Текст книги "Миры Филипа Фармера т. 19. Ночь света. Отче звёздный. Мир наизнанку"

Автор книги: Филип Хосе Фармер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 34 страниц)

– Между прочим, я могу рассказать о твоем плане властям.

– А разве мертвые говорят?

Рэллукс побледнел, но не дрогнул. Его лицо выражало благочестие и всепрощение. Большие черные глаза смотрели на Кэрмоди без страха и упрека, и было даже немного жаль, что они придавали монаху смешной и нелепый вид из-за несоответствия со вздернутым носом, большими губами и оттопыренными ушами.

– Ты решил убить меня? – спросил Рэллукс.

Кэрмоди громко захохотал:

– Нет, этого не потребуется. Неужели ты думаешь, что вы со Скелдером переживете Ночь и останетесь в здравом рассудке? Ты уже видел, что происходит при кратких и слабых вспышках. А ведь это только прелюдия, настройка на наше естество! Представь, что же такое настоящая Ночь!

– Ты говоришь так, будто с тобой случится что-то другое, – произнес побледневший Рэллукс.

Кэрмоди пожал плечами и пригладил иссиня-черные волосы.

– Очевидно, мое подсознание, или то, что ты называешь этим словом, проецирует части тела одной знакомой мне женщины. Ты даже можешь сказать, что мои сокровенные желания воссоздают картину преступления. Я не понимаю, как можно взять абсолютно чистый субъективный феномен и превратить его в объективную реальность. Тэнд говорит, что существует несколько теорий, которые пытаются объяснить этот парадокс с научной точки зрения. Лично я считаю его чем-то сверхъестественным. Впрочем, какая разница? Я не очень-то переживал, шинкуя Мэри на куски, и мне плевать на то, что часть из них снова вывалится передо мной из воздуха. Чтобы достичь цели, я могу переплыть океаны крови, и пара кусков от Мэри с ума меня не сведет.

Он замолчал и, прищурившись, посмотрел на Рэллукса. Его рот все еще изгибался в кривой усмешке.

– А что ты сам видел во время вспышек? – спросил он монаха.

Рэллукс судорожно сглотнул и осенил себя крестным знамением.

– Не знаю, зачем я говорю тебе об этом, но все-таки скажу. Я был в аду.

– В аду?

– Да, я горел в аду. Вместе с остальными грешниками. Девяносто девять процентов из тех, кто жил, живет или будет жить. Миллиарды и миллиарды людей. – По лицу Рэллукса струился пот. – И это не было иллюзией. Я чувствовал боль. Сврю и чужую.

Он замолчал, и Кэрмоди склонил голову набок, словно изумленная птица, которая пытается понять печальную трель, прилетевшую из леса.

– Девяносто девять процентов, – прошептал Рэллукс.

– Так вот что беспокоит тебя больше всего и занимает твой ум.

– Если это так, то я ничего не понимаю, – шепотом ответил монах.

– Но откуда такие нелепые мысли? Даже твоя Церковь больше не настаивает на буквальном понимании средневековой концепции адского огня. Я не знаю, что тут сказать, хотя, по моему мнению, многих действительно стоило бы как следует поджарить. Я бы с удовольствием поработал кочегаром в аду, вытапливая жир из тех эгоистов, которых встречал на своем коротком жизненном пути.

– И это ты говоришь об эгоистах? – скептически произнес Рэллукс.

Кэрмоди усмехнулся ему в ответ и, застегнув последнюю пуговицу, вышел за дверь.

Миссис Кри уже успела вымыть кухню и сообщила ему, что уходит «спать» в подвал. Для удобства жильцов эта добрая женщина оставляла дом открытым, но надеялась найти его не слишком грязным, когда проснется. Им следовало лишь вытирать ноги перед тем, как войти в прихожую, а также выбрасывать окурки из пепельниц и мыть за собой посуду. Расцеловав каждого из постояльцев, миссис Кри расплакалась и сквозь слезы сказала, что, возможно, никогда не увидит их вновь. Она еще раз попросила у Скелдера прощения за драку на кухне, и тот оказался настолько любезен, что дал ей свое благословение.

