Текст книги "Кабальеро де Раузан (ЛП)"

Автор книги: Фелипе Перес

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 13 страниц)

– Осматривайте, сеньор, что хотите, спрашивайте, о чем угодно.

Кабальеро осмотрел девочку. Он немедленно распахнул окна, чтобы впустить свежий воздух и обложил больную подушками, чтобы той было удобнее.

– Прошло уже одиннадцать лет, – произнес кабальеро, – с тех пор как вы пришли в этот мир. Я принял вас, пока ваша мать едва дышала. Было бы странно, если бы вы ушли в мир иной прямо из моих рук. Надеюсь, такого не произойдет.

Барон снова осмотрел больную. Затем сказал:

– Я не обманулся. Эта ваша семейная болезнь, сеньора княгиня.

– Действительно, и это меня и беспокоит.

– Наследуются зачатки болезни, но их можно уничтожить в первые годы. Я попробую.

Сказав, барон дал девочке несколько капель настойки, которую принес с собой, и посоветовал ей успокоиться и довериться ему.

– Я полностью доверяю вам и люблю вас, сеньор. Знаю, вы не дадите мне умереть.

– А пока я оставлю вас и вернусь через час.

– Хорошо, сеньор.

Пока длился осмотр барона, княгиня смотрела на него. В лице кабальеро отражался ум, сдвигались брови, горели глаза, а на губах была отеческая улыбка, и княгиня переменила к нему свое отношение. Презрение перешло в дружелюбие, страх – в доверие, неприязнь – в участие. Для нее сеньор де Раузан утратил мрачные краски, и княгиня воздала должное неотразимому мужчине, как большинство представительниц ее пола.

Около семи часов барон вернулся к больной, которая еще спала и сказал горделивой Элеоноре – так звали княгиню:

– Всю ночь каждые два часа следует давать настойку девочке.

– Хорошо, вы можете доверить мне настойку.

– Я не могу этого сделать.

– Почему?

– Потому что количество настойки следует давать разное, только я могу измерить это количество по состоянию больной.

– Вы причините себе слишком много беспокойства.

– Нет, сеньора. Для меня это не беспокойство. Я проведу ночь у постели девочки. По-другому не получится ее спасти. Чуть больше или чуть меньше капли могут убить ее. Повторяю, только я могу определить количество каждого приема лекарства.

– Я вам так обязана!

– Сеньора, сейчас в вашем доме я доктор. Завтра я покидаю Висбаден, и вы забудете обо мне, как забыли на одиннадцать лет.

– Вы поспешно уехали, как уезжаете и теперь.

– Я остался, чтобы спасти вашу дочь. Уже неделя, как я должен был уехать, но боялся обострения и хотел быть вам полезным.

– Барон, вы так великодушны.

– Знаю, что не нравлюсь вам, но мой долг совести велит мне совершить благо, не взирая ни на что.

– Я была неблагодарна, барон.

– Я не виню вас.

– Я не знала, кто такой знаменитый кабальеро де Раузан. Когда родилась Аделаида-Карлотта, вы носили другое имя. Кабальеро де Раузан знал мой супруг. Теперь с ним знакома и я.

– Позвольте мне пожать вам руку.

Барон с уважением поцеловал руку княгини. Он околдовал ее. Пропасть, к которой княгиня боялась приблизиться, была пропастью цветов.

Кабальеро провел ночь рядом с больной и давал ей лекарство, согласно своим подсчетам. На следующий день девочка была вне опасности, и барон вместе с Эддой покинули Курсааль. Аделаида-Карлотта наша рядом с подушками записку:

«Подруженька, если вы читаете эти строки, значит, вылечились. Будьте счастливы, поскольку вы добрая и красивая. Раузан».

Девочка показала матери записку, и та прочла ее со слезами на глазах.

Сердце девочки переполняла радость, а сердце матери трепетало от порывов непередаваемого воспоминания.

IX

Путешествуя по Рину, барон чувствовал досаду, потому что дочь не наслаждалась красотами живописных берегов речи, воспеваемых поэтами, о которых слагали легенды. Она не находила никакого удовольствия от созерцания, и с каждым днем становилась все печальнее. Наконец, барон спросил:

– Скажите, дочь моя, чем я могу порадовать вас?

