Текст книги "Миры Филипа Фармера т. 19. Ночь света. Отче звёздный. Мир наизнанку"

Автор книги: Филип Хосе Фармер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 34 страниц)

«О Боже, – подумал Кулл. – Я только убил время с этим чокнутым! – И вдруг его как ударило: – Погоди, погоди, и о чем я только думаю? Это же просто чудесно!»

Чудесно, да, но не из тех двух соображений, которые привел Федор, а из третьего, о котором он промолчал.

– Продолжай, – сказал Джек. – Нас временно разъединят, но оператор снова соединит нас. Просто не вешай трубку.

Он отключился от линии, затем нажал на кнопку в основании телефона. Это давало ему возможность войти в прямую связь со Стенгариусом, одним из сидящих за столом у помоста. Он вкратце передал Стенгариусу рассказ Федора. Тот заинтересовался, и тогда Кулл выложил ему все, с подробностями.

– Как вы считаете, Председатель клюнет? – спросил Кулл. – По-моему, в той чепухе, что наговорил Федор, есть по меньшей мере четыре золотые жилы, причем богатейшие. Один Бог знает, сколько еще можно выжать из него.

– Согласен, Кулл, – произнес Стенгариус. – Но решать ему.

Стенгариус положил трубку и сразу позвонил Председателю. Его звонок шел не напрямую, но через секретаря, который сидел в кресле, вырубленном из ступеней Помоста; Кулл смотрел, как тот отвечает Стенгариусу и переключает связь на Председателя.

Старик прятал телефон под бородой. Он сунул руку в белесую спутанную массу – похожую на клубок неотваренных спагетти или белых червей – и вытащил трубку. Стенгариус говорил, и Председатель долго слушал его, не перебивая. Во всяком случае, губами он не шевелил. Затем неожиданно его длинные-предлинные волосы на верхней губе слегка раздвинулись, и под ними открылся черный провал. Председатель повернулся к Куллу – на мгновение перед ним мелькнул профиль, украшенный вогнутым носом, похожим на перевернутый ятаган, – и уставился на служащего своими черными глазами. Насколько Куллу было известно, человеческие глаза не светятся отраженным светом, как у кошек, но он мог поклясться, что глаза старика светились. Наверно, в них отражался страх Кулла, яркий огонек ужаса в ночи.

Председатель кончил говорить по телефону, и Стенгариус, подняв глаза на Джека, показал ему сложенные буквой «О» большой и указательный пальцы.

Кулл улыбнулся. Если все пойдет как надо, он сможет продвинуться по службе и получить место в нижнем ряду, на дне. А в один прекрасный день, не исключено, дослужится и до секретаря. А там, возможно – хотя не очевидно, – и до поста Председателя. Тот уже так давно занимает трон.

Голос Федора оторвал Кулла от мечтаний:

– Мистер Кулл, я еще не закончил. Осталось совсем немного.

Джек вдруг понял, почему этот голос показался ему знакомым. Ну конечно! Он слышал его совсем недавно, в своей квартире, когда после ухода доктора Б. О. хотел положить на место телефонную трубку.

– Внизу, в канализации! – произнес Кулл.

На другом конце тяжело задышали. Молчание. Потом произнесли слова на каком-то славянском языке, очевидно, русском. Реплика Кулла, видимо, ошеломила Федора, раз он перешел на родной язык. Наконец он проговорил на древнееврейском:

– Что вы имеете в виду?

– Сегодня утром твой телефон случайно подключился к моему, – ответил Кулл. – Я слышал тебя. Вот почему твой голос показался мне как будто знакомым. Ты ведь не служащий Коммутатора. Что в таком случае ты делаешь на телефоне?

Кулл не стал говорить, что подслушал только последние слова разговора и только его голос. Пусть панический страх вытрясет из Федора все, о чем Кулл не знал. Гнилые яблоки, упавшие от ветра осознания вины. Во всяком случае он надеялся на это.

– Мистер Кулл, – сказал Федор, – я не знаю, как долго вы слушали. И на чьей вы стороне. – Он так и не ответил, почему воспользовался телефоном.

