь с рационалистической точки зрения и берет ее в том виде, в каком она предстает его проницательному взору – со всем присущим ей злом, войнами, распрями и борьбой, не считая это чем-то ненормальным и не строя никаких иллюзий насчет возможности нравственного совершенствования людей. Наоборот, все это для него естественно, поскольку проистекает из природных наклонностей людей [688]688
  Рогинская А. Е. Исторические взгляды Коммина. – Средние века, 1946, вып. II, с. 282.


[Закрыть]. Чтобы эти мысли Коммина не показались слишком банальными на фоне частых ламентаций в средневековой литературе по поводу нравственной испорченности людей, следует заметить, что выражать сожаления по поводу испорченности и при этом уповать на нравственное возрождение и искать средства к тому – это одно, но считать «испорченность» в порядке вещей – совсем другое. Во втором случае – Совершенно иной взгляд на вещи, который именно и начал пробивать себе путь с конца XV в. В связи с этим стоит вспомнить, что такого же взгляда придерживался Н. Макьявелли и примерно те же идеи сыграли немаловажную роль в становлении реформационных учений Лютера и особенно Кальвина.

Итак, Коммин не осуждает стремления людей к личному благу, поскольку это стремление для него в порядке вещей. «Ведь естественно, что большинство людей смотрит, как бы спастись или возвыситься, и поэтому с легкостью переметывается на более сильную сторону. Есть, правда, столь добродетельные и твердые люди, что не имеют таких побуждений, но их мало» (I, 66). И по поводу раздоров он говорит, что, «к нашему горю, все мы склонны к раздорам, не учитывая их последствий, и, как я заметил, это происходит во всем мире» (I, 91). Коммин, таким образом, возводит в норму ту социальную жизнь, характерные явления которой были для прежней социальной доктрины недопустимой аномалией, способной привести общество к гибели. При этом он не считает современные ему общественные порядки совершенными, но не видит реальных возможностей их улучшения в социальном плане, поскольку не верит в добрую волю людей.

Хотя Коммин крайне редко прибегает к историческим реминисценциям, несомненно, что его выводы относительно человека и человеческого общества сделаны на основании не только личного опыта, но и знания истории. Он оставался сыном своего времени в том, что считал человеческое общество раз и навсегда созданным богом и потому неизменным в главных принципах его организации. В отличие от де Бюэя он не ощущал исторического прогресса, но зато прекрасно сознавал, что история общества неразлучна с социально-политической борьбой (не считая ее, конечно, двигателем прогресса). Коммин создает концепцию всеобщего взаимного противодействия людей и государств, осуществляющегося по воле бога. «В общем мне кажется, – пишет он, – что господь не сотворил в этом мире ни одного человека, ни животного, которым не дал бы какую-либо противоположность, чтобы держать их в страхе и смирении» (II, 207-208). Аналогичным образом и каждое государство имеет себе противостоящее. В противовес Франции бог дал Англию, Англии – Шотландию, государям Италии противостоят города-коммуны, в Германии друг другу противостоят княжества и т. д. (II, 208-210).

Эта концепция заслуживает особого внимания, потому что она представляет собой первую во французской исторической и политической мысли попытку выявить объективные, независимые от воли отдельных людей причины социально-политической борьбы, неизменно сопутствующей истории. Она как бы санкционирует и утверждает естественность общества борющихся за свои интересы людей, ибо таковым оно создано богом и не может быть иным, а с другой стороны, объясняет, что взаимное противодействие людей кладет пределы человеческим устремлениям, поскольку мораль этого сделать не в состоянии. Кроме того, в представлении Коммина о взаимном противостоянии государств иногда видят и зародыш идеи европейского политического равновесия [689]689
  Prucher А. I «Memoires» di Ph. de Commynes e ГI talia del Quatrocento. Firenze, 1957, p. 43.


[Закрыть], с чем можно согласиться, учтя, однако, что у Коммина еще нет понятия о союзах государств, обеспечивающих равновесие политических сил.