– Ничем, сеньор, но порадуете, если расскажете о себе. Только это мне интересно.

– Вы хотите, чтобы я рассказал свою историю?

– Да, сеньор.

– Всю историю?

– То, что посчитаете нужным. Маркиза много говорила о вас, но я хочу узнать гораздо больше.

Барон вздохнул. Он не был счастлив. Его жизнь, полная приключений и невероятных событий, вертелась вокруг мимолетных удовольствий, призрачных любезностей, праздной мишуры. Это была удачная жизнь, если говорить о мелочах, но неудачная в больших делах. Даже встреча с дочерью, пленительная для любого мужчины, была причиной огорчений по причине ее нрава и хандры. Барон мог бы сделать Эдду первой женщиной страны, если бы она только захотела, потому что качеств для этого ей было не занимать, если бы не ее стремление к одиночеству, тишине, слезам и неустойчивое поведение, свойственное людям, которые постоянно гоняются за невозможным.

– Я расскажу вам самое интересное, – сказал барон. – Покажу оборотную сторону медали, чтобы вы поняли, насколько обманчив внешний вид, что даже у самого прекрасного идола глиняные ноги. Я достиг высот в обществе, потратив много сил, знаний, доказательств, жертв и необычных способностей, чтобы стать силой, управляемой по моей воле, помогающей моим обширным познаниям и незаурядному уму. Все было в моих руках; невольно властвовать и увлекать за собой, откровенно пользоваться расположением женщин и мужчин. В этом отношении моя привлекательность была поразительной.

Взамен этого – несомненно, это было слишком – небо, чтобы наказать мое высокомерие или еще раз доказать, что нет ничего совершенного на свете, послало мне ужасную, неизлечимую и отвратительную болезнь.

– Какую болезнь, сеньор?

– Каталепсию. Единственная супруга, которая обнимает и душит меня.

– Каталепсию?

– Согласно докторам и как показывают факты, болезнь эта начинается из-за чрезмерной умственной работы, злоупотребления алкоголем или животной распущенности. Поскольку я человек порядочный и умеренный, то считаю, что моя каталепсия – следствие усиленного умственного труда. Можете себе представить, дочь моя, мои средства и огромный интерес излечиться, сколько я мог бы сделать и доказать. Но хотя эта болезнь известная и древняя, то все мои усилия были бесплодными. Я путешествовал, изучал медицину, многих вылечил, но не себя. Лечение других бед не помогло мне, а только указывало на собственную беду.

После приступа этой пугающей болезни человек застывает, но его конечности становятся настолько гибкими, что ими можно вертеть как угодно и оставлять в любом положении. Теряется пульс и дыхание, холодеет кожа, судорожно сжимаются челюсти. Глаза остаются открытыми, но ничего не видят, зрачки теряют чувствительность. Остается только слух, обоняние, но в этом нет никакого толку.

– Долго длится это ужасное состояние?

– Иногда два часа, иногда дольше; припадки случаются неожиданно. Они причиняют острую боль. Я читал у Плиния о комике, на которого возложили венок и который неподвижно простоял целый час. Бьюкенен сообщал, что если человек спускается по лестнице и с ним случится припадок каталепсии, то он просто остановится на ней. Больной, которого лечил доктор Франк, застыл на три дня с пером в руке и устремив взгляд на бумагу.

– Это жутко!

– Рассказывали о музыканте, который играл на флейте и вдруг остановился, а через восемь-десять часов пришел в себя и продолжил. Но обычно приступ каталепсии повергает на пол, сотрясает припадками, изо рта и носа идет пена.

– А у вас, сеньор, частые приступы?

– Было только два. Первый был недолгим, а второй чуть не стоил мне жизни. Я ехал в… и, как всегда, был с Маном.

– Кто такой Ман, сеньор?

