Текст книги "Прокаженный"

Автор книги: Феликс Разумовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 27 страниц)

Глава девятая

Утром Маша майора поцеловала и, посмотрев строго, подвела итог:

– Все ты врешь, никакой ты не больной, умирающие так не трахаются.

Сарычев улыбнулся: ночью они действительно спали мало, не ясно даже, как тахта выдержала, и было им по-настоящему хорошо, как это бывает, когда женщина хочет, а мужчина может.

Часам к двенадцати пополудни Александр Степанович все же из койки выбрался и направился к себе домой, чтобы накормить хищников. Открыв дверь, он увидел, что они держатся молодцом: Лумумба задумчиво раскачивается на занавеске, а его «белый» брат стоит «сусликом» на задних лапах и пытается ухватить розовой пастью товарища за черный, уже пушистый, хвост. Накормив зверей, майор их вычесал и принялся готовиться к переезду. Управился он быстро и, закинув в машину незабвенный боксерский мешок и чемодан с барахлом, порулил к господину Кацу за обещанными ключами.

Все оставшееся время до понедельника он провел в Машином обществе у нее на квартире, а когда она ушла утром на службу, майор достал куцый телефонный справочник с грозной надписью на обложке: «Для служебного пользования» – и для начала сделал звонок в Калининское ГАИ.

– Капитана Сысоева, – попросил он, и, когда ответили, что капитан Сысоев, которого он, честно говоря, и в глаза-то ни разу не видел, работает на выезде, майор сказал: – Спасибо, – и сейчас же набрал номер другой.

– Помощник дежурного старшина Кротов слушает, – лениво отозвались в трубке, и Сарычев голосом нахальным поведал:

– Это капитан Сысоев, пашу на выезде. Подскажи, куда едем-то?

– В Анадырь, – без тени удивления назвал пароль помдеж, давно уже обнаруживший, что весь офицерский состав пропил мозги окончательно, а Сарычев сказал:

– Будь здоров, – и начал вращать телефонный диск по-новой.

Через секунду он уже голосом ласковым говорил:

– Здравствуйте, барышня. Из Анадыря. Беспокоит Калининское. Машинку установите, пожалуйста, – и номер черного «мерседеса»-обломщика засветил.

– Минуту. – В трубке было слышно, как женские ногти стучат по клавиатуре, потом компьютер рявкнул, и голосом удивленным барышня отозвалась: – Блокировка по доступу. Мой не срабатывает, – и замолчала.

– Спасибо. – Сарычев повесил трубку и, сказав сам себе задумчиво, нараспев: – Ни хрена себе, – пошел завтракать тем, что еще оставалось от праздничного стола.

Подкрепившись салатом, разогретой на сковородке бастурмой и крепким чаем, он не спеша «пробил» нору депутата Цыплакова и пошел греть машину, решив взглянуть на него лично.

Народный избранник окопался в самом начале Невского, там, где коллеги капитана Сысоева останавливаться запретили, и, запарковавшись чуть ли не за полкилометра, Сарычев добрался ножками до величественной мраморной лестницы, ведущей к дубовым дверям с надписью: «Представительство депутата Государственной думы Алексея Михайловича Цыплакова».

Когда майор вошел внутрь, то первое, что узрели его изумленные глаза, был огромный, как видно предвыборный, плакат, многокрасочно изображавший выразителя сокровеннейших народных чаяний. Алексей Михайлович Цыплаков взметнулся на нем в полный рост, одетый в скромный костюм-тройку от Маскино, и поверх его головы было крупно написано: «Боль народная – в сердце моем».

«Представительно смотрится, гад, ничего не скажешь», – невольно пришло майору на ум, и он, примостившись на краешке стула в самом конце длинного, слабо освещенного коридора, огляделся.

Сидел он замыкающим в огромной очереди, состоящей из людей в основном пожилых, перебиравших в руках какие-то бумажки, и Сарычев подумал: «Да, надежда умирает последней». Впереди, там, где ярко светили галогенные лампы, стоял письменный стол, за которым размещалась кучерявая барышня, а напротив нее, рядом с массивной дверью, украшенной еще одной надписью: «А. М. Цыплаков, депутат Госдумы», сидели два здоровенных, стриженных под ежика мужика и сверлили всех приближавшихся профессионально тяжелым, неласковым взглядом.