Через пять минут миссис Кри ввела себе усыпляющий наркотик, захлопнула за собой большую железную дверь, ведущую в подвал, и старательно закрыла ее на несколько замков.

Тэнд тоже стал прощаться с землянами.

– Если в ближайшее время я не попаду домой, мне волей-неволей придется бодрствовать в эту Ночь. Если к началу Ночи не «уснуть», то уж ничего не поделаешь. Это как белое и черное: либо вы проходите через нее, либо нет. Через семь дней вы станете богами или чудовищами… или просто трупами.

– А что вы потом делаете с чудовищами? – спросил Кэрмоди.

– Ничего, если они безвредны, как муж миссис Кри. В противном случае мы их убиваем.

После нескольких прощальных фраз Тэнд по земному обычаю пожал им руки и пожелал не столько удачи, сколько соответствующей награды. Пожимая напоследок руку Кэрмоди, он задержал ее в ладони и взглянул ему прямо в глаза.

– Это твой последний шанс определиться в жизни. Если Ночь не взломает ледяные оковы твоей души, если ты останешься таким же айсбергом, как сейчас, значит, с тобой будет покончено. Но если в тебе сохранилась хоть искра тепла, дай ей превратиться в яркий огонь и сгори в этом пламени несмотря на боль. Бог Йесс однажды сказал, что, если человек хочет получить жизнь, он должен ее потерять. В этом нет ничего особенного – другие боги и другие пророки многих планет говорили то же самое. Но эта истина многогранна, и грани ее иногда просто невообразимы.

Когда Тэнд ушел, три землянина молча поднялись наверх и вытащили из большого чемодана три шлема. На макушке каждого из них располагалась небольшая коробочка с длинной антенной. Следуя примеру монахов, Кэрмоди нахлобучил шлем на голову и подкрутил настроечный диск за правым ухом.

Скелдер причмокнул тонкими губами и с сомнением произнес:

– Надеюсь, что ученые с Юнга не ошиблись в расчетах. По их словам, этот прибор, воспринимая всплеск электромагнитных волн, вырабатывает противофазные волны. Независимо от того, насколько велика энергия магнитной бури, мы переживем ее без всяких Последствий.

– Надеюсь, что так оно и будет, – мрачно ответил Рэллукс. – Теперь я понимаю, что совершил великий грех духовной гордыни. Мне захотелось победить то, что более праведные люди признали непобедимым. Но, возможно, Бог простит меня. И я благодарен ему за эти шлемы.

– Я тоже, – отозвался Скелдер. – Хотя мне кажется, что нам не следовало бы прибегать к этим устройствам. Мы с тобой могли бы положиться на Бога и, обнажив головы и души, пойти против адских сил этой языческой планеты.

Кэрмоди цинично усмехнулся:

– А что тебе мешает? Сними шлем, и все. Твой нимб его вполне заменит.

– Я должен подчиняться приказам вышестоящих лиц, – сухо ответил Скелдер.

Рэллукс вскочил и начал расхаживать взад и вперед.

– Я не понимаю, каким образом магнитное излучение, даже самое мощное и жесткое, может возбуждать атомные ядра живых существ на планете, удаленной от солнца на восемьдесят миллионов миль. Как оно может зондировать и выявлять подсознание, подавлять наш разум, будто железными тисками, а затем провоцировать тело на немыслимые психосоматические изменения? Звезда становится фиолетовой, распространяет невидимые лучи и порождает образы чудовищ, которые живут в темных пещерах нашего сознания. Или, наоборот, пробуждает спящего золотого бога. Хотя кое-что я понимаю. Изменения в электромагнитном спектре нашего Солнца не только влияют на климат и погоду, но и на поведение землян. Но как эта звезда воздействует на плоть и кровь? Как она может уменьшать натяжение кожи, размягчать и изгибать кости, придавать им странные формы вопреки информации, записанной в генах?

– Мы еще мало знаем о генах, чтобы говорить о том, какие формы записаны в них, – прервал его Кэрмоди. – Когда я проходил практику в госпитале Хопкинса, мне довелось видеть очень странные вещи. – И он замолчал, вспоминая былые дни.

