Текст книги "Мемуары"

Автор книги: Филипп де Коммин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 38 (всего у книги 50 страниц)

Глава XI

Надо сказать, что король включил в авангард все свои главные силы: тот насчитывал примерно 350 кавалеристов и три тысячи швейцарцев, и на него уповало все наше войско. А кроме того, король велел спешиться и присоединиться к авангарду 300 лучникам и 200 конным арбалетчикам, причем все эти люди были из его охраны, так что он тем самым нанес ущерб самому себе. К ним присоединили и прочих пехотинцев, которых было немного; с нашими немцами шли брат герцога Клевского монсеньор Анжильбер Клевский и Лорне, а командовал немцами бальи Дижона. Артиллерия двигалась впереди них. Здесь были бы весьма кстати те, кого оставили во флорентийских землях и послали в Геную вопреки всеобщему мнению.

Наш авангард подошел на очень близкое расстояние к их лагерю, и он потому и был усилен, что мы полагали, что он первым начнет бой. Два других наших соединения шли вдалеке и не могли быстро прийти на помощь авангарду, как за день до этого. А маркиз уже вышел на берег и переправился на нашу сторону реки, оказавшись прямо за спиной у нас, в каких-то четверти лье от арьергарда; итальянцы двигались тихим шагом и тесно сомкнутыми рядами, что представляло собой удивительно красивое зрелище. Король, развернувшись спиной к авангарду, поскакал к арьергарду. Я держался вместе с кардиналом, ожидая ответа от проведиторов; сказав ему, что время забав прошло, я поехал к королю. По дороге я потерял пажа, бывшего моим двоюродным братом, камердинера и лакея, следовавших за мной на небольшом расстоянии, но я не видел, чтобы их убили.

Не проехав и 100 шагов, я услышал, что в той стороне, куда я направлялся, поднялся шум. Это были стратиоты, налетевшие на обоз и на те три или четыре дома, где останавливался король; они убили там или ранили четверых либо пятерых человек, а остальные убежали. Но из погонщиков вьючных животных они перебили почти сотню и учинили страшный беспорядок в обозе. Когда я подъехал к королю, то он посвящал кого-то в рыцари [551]551
  Посвящение в рыцари накануне или после сражения было старой средневековой традицией.


[Закрыть]; но враги были уже совсем рядом, и ему пришлось остановиться. Я услышал, как бурбонский бастард Матье, которому король очень доверял, и один простой, но добропорядочный дворянин по имени Филипп дю Мулен закричали королю: «Уходите, сир, уходите!» – и заставили его отъехать к войску под его знамя. В какой-то момент, как я видел, король оказался ближе всех, исключая этого бастарда, к противнику, примерно в 100 шагах, почти без охраны и сопровождения, и случилось это менее чем через четверть часа после того, как я подъехал. А ведь его предшественники не появлялись на поле боя и имели лучшую охрану. Но в конце концов хорошо охраняется тот, кого оберегает бог, а им руководил сам господь, как истинно пророчествовал брат Джироламо.

Арьергард стоял по правую руку от короля, чуть вдалеке, и ближе всего к нему с этой стороны был отряд Робине де Фрамезеля, состоявший из 80 копий герцога Орлеанского, и отряд сеньора де ля Тремойля, насчитывавший около 40 копий. В толпе этих кавалеристов было также 100 шотландских лучников. Я же находился с левой стороны, где стояли дворяне с жалованьем в 20 экю и другие люди королевского дома, а также пансионарии. Ради краткости я не буду перечислять капитанов, но командовал арьергардом граф де Фуа.

Как я сказал, четверть часа спустя после моего прибытия король оказался очень близко от врагов; их кавалеристы с копьями наперевес тронулись легким галопом и ударили по нашим двум отрядам. Но эти отряды, действуя одновременно вместе с шотландскими лучниками, отбили их, и король лично принимал в этом участие. Левое же крыло, где был я, ударило по ним с фланга; воспользовавшись тем большим преимуществом, что можно было атаковать с двух сторон, мы нанесли им мощный удар. Стратиоты же, шедшие у них в хвосте, как только увидели, что наши мулы и сундуки несутся к нашему авангарду, настигаемые другим отрядом стратиотов, сразу же бросились тоже в погоню за обозом, оставив без прикрытия свою кавалерию; несомненно, что если бы они бросили против нас еще 1500 легких кавалеристов, вооруженных своими страшными мечами, то при своей малочисленности мы были бы полностью разбиты. Однако господь помог нам, и, нанеся удар копьями, итальянцы сразу же почти все бросились назад, а их пехота устремилась вдоль берега.