Коммин впервые обратил внимание и на такой фактор истории и международной жизни, как национальные характеры, или темпераменты, различие в которых он объясняет различием климатических условий. Сравнивая англичан с французами, он замечает: «По натуре англичане, никогда не покидавшие Англию, очень холеричные люди, как и все народы холодных стран. Наша страна, как Вы знаете, расположена между холодными и жаркими странами … таким образом, мы берем и от жаркого пояса, и от холодного, и поэтому люди у нас двух темпераментов. И по-моему, во всем мире нет страны, лучше расположенной, чем Франция» (II, 37-38). Неясно, почему Коммин связывает с холодным климатом холерический темперамент, но его мысль насчет этой связи представляет большой интерес, поскольку является первой наметкой теории климатов, которую позднее, в XVI в., создал Ж. Боден.

Итак, в событиях исторического прошлого и современной ему социально-политической жизни Коммин сумел увидеть не борьбу божественного и земного, добра и зла, добродетели и порока, что в той или иной форме видела вся предшествующая средневековая историография, а естественное столкновение частных интересов и интересов отдельных человеческих сообществ, прежде всего государств. «Структура» событий в его представлении усложняется, теряя упрощенность очертаний, которую придавала им этическая концепция. И если в связи с этим задаться вопросом, считал ли Коммин по примеру многих своих современников, что знание истории наделяет предвидением будущего, то, хотя он нигде прямо и не дает на него ответа, можно с большой долей вероятности угадать, что ответ был бы если и не отрицательным, то по крайней мере с существенными оговорками. Коммин слишком хорошо понимал, что люди по-разному ведут себя даже в одинаковом положении, и потому, рассказывая, например, о том, как Карл Смелый и Людовик XI хотели однажды друг друга обмануть, он поясняет, что «если в будущем какому-нибудь юному государю придется заниматься такими же делами, то он, прочитав это, лучше будет знать, как поступать и как избежать обмана». Но тут же он оговаривается: «Ибо, хотя государи, будучи противниками, отнюдь не всегда одинаково себя ведут в одинаковых ситуациях, быть осведомленным о событиях прошлого тем не менее полезно» (I, 230).

Еще лучше он понимал сложность человеческой натуры и непоследовательность человеческих поступков и не был склонен наделять одних людей только достоинствами, а других – недостатками. И то и другое совмещается в людях, и никакая мудрость не застраховывает от ошибок. «Ведь не бывает, надо полагать, столь мудрых государей, что не ошибались бы иногда, а при долгой жизни и частенько, – пишет он и добавляет, – но такими они и их дела предстают тогда, когда о них сказана вся правда. Самые великие сенаты и консулы, какие только были и есть, заблуждались и заблуждаются, и это можно наблюдать каждодневно» (II, 173).

Эти суждения Коммина могут показаться слишком примитивными, чтобы на них обращать внимание. Однако следует учесть, что осознание сложности человеческой натуры и неоднозначности исторических и общественно-политических событий было важным моментом в развитии средневековой общественной мысли, без которого невозможно было и осознание неповторимости и неповторяемости исторических явлений.

Коль скоро человеческому обществу, в представлении Коммина, изначально поисуща взаимная вражда людей, в его глазах чрезвычайно вырастает ооль государственной власти, единственно способной сдерживать эту вражду и предотвращать ее худшие последствия. Именно поэтому политика оказывается у него средоточием общественной жизни, и прошлой, и современной ему, и он ищет в истории именно политической мудрости, надеясь и сам поделиться ею со своими потомками – государями и придворными. История, по Коммину, творится политиками, и ее ход предопределяется тем, насколько они владеют искусством управления и насколько сознают ответственность за возложенные на них обязанности. Взгляды Коммина на функции государственной власти и цели государственного управления, таким образом, составляют органическое целое с его общими историческими и социальными воззрениями и заслуживают особого рассмотрения.

3. ПОЛИТИЧЕСКИЕ ВЗГЛЯДЫ КОММИНА

Коммин, как и его предшественники, видел воплощение государственной власти в монархе, и потому политические идеи находили свое выражение прежде всего в представлениях об обязанностях или достоинствах монарха. Отличительной чертой его политических взглядов, сразу же бросающейся в глаза при сравнении их с политическими представлениями других писателей, является то, что он совсем не пользуется понятием справедливости применительно к государю и его политике и, таким образом, отодвигает на задний план проблему морали в политике. Его идеалом был не справедливый государь, а мудрый, что логично вытекает из его прагматических воззрений на человеческую жизнь и деятельность. Управление государством – один из видов деятельности, и человеку, профессионально занимающемуся политикой, необходимы прежде всего большой ум и солидный политический опыт, которые и делают его мудрым. Обращаясь к своим читателям, Коммин говорит: «Поверьте, господь учредил королевскую как и вообще должность государя совсем не для того, чтобы ее занимали глупцы…» (I, 130).