Скелдер сел в кресло и задумчиво прикусил губу. Шлем придавал ему вид солдата, а не священника.

– Уже недолго осталось ждать, – сказал Рэллукс, продолжая расхаживать по комнате. – Скоро наступит Ночь. Если Тэнд говорил правду, то в первые двадцать часов все, кто не «уснул», погрузятся в коматозное состояние. Кроме нас, конечно, – потому что мы надели шлемы. Очевидно, тела «спящих» оказывают частичное сопротивление электромагнитной буре. Но те, кто не «заснул», получают такой заряд энергии, что не могут погрузиться в «сон», пока светило находится в фазе активности. И пока местные жители «спят», мы…

–..будем делать нашу грязную работенку, – радостно закончил Кэрмоди.

Скелдер вскочил:

– Я протестую! Мы проводим здесь научные исследования! А ты помогаешь нам только потому, что в некоторых случаях мы…

–..не желаем пачкать свои беленькие ручки, – закончил Кэрмоди.

В этот момент свет померк, и комнату наполнил темно-фиолетовый полумрак. Внезапное головокружение помутило чувства. Оно длилось лишь секунду, но этого хватило, чтобы колени всех троих подогнулись и люди разом рухнули на пол.

Кэрмоди, дрожа, поднялся на четвереньки и встряхнул головой, как собака, которую ударили палкой.

– Вот это да! – воскликнул он. – Хорошо, что мы надели шлемы! Если бы не они, нам бы точно пришел конец.

Он поднялся на ноги, потягиваясь и разминая болевшие мышцы. Комната казалась занавешенной множеством полупрозрачных фиолетовых кисей. В ней было сумрачно и тихо.

– Рэллукс, что с тобой? – спросил Кэрмоди.

Рэллукс, белый как призрак, с перекошенным от страха лицом, вскочил на ноги, с яростным криком сорвал с головы шлем и выбежал из комнаты. Его шаги загрохотали по коридору, а затем на лестнице. Минутой позже хлопнула входная дверь.

Кэрмоди повернулся ко второму монаху:

– Он сошел с ума… Эй, а с тобой-то что?

Разинув рот, Скелдер тупо смотрел на стенные часы. Внезапно он взглянул на Кэрмоди и закричал:

– Пошел прочь!

Кэрмоди удивленно моргнул, затем улыбнулся и сказал:

– Хорошо. Почему бы и нет? Вряд ли твоя кожа так мягка, что Мне понравилось бы ее ласкать. – И с интересом уставился на Скел-дера, который заковылял к двери, прижимаясь одним боком к стене. – Почему ты хромаешь?

Монах не ответил и враскорячку, по-крабьи, вышел из комнаты. Вскоре внизу опять хлопнула дверь. Оставшись один, Кэрмоди задумчиво почесал подбородок и взглянул на часы, которые так заинтересовали монаха. Как и все кэринянские часы, они показывали минуту, час, день, месяц и год. Фиолетовая вспышка началась в 17.25. На циферблате же было 17.30.

Значит, прошло пять минут.

Плюс двадцать четыре часа.

– Неудивительно, что у меня так ноет все тело! – произнес вслух Кэрмоди. – И еще я проголодался! – Он снял шлем и бросил его на пол. – Ну вот и все. Превосходный опыт.

Он спустился по лестнице в кухню, втайне ожидая появления лица и новых потоков крови. Но ничего не произошло. Насвистывая ребе под нос, Кэрмоди вытащил из холодильника еду и молоко, соорудил бутерброды, с удовольствием поел, а затем проверил свое оружие. После чего удовлетворенно кивнул и, встав из-за стола, Направился к двери.

И в этот момент раздался телефонный звонок.

Подумав секунду, Кэрмоди решил ответить. «Не дрейфь, старина», – подбодрил он себя и поднял трубку.

– Алло!

– Джон? – отозвался приятный женский голос.

Кэрмоди отдернул трубку от уха, будто в ней затаилась змея.

– Джон? – повторил женский голос, далекий и призрачный.

Кэрмоди глубоко вздохнул, расправил плечи и решительно поднес трубку к уху.

– Джон Кэрмоди слушает. С кем я говорю?