Александр Степанович прокантовался в очереди уже часа два, когда в коридоре раздался громкий, привыкший говорить много баритон, и, улыбаясь ласково своим избирателям, Алексей Михайлович в сопровождении двух молодцов вышел на улицу.

Несмотря на запрещающий знак, там его уже ждала машина – скромная, не первой свежести «четверка». Куда-то телохранителей отослав, депутат самолично на виду у всех уселся за обшарпанный руль и направился прямиком на Малую Морскую улицу, где была запаркована сарычевская «девятка». Транспорт там обычно тащится еле-еле, деваться куда-нибудь народному избраннику было весьма затруднительно, и, пока он стоял на светофоре с включенным правым поворотником, майор шмелем кинулся к своей машине.

Только торопился он совершенно напрасно. Депутат проехал метров четыреста и остановился, не доезжая буквально пару корпусов до сарычевской «девятки». Здесь он вызывавшую у него омерзение «четверку» покинул и, неспешно прогулявшись пешочком метров двести, уселся в роскошную перламутровую «Вольво-940», а майор понял, что Алексей Михайлович Цыплаков далеко не дурак.

Иномарка плавно тронулась с места и, направляясь к мосту Лейтенанта Шмидта, не спеша покатила по набережной, давая майору возможность спокойно «вести» ее, отстав корпусов на пять. Вырулив на Большой проспект, шведское чудо немного проехало по нему и, повернув направо, остановилось около недавно открывшегося модного заведения с названием патриотическим «Виват Россия».

Национальный колорит и истинно русский размах здесь начинали ощущаться прямо у входа: неподалеку от него был красочно изображен пьяный до изумления Александр Данилович Меншиков в обнимку с полуголой непотребной девицей под указующей вдаль державной дланью царя Петра Алексеевича, и присутствовала также надпись: «А по сему стоять будет нерушимо». У самых дверей гостей встречал здоровенный бородатый мужик, косивший под начальника тайной канцелярии – князя Ромодановского и работавший на пару с огромным, дрессированным только отчасти медведем. В стилизованном под корабельный трюм зале, едва освещенном зыбким светом свечей, обреченно прели в стрелецких кафтанах мокрые как мыши халдеи, а местные шкуры носили парики и называли клиентов почему-то на испанский манер – кобельеро.

Майор припарковался неподалеку от входа и, увидав, как народный избранник, протиснувшись бочком мимо сразу поднявшегося на задние лапы медведя, исчез в глубине трюма, почему-то с нежностью вспомнил о недоеденной бастурме и затаился.

Между тем Алексей Михайлович Цыплаков привычно уселся на свое излюбленное место – подальше от кухни и не слишком далеко от сцены – и, особого аппетита не ощущая вовсе, скомандовал мгновенно подскочившему халдею весьма скромно: уши поросячьи в уксусе, похлебку курячью, шафранную, а к ней расстегайчиков с визигой, куриных пупков на меду, а для основательности – шашлык из осетрины по-астрахански да жаворонка с чесночной подливой. Запивать все это народный избранник решил тоже по-простому – имбирным квасом, потом подумал и попросил все же штоф анисовой – для поднятия настроения.

А было оно нынче изрядно поганым – все плохое как-то навалилось сразу черным комом, и на душе депутатской было мерзко и пакостно. Скоро, видно, придется ехать в столицу нашей родины, на сессию, и хоть сдохнуть, но протащить Закон о легальном обороте наркотических средств именно в той редакции, какая надобна была кругам определенным.

«Не бзди, – успокаивал его давеча Гнилой, – там половина наших сидит, иди на дзюм, и пойте хором – будет все мазево». – «Да… – Алексей Михайлович влил в себя анисовой и, смачно кусая истекавшее соком поросячье ухо, подумал мрачно: – Вот и ехал бы сам, босота блатная, а не держал бы меня за шестерку».

Квасок был то, что надо, – лился в глотку сам по себе, и, выхлебав наваристый, жирный бульон, Алексей Михайлович куриные потроха трогать не стал, а, хватанув еще стопочку анисовой, в который уже раз сам у себя поинтересовался: «Что же все-таки стряслось с Гранитным Васей? Ну замочили, ну взяли общак – бывает, жизнь такая. Да вот только кто? Ни секретарши-суки, ни телохранитель этот его малохольный ничего не помнят, играют в несознанку – не иначе как упали в долю, падлы. Дело ясное – трюмить их надо».