В тот самый момент, когда они ударили по нашим отрядам, граф Каяццо атаковал авангард; но до схватки дело не дошло, ибо, не успев скрестить копья, итальянцы испугались и бежали. Наши немцы схватили 15 или 20 из них за уздечки коней и убили, а остальные ушли, почти не преследуемые, поскольку маршал более всего заботился о том, чтобы не разъединять свои силы, ибо довольно близко от себя видел другой отряд противника. Однако кое-кто все же бросился в погоню, и часть бегущих, с мечами в руках, ибо копья они побросали, помчалась той дорогой, по которой прошли мы, – по берегу реки.

Следует вам сказать, что те, кто атаковал короля, были удивительно легко отбиты и обращены в бегство и мы устремились в погоню за ними. Одни из них побежали в деревню, откуда ушли мы, другие – более коротким путем к своему войску; и преследовали их все, кроме короля. Он остался на том же месте с немногими людьми, подвергая себя опасности, поскольку мы оторвались от него. Одним из первых был убит сеньор Родольфо Мантуанский, дядя маркиза; он должен был дать знать мессиру Антонио Урбино, когда тому следует вступать в бой, ибо они полагали, что дело будет долгим, как обычно бывает у них в Италии. Полагаю, что мессир Антонио не получил никакого сигнала к выступлению, и этим можно извинить то, что он не принял участия в сражении. Нас сопровождало множество слуг и лакеев, и они, окружив итальянских кавалеристов, перебили многих из них – ведь они все были с топорами в руках, которыми рубили деревья для устройства лагеря, и ими они разбивали забрала шлемов и сильными ударами в голову убивали их, ибо иначе убить кавалериста было очень трудно, настолько шлемы были прочными, и я не видел, чтобы кого-либо из них убили иначе, как только втроем или вчетвером. Много подвигов было совершено и длинными мечами, которыми вооружены были наши лучники и слуги. Король некоторое время оставался на том же самом месте, где была проведена атака, не желая ни участвовать в погоне, ни присоединяться к авангарду, ушедшему вперед. Около себя он оставил семерых или восьмерых молодых дворян. Он, будучи в первых рядах, счастливо избежал опасности во время первого натиска, хотя бастард Бурбонский был схвачен чуть ли не в 20 шагах от него и увезен в лагерь противника.

Глава XII

Итак, король остался на том месте, о котором я сказал, со столь малой охраной, что при нем и был-то один лишь его камердинер по имени Антуан дез Обю, человек слабый и плохо вооруженный, а остальные отъехали немного в сторону, как рассказывал мне тем же вечером сам король в их присутствии, отчего они должны были испытывать сильный стыд за то, что бросили его. Однако они вовремя подоспели к нему, когда на него с камердинером напал небольшой отряд разбитых кавалеристов, скакавших вдоль берега и увидевших, что возле него нет людей. У короля была лучшая лошадь в мире, но он, тронувшись с места, стал защищаться; в этот момент и подскочили его люди, что были невдалеке, и обратили итальянцев в бегство. И тогда король, вняв совету, поскакал к авангарду, который стоял на месте, что для короля было очень кстати; однако если бы авангард продвинулся вперед еще на 100 шагов, то он заставил бы бежать все войско противника. И одни говорили, что ему следовало бы это сделать, а другие – что нет.

Наш отряд, пустившийся в погоню, достиг почти края их лагеря со стороны Форново, и я не видел, чтобы кому-либо из наших был нанесен хоть один удар, кроме Жульена Бурнеля, свалившегося замертво от удара одного бежавшего итальянца; правда, он был плохо вооружен. Там мы остановились, и раздался клич: «К королю!». И тогда все остановились, чтобы дать передышку сильно уставшим лошадям, ибо мы долгое время скакали по плохой каменистой дороге. Мимо нас проскакал отряд бегущих итальянских кавалеристов примерно в 30 человек, но мы не тронулись с места; нас пронял страх.