В ответ раздались короткие гудки, и он медленно положил трубку на рычаг.

Кэрмоди вышел из дома в темноту, которую нарушали лишь свет уличных фонарей, расположенных на расстоянии ста футов друг от друга, и огромная зловеще-фиолетовая луна, повисшая над горизонтом. Небо было чистым, а звезды казались далекими мерцающими каплями, рассыпанными на пурпурной кисее тумана. Здания походили на айсберги, плывущие сквозь мрак, – когда Кэрмоди приближался к ним вплотную, они внезапно появлялись из темноты, обретали материальность, а затем так же быстро исчезали за его спиной.

Город застыл в абсолютном безмолвии. Ни лая собак, ни криков ночных птиц, ни автомобильных гудков, ни кашля, ни хлопанья дверей, ни стука каблуков по тротуару, ни взрывов смеха. Если видимость была лишь приглушена, то звуки умерли окончательно.

Кэрмоди остановился, размышляя, не завладеть ли ему автомобилем, припаркованным у обочины. Четыре мили до храма предполагали довольно долгую прогулку, к тому же из фиолетовой темноты могло появиться что угодно. Не то чтобы Кэрмоди чего-то боялся, но лишние сложности ему были совершенно ни к чему. С одной стороны, на машине можно быстро скрыться от опасности, но с другой – такой способ передвижения сделал бы его излишне заметным.

В конце концов Кэрмоди решил-таки проехать первые две мили, а затем пойти пешком. Он открыл дверцу и тут же отскочил назад, выхватывая из кармана оружие. Но воспользоваться им не пришлось. В машине, упав ничком на сиденье, лежал мертвый человек. Кэрмоди осветил его лицо фонариком и увидел множество засохших болячек. Очевидно, водитель был из тех, кто пытался взять свой Шанс, или просто по какой-то причине не успел «заснуть». Внезапно активизировавшаяся раковая опухоль пожрала его вплоть до глазных яблок и лишила половины носа.

Кэрмоди вытащил труп и положил его на обочине. Потратив несколько минут на подогрев парового котла, он погасил фары и медленно двинулся вперед. Его взгляд шарил по сторонам, выискивая странности. Кэрмоди вел машину впритирку к левому тротуару, и контакт с бордюрным камнем помогал ему ориентироваться на темных участках дороги. Вспомнив голос в телефонной трубке, он попытался найти ему какое-то объяснение.

Прежде всего следовало разобраться с самим собой. Силой ума он создавал из воздуха материальные объекты. Следовательно, его можно считать передатчиком энергии. Кэрмоди понимал, что его тело не содержало каких-либо особых ресурсов для трансформации энергии в материю; если бы такой мощный эффект производили его собственные клетки, они сгорели бы в первые же секунды процесса. Таким образом выходило, что он представлял собой не генератор, а передатчик, или, вернее, преобразователь энергии извне. Которую поставляло солнце, а он создавал для нее матрицу.

Ладно, допустим, что это так. Если что-то вышло из-под контроля – о черт, какая ненавистная, но неоспоримая мысль, – и это что-то воссоздавало теперь его умершую жену, то Кэрмоди, по крайней мере, был инженером или даже скульптором. Во всяком случае, все эти явления зависели от него.

Единственное объяснение, с которым он мог согласиться, состояло в том, что данный процесс регулировался не его осмысленным знанием человеческого тела, а подсознательным умом. Каким-то образом его клетки репродуцировались в создаваемом теле Мэри. Возможно, они были зеркальным отражением его собственной структуры, как это случается с клетками близнецов.

В общем-то тут все понятно. Но как быть с чисто женскимиорганами? Правда, его память содержала кое-какие сведения о женской анатомии. В свое время он набил руку в анатомировании трупов и, к слову сказать, неплохо рассмотрел все внутренние органы Мэри, вынимая их без спешки и с научной методичностью перед тем как выбросить в мусорный бак. Он даже исследовал четырехмесячный эмбрион, который стал главной причиной его гнева и отвращения к жене. Эта смердящая штука превратила ее из прекраснейшего существа в пузатое чудовище. Этот уродец уже тогда начинал выпрашивать у Мэри свою долю любви, которая прежде принадлежала только Джону Кэрмоди. А он не желал делиться даже маленьким кусочком этой бесценной, утонченной и безупречной красоты. Мэри могла принадлежать только ему, и никому другому.

