Текст книги "Прокаженный"

Автор книги: Феликс Разумовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 27 страниц)

Часть четвертая
РАЗОРВАННАЯ КРУГОВЕРТЬ

Изначально граница между добром и злом проходит через сердце каждого.

Первовестье

Глава первая

Поздняя осень подкралась незаметно. По ночам из-за Рифейских гор стал прилетать ледяной ветер, принося на своих крыльях низкие снеговые тучи, и боевой топор в руках Сарычева мерзлую почву не копал, а колол.

– Благословен будь, царь Хайратский Висташпа, да только на пятнадцатом году правления твоего прогневался бог, лучезарный Ахура-Мазда, и прилетела Черная Язва. – Губы майора беззвучно зашептали молитву, и, опустив в могилу самое дорогое, что еще оставалось, – мать его уже умерших детей, он задавил судорогу в горле и принялся бросать руками на крышку выдолбленного из цельной кедровой колоды гроба смерзшуюся комьями землю.

Где-то недалеко зацокала белка, и мысль о том, что кроме него еще кто-то остался живой в округе, заставила Сарычева горько усмехнуться. Всего лишь месяц прошел, как он вернулся с победой после битвы на большом соленом озере Воурукарте, и за время это от Черной Язвы погибли все, кто жил здесь ранее и кто в надежде на спасение покинул Города Кольца, смертельная болезнь не пощадила никого.

Сперва на человека нападала огневица, три дня лежал он без памяти в бреду, затем пупок его чернел, и это означало, что смерть уже стоит у изголовья заболевшего. Днем следующим на месте язвы лопались покровы, гной изливался в брюшную полость, и в страшных муках страдалец погибал.

Где-то высоко в небе сильный ветер зашумел в вершинах столетних кедров, закрутил в белом хороводе выпавший еще с утра снег, и, поведя необъятной ширины плечами, майор вздрогнул и накинул на коротко остриженную голову капюшон грубого солдатского плаща.

Когда погибли его дети, он стал повсюду искать смерти, но она находила только тех, кто цеплялся за жизнь, и вскоре он остался один, сердцем осознав, что не сбывается то, чего желаешь слишком сильно. Горестно глянул он на затянутое синевой небо:

– О Ахура-Мазда, почему не пошлешь ты мне быструю смерть, в чем теперь смысл жизни моей? – А рука его непроизвольно потянулась к висящему на широком кожаном поясе острому мечу из твердой зеленовато-желтой бронзы.

Стоит только глубоко вонзить его себе между ключиц, прямо в яремную впадину, чуть-чуть повернув острие вниз налево, и сердце бессильно замрет, а свет навсегда погаснет перед глазами, но это страшный грех, нельзя разрушать тобой не созданное, и, застонав, Сарычев подхватил пригоршню снега и прижал ее к своему разгоряченному лицу.

А тем временем могильный холмик уже наполовину присыпало поземкой, и, представив, каково лежать в непроницаемой холодной темноте, майор склонил голову и крепко, так что побелели костяшки пальцев, сжал прикрытые до локтей боевыми браслетами руки в кулаки.

Раньше мертвых хоронили по-другому: тела их помещали на «дакмы» – Башни Скорби, а чтобы земля не осквернялась, ей предавали только кости, оставшиеся после пиршества священных птиц Ахуры-Мазды – воронов.

Нынче былое благочестие забыто, и демон-разрушитель Ангра-Майнью давно простер над миром свои крылья и, затмевая постоянно свет мудрости божественной в сердцах людских, повсюду уподобляет человека зверю.

Прервав мрачные мысли майора, где-то неподалеку хрустнула ветка, и, повернувшись на звук, он внезапно увидел выходящего из чащобы человека. Идущий был очень высокого роста, по-настоящему могуч и широкоплеч, а когда расстояние, их разделявшее, сократилось, Сарычев заметил, что на лице его, обрамленном густейшими белокурыми волосами, светятся глаза, подобно голубизне неба в яркий солнечный день. Одет он был в грубую матерчатую хламиду, а когда приблизился, то остановился и произнес:

– Мир тебе, воин.

Голос у него был негромкий, и Сарычев внезапно ощутил себя рядом с незнакомцем в полнейшей безопасности, мрачные мысли ушли, и, посмотрев в пронзительно-голубые глаза, он отозвался:

– Мир и тебе, идущий, – секунду помолчал и добавил: – Уходи, здесь повсюду смерть.