Проигнорировав пупки в меду, депутат принялся за шашлык, зажаренный точь-в-точь как он любил – сочный, с поджаристой золотисто-хрустящей корочкой, – и, убрав его без остатка, твердо решил перевести все стрелки на зажмурившегося Гранитного, пускай у него Гнедой поинтересуется, где заказанный калган, а его депутатская совесть чиста – контракт с бабками он переслал по назначению и в срок. Чувствуя, что наелся, Цыплаков рыгнул и, с трудом одолев только половину жаворонка, элегантно сложил на тарелке ножик с вилкой крест-накрест – чтоб знали все, что он человек культурный, – и поднялся.

Денег здесь с него не брали – так скомандовала «крыша», – и, пробравшись мимо изувера Ромодановского, который угощался чем-то из огромной кастрюли на пару с Топтыгиным, Алексей Михайлович открыл дверцу лайбы и уселся в подогреваемое анатомическое кресло. От съеденного и выпитого на халяву настроение у него несколько улучшилось, но, представив, что ожидает его вскоре, он помрачнел и хмуро скомандовал водиле:

– В Гатчину давай. – При этом оба телохранителя предприняли титанические усилия, чтобы не лыбиться, и, достойно с собой справившись, степенно вздохнули.

А все оттого, что состояние хозяйской половой сферы было известно им досконально: сколько лепилы ни максали, как ни изголялись они над несчастным Алексеем Михайловичем, все было беспонтово – эрекция депутатская возвращаться не желала. Чего только он не вытерпел во имя любви – и голодал, и часами парился в сауне, и сосульку ледяную совали ему в зад изуверы медики и держали до тех пор, пока не растает, – все он испытал. Казалось, что-и нового-то ничего придумать невозможно, так ведь нет – объявилась какая-то умелица, лечившая по старинным римским рецептам и дававшая гарантию стопроцентную.

Наконец выбравшись из города, «вольво» покатила по Киевскому шоссе, и, хотя держала она на шипованной резине дорогу превосходно, быстро ехать Цыплаков не разрешил: депутатская жизнь у него одна и расставаться с ней он пока не собирался.

Наконец миновали Гатчинские ворота, оставили позади красивейший когда-то парк и, свернув налево, оказались около двухэтажного особняка с завлекательной надписью у входа: «Центр нетрадиционных методов лечения». Секунду Цыплаков сидел в машине неподвижно, видимо собираясь с духом, потом крякнул и, не глядя на подчиненных, вышел и начал медленно подниматься по выложенным мрамором ступеням к внушительной дубовой двери.

Как только он за ней скрылся, экипаж сделал музыку погромче, с энтузиазмом закурил хозяйский «Давидофф», и водила, молодой широкоплечий мужик с рассеченной левой бровью и широкими разбитыми ладонями, сказал:

– Серый, ты «зубило» белое метрах в пятидесяти от нас сечешь?

Тот, к кому он обратился, шустро повернул здоровенную, коротко стриженную башку на толстом обрубке шеи и, всмотревшись в опускавшуюся темноту вечера, отозвался:

– Засек, – и, вопросительно глянув на рулевого, буркнул: – Не возбуждает.

Водитель затянулся и негромко сказал:

– Я ее срисовал на выходе из города, она конкретно ведет нас. При Дипе говорить не хотелось – вдруг захезает.

Третий цыплаковский телохранитель, бывший спецназовец из кагебешной «Волны», хрустнул костяшками пальцев и предложил:

– А может, прижать его сейчас и отбить у экипажа нюх, чтобы весь интерес сразу пропал?

В это самое мгновение, как будто услышав его, из «зубила» кто-то вышел и неторопливой, гуляющей походкой направился к иномарке. Отработанным, доведенным до автоматизма движением цыплаковская гвардия выхватила стволы и, дослав патроны в патронники, замерла, подобно барсу в засаде, а мужичок из «девятки», оказавшись усатым и вежливым, тихонечко постучал в водительскую дверь «вольво», а когда стекло опустилось, сказал ласково:

– Спокойной ночи, – и щелкнул при этом пальцами.

Сейчас же на сидевших в иномарке храбрецов навалилась неудержимая зевота, головы их бессильно свесились на грудь, было слышно, как упали пушки из их расслабленных рук, и стражи депутатской неприкосновенности захрапели громко и страшно.