Когда Кэрмоди предложил ей избавиться от ребенка, она отказалась. Он настаивал и пытался заставить ее силой, но она сопротивлялась и кричала, что больше не любит его и что этот ребенок от другого мужчины – доброго и нежного, который не чета каким-то мерзким эгоистам. И тогда он рассердился… впервые в жизни. Впрочем, это был даже не гнев. Он впал в необъяснимое помрачение рассудка, и все вокруг стало красным. Он видел кровь, он думал кровью, он ползал по залитому кровью полу.

Такое с ним случилось в первый и последний раз. Вот почему Он оказался здесь. Хотя при чем здесь гнев и ярость? Да, тогда он обезумел от ревности. Но разве Мэри этого не заслужила? Сама Логика требовала ее смерти. Он не мог равнодушно смотреть, как Самое прекрасное существо на свете превращается в чудовищно распухшую уродку…

Мог – не мог. Какая разница? Реалист имеет дело только с тем, что уже случилось.

Если женские клетки Мэри являются зеркальным отражением его собственных, то они, конечно же, не женские. То же касается и ее мозга. Природа может воспользоваться его знанием анатомии и генетики. Она даже может воссоздать аналог женского тела. Но мозг у Мэри останется другим! Его первоначальная форма плюс миллиарды субмикроскопических извилин памяти – это выше сознательных и подсознательных возможностей обычного человека.

Нет, если Мэри имеет мозг – что уже вполне очевидно, – то у нее мозг Джона Кэрмоди. А если это так, то мозг будет содержать все воспоминания и привычки того же Джона Кэрмоди. Ему придется пережить кошмарное время. В теле Мэри он будет растерян и ошеломлен. Но мозг Джона Кэрмоди сладит с любой ситуацией и обратит ее себе на пользу.

При этой мысли Кэрмоди рассмеялся. А почему бы ему не отыскать Мэри? Рядом с ним снова будет великолепная женщина, с ее безупречной красотой, помноженной на. его холодный рассудок. Они будут мыслить в унисон, в абсолютном согласии друг с другом. О-о! Это станет величайшим надругательством над самим собой.

Он снова рассмеялся. Мэри произнесла эти слова в тот последний яростный миг, когда он напрочь вышел из себя. Она кричала, что он считает ее не женщиной и не женой, а красивым устройством для сексуальных развлечений. Она говорила, что никогда не испытывала того потрясающего чувства единения, который должна переживать любимая и страстная жена. Она чувствовала себя одинокой. И, даже переспав с другим мужчиной, Мэри не познала чуда превращения двух в одно. Изменяя мужу, она знала, что позже ей придется очистить душу признанием и покаянием. Но она изголодалась по нежности и ласке. Там, с тем мужчиной, она чувствовала себя женщиной больше, чем в обществе мужа.

Ладно, что было, то было. Пусть это останется в прошлом. К тому же Кэрмоди будет иметь дело с существом, которое лишь выглядит как Мэри.

(Он был рад, что эта штука появилась вне его, а не в нем, как происходило с другими. Возможно, он действительно имел отмороженную душу. Но если это так, тем лучше для него. Ледяное сердце исключало любую субъективность. Оно выталкивало из него даже подсознательное дерьмо, и теперь, в отличие от той эпилептички и сожранного раком водителя, он мог справиться с толпами окровавленных Мэри.)

Впрочем, это существо только выглядело как Мэри.

Если она выскочила из его головы, как Афина из черепа Зевса, то в момент рождения получила и разум Джона Кэрмоди. Став независимой, Мэри обретет свои собственные мысли и мотивации. Таким образом, его продублированный мозг, обнаружив себя в теле убитой им женщины, со временем задумается о своем первом «я». И, интересно, о чем же он подумает?