– На стороне Человека, – произнес Кулл. – Или ты думаешь, что я – мерзопакостный Иуда? Я не стану работать на Правителей, черт бы их побрал!

– Я не хочу больше говорить по телефону, – разволновался Федор. – Я как-то не подумал об этом раньше. Правители могут подключиться к этой линии.

– Если и так, то они пока ни разу не проявляли себя в этом отношении, – заметил Кулл. – Коммутатор работает уже довольно долго, и они никогда ни во что не вмешиваются. Во всяком случае, их вмешательство, если когда и имело место, было косвенным.

Его снова бросило в пот. Время от времени люди исчезали. Может быть, Правители, которых никто никогда не видел, но которые все-таки должны существовать…

– Вы знаете, где я, – сказал Федор. – Я подожду вас здесь.

В трубке щелкнуло, и телефон отключился.

Кулл не стал перезванивать Свену, а вместо этого решил пойти прямо к нему и Федору. Ему пришлось спрашивать разрешения выйти. Но после того как он объяснил, что Федор может оказаться для них сущей находкой, ему велели не упускать такой возможности. И все выяснить.

– Если ты и вправду откопаешь что-нибудь на благо Коммутатора, то станешь большим человеком в организации, – высказался Стенгариус. – Больше, чем ты есть, по крайней мере. Только не заносись слишком. Иначе тебя быстро обстругают – не успеешь даже сообразить, откуда ножи на твою голову. Я бы сам взялся за это задание, но мне сейчас некогда.

Он не сказал, что опасается происков коллег, но подумал. Стоило человеку добиться должности Первого Телефониста, как он становился пленником. Он не мог оставить свой пост. Но зато его положение давало ему немало выгод.

Одной из них была Филлис Нилстром. Когда Кулл вышел из зала Коммутатора, она стояла в вестибюле и разговаривала с Робертсоном, Первым Телефонистом из второй смены. Она была красивой женщиной среднего роста. Ее светло-пепельные волосы, зачесанные назад, обнажая широкий лоб, стягивались в большой тугой узел Психеи. Ее отличали длинные стройные ноги, крутые упругие ягодицы, узкая талия, плоский живот и груди, упругие и налитые, но не лишенные изящества, хрипловатый голос.

Кулл ненавидел ее.

Вскоре после того как он стал служащим Коммутатора, он отправился на вечеринку, устроенную Кардиналом, Главным Телефонистом сектора XXБ-IA/А. Кардинал познакомил его с Филлис. Та предупредила Кулла, что он может пожать ей руку, но столь тесное общение этим и ограничится. Он почтительно засмеялся, но остаток вечера не сводил с нее глаз. Еще ни одной женщины он не желал так, как ее. Но он был не дурак и ничем не обнаруживал своего влечения. С тех пор он пользовался каждым случаем, чтобы немного поговорить с ней – в вестибюле Коммутатора, на вечеринках, а иногда при «случайных» встречах, им же самим и подстроенных. Затем, когда он пробился на должность Главного Телефониста по сектору XXБ-8Н/Б и сравнялся в положении с Кардиналом, а значит, имел что предложить ей, то отважился признаться ей в любви. Он знал о ее тогдашних непростых отношениях с Кардиналом и что оба были несчастны друг с другом; это придало ему смелости.

К удивлению и восторгу Джека, Филлис не отвергла его и ответила, что будет рада переехать к нему жить. В том случае, конечно, если Кардинала из-за чего-нибудь понизят в должности. Но если она уйдет к Куллу, пока Кардинал еще у власти, агенты последнего помогут ей исчезнуть, убив и сбросив ее в канализационные трубы. И защитить ее Кулл будет не в Состоянии.

– Вскоре после этого телохранители Кардинала схватили Заббини, телефониста одного из небольших секторов, прямо в жилище Кардинала. Они убили его и стали искать своего хозяина. Не найдя его в комнатах, хотя точно знали, что тот не покидал квартиры, они выглянули из окна. Увидев толпу, собравшуюся вокруг тела, они поняли, что произошло. Заббини выбросил Кардинала из окна.