– Слуга, или лучше сказать, один из немногих друзей, которые у меня есть. У меня есть обожатели, соперники, зловещие враги, но друзей нет. Вероятно, я сам виноват в этом. Итак, я ехал в… в этой стране у меня была привычка посещать особые знаменитые общественные круги. Вскоре я завязал знакомство с очень красивой и возвышенной сеньорой, которая стала терять привлекательность под ударами времени. Сеньора говорила, что высоко ценит меня, как и я ценил ее; мы очень помогли друг другу. Однажды она настойчиво попросила меня достать ей корень женьшеня.

– Что это?

– Так называемый эликсир бессмертия. В ту пору я считался искусным медиком, знающим чудодейственные тайны Индии; считался френологом, превосходящим Галля, и гипнотизером, сильнее Месмера. Меня рассмешило требование подруги, я сказал, что не верю в этот эликсир, но она не соглашалась и мне пришлось удовлетворить ее. Есть восемь-десять разновидностей женьшеня, но предпочитают восточный женьшень, из-за его чудодейственных свойств. Китайцы почитают его (обычно все азиаты) и написали о нем целые книги. Они называют его бодростью, духом земли, рецептом молодости и включают его во все рецепты. Килограмм женьшеня стоит шесть килограмм чистого серебра. Ирокезы знают его и выращивают в США, но самое предпочитаемое – дикорастущее растение лесов Татарии.

– У вас много угодий с этим растением?

– Да, но ему нельзя верить, ведь бессмертие – особый божественный дар. Эликсир у меня был, но нужно было проехать много лиг, чтобы достать его. Я послал за ним Мана и сказал подруге:

– Через три дня вы получите желаемое.

Моя подруга подумала, что я прошу время для изготовления эликсира, и ждала с нетерпением. Но через несколько часов после отъезда Мана у меня случился припадок каталепсии. Сперва я ощутил обычный озноб и оглушающий шум в ушах, и увидел множество странных очертаний, знакомых и незнакомых образов, которые разговаривали, двигались и плясали вокруг меня. Затем наступили судороги, которые потом прекратились, вместе с путаницей мыслей и воспоминаний. Я перестал двигаться, но не утратил способность слышать, обонять и понимать. Я прилагал все усилия и старания, но не мог прийти в себя. Наконец, я услышал, как доктор сказал:

– Все бесполезно, он умер и следует похоронить его.

Услышав эти леденящие слова, я изо всех сил пытался двинуть ногой, рукой, хоть как-то моргнуть, вымолвить словечко, вздохнуть. Все было напрасно. Мой дом был полон народу. Говорили о моем таланте, учености, молодости, богатствах и победах. Что моя гибель – невосполнимая утрата, а также о других хороших вещах. Затем меня положили в гроб и покрыли цветами, венками и дарами преимущественно от женщин и научного общества, членом которого я был.

– Почему вас не забальзамировали? Это было случайно?

– Нет, каждую ночь я оставлял на столе записку, прежде чем лечь спать: «В случае внезапной смерти я не хочу, чтобы мой труп бальзамировали и прошу, чтобы тело похоронили в том случае, когда доктора засвидетельствуют смерть. Раузан».

– Почему вы ежедневно писали это?

– Чтобы помечать соответствующей датой. Как вы понимаете, я хотел избежать, чтобы меня признали мертвым от приступа каталепсии, и чтобы бальзамировали тело. Мою записку увидели и прочли. Это и спасло меня.

– Наверное, мучительно постоянно бояться такого приступа.

– Очень мучительно. С лучами солнца я думал, что сегодня, возможно, придет мой последний час. С приходом мрака я думал о том же. Вдобавок, я не хотел, чтобы знали о моей ужасной болезни. Меня бы подняли на смех.

– Вы слышали, что говорили о вас?

– Слышал все, но не видел ничего. Моя подруга, что просила эликсир, подошла, закрыла глаза и попрощалась со мной.

– Вы пугаете меня! Как же это вы в самом деле не умерли?

– Было ужасно, когда заколачивали гроб, а еще ужаснее, когда гроб несли несколько кабальеро, которых я узнавал по голосу, поместили в погребальную повозку и повезли на кладбище, посреди необычайного скопления народа, ведь если моя смерть не произвела сильное впечатление, но по крайней мере была зрелищем потрясающим. Однако, на кладбище серьезность моего положения была наивысшей, и после привычных церемоний меня поместили в последнее пристанище. Тогда шум прекратился, и на меня обрушилась вечная тишина, словно небо раздавило меня свинцовой тяжестью. Тогда моя надежда совсем ослабла…

– Сеньор!