Путник, будто не услышав, смахнул рукою снег с волос и, пристально глянув Сарычеву в лицо, усмехнулся и придвинулся поближе.

– Жизнь и смерть – это две стороны одного треугольника, а подобное влечет за собой подобное. – На майора в упор смотрели бездонно-голубые глаза, а негромкий голос раздавался, казалось, прямо в голове. – Боязнь конца быстро приближает его, а презирающий свою погибель идет ей навстречу очень долго. – Путник вдруг замолчал и, белозубо улыбнувшись, сказал: – Ты сам, Гидаспа, сердцем знаешь это. – И, заметив изумленный сарычевский взгляд, тут же добавил: – Хотя ты воин, но обладаешь хварной жреческой, и жизнь твоя сохранена Ахурой-Маздой, чтобы исполнилось твое предначертание.

Несколько секунд майор стоял, не в силах от услышанного произнести ни слова, и наконец прижал ладони к сердцу и, волнуясь, спросил:

– Скажи, несущий мудрость, если ты читаешь в сердцах и душах, если судеб людских дано тебе узреть предначертание, ответь мне: почему вот это все? – Он медленно окинул взглядом поляну, всю сплошь усеянную могильными холмами, бешено махнул рукой в сторону давно уже мертвых Городов Кольца и вдруг яростно прошептал: – Зачем рожать детей, чтоб хоронить их? К чему все эти смерти, муки, боль? Смотри, весь мир погряз во зле, а где великий и могучий Ахура-Мазда?

Майор вдруг с быстротою молнии выхватил свой бронзовый меч и, вонзив его в землю около ног путника, совершенно спокойно уже произнес:

– Ответь мне, несущий мудрость, или убей, – такая жизнь мне невыносима.

Наверху в небе темно-свинцовые тучи вдруг разошлись, сразу же выглянул красный диск уже по-зимнему холодного солнца, и стало видно, что глаза у незнакомца светятся мудростью, а взгляд их полон печали и понимания. Ни слова не говоря, он вытащил меч из земли и, невесомо держа его в своей могучей руке, уселся на ствол поваленного бурей кедра и все так же негромким голосом поведал:

– Создатель мира нашего, Ахура-Мазда, создал его вначале в идеальном виде, и было это в эпоху Артезишн, позднее нареченной Временем Творенья. Понятно, что все творенья, реально существуя в невоплощенной форме, вначале не имели никакого права выбора, а следовательно, и не было возможности для появления зла. Оно явилось позже, в эпоху Гумезишн, когда мир идеальный стал проявляться на плане материальном, и вследствие неправильного осознания добра и зла в нем появился разрушитель Ангра-Майнью.

Путник на секунду умолк, внимательно глянул на расположившегося около его ног прямо на земле Сарычева и рассказ продолжил:

– Зло проявляется на каждом плане мироздания по-своему. В духовной сфере выступает сам Ангра-Майнью, как верховный принцип разрушения, присваивая себе роль творца и первопричины. На уровне души зло совершается царицей лжи и искушенья, коварной демоницей Друдж, а в материальном мире сеет хаос и разрушение ее хозяйка Аза. Вначале Ангра-Майнью оскверняет дух человека, и тот, осознавая враждебность мира, отвергает совесть, прощает себе все грехи и ставит дьявола на место бога. Затем души его касается владычица обмана Друдж, и он становится ее рабом, умело прикрывая свои неблаговидные поступки лживыми словами. И наконец, когда физическое тело человека поражает Аза, он начинает ненавидеть все окружающее и, опьяненный страхом, без колебаний идет дорогой зла.

Красные лучи солнца коснулись верхушек кедров и сразу же исчезли за надвинувшимся свинцовым покрывалом туч, а рассказчик вновь глянул на сидевшего неподвижно Сарычева и произнес:

– А теперь, Гидаспа, внимай главному. Все зло в реальном мире возникло не случайно, оно явилось результатом наших нечестивых мыслей, слов и поступков, накопленных с момента воплощения и порожденных недостойными людьми. Оно, подобно тяжкой хвори, объяло Вселенную, а вся вина лежит на том, кто волен был в свободе выбора, – на человеке. И нынче каждый получает в полной мере то, чего достоин, а разорвать оковы зла возможно лишь одним путем – глубокой, несокрушимой верой. Осознающий свое единство с миром, заполненным гармонией и светом, с его творцом Ахурой-Маздой, сам неподвластен темным силам и движется дорогой истины. Не забывай, Гидаспа, что грань между добром и злом проходит в сердце каждого.