Категория мудрости в политических взглядах Коммина по своей универсальности сопоставима лишь с категорией справедливости в традиционной политической доктрине. По содержанию она необычайно емка, поскольку Коммин сводит к мудрости все достоинства, какие только могут понадобиться при управлении государством.

Главным признаком мудрости монарха он считает способность и желание лично заниматься делами и осуществлять власть, не передавая ее в руки других. Государь должен держать власть в своих руках и «хранить ее, как ничто иное» (I, 131). Только невежественные государи, не способные управлять, передают свои полномочия советникам, и именно это, по мнению Коммина, является причиной раздоров и войн в государстве. В мудрости же монарха и его личном правлении он видит гарантию мира в отличие от других мыслителей эпохи, считавших залогом мира нравственную «справедливость» монарха.

Коммин особенно подчеркивает роль мудрого монарха в предупреждении и ликвидации смут среди знати и в то же время вменяет в достоинство правителю умение разделять врагов с тем, чтобы брать над ними верх. Исключительно на государя возлагает он обязанность не допускать вражды в своем ближайшем окружении, способной разжечь огонь по всей стране. Словом, мудрый государь, в понимании Коммина, – это властитель, способный держать в своих руках нити управления страной, умеющий предотвращать и подавлять внутренние усобицы и войны, используя все обещающие успех средства. Именно такой государь и может обеспечить мир и порядок.

Государи для Коммина являются вершителями судеб своих народов; от того, насколько они владеют искусством управления, во многом зависит, как сложится история их государств – будут ли они сильными и процветающими или придут в упадок, погрязнут в междоусобных распрях и станут жертвами своих соседей. Наиболее ярким примером различия исторических судеб государств ему служили Франция и Бургундия. Франция, возродившаяся после долгих внутренних смут и войны с англичанами благодаря мудрости Карла VII и Людовика XI, и Бургундия, которая после длительного периода процветания при первых трех герцогах из династии Валуа оказалась поверженной в прах из-за недальновидности и безрассудства Карла Смелого.

Политическая мудрость, по мнению Коммина, нужна особенно в межгосударственных отношениях, которые он существенно переосмысляет по сравнению с их традиционной трактовкой. Большинство писателей XV в. их рассматривали как личные отношения между государями, построенные на принципах христианской и рыцарской морали. Коммин же, как было сказано выше, включает их в свою систему противоположностей, благодаря чему они приобретают у него объективный и независимый от воли правителей характер. Столкновение интересов государств для него неизбежно, и так было всегда, поскольку это предопределено богом. Во власти государей лишь возможность предрешить исход столкновений, выбрав наиболее верные политические средства. Среди этих последних Коммин решительно отдает предпочтение дипломатии. Военные действия часто зависят от случайностей, и военные поражения имеют слишком тяжелые последствия. Поэтому мудрому государю «нужно остерегаться сражений и не полагаться на их превратности, если только их можно избежать» (I, 121). Он полностью одобряет, например, мирный договор Людовика XI с англичанами в Пикиньи, по которому тот откупился большой суммой денег и предотвратил войну. Но если бы король не проявил мудрости, то могло бы случиться то, что было в прошлом, когда дворянское ополчение, выступив против англичал, проиграло в 1415 г. битву при Азенкуре, что имело самые бедственные последствия для страны (II, 241).

Войну в качестве политического средства Коммин признает лишь в случае ее неизбежности, что, однако, не мешает ему преклоняться перед государями, сделавшими на нее ставку во всей своей политике и добившимися успеха, как Мухаммед II, турецкий султан, взявший Константинополь. Но и для успешного ведения войны требуется прежде всего большой ум, ибо «при наличии всего необходимого для завоеваний, если нет очень большого ума, то все прочее ничего не стоит…» (I, 189). Для Коммина не существует справедливых и несправедливых войн, поскольку он отказывается от самого критерия нравственной справедливости; он нередко представляет войны как акт божественного правосудия, но никогда – человеческого.

Впрочем, Коммин не противопоставляет войну и дипломатию, считая, что одна должна поддерживать другую. Военные победы закрепляются за столом переговоров, и он приводит в пример англичан, которые хотя чаще всего и побеждали французов на полях сражений, никогда не умели удержать за собой все плоды победы, ибо, «когда бы ни велись переговоры между англичанами и французами, умом и искусностью французы всегда брали верх над англичанами»

(I, 221).