– Я уже было вручил себя Богу, но затем подумал. Мое прошлое и настоящее, как две путеводные звезды озаряли мой мозг. Я знал, что было раньше и сейчас, но не знал, что случится со мной. Говорят, Карл V присутствовал на собственных похоронах, но они были мнимыми, а мои – настоящими!

– Чего же вы ждали?

– Я ничего не ждал, но думал, что если все это является кошмаром, то меня должны вытащить из него. Я подумал, если бы меня спасли, то я стал бы для людей тем, кто умер и возвратился к жизни, кого считают воскресшим, если такие существуют. Я подумал, что все мои мысли, чувства, представления, познания, жизнь переменились. Смерть – единственная правдивая книга, которую я читал! Весь мой ум сосредоточился на ней, а минуты превратились в века. Это чтение очистило меня. Я многое слышал у кровати, где лежал в болезни, у гроба, где меня представили мертвецом, у склепа, где меня похоронили. Люди говорили с излишним почтением, окружили меня угодничеством. Покрывало упало с моих глаз. Став слепой жертвой, я видел из глубины могилы то, чего не видел в жизни. Чего нельзя увидеть живыми глазами. Видеть – значит, узнавать. Общество перестало восторгаться мной, его расположение ко мне улетучилось.

– Сеньор, но как же вы смогли понять все это? Вы? Как человек в таком ужасном положении…?

– Мое положение было не настолько ужасным, как могло показаться. Я был как осужденный на смерть, когда наступает его последний час, но ждал его спокойно. Я родился смертным, и умру, как все. Когда забили гвозди в мой гроб, начался отсчет времени у осужденного на смерть, а солдаты выстрелили в меня.

Не знаю, сколько времени я пробыл в этом состоянии; думал только о том, что должен воскреснуть. Вдруг я услышал удары железа о стену, управляемые сильной и лихорадочной рукой. Мысль, надежда сверкнула в моей голове.

– Какая мысль, сеньор?

– Что это Ман. Что милость Бога спасает меня! Действительно, это был Ман, который приехал с эликсиром. Ему сообщили обо всем, и он спас меня.

– Он?

– Да, только этот человек знал о моей болезни. Ман стоически работал и вскоре вытащил меня из земли. Крышку гроба он разнес в щепки; я ощутил дуновение ночного ветерка и услышал, как Ман говорит: «Поднимайтесь, сеньор, я уже здесь! Что сделали с вами эти безумцы?»

Но так как я не шевелился, Ман, чтобы удостовериться, что я жив, не стал ощупывать пульс и слушать грудь, он приблизил свой нос к моему и с силой вдохнул. То же сделал с ушами; затем повертел меня и обрадовался: «Нет признаков разложения, значит, он жив. Если бы его забальзамировали, то убили бы».

– Ман был один?

– Да, Ману нравится действовать в одиночку. Я единственный друг Мана. Мы понимаем друг друга, как Пилад и Орест. Только он мог оживить меня. И сделал это.

Он вытащил меня и положил на траву и стал думать, как вытащить меня из кладбища. Вскоре я слабо вздохнул и стал бредить. Ман накрыл меня плащом (который тот принес) и когда я уже мог ответить на его вопросы, он спросил:

– Вы ждали меня, сеньор?

– Да, – сказал я ему, потому что сказать обратное, значило огорчить его. А ведь я не вспоминал о нем, о ком действительно не должен был забывать! Хотя с другой стороны, мне было, о чем подумать… о необычных и глубоких вещах.

– Эта ужасная прихоть сеньоры, подумайте, если бы я не вернулся вовремя, вы…

– Эта замечательная сеньора не знала, что могло случиться. Женщины всегда своенравны, и следует угождать им, ведь они живут в свое удовольствие. Как роскошные пернатые, они живут определенными вещами. Который час, Ман?

– Два часа ночи.

– На сколько дней мы разлучились?