Информация между глав

Настроение было отличным. Хоть и двенадцатилетний, «мерседесовский» «двигун» уверенно тянул тяжело груженную машину по дороге и расходом соляры вызывал у сидевшего за рулем Ивана, Кузьмича Скворцова самые нежные к себе чувства. «Умеют делать, сволочи», – уважительно подумал он об империалистах и, вспомнив дубовые педали «МАЗа», на котором когда-то возил щебень, вздрогнул и, сплюнув, сказал вслух несколько странно: «Москва Воронеж хрен догонишь».

Из себя был он мужиком высоким и плечистым, и хоть давно уже перевалило за сороковник, а напарник Мишка постоянно кличет его Иваном Кузьмичом, но давешнюю-то плечевую, что волокли, наверное, верст пятьсот, драли с ним на равных, да еще как, – известно ведь, что старый конь борозды не испортит. Да и вообще, все в этом рейсе сложилось путем: солярка подвернулась левая, и на ней удалось «подняться»; на «парахете», куда привозили груз, земляков приняли радушно и, до отвала накормив, презентовали еще каждому по мешку соли – дома пригодится, – а подвернувшаяся шкуреха оказалась девушкой ласковой и без претензий.

Заметив здоровенный знак-указатель: «Ленинград», неподалеку от которого виднелась скромная табличка: «Санкт-Петербург», Иван Кузьмич ощерил крепкие еще, прокуренные зубы и, представив, как после баньки напьется пива с зажаренными до хруста охотничьими колбасками, даже застонал, не забыв, однако, сбросить скорость до шестидесяти, как и было положено.

Отметив про себя, что при торможении машину никуда не ведет, он перестроился в правый ряд и, въехав в город, начал ее придерживать, чтобы красневший впереди светофор миновать по зеленому. Неожиданно на секунду он как бы потерял сознание – перед глазами возникла непроницаемая пелена, а затошнило так сильно, что через мгновение его буквально вывернуло наизнанку, и, когда все это прошло, не осталось никаких чувств и мыслей, кроме бешеной злобы и ненависти ко всему окружающему.

Сняв ногу с тормоза, Иван Кузьмич привычно врубил скорость и, дав по газам до упора, с замирающим от восторга сердцем легко своротил в сторону какую-то зазевавшуюся иномарку и, заняв средний ряд, с восторгом заметил, как шарахаются в разные стороны от его колес сволочи автовладельцы, от которых на дорогах одна только беда. Разбуженный происходящим, сзади на спальном месте заворочался напарник – несмышленыш Мишка и, видимо узрев происходящее, испуганно зашептал:

– Кузьмич, остановись, ты чего, Кузьмич?..

Ощутив его руку на своем плече, Скворцов, не оборачиваясь, со страшной силой ударил салапета в сопливую рожу и, услышав, как брякнулось его вырубившееся тело, довольно хмыкнул:

– Не перечь, сынок, старшим.

Настроение у него улучшалось прямо на глазах, а все оттого, что задумавшийся водила «фиата» увернуться не успел, и, когда Скворцов легонько крутанул рулем, тот стремительно вылетел на встречную полосу, столкнулся с каким-то другим лохом, в них впилился еще кто-то, и все это загорелось, – в общем, умора.

Внезапно перестав смеяться, Иван Кузьмич снова ощутил прилив дикой злобы и, чувствуя, как от ненависти ко всему окружающему даже застилает чем-то кровавым глаза, в районе автобусной остановки круто принял вправо и, заехав колесами на тротуар, с наслаждением почувствовал удары людских тел о бампер. Так ему удалось проделать еще пару раз, а потом стал слышен громкий вой сирен, перемежающийся гавканьем ментов поганых, и, улыбнувшись недобро, Иван Кузьмич внезапно резко крутанул рулем вправо, так что разговорчивый ментяра в своем сразу врезавшемся в столб «жигуленке» заткнулся. В ту же самую секунду стали слышны резкие хлопки выстрелов, но машина уверенно катилась вдоль почему-то опустевшей улицы, и, подумав: «Стрелять не умеете, сволочи», Иван Кузьмич резко дал по тормозам. Увидав в зеркало заднего вида, как испуганно задергались преследовавшие его гаишники, он громко рассмеялся и, чтобы было не скучно, пустил свой бампер по припаркованным у тротуара лайбам.