– Я тут же пойму, – прошептал Кэрмоди вслух, – что мне не убежать из этого тела. Определив для себя рамки, внутри которых мне придется существовать, я засучу рукава и возьмусь за дело А каким оно будет? Чего я захочу? Мне захочется смотаться с Радости Данте и вернуться на Землю. Или лучше на одну из планет Федерации, где я легко найду себе богатого мужика и стану его женщиной под номером один. А почему бы и нет? Я же буду самой прекрасной женщиной в мире.

При этой мысли Кэрмоди хохотнул. Он не раз представлял себя женщиной и размышлял, как сложилась бы тогда его судьба. Порой он даже завидовал своей воображаемой героине, потому что красивая женщина с его умом могла бы подмять под каблук всю Вселенную – эту груду разбросанных по пространству миров.

Да-а? Он бы тогда…

Кэрмоди стиснул руль и резко выпрямился. Идея шарахнула его по голове, как горячая кочерга.

– Почему я не подумал об этом раньше? – воскликнул он. – О Боже! Мы с ней заключим сделку. А если нет, то я как-нибудь заставлю ее. Она станет моим идеальным алиби! Я никогда не признавался в том, что убил жену, – во всяком случае представителям власти. И им не удалось найти ее тело. Так что, когда мы с ней вернемся на Землю, я скажу этим олухам: «А вот, джентльмены, моя жена. Она, как я вам говорил, внезапно покинула меня и исчезла в неизвестном направлении. Бедняжка попала в катастрофу, потеряла память и каким-то образом очутилась на Радости Данте… Звучит как романтическая повесть, но следует учесть, что такие вещи время от времени случаются. Ах, вы не верите мне? Тогда возьмите ее отпечатки пальцев, сличите узор сетчатки и сделайте анализ крови… Ну что, ребята, съели?»

Но если структура клеток Мэри зеркально повторяет его собственную, то экспертиза обнаружит только отличительные признаки Джона Кэрмоди. Хотя она может иметь свои отпечатки пальцев. Он видел их и воочию, и на фотографиях, так что его подсознание скопирует все как надо.

А как быть с проверкой на ЭМС? Сканирование мозга покажет различие в электромагнитном поле…

Впрочем, при серьезных травмах электромагнитный спектр мозга иногда меняет рисунок, и это еще раз подтвердит его версию о сильном ушибе головы. А дзета-волны? Они должны указать, что субъект проверки – мужчина. Это наверняка заставит экспертов подвергнуть ее тщательному обследованию. Единственным условием перехода дзета-волн с женского ритма на мужской является изменение пола, а проверка покажет, что ее гормоны женские. Или пет? Если ее клетки будут зеркальным отражением его собственных, то и гены окажутся мужскими. А возможно, и гормоны. А как расчет рентгена? Что, если исследование обнаружит у Мэри не женские, а мужские внутренние органы?

Кэрмоди на секунду огорченно задумался, но быстрый ум тут же предложил ему новое алиби. И действительно! Мэри находилась на Радости Данте в семидневный период Шанса. Верно? Тогда стелит ли удивляться этим странным переменам в организме? Все отклонения, выявленные в лаборатории, – будь то спектр мозга, гормоны или внутренняя перестройка организма – стали результатом электромагнитного воздействия звезды. Это может привлечь к Мэри внимание общественности, и для нее придется придумать надежную и обоснованную легенду. Но у девчонки нервы из стали, и она без проблем пройдет этот этап. Затем Мэри потребует восстановить ее гражданские права, и, как только ей вернут гражданство, чиновники и доктора отпустят ее на свободу. А потом Джон и Мэри Кэрмоди составят прекрасную пару – такую, какую еще не видел никто и никогда!

Вот только почему она повесила трубку и не договорилась с ним о встрече? Может, ей не по душе идея о сотрудничестве? Но если у Мэри его мозги, разве может она думать по-другому?

Кэрмоди нахмурился и тихо присвистнул сквозь зубы. Он понял, что должен рассмотреть еще одну возможность, которая ему страшно не нравилась. Мэри могла и не быть его женским аналогом.

Она могла возродиться как Мэри.

Впрочем, об этом он узнает при встрече с ней. Тогда придется немного подкорректировать первоначальный план с учетом ситуации и ее настроения. Оружие в кармане куртки заставляло его испытывать редкостное, ни с чем не сравнимое возбуждение.