Как только наши лошади немного отдохнули, мы тронулись крупной рысью обратно, возвращаясь к королю, хотя не знали, где он находится. Но, едва отъехав, мы увидели его вдалеке и тогда велели нашим слугам спешиться и собрать на поле копья, которых там было предостаточно, особенно с толстыми деревянными древками, которые, правда, немногого стоили, ибо были полыми и легкими, весившими менее метательного копья, но зато красиво украшенными; так что мы оказались снабжены копьями лучше, чем утром. Мы двигались прямо к королю, и на пути столкнулись с пересекавшими поле итальянскими пехотинцами, до того времени прятавшимися на берегу, и это были те, кого вел в атаку на короля маркиз. Некоторых из них мы убили, а другие ускользнули, переправившись через реку, но мы не стали увлекаться погоней. Несколько раз в пылу сражения раздавался крик: «Вспомните о Гинегате!» – напоминавший о проигранном при короле Людовике XI сражении против римского короля и призывавший разграбить их обоз, но на сей раз мы ничего не грабили и ничего не захватили.

Стратиоты же похватали с наших вьючных животных все, что хотели, но из самих животных увели лишь 55 с самой красивой упряжью, принадлежащих королю и его камергерам, прихватив с собой и одного камердинера короля по имени Габриэль, при котором были реликвии, с давних пор принадлежавшие королю; камердинер шел при обозе, поскольку там везли королевскую постель. Большое число сундуков было брошено и потеряно, а многие оказались разграблены нашими же людьми (тогда как противник заполучил лишь то, о чем я сказал); за нашим войском пешком следовала толпа бродяг обоего пола, и они обчищали трупы.

Потери с той и другой стороны были таковы (я думаю, что я близок к истине, поскольку получил сведения с обеих сторон): мы потеряли Жюльена Бурнеля. капитана королевской охраны, одного дворянина на жаловании в 20 экю, девять шотландских лучников, из других конников авангарда – около 20 человек, а в обозе потери составили 60 или 80 погонщиков; итальянцы же потеряли 350 кавалеристов, погибших на поле боя; в плен не попал никто, чего, вероятно, никогда не бывало в сражениях. Из стратиотов погибли немногие, поскольку они набросились на обоз, а всего у них погибло около 3500 человек, как говорили мне некоторые из их наиболее высокопоставленных людей (правда, другие называли иную цифру); из знатных людей, согласно виденному мною списку, полегло до 18 персон, среди которых четверо или пятеро из дома Гонзаго, к которому принадлежит маркиз; этот последний потерял почти 60 кавалеристов – дворян из своих земель, а пехотинцев среди погибших не было ни одного.

Удивительно, что столько людей было убито в рукопашной схватке, ибо артиллерия с обеих сторон, как полагаю, уложила всего десяток человек[552]552
  Артиллерия оказалась неэффективной, поскольку шел сильный дождь и порох был подмочен.


[Закрыть] и весь бой длился не более четверти часа, ибо, как только итальянцы сломали или метнули копья, они все бежали. Погоня же продолжалась примерно три четверти часа. В Италии не привыкли к таким битвам, поскольку они сражаются, вводя одно соединение за другим, и бой, бывает, тянется целый день, никому не принося победы.

С их стороны бегство было великое: бежало почти 300 кавалеристов и большая часть стратиотов, одни – в Реджо, что довольно далеко оттуда, а другие – в Парму, до которой было около восьми лье. В тот момент, когда утром завязалось сражение, от нас бежал» граф Питильяно и сеньор Вирджинио Орсини, и последний остановился в доме одного дворянина; они ведь были нашими пленниками а слово, и мы нанесли им большую обиду. Граф же бежал прямо к своим. Он был хорошо известен среди кавалеристов, поскольку служил у флорентийцев и у короля Ферранте. Когда они повернули назад, он бросился за ними с криком: «Питильяно! Питильяно!». Когда он достиг их лагеря, то там уже грузили палатки и стояло множество нагруженных мулов. Он проскакал около трех лье вслед за убегающими, крича им. что победа за ними, дабы они вернулись за добычей, и таким образом подняв их дух, он большую часть их повернул обратно, а если бы не он, то они бы все разбежались. Так что этот человек, ушедший от нас, оказал им отнюдь не малую услугу. А вечером он предложил атаковать нас, но никто и слушать его не хотел. Об этом мне впоследствии рассказывали они сами, в том числе и маркиз Мантуанский, сказавший, что именно граф остановил их войско; и действительно, если бы не он, то ночью все они бежали бы.