Вернувшись чуть позже домой и узнав о случившемся, Филлис очень удивилась, но особого горя не проявила. После дознания, проведенного Первым Детективом Коммутатора, с Филлис были сняты все обвинения. Выяснилось, что Заббини был влюблен в Филлис, и, по всей вероятности, убил Кардинала в надежде заполучить ее в любовницы.

Это известие слегка шокировало Кулла. Он не сомневался, что Филлис подговорила Заббини убить Кардинала, с тем чтобы избавиться от него и стать любовницей Кулла.

Но он забыл об этом, когда лег с ней в постель. Более страстной женщины он еще не знал.

А вернее, он думал так, пока однажды Филлис не бросила его и не ушла к Стенгариусу, Первому Телефонисту. Кулл закатил ей сцену, обзывая ее всеми словами, какие только, приходили на ум, на древнееврейском, английском и сатанинском языках. Тогда Филлис заявила, что она фригидна и ей приходится принуждать себя, чтобы спокойно сносить домогательства мужчин. Но ей хочется взять от жизни все удовольствия, – ее собственные слова, – а для этого, что вовсе нетрудно, она может изобразить страсть и позволить мужчинам восторгаться ее красотой.

Кулл пригрозил рассказать обо всем Стенгариусу. Филлис рассмеялась и сказала, что в таком случае скажет Стенгариусу, что он замышляет отбить ее. Кто поручится тогда за его, Кулла, жизни?

И вот теперь, когда он проходил мимо нее в вестибюле, она заговорила с ним.

– Как поживаешь? – спросил он, не останавливаясь.

– Прекрасно, – ответила Филлис и улыбнулась. У нее были чудесные белые зубы. – Я бы хотела поговорить с тобой наедине.

Робертсон изменился в лице. Прищурившись, он посмотрел на Кулла и произнес:

– До скорого, Филл.

– Я немного задержусь, – ответила она и, протянув руку, положила ладони на руку Кулла. – Я слышала, ты надолго уезжаешь. Сбегаешь от меня.

Он слегка вздрогнул от прикосновения, и ему до боли захотелось снова быть с ней. Он ненавидел ее, но мечтал, чтобы она вернулась.

– Это,, это… деловая… по… поездка, – пробормотал он, ненавидя себя, потому что заикание выдавало его.

– Не нервничай, – сказала Филлис с холодной улыбкой. – Стенгариусу известно, что я разговариваю с тобой. Он не подумает ничего дурного. Тебе не о чем беспокоиться. Я убедила его, что между нами все кончено.

– Вот уж он-то нисколько меня не волнует. – Кулл надеялся, что Филлис его голос покажется более убедительным, чем ему самому.

– Ну разумеется, – ответила она, но ее улыбка не оставляла сомнений в том, что она думала: а ведь он трясется от страха.

– Но он меня действительно не волнует! – вспылил Джек.

– Я остановила тебя не за тем, чтобы обсуждать, боишься ты или нет. Так что оставим эту тему. Дело вот в чем. Председатель хочет, чтобы я отправилась в тот же сектор, куда и ты. Тебе надлежит стать моим телохранителем. Или, – она снова улыбнулась, но на сей раз презрительно, – моим сторожевым псом. Стенгариус против, но Председатель приказал. Так что пришлось ему проглотить горькую пилюлю. Но он пытается подсластить ее. Тобой.

– Что ты хочешь этим сказать?

– А то, что он считает, – пояснила Филлис, внезапно перейдя на английский язык, – будто с тобой я буду в полной безопасности. Ему известно, что ты из кожи вон лезешь, чтобы продвинуться по службе, прямо как бобр-хлопотун, и не станешь понапрасну рисковать шансами на успех. И к тому же не осмелишься приударить за мной.

Кулл почувствовал, как в лицо ему бросилась кровь. Он силился рассмеяться, но не смог.

– Может, сравнение с бобром не очень подходит к тебе, – продолжала Филлис. – Возможно, шакал – более удачное слово? Джек Кулл, шакал среди львов, а?

Сначала он не понял. Он так давно не говорил по-английски, что почти забыл язык. Да и с памятью было неладно. Кто такие львы? Кто такой шакал?