В этот момент в пурпурном полумраке, который создавали уличные фонари, Кэрмоди разглядел мужчину и женщину. Женщина была одета, а мужчина – абсолютно голым. Они вцепились друг в друга; мужчина страстно льнул к женщине, прижимая ее к фонарному столбу. Неужели насиловал? Да нет, она сама тянула его к себе.

Кэрмоди рассмеялся.

Услышав хриплый смех, разорвавший плотное молчание ночи, мужчина резко повернул голову и уставился на землянина широко раскрытыми глазами.

Это был Скелдер, но почти неузнаваемый. Его длинное лицо вытянулось еще больше. Голый череп покрылся нежным пушком, который даже в сумрачном свете казался ярко-золотистым. Обнаженные ноги чудовищно деформировались и сделались чем-то средним между человеческими ногами и звериными. Кости невероятным образом изменили строение, и теперь колени прогибались назад. Ступни вытянулись так, что он мог передвигаться только на носочках, словно балерина, и на них появились светло-желтые наросты, которые поблескивали как копыта.

– Козлоногий! – громко выкрикнул Кэрмоди, будучи не в силах сдержать злорадства.

Скелдер выпустил женщину из объятий. В его лице проступали козлиные черты; в теле угадывалась очаровательная омерзительность сатира.

Кэрмоди хотел еще раз рассмеяться, но внезапно осекся и застыл на месте с открытым ртом.

Там, у столба, стояла Мэри.

Ошарашенный, Кэрмоди не мог поверить своим глазам. Она улыбнулась ему и весело помахала рукой. Потом обняла Скелдера за плечи и, покачивая бедрами на манер уличных проституток, стала удаляться вместе с сатиром в темноту. При других обстоятельствах это показалось бы довольно комичным, поскольку фигура Мэри выглядела так, словно женщина была на шестом месяце беременности.

Кэрмоди вдруг ощутил незнакомое ему прежде влечение к Скелдеру и вдруг сообразил, что смеется над собой. Он чувствовал неодолимую плотскую страсть к козлоногому священнику и в то же время понимал, что стоит на углу перекрестка и хохочет над своим идиотским желанием. А где-то в глубине его вскипала медленная волна, угрожавшая захлестнуть все другие чувства. Его сжигала неуемная страсть к Мэри, смешанная с ужасом от мысли о вожделении.

Против этих посягательств был только один вид защиты, и Кэрмоди тут же воспользовался им. Выскочив из машины и обежав ее спереди, он выхватил оружие и начал расстреливать красный туман, который сменил фиолетовую дымку.

Скелдер жалобно заскулил, упал на землю и, покатившись кубарем, как скомканная серая простыня, уносимая ветром отчаяния, исчез в непроглядном мраке за огромной опорой углового здания.

Мэри резко обернулась. Ее рот превратился в темную дыру на бледном лице. Руки белыми птицами простерлись в мольбе, и она упала наземь.

Внезапно Джон Кэрмоди споткнулся, получив тяжелый удар в грудь, а затем еще один, в живот. Он почувствовал, как его сердце и внутренности словно разрываются на части. Он начал падать в каскаде кровавых брызг в бездонную темноту, ловя обрывки последних мыслей. Кто-то выстрелил в него, и это был конец… прощай, туда тебе и дорога… А потом Вселенная захохотала ему в лицо…

Через какое-то время сознание вернулось. Он лежал на спине и, перебирая вялые воспоминания, смотрел на пурпурный шар луны – эту огромную рукавицу, брошенную в небо рыцарем-велика-ном. Так что же, сэр Джон Кэрмоди, маленький толстячок, одетый в доспехи из тонкой кожи, готов ли ты сразиться на турнирном поединке?

– Всегда готов, – ответил он себе, с трудом поднимаясь на ноги.

Он недоверчиво ощупал себя, выискивая дыры, которые ожидал найти. Однако их не было. Тело оказалось невредимым, и на одежде не осталось ни капли крови. Да, ткань была влажной, но влажной от пота.