– Сегодня уже пять дней.

– Ладно, послушай, что я скажу. Вернись в гостиницу, не вызывая подозрений, посмотри, все ли мои вещи собраны. Затем проверь почтовый ящик и найми повозку.

– То есть…

– То есть я хочу остаться мертвым. Ни слова о моей болезни. Если большой свет узнает, что я страдаю от приступов каталепсии, то посмеется надо мной, узнает ахиллесову пяту и пустит кровь. Я не хочу насмешек, Ман. Я буду ждать повозку в начале улицы, у пересечения с железной дорогой на Восток. Действуй осторожно.

Ман ушел. Я все смотрел на звезды, которые исчезали и наслаждался первыми лучами рассвета. Одиночество было сладким, как и блаженство, которое я ощущал всем существом. Листва на деревьях покачивалась и благоухала. Большие птицы улетели с веток, где провели ночь, а на ветках можжевельника пели соловьи. Брезжил рассвет, и тогда я подумал:

– Я изучал людей и явления, исследовал дух божьих творений и дух столетий. Я встречал Всевышнего везде, научился любить его и перестал бояться. Я объехал весь свет, а теперь вышел из недр земли; я много прочитал, но ничего не написал. Что бы я мог написать, и для кого? у меня нет мечтаний, но есть вера. Сомнение, враг веры никогда не терзало мое сердце. Сатана ничего не мог мне сделать, потому что его царство – удел слабых, которые прожили жизнь, как и я, и упали в пропасть; а я же на пути к вершине и страстно желаю достичь ее. Тело, поднимайся, душа моя, расти!

Вскоре прибыла карета. Я ехал несколько часов и прибыл в красивую и отдаленную гостиницу рядом с озерком, которое посещают группы любопытных, именуемые радостными компаниями. Я заселился там. Ман сменил одежду, подстригся и побрился. Я сделал то же самое, мы сменили имена. Я стал итальянским туристом, пейзажным живописцем и выдающимся стрелком из оружия.

– Как необычно! А ваш уход с кладбища не заметили?

– Полагаю, заметили; но могильщику молчал, чтобы извлечь выгоду из ценной урны, куда меня поместили, ведь она великолепна, а тем более никто не преследует воскресших.

Через несколько дней я написал записку подруге: «Прекрасная сеньора, непредвиденный случай привел меня в гробницу, но это не причина, чтобы не сдержать своего слова. Вы хотели эликсир бессмертия, и я присылаю его вам. В этом нет ничего удивительного, вы должны принять это, как доказательство того, что я люблю вас даже из могилы. Вы примете эликсир и станете бессмертной, а я не буду иметь удовольствия увидеть вас в этих тайных краях. Раузан».

– Сеньор! Вы хотели свести с ума добрую сеньору?

– Она уже была немного не в себе, потому что верила в эликсир бессмертия. Она всегда говорила, что во мне есть что-то дьявольское и называла Мефистофелем.

– Я сбита с толку, сеньор.

– Я еще кое-что сделал. Как-то разговаривая за обедом, привычных в испанских храмах и монастырях в живописных и уединенных местах, я упомянул монастырь Сан Франсиско дель Монте, основанный в 1385 году Мартином Фернандесом из Андухара. Двор в этом монастыре называют Алхивес, там растет самый большой в Испании кипарис. Кто-то сказал, а может быть и я сам, что в его ветках скрывается двенадцать музыкантов, чтобы сыграть в честь короля Филиппа IV, прибывшего из городка Карпио в 1624 году в этот монастырь и подарившему землю монахам. Мысль дать концерт в подобном месте поразил воображение одной сеньориты, сидевшей рядом. Она сказала, что в загородном доме ее отца, перед окнами есть дуб, где можно сделать то же самое. Я сказал ей:

– Будет вам серенада на этом дубе, но с двумя условиями.

– Какими? Я приму их, – живо ответила сеньорита.

– Что никому не скажете обо мне, но вспомните, когда услышите музыку.

– Это справедливо, – заметила девушка.

Ну так вот, через месяц после моей смерти, ночью, ровно в двенадцать часов, я исполнил обещание.