Затем в памяти стали возникать образы зверей. Образы были неотчетливыми, но не настолько, чтобы не почувствовать ядовитость метафоры. Он понял, почему Филлис перешла на английский. Только по-английски и мог получиться такой каламбур с его именем[8]8
  Игра слов: имя героя Jack Cull и английское слово jackal (шакал) произносятся одинаково. (Примеч. пер.)


[Закрыть].

«Вот же стерва, фригидная потаскушка!» – подумал Кулл. Внешне он был спокоен, хотя понимал, что покрасневшее лицо говорит о буре гнева, бушевавшей внутри.

– Ну что, Джек Кулл, пойдем? – спросила Филлис и подозвала слугу.

Тот поднял ее портфель и вместе с Куллом последовал за ней к выходу.

На улице ее ожидал паланкин с четырьмя носильщиками, который покоился на длинных костях, ловко подогнанных друг к другу и покрытых кожей. Увидев Филлис, носильщики подняли носилки. Слуга положил портфель на один конец. Филлис забралась в паланкин и села, откинувшись на груду кожаных подушек, набитых листьями каменного дерева.

– Трогайте! – произнесла она.

Слуга пустился рысцой перед паланкином, выкрикивая: «Дорогу Коммутатору! Дорогу леди из Коммутатора!»

Уличная толпа расступилась. Одного вида телефонной трубки, которой размахивал слуга, было для них вполне достаточно. С Коммутатором шутки плохи.

Куллу пришлось воспользоваться другим видом транспорта. В иных обстоятельствах он испытывал бы гордость. Впервые его послали с таким важным заданием, что даже выдали билет на спиноэкспресс. Но сейчас он купался в лучах лишь отраженной славы. Ехать на закорках у человека, в то время как Филлис, эту замороженную шлюху, несли в паланкине, было все равно как если бы ему влепили пощечину.

Кулл вскочил на спину первому попавшемуся носильщику, крупному негру с длинными мускулистыми ногами, и обвил ногами его поясницу, а руками – плечи. Негр схватил его за коленки и припустился во всю прыть.

Он мчался так всю первую четверть мили, вторую четверть – чуть сбавив скорость, а затем, все более и более замедляя бег; последнюю четверть мили он уже трусил мелким шагом. К тому времени как они добрались до следующего носильщика, негр дышал шумно, как паровоз. Подождав, пока пассажир слезет, он замертво рухнул на камни мостовой.

Кулл вскочил на следующего человека, коренастого мускулистого блондина, и тот, как и предыдущий носильщик, несся со всей скоростью, на какую был способен, пока не подкосились ноги. И тогда он внезапно остановился и, отпустив ноги седока, дал тому возможность соскользнуть на землю. Так милю за милей Кулл продвигался вперед, и люди, теснясь, расступались перед ними. Перегон сменялся перегоном, пока мелькавшие по бокам наклонные гранитные здания и морды горгулий не поплыли перед глазами.

До места назначения Куллу оставалось еще ехать и ехать, но он уже пришел к выводу, что путешествовать таким образом – престижно это или нет – просто невыносимо. Тяжело, ох как тяжело сидеть на людях-лошадях, и седоки часто падали без чувств, когда в конце пути слезали с них. Но здоровье у них было отменное, и они быстро оправлялись, а кроме того, им не приходилось ездить далеко. Но у Кулла со здоровьем было неважно, а путь оказался неблизким. К концу путешествия его тело настолько одеревенеет и заболит, что заскрипят мышцы. Кожа на внутренней части бедер, где их сжимали руки носильщиков, горела. А еще его укачало – или растрясло (это уж как угодно). Ему трижды приходилось останавливать носильщиков и очищать желудок от съеденного супа.

Солнце вдруг потускнело, что происходило через каждые двенадцать часов по песочным часам. Но полностью не потухло, а продолжало едва тлеть – солнце стало луной.