Когда все мы собрались вокруг короля, то увидели за пределами их лагеря множество кавалеристов в боевом строю, причем виднелись только их головы и копья, а также пехотинцев, не вступавших в бой. Но расстояние до них было большее, чем казалось, и, чтобы атаковать их, нужно было перейти реку, вода в которой поднялась и стала разливаться, ибо весь этот день шел на диво сильный дождь с молнией и громом, особенно во время битвы и погони. Король спрашивал совета, стоит ли двинуться на них или нет. При нем состояла трое итальянских рыцарей: один – Джан-Джакомо Тривульцио, который жив по сю пору и преуспевает; другой – мессир Франческо Секко, достойнейший рыцарь 72 лет, который был на содержании флорентийцев; а третий – мессир Камилло Вителли. Последний со своими тремя братьями был на жалованье у короля, и прибыл он к нему без приглашения, чтобы участвовать в битве при Сарцане, из Читта-ди-Кастелло, проделав очень большой путь; этот Камилло приехал один, поскольку понял, что со своим отрядом он не сможет добраться до короля.

Двое последних высказались за то, чтобы ударить по еще виднеющимся войскам. Французы же держались иного мнения и говорили, что и без того сделано уже достаточно и что время позднее и пора устраиваться на ночлег. Мессир Франческо Секко упорно настаивал на своем предложении, указывая на то, как те беспорядочно двигаются взад и вперед по дороге в Парму, ближайший город на пути их отступления, и говоря, что это бегущие и возвращающиеся обратно. Как мы узнали позднее, он говорил правду, его поведение и речи выдавали храброго и мудрого рыцаря; если бы мы выступили, то итальянцы бы все разбежались (в этом мне признавались все их военачальники и некоторые даже в присутствии герцога Миланского), и это была бы самая великая и самая выгодная для нас победа за последние 200 лет, ибо если бы мы сумели ею воспользоваться, мудро повели свои дела и хорошо обходились с народом, то через восемь дней наступления на герцога Миланского у того ничего бы не осталось, кроме Миланского замка, – настолько было сильно желание его подданных перейти к нам; то же самое случилось бы и при наступлении на венецианцев, при этом нечего было бы беспокоиться о Неаполе, ибо венецианцы нигде не смогли бы найти людей кроме как в самой Венеции. Брешии и небольшом городке Кремона, ибо все остальное они в Италии потеряли бы [553]553
  Коммин хочет сказать, что венецианцы в этом случае не смогли бы помочь Арагонскому дому отвоевать Неаполитанское королевство у французов.


[Закрыть]. Но господь распорядился так, как сказал мне брат Джироламо: он оставил за нами одну только честь, всех же других благ мы не заслужили, поскольку не смогли бы ими тогда воспользоваться по причине своей бестолковости и отсутствия порядка. Но я уверен, что если бы сейчас, т. е. в 1497 году, король оказался бы в таком же положении, то он сумел бы лучше распорядиться.

Пока мы разговаривали, уже стемнело, и итальянский отряд, стоявший напротив нас, ушел в свой лагерь, а мы остались на нашем берегу. Лагерь мы разбили в четверти лье от места сражения; король остановился на небольшой мызе, или ферме, где было много необмолоченного хлеба, чем и воспользовалось все войско. Поблизости стояло и несколько других домишек, но они нам были ни к чему, поскольку все устроились на ночлег, как могли, под открытым небом. Помню, что я лег в винограднике прямо на землю, без всякой подстилки и без плаща, так как утром король его у меня позаимствовал, л багаж мой был далеко и искать его было уже поздно. Кто имел что, тот поел, но еда была у немногих, да и то это был какой-нибудь кусок хлеба, взятый у слуги. В комнате короля находились раненые – сенешал Лиона и другие, которых он велел укрыть и накормить; все чувствовали, что легко отделались, и уже не мнили о своей славе, как было накануне сражения, ибо враг держался поблизости. Этой ночью все немцы стояли в дозоре и король раздал им 300 экю; они хорошо справились со своим делом, и всю ночь звучали их тамбурины.