– Какая причуда! Эта сеньорита, должно быть, тряслась от страха. Позвольте сказать, что это не было любезностью.

– Кто знает, Эдда. Девушка, о которой мы говорим, обожает легенды. Также должен сказать вам, что один кабальеро изводил меня своими подношениями и угодничеством, пригласил меня на обед, как он выразился, в мою честь. После моего захоронения он уже без уважения к нашей дружбе дал обед в честь общественного правителя, Министра, влиятельного лица. Я узнал об этом и сделал так, что, когда он сел за стол, ему вручили записку:

«Простите, что не буду присутствовать на вашем обеде, но вы прекрасно знаете, что я не могу. Выпейте в мою честь погребальный бокал и храните обо мне память и признательность. Кладбище… и так далее. Раузан».

– Сеньор!

– Мой друг задрожал от страха и побледнел. Записка разошлась по столу, и все согласились, что это мой почерк. Событие произвело много шума, а слух о моем воскрешении достиг звезд. Весь свет говорил: «Кто этот человек? Кем сейчас он является? Где находится?» Спиритуалистов захватил этот случай, и они на свой лад объясняли его. Я вступил в их ряды, представился медиумом и всегда поражал их, когда вызывал дух кабальеро де Раузан.

Сеньора с эликсиром не осмелилась принять его, а зря, потому что в женьшене много полезных свойств.

– Я не считаю вас плохим, сеньор, но не могу понять, зачем вы все это делали. Это дьявольские шутки!

– По двум причинам: чтобы наказать человеческую лживость и окружить мою память ореолом тайны. Вскоре пошли разговоры, что я воскрес и появились люди, которые клялись, что видели, как я блуждаю по ночам и проникаю в залы аристократов в виде огромного вампира. Другие говорили, что я участвую в колдовских шабашах по субботам и танцую с ними, что я любовник колдуньи. Говорили о записке, серенаде и эликсире мертвеца.

– А две сеньоры, что они сделали?

– Та, что с эликсиром, от которой я ждал большего, ограничилась тем, что сказала подругам, что всегда считала меня ненастоящим ученым, продавцом лже-лекарств.

– А другая?

– Которая с серенадой? Она прослушала ее вместе с возлюбленным и посчитала, что это он спел ей серенаду и ответила ему любовью. Ветреница не вспомнила о моем обещании.

История гласит, что Алкивиад имел дар приспосабливаться к обычаям, привычкам и поведению определенной страны, которую посещал. Я продвинулся дальше: я подданный любой страны, где жил, я был персом, турком, англичанином, татарином, испанцем и греком.

Барон замолчал, а Эдда погрузилась в размышления. Было что-то колючее, болезненное в том, что говорил отец, в его жизни было много безрассудства, словно больше существовало безрассудство, а не он.

Барон понимал, что творится в душе его дочери:

– Не удивляйтесь, что я говорю о себе (чего не говорил никому), не пугайтесь понимания, что моя жизнь – похоронный блеск ореола мертвеца. Он не страдает от каталепсии. Он не размышляет в ловушке гроба, не возвращается в мир из недр земли, чтобы смеяться, как глупец или плакать, как дитя. То, что я рассказал вам сегодня, сильно напугало вас, но поверьте, дочь моя, ваш отец стремиться стать лучшим человеком на свете. Не обвиняйте его в чрезмерной вольности, не принимайте за правду ошибки, скудость нашего разума. Люди, если не палачи, то комики или идиоты, а философ, если высмеивает человечность, прав больше, это лучше, чем плакать над ней. Люди – потомки обезьяны, только не умеют подражать друг другу. Я лишь забавляюсь своей необычностью, и родился, чтобы умереть в судорогах, как отравленная собака, внезапно, посреди званного вечера, на общественной площади, в парламенте или в объятиях любимой женщины. Кроме вас у меня есть Ман, у которого золотое сердце, но он слуга. Но вы больны грустью, вы словно неживая. Говорят, побежденный король получает от королевства коня, чтобы сбежать. Король потерпел поражение в битве, а те, кто теряет в сражении жизнь? Счастье не в мимолетных наслаждениях, а в том, что у человека в духе и на сердце – вот наука и чувства для вечера жизни, который для меня уже настал. Я понимаю, что никакие средства не уничтожат моего прошлого, я жертва обстоятельств и несбыточных надежд. Такова история большинства жизней. На вершине богатства и лет, общественного положения и когда кажется, что я перехожу за границы, каталепсия настигает меня, останавливает, унижает, оскорбляет и кричит мне: «Стой здесь, гордец! Ты пыль, всего лишь пыль!» Побеждена гордыня, разрушены замыслы. Вот я и пришел к законам природы обычного человеческого стада, откуда хочется сбежать, от которого никто не может отделиться. Я меньше, чем обычный человек. Я жалкий прокаженный короля. Я обдумываю и побеждаю. Над моей головой висит не меч Дионисия, а Божественный луч.