Дипломатия для Коммина – это искусство, в котором государь может найти наилучшее применение своему уму, опыту, мудрости. Коммин в своем сочинении оставил множество советов и наставлений в столь хорошо знакомом ему деле (см. гл. VIII книги третьей), и именно в них особенно отчетливо проявляется его прагматическая мысль, свободная от уз средневековой рыцарской и христианской этики. По этой причине мысли Коммина о дипломатии всегда привлекали внимание исследователей, обычно сравнивающих в этом плане Коммина с Макьявелли [690]690
  Bourilhj V.-L. Op. cit., р. 113-115; Charlier С. Commynes. Bruxelles, 1945, p. 93-95.


[Закрыть]. Как и знаменитый итальянский мыслитель, Коммин проявляет полную беспринципность в своих правилах ведения политической игры, но, правда, не доходит до оправдания политических убийств. Он, например, настоятельно рекомендует дипломатический шпионаж, подкуп с помощью послов людей в окружении противника и хвалит тех мудрых государей и послов, которые умеют это делать. Для него дипломатия – скрытая борьба, в которой «выигрывают самые мудрые» (I, 220).

Таким образом, если предшественникам Коммина история представлялась ареной борьбы добродетели и порока, доблести и вероломства, то в его глазах она – поле состязания ума и глупости, мудрости и невежества. Нет большего греха, чем глупость и невежество! Но Коммин не абсолютизирует мудрость, ясно сознавая, что на всякого мудреца довольно простоты. Поэтому, хотя он и выступает за то, что государь должен лично заниматься делами управления, он совсем не имеет в виду, что правление должно быть единоличным. Даже очень мудрый государь сможет успешно вести свои дела, только если прибегает к советам других людей и держит при себе опытных советников.

В этом отношении мысли Коммина во многом смыкаются со старыми средневековыми представлениями о совете и его социальной функции, которые достаточно полно отражены в исторической литературе XV в. И поскольку понятие совета занимает видное место во взглядах Коммина, так что без предварительного выяснения сущности этого понятия его мысли могут быть не всегда доступны, необходимо вкратце остановиться на нем; тем более что этот вопрос пока еще очень слабо исследован.

Необходимость совета при государе, с точки зрения историков и политических мыслителей XV в., вытекала из твердого убеждения, что, во-первых, совет как наставление, получаемое от другого человека, является эффективным средством достижения любых целей, не менее важным, чем средства материальные, а то и более ценимым; а во-вторых, только действуя по совету других людей, а не самостоятельно, человек может добиться успеха. Дать совет значило оказать действенную помощь, и поэтому советы оценивались наравне с материальной помощью. Так, Ж. Шатлен, говоря о взятии турками Константинополя, сетует, что «не нашлось ни одного христианского государя, который попытался бы вместе с другими или отдельно, при виде такого бесчестья, воспротивиться ему оружием или советом» [691]691
  С. Chastellain. Op. cit., t. I, p. 11.


[Закрыть]. А в речи канцлера на Турских штатах 1484 г. совет был даже поставлен выше оружия, когда канцлер заверял делегатов в том, что Карл VIII «поведет своих подданных к миру, ибо станет сильным и укрепит себя и свой дом непобедимым оружием… однако король имеет в виду, что он вооружится не телесным оружием, но прежде всего советом мудрых, которому, убеждает он вас, он будет верить».[692]692
  Massehn. Op. cit., p. 56.


[Закрыть]

Залогом того, что человек будет действовать по совету, считалась вера или доверие человека к чужим советам, поэтому в литературе настойчиво проводилась мысль о необходимости такого доверия. Оно расценивалось . как большое достоинство, особенно для государей, в чем нередко видели причину могущества и успехов исторических деятелей. «Этот государь был очень могущественным, добрым… он верил в совет», – пишет О. де Ла Марш о бургундском герцоге Филиппе Добром [693]693
  O. de la Marche. Op. cit., t. I, p. 100.


[Закрыть]. На то же самое достоинство указывает и французская писательница XV в. Кристина Пизанская, когда говорит о короле Карле V: «Наш король был справедливым, праведным, усердным, сильным и стойким в своих делах благодаря тому, что укреплял себя советами» [694]694
  Christine de Pisan. Le livre des fais et bonnes meurs du sage roy Charles. – In: Nouvelle collection des memoires pour servir a lhisloire de France. P., 1854, t. 1, p. 74.