Так говорил на закате холодного дня Заратустра.

Глава вторая

Хотя и наступила вроде бы весна-красна, но стоило майору очнуться, как сразу же стало ясно, что в салоне «девятки» было дубово, как в морозильнике. Стараясь совладать с дрожавшими от холода руками, он безуспешно принялся запускать мотор, потом все же сподобился заслонку карбюратора прикрыть, а когда машина завелась и полегчало, потянулся до хруста в костях и тронулся в направлении славного Красносельского района.

Было раннее морозное утро. В небе все еще висела яркая молочно-белая луна, окруженная блестящими осколками звезд, под колесами лайбы громко хрустели покрывшиеся льдом лужи, и, пролетая перекрестки по мигающему желтому без остановок, Сарычев доехал до гаража удивительно быстро.

Однако заезжать он не стал, а, запарковав машину метрах в ста от прикрытых ввиду ночного времени ворот, вылез из нее и бодро направился к загораживавшему проезд красному шлагбауму, и уже через минуту понял, что поступил правильно. Выяснилось, что на площадке для машин находился, если судить по еще теплому двигателю, недавно прибывший джип, а когда Сарычев, протиснувшись в щель между створками, начал брать барьер, высунувшийся из своей будки заспанный сторож проворчал:

– Че не спишь, мать твою за ногу? Вначале трое приперлись, теперь этот лезет. Ваше счастье, что собаки околели. – И сказанное майору весьма не понравилось.

Неслышно приблизившись к своему гаражу, он услышал доносившийся изнутри грохот разбрасываемого во все стороны железа и, глянув на мощный ригельный замок на воротах, который был открыт, а не взломан, сразу понял, что взялись за него по-настоящему.

Мгновенно из глубин его подсознания поднялась мутная волна неудержимой ненависти к бесцеремонным визитерам, которые с бандитской вседозволенностью творили привычный им беспредел, однако, вспомнив давешний сон и пронзительно-голубые глаза Заратустры, Сарычев почему-то от решительных действий воздержался, а, энергично взмахнув рукой, приказал коротко:

– Всем спать до вечера.

Сейчас же вся троица приклонила свои бритые головы на густо залитый машинным маслом пол, и, убедившись, что свое внимание на помойное ведро разбойники не обратили, майор, подобно скупому рыцарю, деньги пересчитал и распихал «котлеты» по всем карманам. Затем он с горечью оглядел разбитый верстак с обрушенными на него со стен полками и, отчетливо понимая, что проснувшись, бандиты гараж сожгут дотла, выудил из кармана одного из них ключи с техпаспортом от иномарки и неторопливо двинулся прочь.

Джип был сногсшибательным, из последних американских, – с бортовым компьютером, кондиционером и лазерным проигрывателем компакт-дисков, а когда майор заметил, что показания всех приборов выведены на лобовом стекле, как в сверхзвуковом истребителе, то почему-то ни к селу ни к городу вспомнил своего старого отдельского «жигуленка» и тяжело вздохнул.

Остановившись возле «девятки», он вытащил меч из ее салона, вернулся к джипу, вставил ключ в замок зажигания и, ласково похлопав по защищенному локером белому крылу, в раздумье уселся в кресло иномарки. Судя по тому, насколько быстро был пробит его гараж, к делу подключились бывшие его коллеги, и, прокачав ситуацию, Сарычев сделал музыку погромче и принялся действовать.

Между тем город начал просыпаться, транспортный поток сделался более плотным, и, без приключений добравшись до первого же «ночника», майор стал обладателем, как было написано на упаковке, галантерейного набора настоящего мужчины. Отыскав в ворохе презервативов нужное, в сортире Варшавского вокзала он почистил зубы, умылся и, горестно вздыхая, лишился, надо думать, не единственной своей мужской гордости – усов. Изумленно глянув на свою помолодевшую лет на десять, вроде бы несколько перекошенную физиономию, Александр Степанович быстро отвернулся и, утешая себя народной мудростью, что нечего на зеркало пенять, если по жизни рожа кривая, направился по стрелке, обещавшей фото на паспорт в течение часа.