Глава XIII

На следующий день утром я решил попытаться продолжить переговоры о соглашении, по-прежнему заботясь о безопасном проходе для короля. Но я с трудом мог найти трубача, согласившегося поехать в войско противника, поскольку во время сражения, будучи неопознанными[554]554
  Трубачи не считались участниками сражений, поэтому их нельзя было убивать.


[Закрыть], были убиты восемь трубачей и один взят в плен; кроме того, итальянцы удерживали у себя того трубача, которого король посылал к ним накануне сражения. Однако один из трубачей все же согласился и отвез им охранную грамоту от короля, и они через него прислали мне свою, чтобы начать переговоры на полпути от одного войска к другому, что мне казалось делом затруднительным; но я не желал ни прерывать переговоры, ни усложнять их. Для ведения их король назначил кардинала Сен-Мало, маршала Франции сеньора де Жье, а также своего камергера сеньора де Пьена и меня; итальянцы же поручили их главному капитану Синьории маркизу Мантуанскому, графу Каяццо (я неоднократно упоминал его в своих воспоминаниях, он был капитаном, командовавшим людьми герцога Миланского, и некогда служил нам), а также проведиторам венецианской Синьории Луке Пизани и Марко Тревизано. Мы приблизились к ним настолько, что могли их разглядеть (на берегу они были только вчетвером); нас разделяла река, сильно разлившаяся накануне; из их лагеря, кроме них, никто не вышел, а на нашей стороне были только мы и дозор, располагавшийся в этом месте. Мы послали к ним герольда узнать, не пожелают ли они переправиться через реку.

Как я сказал, эта встреча казалась мне делом весьма безнадежным, и думаю, что и все остальные испытывали сомнения; итальянцы даже их и не скрывали, заявив, что договоренность была вести переговоры на полпути от одного войска к другому, а они-де прошлет более половины пути и потому реку переходить не станут, тем более что все они – командующие войском и не желают подвергаться такому риску. Наши же представители, также считавшие себя важными особами, побоялись перейти на их берег и предложили пойти мне, не сказав даже, что я должен делать и говорить. Я ответил, что один, без свидетелей, не пойду, и взял с собой королевского секретаря Роберте, своего слугу и герольда. Итак, я переправился через реку. – Мне казалось, что даже если я ничего и не добьюсь, то все равно, выступив в качестве посредника, я выполню свой долг по отношению к собравшимся.

Подъехав к итальянцам, я указал им на то, что они не прошли полпути, как сказали, а лишь доехали до берега реки. Я полагал, чта если мне удастся всех собрать вместе, то они не разъедутся, не договорившись. Они ответили, что река слишком широкая и в ней быстрое течение, так что переговоры провести не удастся; и я не знал, что делать, дабы склонить их к тому, чтобы они переправились через реку. Они спросили, не сделаю ли я какого-либо предложения; но я не имел никаких инструкций и поэтому сказал, что не могу им ничего предложить, но если они пожелают что-либо предложить сами то я доложу обо всем королю.

Пока шел этот разговор, подъехал один из наших герольдов и: сообщил мне, что наши вышеупомянутые сеньоры уехали, передав мне, чтобы я действовал по своему усмотрению, чего я делать не хотел, ибо они лучше меня знали волю короля, поскольку были ближе к нему и перед нашим отъездом о чем-то шептались с ним. Не хуже их я знал лишь то, в каком положении его дела в данный момент.

Маркиз Мантуанский заговорил со мной о сражении и спросил, убил бы его король, если бы взял в плен. Я ответил, что нет и даже наоборот, радушно принял бы, ибо у короля есть причина любитв его – ведь он своей атакой дал королю возможность проявить храбрость и обрести большую честь. Затем он просил меня позаботиться о пленниках, в особенности о его дяде сеньоре Родольфо, полагая, что тот жив, хотя я знал, что это не так. Я заверил его, что са всеми пленниками обращаться будут хорошо, и просил за бастарда Бурбонского, попавшего в плен к ним. Насчет пленников нам было легко договориться, ибо, как я сказал, их почти совсем не было, и такое, кажется, случилось впервые. Маркиз потерял в бою нескольких своих родственников, семь или восемь человек, а также весь свой отряд почти в 120 кавалеристов. После этих переговоров я откланялся и сказал, что вернусь к ним до наступления ночи, и мы заключили перемирие на этот день.