[Закрыть]. По этому поводу она приводит и поговорку, возможно, имевшую широкое хождение: «Кто ищет доброго совета и доверяется ему, и честь и благо – все тому» [695]695
  Ibid., p. 609.


[Закрыть].

Недоверие к советам и самостоятельность в решениях, принимавшихся, говоря языком того времени, «по своему собственному совету», категорически осуждалось и расценивалось как верный путь к неудачам и поражениям. Т. Базен, например, объясняет поражение и гибель Карла Смелого тем, что тот «верил своему уму и советv, отбрасывая здравые советы других…» [696]696
  T. Basin. Op. cit., t. II, p. 419.


[Закрыть]. Иными словами, пренебрежение к чужим советам и стремление действовать по-своему воспринималось как свидетельство гордыни, одного из смертных грехов, поэтому Ж. де Бюэй поучает: «Добрый рыцарь не должен полагаться на свои силы и бахвалиться своей доблестью, он обязан быть мудрым и искусным, доверять доброму совету и пользоваться им» [697]697
  I de Bueil. Op. cit., t. II, p. 71.


[Закрыть].

Естественно, что когда речь шла о совете как о необходимом и верном средстве преуспеяния на том или ином поприще, то подразумевался совет добрый, мудрый или честный – словом, совет позитивный, которому постоянно противопоставлялся совет негативный (злой, неразумный, ложный), в котором усматривали одну из главных причин бедствий и неудач как в прошлом, так и в настоящем. И если доброго совета следовало искать, доверяясь ему, то злого и ложного – бояться и избегать. «Да убоимся легковесного совета, и пусть он не пребудет с нами, ибо он – враг мира и союза», – говорил один из ораторов на Турских генеральных штатах 1484 г.[698]698
  Mabselin. Op. cit., p. 258.


[Закрыть]

Советы, добрые и тем более злые, очень часто были безличными т. е. советчики не уточнялись. Это представлялось не столь важным в отличие от качества совета, предопределяющего характер и результат поступка. Совет, таким образом, приобретал свойства субстанциальной, самодовлеющей идеи, и потому достаточно было сказать, что тот или иной поступок совершен по доброму или злому совету, чтобы исчерпать его мотивы.

Итак, в исторической литературе XV в., как и более ранней, совет был очень важной категорией мотивировочного плана. В политическом аспекте совет рассматривался как необходимое средство справедливого управления и толковался прежде всего в нравственнопсихологическом смысле, что было вполне в духе идеологии той эпохи. Королю надлежало руководствоваться советами, дабы успешно справляться со своими обязанностями, и его своеволие, как считалось, могло иметь тяжкие последствия и для него самого, и для подданных. Поэтому мысль об обязательности совета для государя проводилась особенно настойчиво. «Король должен пользоваться и действовать по совету и зрелому решению, и чем больше его могущество, тем опаснее для него действовать своевольно, не советуясь» [699]699
  Le Rosier de guerres…, ch. III.


[Закрыть].

Под советом для государя в литературе XV в. понимался не столько собственно королевский совет, сколько совет вообще, который можно получить от любого мудрого человека. И средневековые властители и в самом деле нередко обращались за советами к разным людям – к астрологам, отшельникам, провидцам, проповедникам, т. е. к людям мудрым божьей мудростью [700]700
  Huizinga ]. Le declin du Moyen Age. P., 1958, p. 10.


[Закрыть]. В представлении о совете воплощено характерное для средневековья отношение к слову, слову как сущности, и сущности более реальной, нежели материальные вещи. Поэтому совет и воспринимался как материально-действенная помощь, ибо слово и дело еще не разошлись и помочь словом значило помочь делом. Именно в словах была заключена вся мудрость мира, постигнув которую, человек мог быть уверен в успешности всех своих действий. Как сказал Ж. Масслен, автор дневника Турских штатов 1484 г., в своей речи, обращенной к королю: «Соломон говорит: ,Слава царей – исследовать слово"… и пусть государи исследуют слова других, чтобы знать, что нужно государству и что нет, что нужно улучшить и что укрепить…» [701]701
  ]. Masselin. Op. cit., p. 430.


[Закрыть].