В глубоком бетонном каземате, как видно, при советской власти бывшем объектом ГО, майора ослепили вспышкой и, заверив, что «портрет иметь будет качество кошерное», уговорили все-таки зайти за ним минут через сто двадцать, поскольку лаборант Абрам Израилевич болеет нынче инфлюэнцей и процесс от этого проходит медленно и печально.

Времени зря не теряя, майор отправился в молочную закусочную и, подивившись вначале отсутствию очереди, а чуть позже местным расценкам, неторопливо принялся завтракать. Отъев полстакана сметаны, он добавил туда томатного сока и, посолив, принялся за вареные сосиски с рисом, запивая их вкуснейшей нежно-розовой смесью, отдаленно напоминавшей остатки от помидорного салата. Когда с чаем и блинчиками с творогом, неплохими, к слову сказать, было покончено, Сарычев приобрел пачку «Вискаса» и, наполовину отсыпав содержимое ее перед изумленно-радостными мордами оказавшихся неподалеку братьев меньших, закинул в коробку пару пачек зелени и, поправив упаковку, отправился на почту.

– Подарок больной киске, – доходчиво пояснил он приемщице, однако адрес на бандероли написал все же Машин и, отыскав на улице исправный таксофон, дозвонился ей на работу только с третьего раза.

– Меня не будет где-то с неделю, – удивительно ловко соврал майор в трубку и тут же тему сменил: – Придет бандеролька, не ленись, забери.

– Давай возвращайся, я ждать буду, – веселым, безразличным даже голосом отозвалась Маша, а Сарычев понял, что ей здорово хочется зареветь.

– Ну ладно, котам физкульт-привет, – бодро произнес он, потом вдруг неожиданно для себя уверенно добавил: – Еще увидимся, – и трубку повесил, потому как личных разговоров по телефону не переносил.

Пообщавшись с ближними, Александр Степанович прогулялся немного в выхлопных газах и, приобретя в киоске свежую «Рекламу-шанс», забрался в реквизированный джип, где принялся контактировать с прессой. Он уже успел добраться до зверских страниц и с удовольствием читал про опытного трехлетнего кота-производителя Кешу, за которого ходатайствовала, надо думать, не просто так его хозяйка Валя, как вдруг заметил, что из притормозившего рядом с джипом «жигуленка» вальяжно вылез весьма упитанный гаишник и, крутанув своею полосатой палкой в воздухе, ею же начал выманивать Сарычева из машины.

Видимо, все еще находясь под впечатлением от прочитанного, Александр Степанович подумал: «Когда кобелю делать нечего…» – однако вслух ничего не сказал и, опустив стекло, щелкнул пальцами. Уже в следующее мгновение в животе у сержанта сильно забурчало, и, сразу же забыв про долг и честь ментовского мундира, борец с преступностью метнулся рысью на вокзал справлять нужду по-крупному.

Проводив взглядом его мощную фигуру, затянутую в гаишную куртку-косуху из черного дерматина, майор посмотрел на часы и, забрав-таки «свои портреты качества кошерного», порулил на Московский проспект и вскоре припарковался у дверей с надписью: «Штампы. Быстро и дешево». Спустившись по ступенькам вниз, он секунду стоял неподвижно, словно к чему-то прислушиваясь, и на недоуменный вопрос барышни: «Что желаете?» – ответил: «Извините, я ошибся» – и направился к выходу. Примерно то же самое случилось и в другом заведении подобного рода, зато, прибыв по третьему адресу, Сарычев довольно улыбнулся, спросив ласково у молодого, на вид степенного человека за прилавком: «Коля, мне бы Антона Сергеича», – был тут же к потребному направлен.

В самом конце длинного загаженного коридора майор отыскал дверь в небольшой темный закут и, заметив в нем сидевшего за столом пожилого чувака с паузой, с улыбкой произнес:

– Салам алейкум от Крученого, Зотка. Выходи на линию, есть к тебе разговор.