Кулл ехал всю ночь, удерживаясь на очередных носильщиках; ноги его нестерпимо горели, а желудок качался, как маятник. И так всю ночь, а потом солнце снова внезапно вспыхнуло (здесь не было ни рассветов, ни вечерних сумерек). Он ехал весь следующий день, сделав лишь одну остановку, чтобы перекусить. Но он так устал, что не смог есть, и, поднеся ко рту каменную ложку, тут же уснул. Однако носильщик не дал ему спать, сказав, что надо ехать. Приказ. А потом Кулл понял, что спать можно при любых условиях.

Впрочем, какое там спать! В полусне он вскарабкивался носильщику на спину и проваливался в бессознательное состояние, пока его раскачивало и подтряхивало. Но и такой сон, на его беду, длился не более нескольких минут. Стоило носильщику пробежать путь до конца, как он стряхивал с себя ношу. Кулл падал, ударялся о камень и просыпался. Не успевая опомниться от удара, он с чьей-либо помощью карабкался на следующую спину. Колотившееся сердце и подстегнутая адреналиновая система удерживали его в бодром состоянии секунд, может, десять-пятнадцать. А потом он снова соскальзывал в бессознательную тьму, но только затем, чтобы вновь быть вырванным из ее глубин очередным болезненным падением, когда носильщик сбрасывал его со спины.

Жаловаться было бесполезно. Носильщик всегда отвечал, что не обязан осторожно спускать седока на землю и нянчиться с ним. Им не давали таких инструкций. Было ясно, что все «ломовые лошади», которые тащили на себе Кулла, ненавидели свою работу и считали ее унизительной и позорной. Они сдавали себя напрокат только потому, что работы на всех не хватало и лучше иметь такую, чем совсем ничего, а кроме того, носильщики имели возможность попасть в какую-нибудь организацию и даже надеяться на продвижение по службе.

Но Куллу подобное обращение порядком надоело, и он никак не мог понять, почему его общественное положение не так высоко, чтобы рассчитывать на определенные привилегии. Поэтому, увидев поблизости телефон Коммутатора во время одной из остановок, он позвонил Стенгариусу. Хриплым голосом он сердито пожаловался, рассказав обо всем: и о том, что его грубо сбрасывают на землю, и об ободранных коленях и носе, и о натертой коже. Мол, на его месте никто не стал бы терпеть подобное унижение. Дескать, своим бесцеремонным обращением с Куллом носильщики выражают презрение к Коммутатору, а это следует немедленно пресечь.

Последний довод убедил Стенгариуса. Он подозвал местного надзирателя и сказал, что ему следует сделать. Тот безоговорочно согласился. И позвонил другим надзирателям по пути следования Кулла. После этого носильщики спускали его на землю бережно и подсаживали на спину свежего бегуна.

К тому времени его стал занимать вопрос, почему он не воспользовался, как Филлис, паланкином. Он мог бы спать всю дорогу, растянувшись на мягком сиденье.

На следующей остановке Кулл снова позвонил Стенгариусу. Тот взорвался:

– Что ты себе возомнил? Только Первый Телефонист имеет право пользоваться паланкином. А тебе до него, как до луны! Возвращайся-ка в свое седло, Кулл, и скачи что есть духу! Не трать понапрасну время Коммутатора! И не думай, что за этот внеочередной разговор с тобой не поквитаются при ближайшем пересмотре заслуг!

– Слушаюсь, сэр, – покорно произнес Кулл.

Он не осмелился напомнить, что у женщины Первого Телефониста есть паланкин.

Перелезая со спины на спину, он продвигался дальше. Скоро он настолько устал, что не просыпался даже во время смены перекладных. Он потерял счет времени и милям. Но однажды, когда его как следует тряханули и пробудили ото сна, он увидел над собой багровую физиономию Свена с густыми рыжими усами.

– Паршиво, а? – широко улыбаясь, произнес тот. – Думаешь, стоит того?

– Могло бы быть и лучше, – ответил Кулл и стал слезать, чувствуя себя совершенно разбитым. – Кофе есть?

– Федор дожидается нас в кафе, – сказал Свен. – Пошли!