– Сеньор, не жалуйтесь, будьте выше, это великий поступок.

– Да, Эдда, я сильный, страдаю, но не плачу. С тех пор, как эта страшная болезнь проявилась во мне, мои дни не озарялись лучами солнца, ночь не озарялась светом звезд. Я боюсь каждую минуту, что мой шаг станет последним. Я ничего не предпринимаю, чтобы не было сомнения, недоверия, страха. Каждый час может стать последним. Я встречаю день с грустью, и провожаю со страхом. Я хочу остановить блеск, славу, упоение, мечту, но не в силах; хочу быть великаном, но всего лишь пигмей!

– Почему вы сейчас не с Маном, единственным, кто знает о вашей болезни?

– Потому что желаю принять решение. Я встретил вас, но вы не любите меня. Мне нужна любовь хоть на минуту. В моей душе зарождается рассвет. Вместе с вами я мог бы любить жизнь, но в вас еще меньше радости жизни, чем во мне. Возможно, вы правы: что делать с приговоренным к смерти? Я не женился на Эве, чтобы на ее руках не было отвратительного трупа, этого же не должно случиться и с вами. Я сделал несчастной вашу мать и сделаю несчастной вас… так неправильно.

– Моя грусть поневоле и существует сама по себе.

– Меня очень огорчает эта тоска, дочь моя. Вы больны душой.

– Не исследуйте причину моей печали, не думайте, что моя сила воли и гордость подчинились. Я борюсь, чтобы их не стало. Отрицательное нельзя понять или оценить. Важны намерения и приветствуются усилия; важно не останавливаться в постоянном труде. Заметно, как неистовый ураган вздымает морские волны и пески пустыни, топит корабли и приносит кедры, но не заметно, когда этот ураган ослабляет силу волн, чтобы обуздать себя.

– Что вы хотите сказать?

– Есть работа неприятная, унылая, ужасная; а есть бездеятельность, которая убивает.

– А вы?

– Есть невидимые мучения, – продолжала восторженная Эдда, – и скрытые потери. Ай, сеньор, душа, которая сражается во мраке и одиночестве – великая душа, но не будем говорить об этом. Любуйтесь своим прекрасным Рином, прекраснейшим в последних лучах солнца и не мешайте бедной сироте предаваться грубой мизантропии.

X

Тем временем, Тускуло продолжал быть местом невоздержанности. До Лаис доходили слухи, что барон ведет роскошную и шумную жизнь с молодой девушкой несравненной красоты и удивительными причудами, сплетни о которых сначала докатились до нижнего Рина, затем до Франции, а потом о них стали говорить повсюду. Будто бы барон поехал во Францию ради незнакомой красавицы, которую называли ирландкой, испытать климат Ниццы, если бани Висбадена не пойдут на пользу ее здоровью. Другие говорили, что подруга барона – черкешенка, которую он купил на восточном базаре.

Пакито и замужняя сеньора принесли в Тускуло эти известия, жаждущие осведомить о том, что происходит; а также раззадорить горячий нрав своей подруги, чтобы покончить с ней.

Почему эта сеньора так поступала? Во-первых, раз ее осудили за ошибки, так пусть другие совершают такие же ошибки, а во-вторых, чтобы отомстить Лаис, которой она не простила брака с кабальеро де Раузан. На скандальном литературном вечере она зашипела, как змея: «Ну наконец-то я тебя ужалила!»