Тут же клочковатые брови лысого взметнулись вверх, а Сарычев достал из кармана четвертушку листа от «Рекламы-шанс» и, протянув ее голомазому, негромко сказал:

– Крученый ксиву тебе просил подогнать, чтобы срисовал ты меня с фронта и отмазал.

– Это я и сам в маляве зырю, корешок, – на майора уставились бегающие выцветшие глазки, – колись, в чем печаль?

Александр Степанович не спеша присел на край стола и поведал негромко:

– Объявил я сам себе амнистию, а теперь без «одеяла» мерзну, – секунду помолчал, а потом сделал краткое резюме: – Бирка нужна, – и протянул лысому маклеру свои «кошерные снимки».

Ни слова не говоря, тот из «зоночки» в полу вытащил чью-то ксиву чистую и, действуя строго профессионально, быстро срезал с нее фотографии какого-то бородатого мужика, вклеил сарычевские и, поправив ностальгическую штампульку «Паспорт СССР», все так же молча протянул развернутое «черное-белое» майору.

От удивления тот даже замер – его натренированное долгой службой око не замечало ни малейшего изъяна в документе, и, подумав восхищенно: «Органолептикой этого не взять», майор, щелкнув пальцами, послал всех тружеников полиграфии на боковую и не торопясь вышел на улицу.

Там шел противный мокрый снег пополам с дождем, и Сарычеву вдруг до боли в сердце не захотелось уезжать из этой, пусть замшелой, но родной до одури болотины, однако приступ сентиментальности был тут же задавлен на корню, и вскоре Александр Степанович уже ступил на твердь Московского вокзала. Без всяких происшествий он приобрел билет в столицу нашей родины, а минут через сорок, уже знакомясь с соседями по купе, представился простенько и со вкусом:

– Трубников Павел Семенович, журналист из Мурманска.

Глава третья

Колеса поезда Москва – Оренбург мерно стучали на стыках, а из репродуктора в сотый, наверное, раз поминали чью-то маму в оренбургском пуховом платке, и, чтобы не скучать, Сарычев с интересом взирал в грязное окно вагона на бескрайние российские просторы. «Куда же ты катишься, родина моя», – сам собой родился каламбур в его голове, а тем временем внизу раздался хриплый голос:

– Павел Семеныч, просыпайся, питаться надо, – и майора принялись настойчиво пихать в бок, так что пришлось покориться и подсесть к столу, на котором лежали необъятные пшеничные хлеба, вареная баранина, дымился круто заваренный на молоке зеленый чай, уже покрытый на степной манер разводами растаявшего масла, – словом, кушать было подано.

Вообще-то, с попутчиками Сарычеву повезло: старый уральский казак Степан Игнатьевич Мазаев вез на свою историческую родину дочку Варвару, которая во время обучения в столице нашей родины гуманнейшей профессии врача, ни с кем не посоветовавшись, тайно выскочила замуж, и, как оказалось чуть позже, за пьяницу и ерника, вскоре ее вместе с дитем бросившего. Сама же молодица хоть и имела черты лица чуть-чуть раскосые, как видно, в мать, но в целом была собою очень хороша – стройная, с упругим, по-девичьи гибким телом, – и, сразу же положив на нее глаз, расположившиеся неподалеку в вагоне черноволосо-курчавые молодые люди вскоре попытались проверить увиденное на ощупь.

Случилось это в первый же день вечером: в проходе послышалась возня, раздался женский крик и в дверь купе отчаянно забарабанили, – мол, давай выручай, папа.

Однако вместо заснувшего родителя на зов с энтузиазмом откликнулся истосковавшийся на тесной полке Сарычев, а когда при виде его один из половых страдальцев дернул откуда-то «блуду» – небольшой такой ножичек – и попытался Александра Степановича расписать, тот быстро покалечил ему вначале локоть, затем колено, между делом отбил мужскую гордость у его напарника, и пострадавшим стало ясно, что все несчастья в этом мире случаются из-за женщин.