Постепенно дорога опустела совершенно, ехать сделалось неинтересно, и, заметив вдалеке множество ярко сверкавших гаишных маячков, Иван Кузьмич даже обрадовался и, прошептав: «Привет, ложкомойники», вжал педаль газа до упора. Машина неслась стремительно, и только в последнюю минуту Скворцов разглядел, что на тротуаре, укрывшись за будкой троллейбусной остановки, затаился грейдер, а во всю ширину проезжей части положена «гребенка», и стало ясно, что, по ментовскому разумению, он должен непременно пропороть колеса своего грузовика о его шипы.

«Не дождетесь, псы поганые». Нога его мягко легла на педаль тормоза, а руки привычно начали выворачивать руль, стараясь сделать это своевременно и плавно, и тяжело груженная фура, едва не опрокинувшись, устремилась в боковой проезд.

Там его, оказывается, тоже ждали – на пути громоздился здоровенный бульдозер, и, заметив по правую руку стоящие прямо на асфальте столики, Скворцов закричал яростно: «Приятного аппетита» – и, проехав по ним, на всем ходу врезался в сияющую стеклянную витрину, на которой было написано красочно: «Ресторан». Последнее, что он запомнил, было что-то длинное и острое, стремительно надвигавшееся на его лицо, на короткое мгновение мозг пронзила боль, затем она ушла, и все краски мира для Ивана Кузьмича навсегда потухли.

Глава десятая

Чувствуя в ногах противную слабость и ощущая, как съеденное на халяву начинает подступать к горлу, Алексей Михайлович сдал в гардероб свое меховое кожпальто и, поднявшись по лестнице на второй этаж, двинулся вдоль по коридору. Открыв нужную дверь, он очутился в небольшом предбаннике, где присутствовал солидных размеров письменный стол, а за ним – миловидная девица в белом медицинском халате и колпаке.

– Моя фамилия Цыплаков, я записан на семнадцать ноль-ноль, – с достоинством, дрожащим голосом поведал депутат, а сидевшая сверилась по журналу и, изрядно выставив клиента из денег, сказала ласково:

– Матрона пока еще занята, подождите немного, – и указала изящно ручкой с блестящими ноготками на кресло.

Поддернув брюки, народный избранник присел, однако ненадолго, – открылись двери, и вышел прилично одетый пожилой мужик в очках и кривом галстуке. Глаза его были широко открыты, и в них застыло выражение ужаса, чело было бледно, и шел он как-то странно, будто внутри него был вставлен большой, заостренный кол. «Батюшки», – подумал Алексей Михайлович, и рот его мгновенно наполнился тягучей слюной, а из-за двери уже слышался голос:

– Следующий. – И пришлось вставать и идти на зов.

Густой, волнующий запах сразу захватил его всего – голова закружилась, нервы превратились в натянутые струны, – и одетая в стыдливую, доходившую до пят нежно-розовую столу молодая женщина с белой лентой непорочности в волосах показалась ему прекрасной, подобно богине.

– Прошу вас. – Она усадила депутата на крытое красным бархатом ложе и, прижав его руку к своему бедру, стала ожидать результата, которого, естественно, не последовало.

– Анастасия, – крикнула она мелодично и принялась бедного депутата раздевать, а из-за занавесей уже появилась молодая, ладная девица в короткой тоге с разрезом спереди и начала медленно под музыку от нее освобождаться.

Оставшись в одних сандалиях, она приблизилась к Алексею Михайловичу и принялась ласкать его всячески, переходя постепенно на миньет, но увы, все было тщетно. Узрев нулевой эффект, матрона нахмурилась и приступила к действиям более эффективным.

Откуда-то в ее руках оказался солидных размеров деревянный фаллос, обтянутый бычьей кожей, и, посыпав его перцем с истолченным семенем крапивы, окунув предварительно в оливковое масло, она принялась медленно пихать инструмент в задний проход бедного Алексея Михайловича. Дико вскричал депутат не своим голосом, а когда сооружение полностью исчезло в его заду, поднесла ему матрона кубок с дурно пахнущим зельем и, произнеся повелительно: «Пей», принялась хлестать ему засушенной крапивой по низу живота.