Не успели они сделать и шести шагов, как началось землетрясение. Каменная плита под их ногами задрожала. Несколькими секундами позже послышался глухой рокот. Здания по обеим сторонам улицы стали раскачиваться. Кулл бросился наземь и, царапая пальцами камень, пытался вжаться в него. Закрыв глаза, он молился, чтобы здания не рухнули на него. Были случаи, когда эти поистине массивные сооружения разрушались.

Он не знал, почему молится за свою жизнь. Ведь смерть была бы милосердным – пусть даже на время – избавлением от адской действительности. Он, конечно, снова оживет, причем в том же месте, где его застанет смерть. Хотя не совсем так, потому что его могут воскресить далеко отсюда и вдобавок уже не служащим Коммутатора. Из-за постоянных передвижек в организации двадцатичетырехчасовое отсутствие может оставить человека за бортом. То есть речь идет об увольнении, а не просто о потере ранга.

Содрогания почвы, сопровождаемые громыханием, длились не дольше тридцати секунд. Потом наступила тишина. Говорить никому не хотелось – все были слишком заняты своим избавлением от опасности. А возможно, боялись, что хрупкое равновесие каменных блоков нарушится даже от вибрации голоса.

Кулл встал и огляделся. Ущерб не такой уж большой. Кое-где из фасадов домов высунулись гранитные блоки, опасно нависая над улицей. А вон там из окна в панике выпрыгнула женщина и сейчас кровавым месивом лежала на мостовой. Некоторые каменные плиты на улице стояли торчком и походили на полуоткрытые двери в могилу. Часть телефонных проводов порвалась, и сейчас они свисали вниз с горгулий на зданиях, где были натянуты.

– А ты заметил, что в последнее время землетрясения участились? – тихо спросил Свен. – Тот демон, пожалуй, сказал мне правду.

– Какой демон?

– Ты ведь знаешь, как они любят приврать. Но иногда все же говорят правду – чтобы подумали, что это ложь. В общем, он сказал, что на Земле вовсю бушует атомная война. Что оттуда к нам переселяется такая масса народу, что, похоже, там умирает почти все население. А может, и не почти, а все. Невозможно определить время происходящих на Земле событий. Земная и адская хронологии не стыкуются. Во всяком случае, не один к одному.

– Да, – согласился Кулл. – Если то, что мне говорили, правда, то все дело в запаздывании. Мне как-то встретился один старик, который сказал, будто знает наверняка, что умершие во второй половине шестнадцатого века прибыли сюда раньше тех, кто умер в первой половине. Как ты это себе представляешь?

– А черт его знает! – ответил Свен, и его лицо побагровело еще больше. – Здесь все так же запутано, загадочно и непонятно, как на Земле. Мне кажется, это входит в наше наказание. Держать нас в недоумении, в неуверенности. Если бы мы только знали! Но мы не знаем! И никогда не узнаем!

– Разве лучше не родиться вообще, а значит, никогда не жить? – спросил Кулл. – Когда-то и ко мне приходили такие мысли, и не один раз. Однако, несмотря на все наши страдания, крушения надежд, унижения, тревоги и мучения, которые мы испытывали на Земле и испытываем здесь, мы можем смеяться, хохотать, валять дурака. Мы чувствуем и мыслим. Мы не есть ничто, нуль, дрейфующий в вакууме.

– Ты сам в это не веришь, – заметил Свен.

Им пришлось ненадолго замедлить шаг. Манная туча, которая зависла над этим районом и с каждой минутой все больше сгущалась, наконец разразилась волокнистой массой. Волокна, кружась и метаясь из стороны в сторону, падали вниз, а под ними суетливо бегали люди. Одно такое волокно упало неподалеку, и сразу же вокруг него образовалась толпа. Кулл со Свеном смотрели, как люди отрывали от него огромные куски серовато-бурого вещества, похожего на вафли или спутанные трубочки спагетти. Как только кому-то удавалось разжиться пригоршней или охапкой пищи, он отбегал в сторону. Некоторые, не останавливаясь, спешили прочь со своей добычей; другим же приходилось бросать ее и спасаться бегством в страхе за свою жизнь, когда они сталкивались нос к носу с местными официальными сборщиками. В каждой округе имелись свои официальные сборщики. Иначе царила бы полная неразбериха. Одни прихватили бы себе лишку, а другие ушли бы голодными. Им пришлось бы ждать, пока следующая туча не разрешится над ними питательным бременем, или приобретать манну в обмен на какую-нибудь ценную вещь.