С тех самых пор и смотрит на майора первоклассник Мишка восторженно, его родительница – томно и с поволокой, а глава семейства кормит до отвала и величает уважительно, по отчеству. Сам Степан Игнатьевич хоть и был роста небольшого, но крепок и широкоплеч, а уж чего рассказать-то имелось у него в избытке – почитай как тридцать лет проходил в партиях геологических и насмотрелся всякого. Прихлебывая ароматный, обжигающе-горячий, хоть и из термоса, чай, он посматривал на Сарычева глубоко посаженными зеленоватыми глазами и говорил неспешно много чего интересного:

– Вот ты посмотри на глобус, – Мазаев поставил стакан на чуть подрагивавший в такт движению стол и изобразил руками земной шар, – так Уральский кряж словно напополам делит его на запад и на восток. И ведь именно здесь, а не в Гринвиче проходит истинно нулевой меридиан, словно место это – середина мира. Да не только землю делит он пополам, а и всех людей тоже.

Степан Игнатьевич отпил чайку, помолчал секунду и мысль досказал:

– Азиаты-то – они кто? Толпа, скопище, в этом и сила их, а у нас все больше – Илья Муромец да Никита Кожемяка – словом, личности.

Он опять ненадолго замолчал, похрустел сахарком и негромко сказал:

– А еще говорят, есть в горах Уральских место, пуп земли называемое, ненецкие шаманы – тадебя – считают его вершиной мира. Время там как бы остановилось, и оттуда куда угодно попасть можно за мгновение.

Заметив заинтересованный сарычевский взгляд, он голосом немного потишел и поведал историю действительно любопытную.

Лет с десяток тому назад Степан Игнатьевич с двумя геологами во время переправы утопил припасы со снаряжением и в поднявшейся неожиданно круговерти метели заблудился. Один из его спутников повредил колено, другой вскоре слег в горячке, и когда Мазаев, затащив их в небольшую расщелину в скале, двинулся в глубь ее, чтобы осмотреться, то внезапно почувствовал движение воздуха и, свернув в боковой проход, даже замер от нахлынувшего на него дневного света. Зажмурившись, он сделал шаг вперед, а когда открыл глаза, то понял, что стоит на опушке высокого кедрового леса.

Небо было безоблачно-ясным, лучи солнца отражались от белоснежной глади снегов, а метели не было и в помине. Когда, немного поплутав, Степан Игнатьевич вышел к стойбищу, то оказалось, что находился он по меньшей мере в месяце пути от предполагаемого местонахождения расщелины, где остались его спутники. Кстати, сколько потом их ни искали, так и не нашли, а про Мазаева, помнится, написали заметку в газете «Пролетарий тундры», потом приезжал на разговоры какой-то специалист-этнограф из Норильска, и на этом дело закончилось.

– До сих пор понять не могу, как такое получиться могло. – Степан Игнатьевич допил чай и, замолчав, принялся смотреть на мелькавшие в темноте за окном огни.

– Спасибо, хозяева. – Сырычев вытер губы и, чтобы не мешать, взлетел к себе на верхотуру. Мазаев направился в тамбур покурить свой удивительно вонючий «Беломорканал», а красавица Варвара принялась укладывать любимое чадо спать.

Однако оно капризничало и вертелось, а когда в купе воротился пахнущий железной дорогой и табаком патриарх, внучок на полке сел и почему-то шепотом попросил:

– Дед, сказку расскажи.

– Расскажите вы ему, папа, а то ведь изведет, – слезно попросила молодая мать, а посмотрела почему-то на Сарычева, и, присев у внука в ногах, Степан Игнатьич кашлянул и начал вещать.

Варвара Степановна сразу же ушла куда-то надолго в конец вагона по своим делам, а изготовившийся уснуть майор спать вдруг расхотел и услышал вторично за день нечто удивительное.

– Ну так вот, Мишаня, знаешь ли ты, что давным-давно планета наша была не такая, как сейчас: Антарктида была свободна ото льда, на нынешних российских землях были тропики, а океан Северный был теплым и в нем находился огромный белый материк. Жили на нем люди, пришедшие туда со звезд Большой Медведицы, прозванных Мицар и Алькор, и собою бывшие высоки и белокуры, а глаза были у них голубые, как небо в полдень.

Так прошло много тысяч лет, а затем в небе вспыхнула яркая звезда, всю планету нашу затрясло, и поверхность ее стала быстро изменяться. На месте морей оказалась суша, а земная твердь ушла под воду, и белый материк тоже начал погружаться в стремительно остывавшие волны Северного океана.