Из-за пересудов о бароне, злоба Лаис достигала временами накала, когда она считала себя униженной и оскорбленной. Два-три раза она посылала за доктором Ремусат, но тот не пришел безо всяких объяснений. Мортимер задумал кровавую бойню, а Эркулес приходил в дом к Лаис, как к себе домой и вел себя грубо и бесцеремонно.

Таким образом, Лаис пребывала в плохом настроении, покинутая и уязвленная до глубины души. Она чувствовала вокруг себя пустоту, и любой ее шаг вызывал недовольство. Однако, вместо того, чтобы остановиться и подумать, она становилась все безрассуднее. Обвиняя барона, она вела омерзительную жизнь и, вероятно, преступную, но ничего не предпринимала, чтобы положить конец этому и обелить себя. Злоба одолела ее окончательно.

Ближе к часу ночи Ман услышал, как крадется чья-то тень и стал наблюдать. В сад пробрался человек, прошел через комнаты для прислуги, и прячась от дерева к дереву, добрался до угла, где находились покои баронессы. Та ждала ночного гостя, закрыла шторы и спустилась в сад, завернувшись в кашемировую шаль.

Бледная и растрепанная, едва одетая Лаис тряслась, как в лихорадке. Было видно, что она встала с кровати. Вероятно, ее мысли были такими же беспорядочными, как и наряд. Приблизившись к гостю, она сказала:

– Вы заставили меня ждать больше двух часов.

– Я прибыл в одиннадцать, но слуги разошлись по комнатам совсем недавно.

– Вы ждали?

– Да, потому что у слуг есть глаза и уши.

– Ладно, поднимайтесь.

– Нет, останемся здесь. В таких случаях опасно уединяться. Здесь мы можем спокойно поговорить и видеть, что происходит вокруг. Зачем мне нужно было заявляться в Тускуло, и что за страхи вас обуревают, согласно вашему письму?

– Барон скоро приедет.

– Прекрасно, он придет в свой дом и к своей жене.

– Да, но я не в состоянии принять его.

– Так станьте в состоянии принять это.

– Вы глупец, Эркулес.

– Ну если я глупец, тогда зачем вы советуетесь со мной?

– Потому что дело касается и вас.

– Мне так не кажется.

– Вы отрицаете?

Послышался странный шум, а луна осветила на миг собеседников и человека, который возвел курок пистолета и направил его на капитана:

– Уходите!

Лаис узнала Мана и упала в обморок.

– Кто вы? – спросил Эркулес.

– Сейчас я барон де Раузан.

– Вы? Слуга?

– Слуга, который пустит вам пулю в лоб, как представитель оскорбленного сеньора.

– Негодяй!

Ман был человеком немногословным и ответил ему пистолетным выстрелом.

Пуля попала в правое плечо капитана, который пошатнулся, но не упал.

– Уходите! – опять повторил Ман, – у меня еще осталась пуля. Убивать вас мне не хочется, но покалечить дважды хотелось бы.

Эркулес направился к дверям особняка, которая предусмотрительно оставил открытой, и его вышвырнули, как злобного пса. Ман вернулся к сеньоре. Та пришла в себя, кинулась в ноги слуге и взмолилась о пощаде. Ман слышал все, что та сказала капитану.

Вот как бывает! Женщина посчитала себя опозоренной, уступив справедливым требованиям мужа, а теперь молила у ног лакея.

– Вы не скажете ничего, ведь не скажете ему или еще кому-нибудь? Ман, распоряжайтесь моей жизнью, украшениями, моей благодарностью! Я буду вашей рабыней, какой позор, какая насмешка! Проклятие!

Ман решил, что ему нечего больше делать и вышел, ничего не сказав сеньоре. Та все так и стояла на коленях и восклицала: пощады, пощады!

У Мана было честное сердце и твердая рука.

На следующий день Ман направился в полицию и заявил, что в особняк Тускуло напали воры, и он, чтобы защитить имущество хозяев и честь сеньоры, выстрелил в одного и ранил, потому что в саду сохранились пятна его крови. Следственное дело, начатое Маном, дальше не продвинулось.