«До чего же удачный способ снабжать пищей весь мир», – подумал Кулл и снова – наверно, в десятитысячный раз – задал себе вопрос, что заставляет манные тучи образовываться и каков их химический состав. Он порадовался, что работает на Коммутаторе и ему не приходилось зависеть от сборщиков манны в своей округе. Среди них иногда попадались порочные, злобные создания, которые за добавочную порцию требовали довольно своеобразных услуг. Уж ему ли не знать! Когда-то он и сам, будучи не в силах терпеть голод, уступил таким требованиям. Это было еще до того, как он поумнел и поступил на Коммутатор.

Наконец они подошли к одному из уличных кафе, каких в городе было великое множество. При землетрясении некоторые каменные столы опрокинулись, но их уже снова ставили на место. Демон-официант разносил посетителям лиственный кофе. Семеро стояли у круглого стола (с одной ножкой из массивного камня), за которым сидело пятеро мужчин. Один встал, чтобы поприветствовать вошедших, и по его голосу Кулл догадался, что это Федор.

Федор оказался приземистым человеком, с большой и круглой лысой головой и нестриженой неопрятной бородой, которая свисала до пояса. Высокий лоб, кустистые брови. На скуластом лице – маленькие голубые глаза, нос пуговкой и толстые красные губы. На висках – глубокие впадины, словно они провалились вовнутрь. Синие тени и мешки под глазами наводили на мысль, что спал он редко и тревожно.

– А, мистер Кулл, – произнес Федор тонким, пискливым голосом, толстой короткопалой рукой пожимая руку Джеку. – Садитесь, выпейте со мной кофе.

– Я бы предпочел побеседовать наедине, – ответил Кулл, глядя на людей за столом.

В это время вдалеке раздался вой сирены. Всем было понятно, что это едут за мертвой женщиной на улице.

– Соединись с Коммутатором по телефону, – обратился Кулл к Свену. – Если Икс появится, мы тут же дадим им знать.

– Зачем? – спросил Федор.

– Тебя это не касается, – отрезал Кулл. – Впрочем, я отвечу. Когда бы Икс ни появился, мы бросаем все наши дела и освобождаем все линии. Мы пытаемся определить, является Икс одной личностью или несколькими. Если бы он появился в городе одновременно в двух или более местах, мы обязательно узнали бы об этом по телефонным донесениям.

– Ловко, – проговорил Федор. – А до сих пор?

– До сих пор он не показывался больше чем в одном месте за один раз, – досадливо поморщился Кулл. – Но очень часто он подбирает труп в одном секторе города, а вскоре его видят уже в другом, за сотню миль. Из-за отсутствия точных часов трудно определить одновременность. Как сверить двое песочных часов, расположенных в отдаленных друг от друга районах, если разница во влажности окружающей среды или в размере песчинок вызывает отставание? И солнечными часами тут не воспользуешься, солнце стоит на месте.

– Если бы случилось так, что он появился в двух местах сразу и в тот самый момент, когда солнце потухло или, наоборот, снова вспыхнуло, то вы бы знали, – сказал Федор.

– Ты – сущий клад для нас, – заметил Кулл и сказал Свену, что хочет позвонить.

Ему не терпелось сообщить Стенгариусу о высказанной Федором мысли и поставить это себе в заслугу. Но прежде чем линия освободилась, он повесил трубку. Ему в голову пришла еще одна идея. Маловероятно, чтобы Икс появился сразу в нескольких местах в момент вспышки или затухания солнца. А Коммутатор, чтобы обеспечить прием донесений, будет вынужден прекращать работу на линиях всякий раз, когда солнце темнеет или разгорается. Мало того, что подобные действия окажутся слишком дорогостоящими, они еще будут порядком раздражать всех. И если они в скором времени не принесут плоды, Кулл станет козлом отпущения за то, что предложил такой план.