В то же самое время заиграла музыка, и девица в сандалиях снова принялась выплясывать, поворачиваясь и давая рассмотреть себя со всех сторон для вящего депутатского удовольствия. Долго продолжалось это – давно уже закончилось зелье в кубке, танцовщица вся покрылась потом, – а эффекта все не наблюдалось, и, вытащив искусственный орган из депутатского заднего прохода, матрона сказала:

– Случай запущенный, меньше чем за пять сеансов не управимся.

Алексей Михайлович отреагировал не сразу – так сильно болел у него зад, – а выйдя из ступора, понимающе часто-часто закивал головой и в одиночестве принялся дрожащими руками одеваться. Себя не помня, он спустился вниз, твердо решив, что плевать, пусть не стоит, но сюда он больше ни ногой, и, мелкими шажками добравшись до лайбы, распахнул дверь и, невольно застонав, уселся в кресло.

Однако все самое ужасное еще только начиналось – за рулем сидел здоровенный усатый мужик, и, внезапно узнав его, Алексей Михайлович в ужасе закричал и попытался из машины выскочить, – это был клиент, контракт на которого передал ему Гнилой. Сейчас же крепкие руки вдавили депутата в кресло и сильным ударом в нос отбили всякую охоту делать резкие движения, а негромкий голос очень твердо произнес:

– Зачем тебе нужно убить меня?

– Это не я, не я! – Дрожащими пальцами Алексей Михайлович пытался остановить льющуюся рекой кровь, и, оглянувшись невольно назад, он вдруг увидел лежавших рядком телохранителей и сразу понял, что попал по-настоящему. – Гнилой приволок контракт, я только передал его, клянусь. – Губы Цыплакова внезапно искривились, и, почти не играя, он действительно пустил обильную слезу, а Сарычев сказал неожиданно мягко:

– Ну, ну, ну, позвони-ка ему и напросись в гости, – и, неожиданно рявкнув: – Быстро! – отпустил щедрую затрещину по депутатскому затылку.

Уже совершенно натурально всхлипывая, народный избранник снял трубу с держателя, густо измарав ее кровищей, и, не попадая дрожащими пальцами по кнопкам, набрал номер с третьего раза.

– Я вас… – раздалось в салоне машины: телефон был подключен к громкой связи; и, сразу отозвавшись, депутат сказал:

– Это Цыплаков, поговорить надо.

– Разговор подождет, а вот ляльки не будут, – раскатисто рассмеялись на другом конце линии, и было слышно, как кто-то женским голосом мяукнул в трубку, – «карусель» тут у нас вертится, да и шорнутые уже все, так что давай завтра.

Гнилой на секунду замолчал, видимо плохо соображая, и, помедлив, добавил:

– Завтра буду китовать в Парголове. Камышовка там есть, «Незабудкой» называется, вот туда поутряни и подгребай. Усек? А-а-а-а, – внезапно заорал он истошно, видимо укушенный в нежное место, и отключился.

– Кто он? – Сарычев в упор глянул на депутата и, подкрепив вопрос болевым на основание шеи, тихо переспросил: – Кто он такой, этот твой Гнилой?

На цыплаковских глазах опять заблестели непритворные слезы, и он зашептал горячо:

– У нас просто общий бизнес, клянусь, это все он – Гнилой, он – козырный, он даже Шамана знает…

– Как ты сказал, Шамана? – Пальцы Сарычева внезапно разжались, и он поинтересовался почти ласково: – А кто такой Шаман, расскажи о нем?

Секунду Алексей Михайлович сидел неподвижно, осознав внезапно, что сболтнул совершенно лишнее, затем майор заметил, как глаза его широко раскрылись и стремительно начали наливаться животным ужасом, который мгновенно погасил в них все человеческое, и сразу же произошло непредвиденное. С неожиданной в его измученном теле силой народный избранник пихнул Сарычева локтем в лицо и, выскочив из лайбы, шустро рванул по направлению к шоссе.

В руках его оказался пистолет – депутат как-никак, – и, пока майор делал «лесенку», на ходу уклоняясь от выстрелов, Цыплаков почти добежал до трассы и, внезапно остановившись, отбросил ствол в сторону – как видно, патроны в обойме закончились.