Совет как орган власти был своего рода функцией от совета как наставления, слова, и разделить эти два значения понятия «совет», используемого в литературе XV в., обычно бывает невозможно. Но когда все же затрагивался вопрос именно о совете при государе, то, как правило, предлагалось составить его из того или иного числа мудрых и добродетельных лиц, способных подавать благие советы. В то же время государи всячески предостерегались против дурных, злых советчиков, стремящихся по своей порочности из всего извлечь личную выгоду и ради этого сбивающих государей с пути истинного. Именно дурные советчики, как считалось, внушают государям, чтобы они правили самовластно, и подталкивают их к тирании, и на них, дурных советчиков, чаще всего возлагалась вина за просчеты государственного управления.

Хотя Коммин и очень высоко ценил практический ум и жизненный опыт, он тем не менее уверен, что, только советуясь, можно добиться успеха. Правда, у него доверие к советам других людей и способность давать советы являются атрибутом практической мудрости. Он не раз ставит в упрек государям, что они не обращаются за советами, но из гордыни действуют самостоятельно, и этим подчас объясняет политические неудачи. Так, о Карле Смелом он говорит:

«…господь… столь умалил ему разум, что он стал презирать советы всех людей, полагаясь только на самого себя. И вскоре он горестно закончил жизнь, погубив многих своих людей и подданных и разорив свой дом…» (I, 79).

Однако в отношении совета при государе Коммин отказывается от ригористических требований многих своих современников, по мнению которых в совете должны заседать люди, способные всегда подавать благие советы. Поскольку человеческая мудрость для него не абсолютна, он вполне допускает, что советники могут заблуждаться, ибо человеческой природе свойственно совершать ошибки. «Государю, – пишет он, – необходимо иметь в своем совете нескольких человек – ведь и самые мудрые часто заблуждаются либо из-за пристрастия к обсуждаемым делам, либо из любви или ненависти, либо из чувства противоречия… Некоторые, пожалуй, скажут, что людей, способных ошибаться по таким причинам, нельзя допускать в совет государя. На это следует ответить, что все мы люди и если кто пожелает найти таких, которые всегда говорят мудро и никогда не сбиваются, то должен будет их искать на небесах, ибо среди людей он таких не найдет» (I, 103).

Залогом силы и могущества государства для Коммина был не только мудрый государь, правящий с помощью опытных советников, но и поддержка государственной власти со стороны верхушки общества, т. е. дворянства и высшего слоя горожан, осуществляющаяся посредством сословного представительства. Сословное представительство он называет «вещью священной и справедливой» (II, 8), и силу английского государства, достаточно проявившуюся во время Столетней войны, он во многом связывает именно с тем, что английские короли управляют с помощью парламента.

Взгляды Коммина на сословное представительство являются одним из наиболее интересных и противоречивых аспектов его политической и исторической мысли. Они во многом повторяют старые феодальные идеи насчет сословного представительства, но в ряде существенных моментов расходятся с ними.

Генеральные штаты по старой идейно-политической традиции участвовали в решении важных финансовых и политических вопросов, и король во имя справедливости должен был действовать по их совету и при их согласии. Основной функцией возникших в начале XIV в. Генеральных штатов или более узкого собрания представителей трех сословий – нотаблей – являлось вотирование налогов [702]702
  Об этом см.: Хачатурян Н. А. Возникновение Генеральных штатов во Франции.


[Закрыть]. Это право вытекало из феодального права на денежную помощь, согласно которому сеньор обязан жить за счет доходов с домена и может требовать со своих вассалов денежной помощи лишь в экстренных случаях: при ведении затяжной войны, посвящении в рыцари старшего сына и т. д. Для получения помощи сеньор должен был созвать совет вассалов и получить их согласие на нее. Применительно к королю это означало, что вводить налоги, составляющие денежную помощь, в тех областях, что не входят в состав его домена, он может только с согласия подданных, т. е. Генеральных штатов. Нарушение этих норм рассматривалось как тиранические действия, ибо денежные поборы без согласия налогоплательщиков приравнивались к посягательству на чужую собственность.