Завывание сирен становилось все громче, и вскоре из-за угла вынеслась машина скорой помощи. Визжа колесами, машина затормозила и как вкопанная остановилась прямо перед мертвой женщиной, с которой проворно соскочил извращенец и побежал прочь, подняв высоко над головой окровавленные руки. Его визгливый смех казался почти криком. Зрители, соответственно характеру и наклонностям, либо смеялись, либо проклинали его; некоторых, казалось, вот-вот стошнит. Кулл знал, что парню не убежать. Его, несомненно, уже взял на заметку агент Коммутатора, а уж эта организация его не упустит. Коммутатор нетерпимо относился к различного рода извращенцам, как безобидным, так и опасным. Но их не убивали, так как тогда они, вероятно, затаились бы.

Поэтому Коммутатор кастрировал их, вырезал им языки, ампутировал руки и ноги, лишая их таким образом возможности вредить кому-либо, даже самим себе. Но их не выбрасывали на улицу на произвол судьбы. Коммутатор брал на себя все заботы об их немудрящих нуждах, поддерживал в них жизнь, содержал в опрятности и даже время от времени угощал кофе или сигаретой. Обыватель поразился бы огромному числу бесполых, безъязыких, безруких и безногих мужчин и женщин, скрытых в городе от людских взоров. Знай об этом Кулл, он бы еще больше зауважал Коммутатор за способность охранять закон, порядок и приличия.

Дверцы «скорой помощи» скользнули в раму, и из кабины водителя вышли трое мужчин. Двое, водитель и помощник, были одеты в облегающие ярко-красные униформы с золотой тесьмой и большими блестящими пуговицами и меховые кивера. Такая одежда служила знаком отличия Правителей, так как ничего подобного ни у кого не было. Третий – несомненно, Икс – своим белым одеянием отличался от тех двоих. Длинные рыжеватые волосы, рыжеватая борода, закрывающая грудь. Обнаженные ноги, мускулистые и стройные, были обуты в сандалии. Его лицо очень походило на тот лик, какой, по мнению большинства людей, должен быть у Христа. Но что странно: он носил черные очки, что совсем не вязалось с его обликом. По сведениям Коммутатора, никто и никогда не видел его без этих скрывающих глаза стеклышек. Агенты от этого просто с ума сходили. Для чего Иксу понадобилось носить темные очки?

И еще одна тайна: почему он – или Он – считал нужным появляться на людях? Он никого публично не воскрешал и не творил чудес, а только следил, как в «скорую помощь» укладывают тело. Иногда, правда, произносил короткую речь. Всегда одну и ту же. И сейчас, похоже, он был настроен на выступление, так как, после того как тело положили в машину, начал говорить. Голос его был высоким и мелодичным, и говорил Икс на местном наречии древнееврейского языка, которым все, кроме недавно прибывших, хорошо владели.

«Жил однажды человек, который вел праведную жизнь. Или думал, что праведную, ведь человек является таким, каким себя представляет, не так ли?

Шли годы. Борода у человека поседела, лицо покрылось морщинами, и вокруг себя он видел множество плодов своей праведной жизни. Он имел большой дом, верную и покорную жену, много друзей, много почестей, много сыновей и дочерей и еще больше внуков и даже правнуков. Но, как у всех людей, дни его подошли к концу. И он лежал на смертном ложе, окруженный лучшими врачами на Земле. Он мог оплатить их услуги и купить самые лучшие лекарства. Но доктора и лекарства оказались бессильны, как если бы на их месте был наихудший из врачей-шарлатанов и наибесполезное из всех врачебных средств. Все, что они смогли сделать, – это вложить в руки умирающего распятие. Крест с изображением богочеловека, которому он поклонялся и чью волю выполнял всю свою долгую жизнь.

Человек умер, но потом пробудился в незнакомом месте и увидел перед собой незнакомца.

– Значит, я на небе, – проговорил старик.

– Как сказать, – отозвался незнакомец и протянул старику длинный обоюдоострый меч: – Чтобы попасть на небеса, нужно воспользоваться этим мечом. Если ты откажешься, то попадешь в ад.