Вернувшись с секретарем к королю, я сообщил свои новости; король собрал совет в убогой комнатушке, но никакого решения принято не было, и все только смотрели друг на друга. Король переговорил потихоньку с кардиналом и затем распорядился, чтобы я вернулся к ним, дабы узнать, что они скажут (хотя инициатива переговоров шла от меня и итальянцы, надо полагать, ждали, что я начну их первым), а кардинал потом добавил, чтобы я не вступал ни в какое соглашение. Я и не думал заключать соглашение, ибо не имел никаких инструкций, и не желал возражать и отказываться от поездки, ибо надеялся чем-либо помочь, по крайней мере, узнать кое-что о положении противника, который, без сомнения, пребывал в большем страхе, чем мы, и потому мог бы сделать какое-нибудь предложение, что придало бы уверенности обеим сторонам и продвинуло бы переговоры; и я тронулся в путь.

Когда я добрался до берега реки, уже надвигалась ночь; ко мне подъехал один из их трубачей и сообщил, что четверо их представителей просили меня не приезжать этим вечером, поскольку уже поздно и их дозор состоит из стратиотов, которые никого не знают, так что мне может грозить опасность. Трубач хотел провести у нас ночь, чтобы утром проводить меня, но я отослал его назад, сказав, что утром, около восьми часов, буду на берегу реки, и чтобы он меня ждал, и что если произойдут какие-либо изменения, то я пришлю герольда. Ибо я не хотел, чтобы он ночыо разведал что-либо о нашем положении, и, кроме того, я не знал, какое решение примет король, поскольку я видел, как ему нашептывали что-то на ухо, что повергало меня в сомнения. И я вернулся, чтобы известить обо всем короля.

Все поужинали, чем могли, и устроились на земле спать. Вскоре после полуночи я зашел в комнату короля и застал там его камергеров, готовившихся седлать лошадей. Они сказали, что король решил срочно уйти в Асти или в земли маркизы Монферратской. А мне они предложили остаться, чтобы продолжить переговоры; но я извинился и сказал, что не желаю идти по доброй воле на смерть и не поеду в последних рядах конницы.

Как только король проснулся, еще до рассвета, он прослушал мессу и сел на коня. Протрубили тревогу, но сигнала сниматься не дали. Думаю, что в сигнале тревоги никакой нужды не было, поскольку он мог внушить страх армии, по крайней мере людям сведущим, так как после сигнала мы разворачивались спиной к противнику и трогались в путь, как бы спасаясь от него, что для войска может обернуться страшной бедой. По выходе из лагеря дорога была очень плохой – она проходила по выбитой и лесистой местности. К тому же мы сбились с пути, так как проводников совсем не было; я слышал, как спрашивали проводников для знаменосцев и для обершалмейстера, но все отвечали: «У меня нет».

Заметьте, что проводник у нас все же был: сам господь провел нашу армию сюда и, согласно брату Джироламо, он намеревался ее вывести и обратно, ибо невероятно было, чтобы король проехал ночью без проводника по столь опасной местности. Но еще более важным знамением того, что господь бог желает предохранить нас, было то, что противник не заметил нашего отхода до полудня и все ждал возобновления начатых мною переговоров.

К тому же и река разлилась так, что до четырех часов пополудни никто не осмеливался переправиться через нее, чтобы преследовать нас; но позднее граф Каяццо с 200 легкими итальянскими кавалеристами перешел ее, подвергая себя большой опасности из-за сильного течения и потеряв утонувшими одного или двух человек, как он мне впоследствии рассказывал. Мы вынуждены были идти гуськом по горбатой и лесистой дороге, тянувшейся шесть миль или около того; а затем мы попали в большую красивую долину, где нас уже ждал авангард с артиллерией и обозом, который был столь большим, что издали казался огромным войском. Поначалу мы испугались их из-за белого квадратного флага мессира Джана-Джакомо Тривульцио, ибо с таким же флагом вступал в бой маркиз Мантуанский. А авангард испугался нашего арьергарда, поскольку видел, что тот, дабы сократить путь, шел не по дороге. Все выстроились в боевом порядке, но страх продолжался недолго, ибо с обеих сторон подъехали вестовые и сразу же узнали друг друга.