Наиболее важным поводом для введения налогов была, естественно, война и необходимость содержания армии. Следует заметить, что постоянная наемная армия не предусматривалась в этой политической системе, основанной на феодальном праве, и более того – существенно ей противоречила. Ведь признание необходимости постоянной армии непременно влекло за собой и признание необходимости постоянных налогов на ее содержание, что стирало границы пран короля на денежную помощь и тем самым сильно умаляло политическую и финансовую роль штатов. Но именно это и случилось во Франции в XV в., когда штаты 1439 г., как отмечалось выше, вотировали прямой налог на содержание армии, предоставив Карлу VII право – взимать его в течение неограниченного времени вплоть до окончания войны с Англией.

Идейно-политическая борьба, развернувшаяся во Франции в XV в. в связи с централизаторской политикой монархии, преимущественно сосредоточивалась на вопросе о полномочиях Генеральных штатов. Противники сильной центральной власти отстаивали точку зрения, что штатам принадлежит высшая власть в стране и они имеют право создавать королевский совет, передавая ему свои полномочия. Особенно яростным нападкам подвергались постоянное налогообложение и регулярная армия как предлог для незаконных и быстро растущих денежных поборов (тальи). Как писал Т. Базен, эта армия «существует на радость тиранам, потому что они всегда жаждут власти и, пренебрегая справедливостью, заботятся не о спокойствии подданных и какой-либо их пользе, а набираются сил и духа в стремлении задавить их тяжкой кабалой налогов и страхом» [703]703
  Т. Basin. Op. cit., t. I, p. 171.


[Закрыть]. Подобные же речи прозвучали и на Генеральных штатах 1484 г. Большинство депутатов тогда выступили за то, что талья. «введенная первоначально из-за войны, должна быть упразднена с ее прекращением», а армия распущена, ибо «не в солдатах состоит главная сила и спасение родины, но в любви подданных и мудром совете».[704]704
  Masselin. Op. cit., p. 370, 414.


[Закрыть]

Сторонники же монархического правления отстаивали мнение, что король вообще может обходиться без Генеральных штатов, а если он все же соблаговолит их созывать, то они обязаны оказать ему финансовую помощь и не имеют права вникать в дела политического управления. В связи с этим поднимался вопрос о сущности и происхождении королевской власти, имевший решающее значение для определения ее полномочий. Еще с начала XIV в. королевскими легистами усиленно проводилась идея божественного происхождения королевской власти, заимствованная из позднего римского права. «В отношении своих подданных король в своем королевстве является как бы телесным богом… и как господь почитается на небесах, так почитается и государь на земле… ибо государь – наместник бога всемогущего» [705]705
  Procedures politiques du regne de Louis XII/Ed. R. Maulde de Claviere. P., 1885,


[Закрыть]. Эта идея подкреплялась распространенной среди народа усилиями монархии и церкви верой в чудодейственную силу королей, приобретаемую благодаря процедуре коронации и миропомазания и позволяющую им излечивать больных золотухой [706]706
  Cm : Bloch M. Les rois thaumaturges. Strasbourg, 1924.


[Закрыть]. О том, что Людовик XI, например, каждую неделю принимал золотушных, не пренебрегая этой своей обязанностью, пишет Коммин (гл. IV шестой книги).

Идеи божественного происхождения королевской власти и ее абсолютного суверенитета во второй половине XV в. имели, правда, ограниченное распространение. Историческая и политическая литература того времени на них почти не откликается, и их уделом пока что была королевская канцелярия и юстиция. И если в речах, произнесенных на Турских штатах 1484 г., прозвучало, что «короли являют собой образ бога», то там же говорилось и о том, что «государство – это дело народное» и что именно народу (под которым подразумевалось прежде всего дворянство) принадлежит суверенитет, а короли являются лишь его уполномоченными.[707]707
  Masselin. Op. cit., p. 146-148.


[Закрыть]

В этой идейной борьбе Коммин занимал промежуточную позицию [708]708
  См.: Малинин 10. П. Сословное представительство и королевская власть в системе политических взглядов Коммина. – Вести. ЛГУ. История, 1974, № 8.


[Закрыть]. Он совершенно недвусмысленно говорит о том, что короли не имеют права облагать подданных налогами без их пожалования Генеральными штатами. А поскольку вопрос о сословном представительстве поднимается им в связи с денежными поборами на содержание армии и ведение войн, он высказывается за то, что государям неплохо было бы получать согласие подданных и на ведение войн, поскольку «короли и государи становятся более сильными и внушают больший страх своим врагам, когда действуют по совету своих подданных» (II, 217). Определенно же он настаивает на предварительном совете и согласии на войну только от дворян (II, 216).