Как только пистолет исчез в сугробе, Сарычев выписывать зигзаги перестал и, наддав, стал дистанцию быстро сокращать, готовясь беглеца «слепить», и тут произошла вещь удивительная – Цыплаков вскрикнул и, смешно присев, вдруг стремительно бросился под колеса проезжавшего «КамАЗа». Это было так неожиданно, что водитель начал тормозить лишь после того, как раздался глухой удар, и тяжело груженная машина, несколько раз перевалившись колесами через безжизненное депутатское тело, мгновенно жизнь народного избранника прервала.

Бегло глянув на истерзанный цыплаковский труп, майор вздохнул и в сердцах сам себя обласкал: «Лох ты чилийский, Александр Степанович, в войну, вишь, поиграть захотелось, дубине стоеросовой». Больше делать здесь было нечего, и, в душе пожалев водилу «КамАЗа», у которого головной боли будет теперь выше крыши, Сарычев быстрым шагом возвратился к депутатской лайбе.

Стражи народного избранника мирно храпели, и, щелкнув пальцами, майор приказал им: «Всем спать долго», забрал сотовый телефон и, запустив двигатель, чтобы троица не задубела, из иномарки выбрался.

Следующим утром, еще затемно, Сарычев уже съезжал с Выборгского шоссе налево, к озерам, и, проплутав с полчаса, нашел все-таки спортивно-здоровительный комплекс с названием располагающим – «Незабудка». По причине зимы лодки томились на берегу под навесом, на теннисном корте лежали сугробы, и функционировали, судя по всему, только кабак, баня да многочисленные домики-коттеджи, в которых так хорошо залечь морозной ночью с ласкучей носительницей доступных девичьих прелестей.

Пока майор пребывал в засаде, показалось рыжевато-медное зимнее солнышко, освещая своими холодными лучами снежные шапки на елях, и лишь часам к одиннадцати место для парковки постепенно начало заполняться.

Прибывшие на «бомбах» и «мерсах» деятели не торопясь вылезали наружу, лобызали друг друга с важностью и, сбиваясь в круг, приступали к общению. Пару раз Сарычев уже включал «повтор» на цыплаковской трубе, но никто из присутствующих на это не реагировал, лишь грубый голос на другом конце линии в который уже раз обещал неласково: «Я вас…»

Наконец впереди показалось облако снежной пыли, и, когда оно рассеялось, майор от удивления даже присвистнул: на парковочной площадке застыл черный «мерседес-купе», точь-в-точь как тот «непробиваемый» по ментовскому компьютеру, только последней цифрой номера отличный на единицу. Из него степенно вылез высокий жилистый мужик в ярко-желтой пропитке, окруженный тремя соратниками, и сейчас же все присутствующие как-то подобрались и затихли, а те, с которыми обладатель канареечного прикида изволил облобызаться, сейчас же последовали за ним в один из коттеджей. Пока процессия медленно двигалась по узенькой, проложенной в снегу между пней тропе, майор не постеснялся нажать еще разок на «повтор» и тут же довольно крякнул – на его глазах длинный полез в карман и, достав трубу, опять рявкнул в нее грозно: «Я вас…» – ничего, однако, в ответ не услышав.

Спустя минут десять из дверей ресторана показались два халдея и, волоча корзину, как видно со жратвой и бухалом, направились рысью по проторенной уже тропе к оккупированному Гнилым с компанией коттеджу. Вероятно, в связи с этим решение всех вопросов несколько затянулось, и лишь часам к трем машины на парковке начали разъезжаться, и скоро лишь раскиданные повсюду хабарики «Ротманса» и «Мальборо», смятые банки от джина и пепси-колы да желтые пятна мочи напоминали о недавнем пребывании здесь бандитствующих сыновей перестройки.

Однако облаченный в желтый прикид главнокомандующий, похоже, покидать заповедный уголок не собирался. Проводив подчиненных долгим взглядом, он ощерился и что-то сказал, указав длинной с татуированными пальцами рукой в направлении бани. Сейчас же один из его коллег, выхватив из кармана трубу, куда-то позвонил, и в ожидании результата вся шобла направилась в ресторацию.

Результат долго ждать себя не заставил: минут через сорок где-то вдали закаркало потревоженное воронье, затем показался свет желтых «противотуманок» и из распахнувшихся дверей «ауди», купаясь в волнах сногсшибательного парфюма, под музыку Кая Метова выпорхнули четыре прелестницы. Как видно, атаману Гнилому с его суровыми коллегами без женского тепла и ласки было и дня не прожить.