«Так вот, значит, как умирают люди, – подумал Кэрмоди. – Смерть ужасна, потому что приносит с собой абсолютную беспомощность. Наверное, так чувствует себя ребенок в железной хватке взрослого убийцы. Смерть выжимает из тебя жизнь, но делает это не из ненависти и не от злобы. Просто она должна убивать, ибо Таков порядок вещей. И она наводит этот порядок, выжимая из нас наши жизни».

Постепенно сквозь заторможенность и отупение к нему вернулась способность размышлять. Очевидно, все эти странные ощущения, которых он хотел бы избежать любой ценой, испытали на себе и Скелдер, и Мэри. Когда пули разрывали ее тело, она каким-то образом передала ему свои чувства, и потрясение оказалось настолько сильным, что он потерял сознание. Надо же! А ведь он думал, что умирает.

Интересно, а если бы он продолжал так думать? Неужели умер бы на самом деле?

Хотя какая разница?

– Не будь дураком, Кэрмоди, – сказал он себе. – Ты можешь делать все что угодно, только не будь дураком. Ты просто испугался – испугался до смерти. Тебе даже хотелось позвать кого-то на помощь. Кого? Малышку Мэри? Я, конечно, так не думаю, но все может быть. Или ты звал маму? Ее тоже звали Мэри. Ну хватит! Довольно! – Он ощупал свой череп и прошептал: —Я не отвечаю за все то, что здесь произошло. Это кричал маленький мальчик, спрятанный во мне. Маленький Джонни, который напрасно звал маму, когда та бросала его и уходила с большими пьяными дядьками. Она всегда оставляла меня одного и никогда не думала о том, каким чудовищем вырастет ее ребенок…

Он подошел к Мэри и перевернул ее тело.

Внезапно раздавшийся в темноте крик заставил его отпрыгнуть назад. Кэрмоди развернулся, сжимая в руке оружие, и тихо позвал:

– Эй, Скелдер!

В ответ послышался ужасный вопль, похожий скорее на звериный, чем на человеческий.

Улица тянулась прямо ярдов на сто, а затем сворачивала направо. На углу стоял высокий дом, каждый из шести этажей которого нависал над предыдущим. Здание напоминало телескоп, воткнутый острым концом в землю. Из затененной ниши выбежал Рэллукс. Его лицо искажала гримаса боли. Увидев Кэрмоди, он замедлил шаг.

– Иди своей дорогой, Джон! – крикнул монах. – Ты не должен заходить сюда. Уходи! Это место мое! Я должен снова в него войти! Здесь место только для одного, и оно приготовлено для меня!

– О чем ты говоришь, черт побери? – сердито рявкнул Кэрмоди, на всякий случай держа монаха на мушке автоматического пистолета. Одному Богу было известно, к чему мог привести этот сумасшедший разговор.

– Ад! Я говорю об аде! Неужели ты не видишь это пламя и не чувствуешь его? Оно сжигает меня, когда я в нем стою, и оно сжигает других, когда меня там нет. Отойди в сторону, Джон. Позволь мне уберечь тебя от боли. Этот адский огонь немного утихает, когда охватывает все мое существо. Но как только я начинаю привыкать к нему, пламя мчится дальше. Мне приходится преследовать его, потому что адский огонь ищет новую грешную душу, и, если я не войду в него снова, пламя подвергнет пыткам других людей. Я должен обуздать эту геенну огненную, невзирая на муки и боль.

– Ты просто сошел с ума! – ответил Кэрмоди. – Ты… – Вдруг он вскрикнул, выронил оружие и начал кататься по земле, колотя руками по одежде.

Ощущение огня исчезло так же внезапно, как и возникло. Кэрлоди сел, дрожа и беспомощно всхлипывая:

– О Боже! Я подумал, что заживо сгорю!

Рэллукс шагнул на то место, где только что стоял Кэрмоди, и сжал кулаки; его взгляд отчаянно зашарил по сторонам, будто выискивал путь бегства из этой невидимой тюрьмы. Заметив, что Кэрмоди направился к нему, монах повернулся и закричал:

– Никто не заслуживает таких мук! Даже самый отъявленный грешник! Даже тот, кто подобен тебе!

– Прекрасные слова, – ответил Кэрмоди, но в его голосе почти не осталось былой насмешки.