Люди со звезд Большой Медведицы были сильны, а их жрецам была ведома тайная премудрость, и, доплыв на своих кораблях через страшные ураганы до материка, они начали спускаться по Уральским горам на юг. Нелегкое было это дело, от землетрясений поверхность планеты покрылась бездонными трещинами, извергались вулканы, преграждая путь потоками раскаленной лавы, и хотя часть белых людей погибла в дороге, остальные дошли по великой реке Урал до Каспийского моря и там основали свое государство, столицей которого стало Кольцо Городов…

– Как вы сказали, Степан Игнатьевич, – вдруг шепотом, чтобы не разбудить заснувшего Мишку, вклинился в монолог Сарычев, – Кольцо Городов?

– Ну да, – Мазаев поднял глаза на майорскую верхотуру и степенно подтвердил, – говорят, двадцать восемь их было – сколько лунных стоянок в месяце, – и, секунду помолчав, предложил: – А ежели ты, Павел Семенович, интерес к этому имеешь, ну хотя бы по работе своей, приедем, так Сашка, сынок мой, все тебе досконально опишет, – и, глянув на вытянувшуюся физиономию Сарычева, спросил: – А не говорил я тебе разве, что он в краеведческом музее науку движет?

Сарычев отреагировать не успел – поезд, внезапно дернувшись, начал тормозить и наконец встал где-то посередине все еще холодной мартовской ночи.

– Пойду узнаю, в чем дело. – Майор живо спустился вниз, быстро обулся и двинулся в купе проводников.

Оно было незаперто, и постучав, он секунду подождал и дверь отодвинул.

Вагонные главнокомандующие предавались веселью: на столе присутствовала большей частью уже опустошенная трех литровая бадья с какой-то бурой жидкостью. Кондючка, прикинутая в серую от грязи железнодорожную шинель, тихо напевала сама себе вполголоса: «Три кусочека колбаски…» – а ее напарник, видимо несколько потерявшись во времени и пространстве, при появлении майора поднял со стола свою опухшую, со свежим бланшем под глазом физиономию и, произнеся не совсем внятно: «Подкину, корешок, куда скажешь, – хошь до Мурморы, хошь до Архары», снова с грохотом положил ее между стаканов.

– Извините, отчего стоим? – вежливо поинтересовался Сарычев, а проводница, песню прервав, глянула на него, как на недоумка, и, милостливо пояснив:

– Тю, то ж земля Матроса. Сейчас по вагонам рэкеты двинут, готовься, – отвернулась и снова затянула про колбасу.

Выйдя в проход, майор тут же убедился, что его не обманули: вдоль всего состава светились фары множества джипов, а когда Сарычев возвратился в свое купе, то и оттуда он увидел примерно то же самое.

Сразу же вспомнились ему далекие времена гражданской, когда заходили в вагон лихие хлопцы в смушковых шапках и, приказав коротко: «Которые жиды и комиссары – выходите», тут же жмурили их, а уж только потом принимались за экспроприацию экспроприаторов.

Однако что-то уж слишком разыгралось у майора воображение, – разбойнички нынче папах не носили, наоборот, всемерно выставляя свои бритые черепа напоказ, все евреи с комиссарами были им точно до фени, а единственное, чего они желали, были деньги.

Об этом так прямо и сказал без промедления ввалившийся в купе приличного вида кавказец, окруженный здоровенными лбами:

– Покуда каждый закут не замаксает долю малую в общак родной жэдэ (железной дороги то есть), состав колесный не тронется, и будет море крови.

А чтобы ему поверили, сын гор мощно потряс здоровенным, видимо музейным, маузером-раскладкой перед носом Мазаева и хищно оскалился. Вежливо выслушав его до конца, майор вдруг начертал в воздухе что-то непонятное, и неожиданно гости опустили глаза, затем, синхронно повернувшись, вышли, и было слышно, как сразу же в вагоне наступила тишина.

– Что это с ними, а? – Степан Игнатьевич изумленно посмотрел визитерам вслед и перевел взгляд на Сарычева, а за окном уже взревели автомобильные моторы и свет фар начал быстро удаляться, потом вагон дернулся, откуда-то спереди донесся гудок, и состав плавно начал набирать ход.

– Ну дела творятся, рассказать – не поверит никто, – негромко сказал Мазаев и опять посмотрел на Сарычева, но тот разговора не поддержал – перед глазами его разливалось сияние Священного Огня.