Оттуда мы направились передохнуть в Борго-Сан-Донино, и там у нас был дан сигнал тревоги, что сделано было весьма кстати, дабы отвлечь немцев, которые, как мы боялись, могли разграбить город. И заночевали мы во Фьоренцуоле. На второй день мы остановились на ночлег около Пьяченцы и перешли там реку Треббию, оставив на другом берегу 200 копий, наших швейцарцев и всю артиллерию, кроме шести орудий, взятых королем; сделано это было, чтобы лучше и удобнее расположиться на ночь, ибо эта река обычно неглубокая, особенно в летнее время; но около десяти часов ночи вода в ней так поднялась, что ее нельзя было перейти ни пешим, ни на коне, и обе части армии не могли оказать друг другу помощь, что было очень опасно из-за близости противника. Всю ночь мы пытались отыскать средство переправиться с одного берега на другой, но ничего не нашли, пока вода не спала сама около пяти часов утра, и тогда были протянуты веревки с одного берега на другой, чтобы помочь перейти пехотинцам, которым вода доходила до пояса.

Сразу же после них переправилась кавалерия и артиллерия; приключение это было неожиданным и рискованным, если учесть, что в том месте поблизости находился враг; в Пьяченцу, помимо гарнизона, вошел и граф Каяццо [555]555
  Не граф Каяццо, а его брат Фракасса.


[Закрыть], поскольку некоторые жители города намеревались впустить короля, но они хотели, чтобы сделано это было под эгидой малолетнего сына последнего герцога Джана-Галеаццо, незадолго до того умершего, как вы слышали. Если бы король соблаговолил прислушаться к этому предложению, то при посредничестве мессира Джана-Джакомо Тривульцио и других к нему примкнули бы многие города и многие лица. Но он не желал вызывать неудовольствие своего двоюродного брата герцога Орлеанского, находившегося в это время, как вы знаете, в Новаре. А по правде говоря, король не очень-то хотел усиления своего брата и предпочитал не вмешиваться в это дело.[556]556
  Спор между Лодовико Сфорца (Моро) и герцогом Орлеанским за Миланское герцогство. Герцог Орлеанский считал себя законным наследником Милана, как родственник дома Висконти по своей бабке Валентине Висконти.


[Закрыть]

На третий день после того, как мы покинули место сражения, король обедал в Кастель-Сан-Джованни, а ночевал в лесу. На четвертый день он обедал в Вогере, а ночь провел в Понте-Куроне. На пятый день он заночевал возле Тортоны и перешел реку, называющуюся Скривил, которую охранял Фракасса; люди, что Фракасса имел под своим началом от герцога Миланского, находились в Тортоне, и, когда он был извещен теми, кто устраивал жилище короля, что король желает лишь перейти реку, он отошел в Тортону и сообщил, что может выдать нам сколько угодно припасов. Он так и сделал, и, когда наша армия проходила мимо ворот Тортоны, Фракасса вышел в сопровождении лишь двоих человек к королю, извинился, что не принял его в городе, и велел вынести из города множество припасов, снабдив все наше войско; а вечером он пришел к королю, к месту его ночлега. Нужно иметь в виду, что он происходил из дома Сан-Северино, был братом графа Каяццо и мессира Галеаццо и незадолго до того состоял на жаловании короля в Романье, как я говорил в другом месте.

Оттуда король направился в Ницца-делла-Палья, что в маркизате Монферрат, куда мы хотели добраться поскорее, чтобы быть среди друзей и в безопасности, ибо легкая кавалерия графа Каяццо постоянно сидела на нашем хвосте и в первые дни причиняла нам большое беспокойство, а у нас было немного конников, изъявлявших желание ехать сзади, – ведь чем ближе мы были к безопасным местам, тем менее наши люди желали сражаться. Поэтому и говорят, что такова наша французская натура, и итальянцы в своих историях пишут, что когда французы наступают – они более чем мужчины, а когда отступают, то они хуже женщин; я согласен с первым утверждением, ибо поистине французы – самые твердые люди на всем свете, и я имею в виду кавалеристов, ну а что до второго, то при отступлении все люди вообще менее смелы, чем когда покидают свои дома, выступая в поход.